Чингиз-хан

Чингиз-хан вернулся в Китай в 1213 году. Теперь в его войске было много китайских дезертиров и среди них инженеры, способные построить ему необходимые осадные орудия. Пограничные крепости сдавались одна за другой. В течение короткого времени все города, занятые войсками Цзинь, вновь оказались у него в руках. Туле осадил Баоанчжоу и штурмовал эту крепость, в то время как основная цзиньская армия была разгромлена под Хуайлайсянь к северу от Внутренней Великой Китайской стены. Преследование цзиньцев шло вплоть до старинной и знаменитой крепости Губэйкоу, охраняющей один из проходов Великой стены, через который лежал прямой путь на северную столицу.

В августе сам Чингиз-хан штурмовал город Сюаньхуа и успешное взятие этого очень большого города практически завершило покорение земель между Внутренней и Внешней Китайской стеной. В довершение всех несчастий царь тангутов, желая отомстить за то, что цзиньский император оказался совершенно равнодушен к судьбе его царства в 1209 году, захватил южные районы Цзинь и осадил Цзиньчжоу.

Земли империи в приграничном районе были совершенно опустошены, гарнизоны поголовно истреблены, крепости срыты до основания. Войскам Цзинь негде здесь было найти укрытие. Такое положение стратегически было очень выгодно Чингиз-хану, и в конце зимы он решил перенести войну за Внутреннюю Китайскую стену — в глубь китайской территории. Перевал Хуайянь, ведущий прямо в столицу, хорошо охранялся, ибо Цзинь извлекла урок из конного рейда Джэбэ Нойона в 1211 году. Поэтому Чингиз-хан, оставив отряд под командованием военачальника Китбоги стеречь с севера подступы к перевалу и охранять тылы монгольского войска, сам с основной армией направился на запад вдоль Внутренней стены.

Именно там он надеялся овладеть перевалом Силинь и разгромить сконцентрированные в его окрестностях цзиньские войска. План его удался. Цзиньцы были разбиты. Впервые грозные монгольские стяги развевались буквально в самом сердце цзиньских владений. Появление Великого хана за Внутренней стеной сразу произвело потрясающий эффект. В войсках Цзинь началась паника, за ней последовало дезертирство. Тысячи цзиньских солдат сдавались в плен, не оказывая сопротивления, в единственной надежде сохранить жизнь и, может быть, вступить на службу к Великому хану.

К концу года монголы присоединили к своему войску не менее ста тысяч человек. Характер войны сразу же изменился. Соединение с привычным монгольским оружием осадной китайской техники и людей, умеющих с нею обращаться, сразу свело на нет практическую ценность и значение крепостных стен вокруг любого из китайских городов. Если северные пограничные территории, между стен, насыщенные сложными системами защиты, достались монголам лишь в результате трех лет ожесточенных боев, то теперь весь остальной северный Китай пал к их ногам не более чем за три месяца. Осенью монголы взяли города Ичжоу и Чжочжоу, а с овладением мощной северной крепости Губэйкоу была открыта прямая коммуникация с Маньчжурией, где действовал Джэбэ Нойон.

Тем временем вся страна была в отчаянии, а разногласия в столице рассеивали последние остатки государственной воли цзиньского правительства. Монгольские конные отряды рыскали по стране, а в это время в столице империи, городе Яньцзине, произошел переворот. Один из полководцев цзиньской армии (по-видимому, это был Ху-ша-ху, в 1211 году сдавший город Сицзин (Датун) монголам), обвиненный в трусости и измене, предпочел смерти государственный переворот и убил императора. Затем он возвел брата покойного на императорский престол.

Пока в северной китайской столице происходили подобные события, Джэбэ сконцентрировал свои силы к югу от нее и выслал вперед всю имеющуюся в его распоряжении китайскую пехоту. Именно китайцам было приказано приступить к осаде столицы. В декабре 1213 года вновь активизировались действия монгольской конницы, которая по приказу Великого хана тремя колоннами смерчем пронеслась по стране.

Правое крыло возглавляли сыновья Чингиз-хана: Джучи, Джагатай и Угэдэй (Отдай); оно спустилось вниз на юг, к Желтой реке (Хуанхэ), а затем повернуло на запад. Войска самого Чингиз-хана, следуя параллельным маршрутом, вышли к той же реке, но повернули на восток. Левое крыло монголов под командованием Хасара, брата Чингиз-хана, действовало в восточном направлении (в северо-восточных районах Китая), вышло к морю и затем повернуло в Маньчжурию.

Вся провинция Чжили была занята силами трех конных армий. Затем правое крыло, двигаясь на запад вдоль берегов Желтой реки, сменило направление и, идя на север, приступило к разорению провинции Шаньси. Чингиз-хан, с которым был и один из его младших сыновей Туле (Тулуй), а также знаменитый воин Мухули (Мухали), двигаясь вдоль Желтой реки на восток — в Ичжоу, в свою очередь тоже повернул на север.

Мухули, взяв отряд, осадил Чжучаньсянь, город, расположенный недалеко от того места, где уже в наши времена Германия построила мощную крепость Циндао.

Сопротивление было упорным, город не сдавался до подхода основных сил войск Чингиз-хана. В отместку монголы вырезали все его население. Факт подобной жестокости требует особого примечания: на этом этапе монгольских завоеваний политика Великого хана выражалась в милосердии к подчинившимся его воле и перешедшим к нему на службу и непримиримой жестокости к сопротивляющимся. В северном Китае монголы захватили 90 наиболее важных городов, и только девять отважились оказать сопротивление и даже отразили их приступ.

Чжурчжэньский лучник

В целом боевые действия были завершены и все три армии собрались в городе Дагу, у моря. Город этот стоял на реке Хайхэ недалеко от залива Бохайвань.

Некоторые особенности этой примечательной в военном отношении кампании достойны внимания. То обстоятельство, что только 9 китайских городов способны были выдержать натиск монголов, без сомнения, можно приписать активному использованию последними осадных орудий и технических приспособлений.

Монголы сгоняли из окрестностей городов крестьян и силой заставляли выполнять всю тяжелую работу по транспортировке камней для метательных орудий, а когда в стенах делались пробоины, они выставляли перед собой живой щит из пленных и так шли на штурм.

Наличие живого щита не всегда, но довольно часто ослабляло огонь китайских воинов, дезориентировало их, позволяя монголам с меньшими потерями проникать в город. Не менее примечательны и расстояния, которые проходила монгольская конница, а также быстрота, с которой она их преодолевала.

Но даже если мы допустим, что монголы начали свой поход самое раннее в первых числах декабря и завершили его в середине апреля, получится, что войска Чингиз-хана прошли 800 миль, взяли 28 наиболее крупных и стратегически важных городов и потерпели неудачу при осаде 9 сильно укрепленных крепостей за время, приблизительно равное 120 дням.

Правое крыло монгольских сил под командованием сыновей Чингиз-хана прошло на 300 миль больше, чем армия их отца, и взяло 30 стратегически важных городов.

Еще один вопрос не может не взволновать всякого цивилизованного человека — это поведение монголов в отношении мирного сельского населения. Конечно, оно покажется возмутительным, однако следует обратить внимание на то, что современники Чингиз-хана ни в малейшей степени не были детьми высокоразвитой цивилизации. Ради достижения своих целей они лучше всего умели применять одну только силу, в ней одной видя залог своего процветания и благополучия. Они не щадили своих врагов, но еще меньше ожидали пощады от них. В своих собственных межплеменных войнах побежденный монгол равнодушно ожидал смерти от рук своих соплеменников или представителей другого племени как справедливой кары за поражение, а иногда даже просил о ней. Убийство сдавшегося в плен врага было совершенно обычным делом для этих диких пастухов — оно было частью их кодекса чести во время войны. Кроме того, цивилизация предполагает большую плотность населения, способного обрабатывать землю и производить изделия, необходимые для оседлого существования, она заставляет быть экономным даже на войне и в целях экономической выгоды — получения рабов из числа пленных — охотно дарить прощение поверженному противнику.

Однако жизнь кочевников основана на других, быть может, более примитивных, древних и жестоких законах. Для кочевника обилие пленных не благо и уж вовсе не выгода, а угроза появления большого количества лишних ртов, которые в условиях трудной и скудной жизни невозможно прокормить.

Древние еврейские пастухи-кочевники, вторгшиеся на территорию Ханаана, вели себя точно так же, как монголы: тот же самый стиль жизни порождал тот же самый кодекс чести.

К чести монголов служит лишь то, что их религия не требовала массовых жертвоприношений. По крайней мере, они стоят один на один перед лицом истории, никогда не отказываясь от всего ими сделанного и не ссылаясь на волю Бога, повелевающего проливать кровь соперников без всякой жалости.

В апреле 1214 года войска монголов собрались вместе, и монгольские военачальники убеждали Чингиз-хана идти на Яньцзин. Но Чингиз-хан отказал. Заразные болезни, оспа и тиф, возможно, вызванные разграблением страны и высокой смертностью в и без того очень загрязненных городах, косили монголов. Кроме того, монгольские лошади были истощены и обессилены после зимней кампании.

Вместо наступления на столицу Чингиз-хан отправил послов к цзиньскому императору с предложением мира на определенных условиях. Он указывал на то, что, за исключением нескольких городов, вся страна к северу от великой Желтой реки находится у него в руках, но он готов за определенную плату отдать все завоеванное назад. Это в высшей степени странное предложение наводит на раздумья. Можно предположить, что глава кочевников, столкнувшись лицом к лицу с проблемами цивилизации, испытывал немалые затруднения. Образ жизни китайцев, обитателей огромной империи, был не только необычен и странен для него, — он отпугивал и ставил его в тупик. В самом деле, завоюй он какое-либо пастбище вражеского племени, и туда сразу можно было перегонять табуны коней, стада крупного рогатого скота, отары овец. Совсем иначе обстояло дело с пашнями и городами цивилизации, в пределах которой пастбища в большинстве своем почти совсем исчезли под воздействием плуга. Ему потребовалось три года, чтобы уничтожить огромное количество народа, а земли эти по-прежнему дышали теплом человеческой жизни.

Он завоевал эти земли как настоящий вождь кочевников, но теперь китайские советники (и среди них знаменитый Елюй Чуцай) настойчиво указывали ему на невозможность управлять этой страной сидя на коне. Цивилизация по самой сути своей основывалась на земледелии, а кочевые пастухи просто-напросто не смогли бы жить там, где существовала она. Чингиз-хан и его соплеменники должны были сделать выбор: перейти к оседлости — цивилизоваться — или умереть.

Для цзиньского императора предложение Чингиз-хана было даром небес. Он дал монголам все, что они просили, и кочевники, отягченные огромным, почти бескрайним обозом и большим количеством пленных, прошли мимо столицы на перевал Хуайянь. По ту сторону перевала монголы умертвили всех пленных, поскольку те были им больше не нужны, и продолжили свой триумфальный путь домой.

Цзиньский император объявил всеобщую амнистию всем изменившим ему и ставшим под знамена Великого хана, но за этим мудрым шагом последовал другой, ускоривший гибель империи.

Не веря более в безопасность своей столицы, расположенной едва ли не у самой границы, в непосредственной близости от такого страшного соседа, как монголы, он решил оставить Яньцзин и перенести императорский двор в Кайфын, в провинцию Хэнань, по ту сторону Желтой реки, которую считал совершенно непреодолимой для монголов. Конечно, он оставлял самые богатые части своей империи, но страх перед монголами возобладал над всеми прочими доводами, и в июле 1214 года император покинул Яньцзин, оставив вместо себя регентом одного из своих ближайших родственников. Сразу же за этим шагом императора не замедлили сказаться и первые трудности.

Часть его личной гвардии, состоящей из представителей племени киданей, которым теперь император не доверял, получила приказ сложить оружие. Гвардейцы отказались повиноваться, взбунтовались и отправили гонцов к Чингиз-хану. Они убили своих командиров, выбрали новых и конным маршем двинулись на Яньцзин. Высланные против них войска были разгромлены, а затем и Чингиз-хан, кочевья которого располагались подле Долон-Нора, выслал два тумэна им на помощь. Немного спустя Елюй Лиюко (Лаохо), его маньчжурский вассал, известил о том, что цзиньские войска вторглись в Ляоси и начали оккупацию маньчжурской территории.

Война, на некоторое время угасшая, разгорелась вновь. Мухули получил приказ немедленно двигаться в Маньчжурию, а монгольский военачальник по имени Самуха (Самоха, в некоторых китайских источниках Самохэ) с одним тумэном направился к цзиньской столице.

Вскоре туда на соединение с ним подошли еще два тумэна. Столица империи оказалась в опасности.

Как скоро силы монголов вступили на цзинь-скую территорию, волна всеобщего дезертирства охватила цзиньскую армию. Самуха, имея под своим началом три соединенных тумэна и большое количество цзиньских дезертиров, во главе которых он поставил цзиньского генерала Минаня, перешедшего на сторону Чингиз-хана в 1211 году, двинулся на Яньцзин и в августе 1214 года осадил этот огромный город. Чжурчжэньский принц, в отсутствие императора правивший столицей и ее окрестностями, попытался бежать через боевые порядки монголов, и было похоже на то, что после апрельского мирного соглашения город был совершенно не подготовлен к осаде. И все же оборона его началась и продлилась вплоть до наступления следующего, 1215 года.

13 апреля 1215 года император, все это время в безопасности пребывавший в Кайфыне, направил в измученную голодом и войной столицу обоз, который должен был идти под прикрытием очень большой армии. Помощь столице была крайне необходима. Некогда огромные запасы провианта и вооружений, всего жизненно необходимого в Яньцзине, были на исходе.

К северу от города Бачжоу (современный Басянь) монголы поджидали его подхода. В последовавшей затем битве армия была истреблена, а обоз взят.

Тем временем Мухули действовал в Маньчжурии. После ухода оттуда тумэнов Хасара цзиньцы вновь собрали силы и укрепились в еще оставшихся им верными городах, и даже отвоевали некоторые территории. Судьба благоприятствовала Мухули, как бывает всегда, когда решительная и активная сила под командованием энергичного вождя действует против колеблющегося и нерешительного противника.

Когда в августе 1214 года он вступил в страну, одной из его передовых сотен был захвачен новый, недавно назначенный императором губернатор Мукдена, спешивший к месту своего назначения — в город, совсем недавно опять взятый войсками Цзинь. Новый губернатор вез с собою письма и бумаги, подписанные и скрепленные печатью самого императора. Монголы просто не могли упустить такой великолепной возможности и вместо китайца послали в Мукден одного смелого монгольского сотника, знающего китайский и маньчжурский языки. Тот, пользуясь магической силой императорской печати и верительными грамотами китайского сановника, был не только впущен в город, но и убедил начальника городского гарнизона в отсутствии всякой угрозы со стороны отрядов Мухули. Стража со стен была снята, а караульные у ворот не оказали никакого сопротивления; и три дня спустя Мухули во главе своих главных сил уже вступал в город.

Овладев столицей Маньчжурии, Мухули стремительно отвоевал всю провинцию, но Данин (точное местоположение города неизвестно) и некоторые другие города еще держались. Сначала Мухули осадил Данин. Цзиньцы попытались спасти город, сняв с него кольцо осады, но, как всегда, потерпели поражение. Дуглас, основываясь на китайских летописях, предположил, что численность армии Цзинь достигала 200 000 человек, из которых 80 000 остались на поле боя.

Мухули, отбросив китайцев, вновь продолжал осаду Данина и, находя укрепления слишком сильными, предоставил голоду делать свое дело. Так или иначе, но уже в 1216 году город сдался. Свирепый монгол, действуя в своей обычной манере, должен был бы сровнять стены города с землей и истребить всех его жителей, но на этот раз Мухули посетила счастливая мысль, что сделай он это, и все оставшиеся в руках цзиньцев города будут сражаться против него с отчаянием обреченных. Должно быть, против собственной воли Мухули согласился принять капитуляцию и милостиво обращаться с побежденными, и был тем самым незаслуженно вознагражден почти немедленной сдачей всех еще сопротивляющихся монголам крепостей Маньчжурии. Так постиг Мухули одну простую истину: гуманное обращение с побежденными подчас выгоднее сурового обращения с ними. В правильности этого вывода он имел случай еще раз убедиться много лет спустя.

Пока в Маньчжурии полыхала война, Яньцзин медленно, но верно шел к своему концу. Северная столица не могла дольше выносить мучений голода. После взятия цзиньского обоза под Бачжоу всякая надежда на спасение была утеряна.

Монголы все теснее и теснее сжимали кольцо осады, осажденные мрачно ожидали конца.

Глава столичного гарнизона, отчаявшись в получении помощи, покончил с собой, а сменивший его решился на крайнее средство — проложить себе дорогу через лагерь монголов. К нему присоединились лишь немногие смельчаки. Эта отчаянная и последняя попытка прорваться из города была предпринята в июне 1215 года. То были последние минуты агонии умирающей столицы, и монголы хладнокровно и терпеливо наблюдали за этим. Население было доведено до отчаяния. И когда командующий гарнизоном повел своих людей в последний бой, оставшиеся в городе открыли ворота.

Разграбление самого крупного из городов Восточной Азии длилось тридцать дней, после чего монголы, пресыщенные убийствами, грабежами и насилием, оставили дымящиеся руины.

Страшная картина ужаса и всеобщей гибели сохранилась до наших дней в записях хорезмийского посла, в это время находившегося в ставке Чингиз-хана под Яньцзином. Посол этот был отправлен хорезм-шахом Ала-эд-Дином Мухаммедом, владыкой Хорезма, в Китай, ко двору цзиньских императоров, но монголы встретили посольство и проводили его в ставку Великого хана, где оно и оставалось все время осады столицы империи Цзинь. В записях посла мы читаем: «Кости убитых образовали горы, почва стала жирной от человеческой плоти, и гниющие повсюду тела вызывали болезни, от которых некоторые (из нашего посольства) умерли. У самых ворот Яньцзина возвышались холмы из костей и ясно говорили нашим глазам о взятии несчастного города, шестьдесят тысяч девушек бросились с его крепостных стен, чтобы избегнуть рук монголов».

Сам Чингиз-хан в это время оставался в До-лон-Норе не принимая личного участия в осаде, когда пришли вести о взятии северной китайской столицы. Среди пленников, присланных ему в подарок, был кидань Елюй Чу-цай, один из советников императора.

Поведение этого человека произвело сильное впечатление на Великого хана. Когда его родственники в Маньчжурии подняли знамя восстания, этот человек был верен династии чжурчжэней, которой служил еще его отец.

И повелитель монголов, всегда высоко ценивший личную преданность и верную службу и, к тому же, понявший необходимость приобретать умных, высокообразованных и культурных советников, любезно просил Елюй Чу-цая теперь, когда китайский император предал своих подданных, перенести свою великую и испытанную верность на него, владыку монголов. Советник Елюй Чу-цай согласился, решив в столь тяжелые времена обратить весь свой опыт и все свое старание во благо — на дело смягчения, где только это было возможно, диких нравов воинственных кочевников Центральной Азии.

С падением Яньцзина сопротивление цзиньцев к северу от Желтой реки в основном прекратилось. Но оно продолжалось на землях провинции Хэнань.

Характерной чертой самого Чингиз-хана и полководцев его школы было то, что они никогда не останавливались на полпути, никогда не бросали исполнения раз начатого дела, пока не доводили его полного — и успешного — завершения.

Поскольку в настоящее время основная задача состояла в свержении династии Цзинь, монголы решили испробовать все средства, бывшие в их распоряжении, для достижения этого.

Силы, высвободившиеся после падения Яньцзина, вскоре были вновь готовы к войне в глубине китайской территории. Самухе было приказано совершить рейд на Хэнань, в которой укрылся все еще царствующий монарх. Была ли экспедиция Самухи разведывательной или истребительной, сейчас судить трудно. В любом случае, она очень примечательна той степенью презрения, которое монголы испытывали теперь к армиям Цзинь. Силы Самухи состояли лишь из одного-единственного тумэна. Тем не менее Чингиз-хан осознавал, что великая Желтая река наиболее опасное и трудно-преодолеваемое препятствие из всех, какие до сих пор приходилось встречать монголам на своем пути. И если он всерьез намеревался преследовать цзинь-ского монарха, ему было очень важно получить достоверную информацию, касающуюся подступов к великой Желтой реке (Хуанхэ) и переправ через нее. Самуха форсировал реку где-то западнее Ниньу и прошел в южные районы провинции Шэньси.

Желтая река течет на восток по пустыне Ор-дос, затем круто поворачивает на юг, проходит еще 400 миль по границам провинции Шэньси и Шаньси и вновь поворачивает на восток у гор Циньлинь, самая высокая вершина которых достигает 10 000 футов. Именно в этом месте, недалеко от знаменитой крепости Тунгуань, в Желтую реку впадает приток Вэйхэ.

Здесь Хуанхэ (Желтая река) протекает по достаточно узкой долине, и стоящая на восток от нее крепость Тунгуань является стражем дороги, ведущей в самое сердце провинции Хэнань с запада. Эта крепость успешно отразила все приступы Самухи. Зима близилась к концу, и он решил не задерживаться долго у несговорчивой крепости. Конечно, он горел желанием непременно вернуться и сломить сопротивление Тунгуани, ибо пользовался заслуженной славой самого упрямого из военачальников Чингиз-хана. Однако Самуха был наделен тою целеустремленностью, которая характеризует всех великих монгольских полководцев. Когда он понял, что дорога через долину реки Хуанхэ для него закрыта крепостью Тунгуань и он не может овладеть ею, он повел свою кавалерию по покрытым льдом горным отрогам Циньлиня и, несмотря на крутые и оледеневшие склоны, в конечном счете достиг равнины. По дороге на Кайфын он остановился на отдых один раз — у стен Ючжоу — и затем, систематически разоряя провинцию, поздней зимой 1215/16 года достиг столичного города Кайфына.

Цзиньский монарх, в совершенном отчаянии, пытался просить мира, но условия отважного монгола, действующего с отрядом в 10 000 человек посреди многомиллионной страны, были столь дерзки и невыполнимы, что даже боящийся монголов как огня цзиньский император вынужден был отказать. Самуха, беспомощный перед мощью стен Кайфына, увел свой тумэн назад тем же путем, каким явился. Но в ноябре 1216 года он повторил свой поход. На этот раз сил у него было чуть побольше. Может быть, он взял с собой осадные орудия, ибо захватил Ючжоу, Чжоуцзяноу и другие города, прежде чем в конце концов достиг пригородов Кайфына.

Тактика Самухи была описана и объяснена в письме императору одного из китайских царедворцев, в котором утверждается, что монголы опустошают все села по пути к столице, штурмуют и разрушают города. Это было систематическое уничтожение. И именно потому, что Кайфын был слишком силен для монголов, они решили окружить его совершенно пустынной, выжженной и разоренной территорией. Столицу должно было окружать одно лишь могильное безмолвие.

Главные силы монголов перекрыли все выходы из города, в котором находился превосходно обученный и вооруженный гарнизон. Конные монгольские разъезды рыскали по округе. Советники убеждали императора расположить войска так, чтобы прежде всего защитить от монголов крепость Тунгуань, а затем послать лучших офицеров с отборными бойцами для организации и ведения широкой партизанской и диверсионной войны с монгольскими отрядами. Они указывали на то, что Кайфын обеспечен всем необходимым в гораздо меньшей степени, чем столица Яньцзин (в пропорции 1/100). Однако и тот, несмотря на свои громадные запасы вооружения и провианта, не смог остановить монголов. Что же говорить о несчастном Кайфыне?

Одна мысль, что монголы возьмут город в кольцо блокады, леденила им кровь. Прошел слух, что сам Великий хан собирается идти к городу. И, как обычно, мнения советников разделились, и парализующее действие страха сковало всякую инициативу. Император колебался. Некогда великая династия чжурчжэней шла к своему концу. К счастью для династии Цзинь, Самуха был отозван, и мы больше ничего не услышим о нем, но эти два его похода, даже если он не совершил ничего достойного упоминания впоследствии, с полным правом делают его одним из великих вождей кавалерии в истории человечества.