Чингиз-хан

Теперь самое время вернуться к главной монгольской армии. В мае 1220 года Чингиз-хан овладел Самаркандом и отправил два тумэна во главе с Джэбэ и Субудаем преследовать хорезм-шаха Мухаммеда.

Летом, когда жара долин Мавераннахра напоминает жар духовки, он отдыхал с армией в оазисе Нахшаб в тени гор. Джэбэ и Субудай должны были держать под наблюдением западную Персию, а их отряды в Хорасане, к югу от Аму-Дарьи, всегда имели возможность предупреждать о любой угрозе его войскам, исходящей с территории этой провинции.

Все еще оставались непокоренными густонаселенные районы Хорезма, расположенные в дельте Аму-Дарьи со столицей в Ургенче, и долины Бадахшана, лежащие в верховьях той же реки.

Отметим здесь, что до монгольского завоевания Бадахшан был важным и очень густо населенным районом Мавераннахра. Все дороги, ведущие через горные перевалы из Индии и бассейна реки Тарим, сходились именно здесь, у города Таликан, расположенного у подножия гор, через перевалы которых вели дороги на Яркенд и далее в Китай. Именно по ним пролегали основные маршруты индо-китайской торговля. Кстати, и буддизм проник в Китай именно через города Бамиан и Таликан.

Возвращаясь же к Чингиз-хану, заметим, что одним из главных качеств великого монгола и на войне, и в мирное время была последовательность и основательность, с какой он выполнял все однажды им задуманное. Однажды приступая к чему-либо, он не мог не довести начатого до логического конца.

Летняя жара начала спадать в сентябре, а его армия все еще продолжала отдыхать. Когда же значительно похолодало, он привел свое войско в движение и направил его на юг для довершения уже начатой там работы. Прежде всего он послал вперед своего зятя Тохучара (Тогачара) с двумя тумэнами в Хорасан, в то время как сам вел основную армию через хребты Каратага по Дарбандскому ущелью к Термезу, самому крупному городу в верховьях Аму-Дарьи. Через девять дней стены этого города были разрушены, а сам он взят после непродолжительного и удачного штурма. Все его население было перебито. Затем Чингиз-хан пошел на Балх и, невзирая на изъявление городом покорности, велел истребить его население, а сам город сжечь, чтобы навсегда избавиться от центра вполне вероятного сопротивления в тылу.

Приход зимы застал его уже к югу от Аму-Дарьи за опустошением североафганских предгорий. Здесь он разбил свои юрты, разместив войско в долинах между Гиндукушем и Аму-Дарьей, и начал разрабатывать план полного очищения флангов и тыла своих войск от возможной угрозы.

В Фергану и верховья Яксарта (Сыр-Дарьи) были отправлены сильные конные отряды. Затем он повелел своим старшим сыновьям — Джучи, Джагатаю и Угэдэю (Огдаю) покорить Ургенч и дельту Аму-Дарьи.

Но прежде проследим за тем, как развивались события в Хорасане, куда еще ранее был отправлен Тохучар.

Некоторые из хорасанских городов, покоренные Джэбэ и Субудаем, восстали, едва простыл след монголов. Известно, что в них находились монгольские градоначальники во главе с небольшими монгольскими отрядами. Жители этих городов, уверенные, что Чингиз-хан находится далеко на востоке, а Джэбэ и Субудай ушли далеко на запад, решились сбросить иго монголов.

Жители Туса убили монгольского губернатора и его людей в надежде положить конец монгольскому правлению, но когда монгольский отряд численностью в триста человек, расквартированный в Кушане, подскакал к городу, обитатели его немедленно сдались и, устрашенные одним именем монголов, по приказу монгольского командира срыли крепостные стены города. Силы Тохучара форсировали Аму-Дарью и степными просторами вышли к древнему туркменскому городу Нисе, стоящему недалеко от северных подножий Хорасанских гор.

Проведя разведку местности, монголы потеряли убитым одного из своих тысячников. Один из защитников города поразил его метким выстрелом из лука. Тохучар, видя, что город оказывает упорное сопротивление, подвел к его стенам двадцать катапульт и заставил несчастных пленных работать с ними под вражеским огнем. Едва пленные рабочие отступали под градом стрел защитников города, монголы убивали их и на их место ставили других. Совершенно не считаясь с огромными потерями, монголы целых пятнадцать дней продолжали непрерывно штурмовать город, прежде чем бреши в его стенах все-таки были проделаны. Последняя мощная ночная атака на стены после кровавых, но безуспешных, дневных штурмов увенчалась успехом.

Все жители города были истреблены свирепыми победителями.

13 ноября 1220 года Тохучар, продолжая опустошение Хорасана, достиг Нишапура, столицы провинции. Он попытался осадить его, но на третий день был смертельно ранен стрелой.

Один из тысячников, сменивший Тохучара, посчитал силы отряда недостаточными для взятия такого большого города, а потому снял осаду и отпустил конницу кочевников опустошать и грабить окрестности.

Один из отрядов к западу от Нишапура вышел к Себзевару и после трехдневной осады взял его и истребил 70 000 жителей города. Второй прошел горы недалеко от Туса и предал огню и мечу плодородные цветущие долины вдоль берегов рек Кешефруд и Атрек. Когда Чингиз-хан осознал, что Хорасан слишком силен, чтобы его могло покорить войско Тохучара, он отдал приказ Туле, самому младшему из своих сыновей, принять под свое начало четыре тумэна и покончить с непокорной провинцией.

Туле, до сих пор остававшийся вместе со своим отцом в монгольских лагерях к югу от Аму-Дарьи, вышел через долины Бадахшана к реке Мургаб, но не стал сразу форсировать ее, а взял севернее, направившись к ее истокам. Там стоял древнейший и самый знаменитый центр ислама — город Мерв, по своему религиозному значению уступающий только Багдаду.

Как и Бухара, Мерв был построен еще во времена древних ариев, когда те впервые появились в Иране около 2500 года до рождества Христова.

Это была столица знаменитых сельджукских султанов Малик-шаха и султана Санджара, наследников могущества Харуна ар-Рашида Багдадского.

Йякут, знаменитый географ, был среди тех немногих, кому удалось бежать из города до прихода монголов. Именно он поведал последующим поколениям о великолепных дворцах и богатейших библиотеках города, о знаменитых ученых и писателях, живших в нем в это время.

Мерв стоял в оазисе того же наименования и служил северными воротами Хорасана и Иранского нагорья. Со взятием такого города разом открывались все пути, ведущие из Мавераннахра (Трансоксианы) в Иран. Именно благодаря выгодному стратегическому положению и отсутствию природных преград на пути в долины Мургаба и Теджена всякий завоеватель, будь он из Мавераннахра или Ирана, в первую очередь стремился захватить Мерв и уже оттуда продолжать свои дальнейшие походы. Северная половина Иранского нагорья скрывала в своем сердце огромную впадину или углубление, образованное долинами рек Атрек, Кешефруд и Герируд, из которого дорога мало-помалу довольно плавно поднималась к Кандагару и Кабулу. Таким образом, каждый завоеватель, независимо от того, шел ли он с востока или запада, принужден был продолжать свое движение до крайних пределов Иранского нагорья, не видя перед собой никаких, — ни естественных, ни созданных руками человека, — преград. Александр Македонский (как и многие другие до и после него) начал в Индии, а кончил на берегах Инда; столетия спустя афганцы, оставив родные горы, тоже смогли остановиться лишь в горах Загроса, отделяющих Иран от Месопотамии. Всем им пришлось пройти пространство между Тедженом и Мургабом. В этом причина того, что такие города, как Герат, Мерв, а еще дальше Бухара, всегда были самыми притягательными объектами экспансии, в свою очередь становясь опорными пунктами для армий завоевателей. Расположенные на перекрестке торговых путей, ведущих из Центральной Азии и Индии к побережью Средиземного моря, эти города, бывшие чаще всего объектом грабежа и разрушения на протяжении многих столетий, видели, как гибнут древние империи и возникают новые религии, и придет время, когда археология откроет миру глубокие тайны прошлого, таящиеся под землей в окрестностях Балха и Герата и в долинах Гельменда и Аму-Дарьи. Когда Туле подошел к Мерву, высланный вперед разведывательный отряд его войска неожиданно подвергся нападению со стороны двух тысяч туркменов и почти весь погиб в бою. Затем дикие туркмены-кочевники каракумских пустынь разграбили пригороды Мерва.

Два дня спустя, 25 февраля 1221 года, прибыл Туле, и первым делом его было окружение и полное уничтожение туркменских сил. Затем он лично провел разведку укреплений славного города, ожидая скорого прибытия обоза с осадной техникой и катапультами. Семь дней ушло на установку осадных машин. Все было готово к штурму, когда прискакал парламентер из города. Мерв решил сдаться.

В связи с этим в городе возникли разногласия — не все с одинаковым одобрением отнеслись к вынужденной мере. Партии мира противостояли тем, кто ратовал за упорное сопротивление. Однако сторонники мира, одержав верх в этом споре, в конечном счете погубили себя и свой город.

Туле обещал им все, о чем его просили, и огромные ворота города распахнулись. Въехав в него, он первым делом приказал горожанам покинуть Мерв и выйти за городские стены. Четыре дня подряд жители покидали город. Когда город был пуст, Туле развязал руки своим монголам. Число погибших в этой резне исчисляется в 500–700 тысяч человек — мужчин, женщин, детей (ведь в городе укрывалось много окрестных поселян), и все историки, касавшиеся этого события, не решаются называть эти страшные цифры преувеличенными.

Разделавшись с населением, войско Туле обратилось к грабежу и разрушению. Когда все было опустошено, город был подожжен. Так исчез в огне страшного пожара один из крупнейших центров ислама. Лишь пять тысяч человек чудом избежали резни, укрывшись в подвалах, тайных убежищах, даже среди гробниц городского кладбища, но позже другой монгольский отряд еще раз прочесал местность, нашел их и умертвил, довершив тем самым работу, начатую Туле.

Горько звучат строки великого персидского географа Йякута, лично увидевшего ужасную картину:

«Дворцы были стерты с поверхности земли, подобно строкам письма, стираемого с поверхности бумаги; дома стали жилищем сов и ворон. И в таких местах крику сов вторил лишь крик совы, а ветру отвечал только ветер».

От руин дымящегося ужасом и запустением Мерва Туле дошел до Нишапура. В сравнении с Мервом или Бухарой Нишапур был сравнительно молодым городом. Его выстроил царь из династии Сасанидов — Шапур I (240–270 годы н. э.), в честь которого город и получил свое имя — Нишапур, относительно недавно сельджукский султан Малик-шах выстроил в этом городе великолепную обсерваторию. Здесь жил и работал Омар Хайям, ибо культура продолжала жить и расцветать в Хорасане в те времена, когда померк и погрузился во тьму варварства Великий Рим.

Дважды в течение одного столетия городу Нишапуру довелось испытать горе и разрушение — первый раз в 1153 году его разрушили тюрки-огузы, «так что груды мертвых тел утонули в море пролитой крови», во второй раз землетрясение, случившееся за двенадцать лет до нашествия монголов, сровняло город с землей.

Туле покончил с ним навсегда, ибо само имя города, вызывающее в памяти необыкновенные воспоминания о временах минувших, ничего не говорило и совершенно ничего не значило для той человеческой лавы, которую извергли степи Центральной Азии.

Нишапур уже видел Джэбэ и Субудая под своими стенами, когда те преследовали хорезм-шаха Мухаммеда, и потому уже давно подготовился к обороне. У его защитников было 3000 баллист самых различных калибров, от легких до бросающих тяжелые каменные блоки и окованные железом бревна, 500 катапульт и огромное количество скорпионов, мечущих камни и целые тучи стрел. Вся эта смертоносная артиллерия древности и средневековья уже стояла на стенах.

Монголы прежде всего опустошили прилегающие к городу окрестности, чудом избежавшие меча Джэбэ, Субудая, а позже Тохучара. Затем они, как всегда, заставили пленных под огнем осажденных установить осадные машины — катапульты, баллисты, штурмовые башни и черепахи. Было выставлено 3000 баллист, 300 катапульт, 700 огнеметных орудий и 4000 штурмовых лестниц, а обращенные в рабов крестьяне окрестных сел доставили с гор 2500 корзин с камнями. Располагающие неограниченными запасами рабочей силы и вооружений, совершенно безразличные к потерям среди пленных, монголы могли очень долго вести осаду города.

Не желая допустить кровопролития среди пленных соотечественников, персидский начальник гарнизона Нишапура не стал открывать огонь из многочисленных городских баллист и катапульт и, предвидя неумолимо приближающийся штурм, не выдержал и выслал из города депутацию, состоящую из самых уважаемых его жителей, с предложением сдаться и изъявлением покорности. Однако, по каким-то неведомым нам причинам, Туле отказал им, и это тем более странно, что ему стоило лишь дать свое согласие на капитуляцию, чтобы без всяких потерь для монголов войти в город и предать его огню и мечу, как это уже было проделано им с Мервом.

Напротив, он отдал приказ тотчас приступить к штурму, и обстрел города начался. Глубокий ров, со всех сторон окружавший город, был засыпан, в крепостных стенах было пробито 70 брешей. Затем десятитысячный штурмовой отряд ринулся на приступ. Во главе нападавших была безутешная, но горящая жаждой мести вдова Тохучара (Тогачара), дочь Чингиз-хана. Она шла впереди штурмующих. Монголы ворвались в город в нескольких местах, бойня началась. В течение четырех дней в городе шел бой и не прекращались убийства мирных жителей. Не пощадили никого, даже собак и кошек.

Туле хорошо усвоил урок Мерва, когда некоторые из его жителей, прячась среди руин и мертвецов, избежали резни. На этот раз он распорядился обезглавить каждого встреченного и поверженного врага, даже если тот был уже мертв; из мертвых голов были сложены пирамиды — мужских, женских, детских — каждая отдельно. Затем был отдан приказ разрушить здания, и работа эта длилась в течение пятнадцати дней. Лично убедившись в том, что Нишапур исчез с лица земли, Туле велел засеять ячменем то место, на котором когда-то стоял город. Говорят, что позже он нередко повторял: «Я обратил в пыль и песок стены древнего Нишапура, но убедился, что и они могут приносить пользу: я увидел, как пророс на этом поле ячмень, напомнив мне и моим воинам родную Монголию».

Нишапур больше не угрожал Чингиз-хану, и Туле сразу повернул войска на восток. Но прежде чем уйти, он выслал отряд к городу Тусу, чтобы и с ним поступить так же, как с Мервом и Нишапу-ром. Именно этот отряд разрушил и разграбил великолепный мавзолей Харуна ар-Рашида, ибо даже мертвым не было покоя там, где проходили монголы.

Следующей целью Туле был Герат. Направляясь к нему, он выслал во всех направлениях конные сотни — сжигать, грабить и убивать. Его войско разбило лагерь у стен Герата. Теперь Туле был уверен, что в тылу у него нет никаких очагов возможного сопротивления.

Правитель Герата решил защищать город до конца, и после восьмидневной подготовки штурм города начался. Монголы атаковали одновременно со всех сторон, отважный правитель города пал, отражая натиск монголов, и жители заколебались. К Туле прибыла их делегация. Удивительно, но в данном случае он согласился принять капитуляцию и даже сдержал свое слово настолько, насколько мог его сдержать воинственный и вероломный монгол. Он истребил лишь 12 000 человек из числа воинов гарнизона, но пощадил жителей. Но может статься, что эта неожиданная честность (и милость) его проистекала из необходимости как можно скорее вернуться к Чингиз-хану. Кто знает? Однако позднее сам Чингиз-хан горько упрекал Туле за его снисходительность. Туле оставил в Герате монгольского градоначальника и начал долгий поход назад.

Случилось так, что как раз в этот период времени, когда Хорасан лежал в развалинах, одно маленькое тюркское племя, обитавшее до этого столетиями в оазисах неподалеку от Мерва, в ужасе и страхе оставило свои пастбища и кочевья и через Мазандаран и южный Азербайджан бежало на запад и укрылось в Армении. Когда монголы восемь лет спустя опустошили и эту страну, маленькое племя тюрок бежало дальше на запад. Вождь его Эртигрул умер в безвестности, но вот сын его Осман (Усман) стал основателем великой Османской династии правителей Турецкой империи, перед которой столетия спустя в ужасе трепетал не только Восток, но и Западная Европа.

Мы оставили Чингиз-хана в его лагерях, разбитых на богатых травами лугах долин, лежащих к югу от Аму-Дарьи. Оттуда он отправлял отряды для очищения от сил противника верховий этой реки и реки Сыр-Дарьи. Посланные им монголы шли в Фергану и Бадахшан. У самого подножия Бадахшанских гор стояла мощная крепость Таликан (Талукан), которая упорно и весьма успешно на протяжении шести месяцев отражала все атаки нойонов Чингиз-хана. Наконец, старый Великий хан взял ход военной операции в свои руки, повелев возвести длинную и высокую насыпь, доведя ее постепенно до уровня крепостных стен, и летом 1221 года лично руководил успешным взятием непокорной крепости, посреди руин которой его воины не оставили ни одного уцелевшего жителя. Однако нельзя было сказать, что чем дальше шли боевые действия, тем свободнее, безопаснее и увереннее чувствовало себя в этих местах северного Афганистана монгольское войско… И тому были веские причины.

В предыдущей главе мы рассказали о том, как Джелаль эд-Дин, сын хорезм-шаха Мухаммеда, уйдя от монгольской погони, оставив южные берега Каспийского моря, отплыл на полуостров Мангышлак, а оттуда ускакал в Ургенч. Он застал город за активной подготовкой к обороне, однако вскоре борьба политических группировок показала ему, насколько его дело здесь безнадежно. Поняв, что он не может ни контролировать, ни примирить противоборствующие стороны, он оставил город. План, который теперь он намеревался осуществить, был столь же отважен, сколь и безрассуден. Джелаль эдДин поскакал через пески Каракумов с тремя сотнями своих сторонников, решив попытать счастья в Афганистане. Среди его спутников был отважный защитник Ходжента Тимур-Мелик. Но Джэбэ и Субудай оставили отряды в Хорасане, а Чингиз-хан развернул целую цепь конных разведывательных разъездов между Мервом и Нисой для наблюдения за малейшим движением, исходящим из Ургенча. Так что неподалеку от развалин Нисы, недавно разграбленной и разрушенной Тохучаром, монгольский отряд в семьсот человек преградил им путь. Явно превосходящие силы врага не смутили отважных воинов. Джелаль эд-Дин и Тимур-Мелик атаковали ненавистного врага, и, сразив многих монголов, силой и мужеством проложили себе путь сквозь монгольские ряды.

Вместе с остатками своего отряда Джелаль эд-Дин и Тимур-Мелик целыми и невредимыми достигли Нишапура, тогда еще не взятого монголами, и провели там некоторое время в безопасности. Братья Джелаль эд-Дина, младшие дети Мухаммеда, выехали из Ургенча через некоторое время после его отъезда, но получили достоверное известие о приближении к городу армии под предводительством Джучи, Джагатая и Угэдэя (Огдая). Они тоже столкнулись с монголами, но были гораздо менее решительны и мужественны и не столь счастливы, как их старший брат. Все они пали под монгольскими стрелами, и их головы были водружены на пики в ознаменование монгольской победы (февраль 1221 года).

Посмотрим теперь, что предприняла армия Джучи, Джагатая и Угэдэя, которую Чингиз-хан послал на Ургенч. В то время как Туле направлялся в Хорасан, эта армия двигалась вниз по течению Аму-Дарьи — в древний Хорезм.

Должно быть, этот поход начался в январе 1221 года, и путь монгольских войск пролегал через Бухару на север — в Ургенч. Аму-Дарью монголы перешли по льду южнее Ургенча. В этих местах и далее на север, по мере приближения к Аральскому морю, река становилась все шире и мелководней, постепенно разделяясь на несколько рукавов. Течение ее то тут, то там ограждали острова. Чем ближе к морю, тем болотистей становилась местность, но обилие воды, направленной в многочисленные естественные протоки и созданные руками человека каналы, способствовало развитию в некоторых местах Хорезма ирригационного земледелия.

Количество садов и огородов в таких местах было необычайно велико, хотя издревле остальные районы дельты Хорезма считались нездоровыми из-за полчищ комаров, роящихся в заболоченных местах.

Первым признаком надвигающейся грозы стало совершенно неожиданное для жителей Ургенча появление монгольского разведывательного отряда, осмелившегося вплотную подойти к самым воротам города и захватить несколько его жителей (а вместе с ними и лошадей) в плен. Силы гарнизона были велики — 90 000 прекрасно вооруженных бойцов. Некоторые из них — по всей видимости, отъявленные храбрецы, — тотчас сделали вылазку и завязали бой. Монголы, как всегда, внезапно обратились в бегство, и тюрки начали стремительное преследование. Неожиданно монголы остановились и, повернув назад, атаковали. В это самое время главные монгольские силы, до сих пор не показывавшиеся на глаза тюркам, отрезали их от города. Монгольская хитрость была проста и эффективна. Тюрки были наголову разбиты, а некоторые не в меру рьяные монголы даже ухитрились ворваться в город буквально на плечах беглецов, но там были перебиты.

Подошла главная армия и молодые ханы, дети Чингиз-хана, потребовали от города сдачи, однако их требование было встречено с явным пренебрежением. Особенности самой почвы способствовало делу защиты города и крайне мешали осаждавшим. Дельта Аму-Дарьи состоит из весьма мягкого ила, занесенного сюда рекой благодаря ее очень медленному и величавому течению. Более тяжелые илистые отложения оседали на дно в верхнем течении реки, и только самый плодородный и легкий ил достигал устья. Передвигать тяжелые катапульты по такой почве было далеко не легким делом, но еще труднее в этих местах было раздобыть тяжелые и твердые камни и каменные блоки, необходимые для разрушения крепостных стен и городских сооружений.

Изобретательные китайские инженеры пытались, правда, чем-либо восполнить этот недостаток, срубая стволы тутовых деревьев и для придания тяжести и прочности вымачивая их в воде, но это средство вскоре было признано малоэффективным. Дерево не заменяло камня и сильных разрушений в городе не производило.

Между тем Угэдэй и Джагатай поселились в загородной резиденции хорезм-шахов Тиллялы, в то время как их военачальники: Кадан, Богурчи, Тулен Джерби, Таджибек продолжали изготавливать осадные орудия и изыскивать способы хоть чем-либо заменить недостающий камень.

Во главе войска городского гарнизона стояли султан Хумар-Тегин с ближайшими и верными ему помощниками Огул Хаджибом, Эр-Бука Пехлеваном, Али-Дуруги.

Джучи со своим войском прибыл последним, когда его братья уже полностью взяли город в кольцо осады. Мимо стен города, в одном из его предместий, протекал один из рукавов Аму-Дарьи. На десятый день осады монголы, стремясь добраться до городских стен, попытались овладеть одним из мостов через поток Аму-Дарьи, ведущий прямо к крепостным воротам. В этом месте стена была наименее высока, но мост, ведущий в город, был разрушен жителями Ургенча. Чтобы подвести к стенам метательные машины, тараны и черепахи, 3000 монголов и огромное количество пленных начали исправлять мост через канал. Осажденные сделали вылазку, завязался жестокий бой. Неожиданный натиск воинов городского гарнизона и простых горожан, поддержанный огнем со стен, увенчался блестящей победой. Монголы были отброшены, потеряв убитыми и тяжелоранеными 3000 человек. Потеряв надежду в скором времени овладеть городом, они прибегли к последнему средству, бывшему в их распоряжении и весьма часто применявшемуся в Европе для достижения тех же целей. Этим средством была голодная блокада.

Осада тянулась всю весну и продолжалась летом, весьма неблагоприятным временем года в этих краях. Джучи и Джагатай рассорились, дисциплина начала падать. Суть конфликта сводилась к тому, что Джучи явно отрицательно относился к мысли, которую внушал ему и его братьям отец — непременно уничтожить город, — который в скором времени должен был стать частью его владений. Та же самая причина заставляла его воздерживаться от полного разрушения городов по берегам Сыр-Дарьи.

Наступил июнь, царила невыносимая жара, а город все еще не был взят. Монголы несли ощутимые потери — от малярии, тифа и дизентерии, часто посещающих болотистые земли такого типа.

Между тем Чингиз-хан проявлял нетерпение. Разногласия между двумя сыновьями были ему известны и очень его беспокоили. Тогда он отстранил от командования обоих, верховную власть над тремя армиями вручил одному Угэдэю (Огдаю). По всей видимости, он знал, что Угэдэй рано или поздно примирит братьев и восстановит дисциплину в армии.

Угэдэй решил довести осаду до конца. Отступить было невозможно. Отец этого ему никогда бы не простил. Когда городской гарнизон построил деревянные укрепления вдоль берега реки, протекающей у стен города, и вывел через каналы довольно хорошо вооруженный речной флот, китайские инженеры сделали все от них зависящее, чтобы его уничтожить. Ими было изготовлено огромное количество зажигательных стрел и материалов. Воспользовавшись первым дуновением сильного ветра, они тотчас же обрушили огненный смерч на корабли речной флотилии и прибрежные укрепления, которые, как мы помним, тоже были в основном из дерева.

Воспользовавшись паникой, охватившей некоторые районы города в связи с неожиданным пожаром, монголы стремительно пошли на штурм прибрежных укреплений и посреди ужасающего огня и страшной резни ворвались в предместье. Уже давно свыше 3000 человек работали над изменением русла реки Аму-Дарьи и, хотя гарнизон все время беспокоил рабочих беспрестанными вылазками, Угэдэй все-таки довел работы до конца (июнь 1221 года). Наконец, считая, что время пришло и час судьбы пробил, он приказал начинать генеральный штурм города со всех сторон, и осаждающие поднялись на стены. Когда же правитель города прислал гонца, говоря, что жители его достаточно испытали на себе в течение шести месяцев ярость монголов, а теперь уповают на их милосердие, Угэдэй в изумлении воскликнул: «Как! Из-за своего упрямства вы погубили столько наших людей! Знайте, что это мы испытали на себе вашу ярость, а теперь черед вам испытать на себе нашу месть!».

И все же он пощадил ремесленников и мастеров различных искусств и ремесел, а остальных предал смерти. Когда истребление было завершено, пленных, оставшихся в живых, заставили разрушить Великую плотину Аму-Дарьи, позволив волнам довершить истребление города.

Ургенч был выстроен на месте древнего высохшего русла Аму-Дарьи, которое протекало, минуя Аральское море, прямо в воды Каспия, и монголы своими инженерными работами вернули воды реки в ее древнее русло. Вот как об этом сказал древний историк Ибн аль-Асир (XIII в.): «Монголы сами разрушили плотину, после чего вода хлынула и затопила весь город. Строения разрушились, и место их заняла вода». Существует предание, что именно по приказу хана Джагатая, не желавшего оставлять в руках своего брата Джучи жемчужину Хорезма, монголы разрушили плотины, распределявшие воду по всей стране, и воды Аму-Дарьи хлынули в свое старое русло. Так или иначе, но все чудом уцелевшие от монгольских погромов жители города захлебнулись в мутных потоках родной реки, а воды ее опять потекли в сторону Каспия[16]. После гибели Ургенча были взяты и другие, менее крупные, города. Дельта Хорезма была очищена от хо-резмийских войск. Последняя угроза флангам и тылу войска Чингиз-хана была устранена. В ответ на его призыв армия Угэдэя поспешила на воссоединение с ними; и причина столь внезапного приказа должна быть объяснена.

Джелаль эд-Дин — а было это в феврале 1221 года, задержался в городе Нишапуре. Возможно, он ясно видел безнадежность попыток поднять на борьбу Хорасан: слишком силен был страх перед монголами, зароненный в сердце хорасанцам совсем недавно прошедшими здесь Джэбэ и Субудаем. Поэтому даже самые отважные предпочитали благоразумно отсиживаться за стенами городов. Спустя некоторое время выехав из Нишапура, Джелаль эдДин заметил, что его преследуют монгольские разведчики, число которых день ото дня постоянно растет. Монгольская система конной разведки находилась на очень высокой ступени развития. Его встреча с монголами под стенами Нисы, так же как появление монголов у Нишапура, едва ли покажутся простым совпадением. Создается впечатление, что на протяжении всей хорезмийской кампании монголы точно знали, что происходило или происходит в лагере их врагов, в то время как их противники с трудом представляли, каким будет следующий шаг монголов. Если отдать себе отчет в том, что многие военачальники Чингиз-хана в кампании против Хорезма были тюрками[17], нет ничего удивительного в том, что Чингиз-хан имел все возможности для того, чтобы организовать великолепную и эффективную разведывательную сеть. У его врагов такой возможности не было. Военная система монголов затрудняла проникновение вражеских лазутчиков в их среду — настолько она была спаянной и монолитной, чего никак нельзя сказать об армиях их врагов. Вполне возможно, что этот недостаток вражеских армий упрощал работу монгольских лазутчиков.

Весьма многим была обязана монгольская разведка и природным навыкам и способностям монголов, этих прирожденных следопытов степей и пустынь.

Разведывательно-заградительный щит из стремительных конных отрядов всегда обгонял основное войско на расстояние двух дней пути (около 100 миль вперед или в сторону, по флангам). Так сильные конные отряды шли впереди войска; когда же оно двигалось по вражеской территории, монгольские сотни и десятки рассыпались широкой цепью вдоль всего пути следования великой армии, периодически возвращались назад и наблюдали за тылом, совершая таким образом постоянное циклическое движение (никогда не стоя на месте) вдоль всего пути следования монгольского войска.

Можно не сомневаться в том, что монгольские дозорные далеко углубились в пески Каракумов и наблюдали за всеми движениями Джелаль эд-Дина с момента его выезда из Ургенча до того дня, когда они все-таки упустили его у самого Фараха.

Система монгольской конной разведки была такой же неотъемлемой частью монгольского способа ведения войны, как и ложное отступление с поля битвы. Когда мы читали о европейских армиях 1914 года, выдвигавших аванпосты и патрули самое большее на 10–11 миль вперед от основных сил, мы легко можем представить себе, насколько померкло в XX веке искусство маневра и военной хитрости, насколько утрачено для нас, европейцев, боевое искусство прошлого. Современная война стала малоподвижной и позиционной и выражается в том, что воюющие армии почти вслепую или на ощупь ищут и сталкиваются друг с другом, легко допуская грубые просчеты и неся неоправданные потери. К этому грустному выводу можно добавить лишь то, что солдату перед лицом современного оружия не остается ничего другого, кроме как окапываться, окапываться и еще раз окапываться. У него нет другого выхода. В европейском искусстве ведения войны, в котором нет ничего, что хотя бы отдаленно напоминало конную разведку монголов, даже соединение двух совместно действующих армий на поле боя всегда было для европейцев трудновыполнимым маневром, в то время как у монголов это было самым простым и легкоисполнимым делом.

Ключ к реальной мобильности и маневренности монгольской армии, возможно, кроется именно в совершенстве ее конной разведки, совершенно неоценимой для войска, с огромной быстротой перемещающегося из одного пункта в другой, не опасаясь при этом неожиданной встречи с противником или засады.

Но если широкая цепь разведывательных отрядов удалялась на добрую сотню миль вперед от основной армии и проходила от 50 до 70 миль в день, ей легко было не только заблаговременно обнаруживать приближение или расположение сил противника, но и обследовать его фланги и передовые позиции, а также препятствовать ему проводить разведку. Помимо этого конный щит сам оказывал давление на фланги и тыл неприятеля.

Пети де ля Круа утверждает, что разведчики постоянно держали Чингиз-хана в курсе всего происходящего в Ургенче и что происходило это благодаря именно той цепи аванпостов (и конных разъездов), которые протянулись от Мерва до Шахристана, который находился близ Нисы.

Однако самое время вернуться к Джелаль эдДину. Когда он понял, что его преследуют, то пришпорил коня и попытался уйти от погони. 120 миль от Нишапура до Зузана (Заузана) он проскакал за один день. Некоторые историки, и среди них ал-Джувейни и Рашид эд-Дин, уверяют, что Джелаль эд-Дин покинул Нишапур 10 февраля 1221 года. Он не смог войти в Зузан из-за враждебности его жителей, заявивших, что если монголы нападут на него с одной стороны, то и они, в свою очередь, будут метать в него камни со стен крепости.

По другой версии ворота Зузана были на запоре из-за наступления темноты или из страха перед монголами. Так или иначе, но Джелаль эд-Дину пришлось продолжить путь. К счастью, монголы потеряли его из виду ночью, и он невредимым достиг Газни. Здесь тоже было неспокойно, но местные жители с радостью встали под его знамена. Смотр собранных войск показал, что теперь под его началом от 50 до 60 тысяч человек. Именно это обстоятельство, став известным Чингиз-хану, заставило того срочно собрать монгольских военачальников. К концу лета Туле, Джагатай и Угэдэй уже соединились с ним. Джучи, возмущенный своим отстранением от командования войском, взял часть своих воинов и увел их в степи, лежащие к северу и востоку от Аральского моря, а затем разбил свою ставку в городе Сыгнаке. Он не принимал участия в дальнейшей кампании, несмотря на приказы самого Чингиз-хана. Монгольские войска были сконцентрированы где-то в окрестностях Кундуза, откуда Чингиз-хан направил их долинами рек Кундуз и Сурхаб на крепость Бамиан. Вперед были посланы три тумэна под командованием Шики Кутуку (Шиги Кутаку) (из племени буирнурских татар), которого Чингиз-хан взял в плен, когда тот был еще младенцем, а затем усыновил. Теперь Шики Кутуку поручалось наблюдение за армией Джелаль эд-Дина в районах, лежащих к северу от гор Гиндукуша. Небольшой разведывательный отряд из войска Кутуку дерзко прорвался к селению Валиан, но был захвачен врасплох и разбит в бою с воинами Джелаль эд-Дина.

Ободренный первым успехом Джелаль эд-Дин отступил в Перван (Парван)[18], где располагался его обоз и лагерь. По всей видимости, он угадал намерение своего противника.

Шики Кутуку, выйдя за пределы данных ему полномочий, прошел через годы Гиндукуша и спустился на равнину близ Первана, где и ожидал его Джелаль эд-Дин. Эта долина представляла собой изрытую оврагами очень неровную и сплошь усеянную камнями местность. С севера возвышались хребты Гиндукуша. Действие конницы в этой долине было крайне затруднено. Здесь у нее не было места ни для маневра, ни для стремительного нанесения флангового или фронтального удара. Лошади монголов теряли ход, спотыкаясь на каждом шагу.

Поэтому Джелаль эд-Дин спешил своих тюркских всадников на правом фланге, где ими командовал Амин-Мелик (Эмир-Малик), и стал ждать нападения монголов.

В первый день ничего решающего не произошло, и исход битвы ожидался неопределенным. К тому же монголам негде было развернуться для своего обычного маневра — притворного бегства. Армии разошлись на ночь. Монголов было 30 000 человек, и противник превосходил их числом; и хотя они, в свою очередь, превосходили его дисциплиной и организованностью, совершенно неудобная для них позиция сводила на нет их тактическое преимущество.

На следующий день оба войска вновь сошлись на поле брани и при первом взгляде могло показаться, что к монголам прибыли подкрепления. Находчивый монгольский военачальник отдал приказ сделать как можно больше соломенных и войлочных чучел, облачить их в монгольскую одежду и посадить на запасных лошадей.

Хитрость удалась — она не на шутку встревожила некоторых сподвижников Джелаль эд-Дина, но не его самого. Увеличение числа врагов, уже попавших в устроенную для них западню, его не пугало. Он не собирался выпускать победу из своих рук. За спиной монголов были горы с узкими ущельями с правой и левой стороны, по которым протекали реки Пянджшер и Горбенд, под ногами расстилалась равнина, совершенно непригодная для монгольской конницы. Упустить такой шанс было нельзя. Ненавистный враг должен был дорого заплатить за свои злодеяния. Джелаль эд-Дин твердо стоял на своем, несмотря на увещания и просьбы военачальников не искушать судьбу, он отдал приказ всем войскам спешиться, понимая, насколько пеший лучник превосходит конного, особенно когда тому мешает самый рельеф местности и даже земля под ногами.

Монголы обрушились на его левый фланг, но были встречены таким ураганом стрел, что отступили в смятении. Шики Кутуку отдал второй приказ атаковать по всему фронту, наступило время отчаянной резни. Но Джелаль эд-Дин все-таки дождался своего часа и, когда общая атака монголов была отбита ливнем стрел, велел садиться на коней и атаковать.

Теперь ослабленные и поредевшие монгольские сотни испытали на себе всю силу армии Джелаль эд-Дина, имевшую численное превосходство и свежих лошадей. Наконец, монголы были наголову разбиты тюркской армией. Лишь немногим (менее половины) из войска Кутуку удалось найти спасение в бегстве. Если бы Джелаль эд-Дин сумел сохранить единство своей армии, он непременно смог бы атаковать и блокировать движение войск Чингиз-хана, заставив и его принять бой в столь же невыгодных для монголов условиях, а тем временем и дикие афганские горцы тоже оказали бы ему помощь в борьбе с конницей захватчиков. Однако спор из-за добычи, разгоревшийся сразу после победы между Эмир-Меликом, командиром тюрок племени канглы, и вождем туркменов Сайф эдДином Играком (Аграком), привел к тому, что оба военачальника армии Джелаль эд-Дина рассорились друг с другом, и Сайф эд-Дин Играк (Аграк) ушел, уведя с собой 30-тысячное туркменское войско. Одни историки утверждают, что причиной ссоры была горячность Эмир-Мелика, ударившего плетью туркменского вождя. Другие (например, Ибн аль-Асир) пишут, что пустяковая ссора переросла в настоящее сражение, в котором был убит брат Сайф эд-Дина Играка.

Вскоре и предводитель афганских племен увел своих сторонников, оставив Джелаль эд-Дина всего лишь с 20 000 человек против 70 000 монголов; у того не оставалось другого выбора, кроме отступления. На этот раз сам Чингиз-хан шел на Бамиан, некогда, еще до прихода сюда ислама в VIII веке, бывший крупнейшим центром буддизма в Индии и Афганистане. До сих пор в здешних местах возвышаются в скалах величественные и огромные статуи Будды.

Во время разведки крепостных стен был смертельно ранен Моатугэн, сын Джагатая и любимый внук Чингиз-хана. «Запрещаю тебе предаваться скорби», — мрачно промолвил старый воин безутешному сыну, и сила монгольской дисциплины была такова, что Джагатай подавил свое отчаяние и лишь в своей юрте, оставшись один, давал волю чувствам.

В течение семи дней сокрушались стены Бамиана и когда они были проломлены, штурм повела жена Джагатая. Приказ был прост — город должен был исчезнуть с лица земли вместе с его обитателями. Пленных и добычу брать было запрещено. И монголы убили всех, даже собак и кошек. Жертвоприношение духу умершего внука было угодно богу войны Сульдэ. Теперь разгневанное божество успокоилось. Таков был конец Бамиана, навсегда исчезнувшего с поверхности земли, хотя величественные статуи Будды по-прежнему стоят в тех местах и до сих пор являются одним из чудес Афганистана. Долина, на которой стоял город, была опустошена. Пришло время покончить с Джелаль эд-Дином. Повелев, не мешкая, начать преследование заклятого врага, Чингиз-хан повел армию в верховья Горбенда, — туда, где потерпел поражение Шики Кутуку. На месте недавнего боя он терпеливо выслушал рассказ своего приемного сына и указал тому на допущенные ошибки, «дабы в будущем тот мог извлечь большую пользу из его наставлений и впредь не нести столь тяжелых потерь». Чингиз-хан не стал ни в чем обвинять молодого и неопытного военачальника. Ему ли, старому и испытанному воину, было не знать, сколь переменчиво военное счастье. Собрав разрозненные остатки войска Кутуку, он устремился на поиски Джелаль эд-Дина.

Войско шло на предельной скорости и в течение двух первых дней пути у него не было возможности остановиться и передохнуть. Подойдя к Газни, Чингиз-хан узнал, что Джелаль эд-Дин оставил город 15 дней тому назад и направился в Индию, стремясь как можно скорее оставить между собой и монголами реку Инд (Синд). Стремительный бросок Чингиз-хана лишил его возможности собрать новые силы из всех провинций Афганистана.

Едва Великий хан узнал, какой дорогой ушел Джелаль эд-Дин, он вновь погнался за ним, надеясь все-таки перехватить его до Инда. На подступах к реке передовой отряд Чингиз-хана столкнулся с арьергардом султана (Джелаль эд-Дина), состоящим из одной тысячи воинов, и уничтожил его. Затем, зная, что султан Джелаль эд-Дин намеревается переплыть Инд на следующий день, монголы стремительным маршем вырвались к реке и застали свою добычу все еще на западном берегу Инда.

Именно на берегах Инда и произошло решающее сражение.

Вот что пишет об этом историк ан-Насави в своей биографии Джелаль эд-Дина: «Чингиз-хан дошел к берегу реки Синд до того, как султан Джелаль эд-Дин успел выполнить то, что задумал: вернуть отколовшихся эмиров. И вот налетели друг на друга конные, сошлись в бою храбрецы. Затем настало утро восьмого дня шавваля 618 года (25 ноября 1221 года). Джелаль эд-Дин с горсткой храбрецов ринулся в самый центр войск Чингиз-хана. Проклятый обратился в бегство, однако он до сражения выделил в засаду 10 000 всадников из числа отборных воинов, имевших чин бахадуров (багату-ров). Они набросились на правый фланг Джелаль эд-Дина, где стоял Эмир-Мелик (Амин-Мелик), и разбили его, отбросив к центру. Во время битвы был взят в плен сын Джелаль эд-Дина, мальчик семи или восьми лет; он был убит перед Чингиз-ханом»[19].

Когда Джелаль эд-Дин пробился к реке, армия его была уже разгромлена и лишь немногим удалось перебраться на другой берег Инда. Женщины гарема молили его о смерти и были все до единой брошены в воды реки.

Таково предание. Попробуем теперь пролить свет современного анализа на это давно канувшее в бездну времени событие.

Из всех монгольских кампаний эта, без сомнения, самая интересная. Чингиз-хан вышел из Бамиана в конце августа или начале сентября 1221 года. Путь из Бамиана в Кабул очень труден, но дорога на Газни сравнительно легка, за исключением всего лишь одного горного перевала, который называется Шехрдахан и лежит на высоте 9000 футов. Сам город Газни расположен на высоте 7500 футов над уровнем моря. От него к Инду ведут две дороги — через реки Куррам и Точи.

Д’Оссон говорит, что не располагает точной информацией относительно пути монгольской армии и места сражения на берегах реки Инд.

Однако, принимая во внимание все вышеизложенное, я возьму на себя смелость утверждать, что путь войск Чингиз-хана пролегал из Газни в Банну вдоль реки Точи, а затем через реку Куррам в районы города Калабага, расположенного на берегу Инда. В этом месте ширина реки невелика — всего лишь 400 ярдов. К югу от Калабага в нижнем течении реки встречаются широкие песчаные отмели, разделяющие русло Инда на несколько рукавов, которые и делают его весьма труднопроходимым для большого войска.

Все современные исследователи (и д’Оссон в их числе) единогласны в том, что битва была очень упорной. Одни из них полагают, что монголы во много раз превосходили войско Джелаль эд-Дина и со всех сторон окружили его силы, прижав их к реке. Однако д’Оссон признает со свойственной ему честностью, что собранная им информация недостаточна и не позволяет нарисовать более точной картины. Поэтому я полагаю, что не будет слишком бесчестно для историка не согласиться с предложенной им картиной с военной точки зрения.

Силы Чингиз-хана к моменту выхода из Бамиана исчислялись 50–70 тысячами человек. Думаю, мы можем уменьшить это число из-за необычно высокой скорости преследования неприятеля по весьма и весьма труднопроходимой местности. Часть маршрута пролегала узкими горными тропами, через горные ущелья и скалы. Помня о том, что и Джелаль эд-Дин не тратил времени даром, невозможно не допустить, что Чингиз-хан потерял по крайней мере половину своей конницы и сменных лошадей по дороге, ибо в такого рода предприятиях всегда велика доля потерянных и отставших. Колонны монгольского войска должны были растягиваться все сильнее и сильнее. Отставшие и замешкавшиеся с трудом нагоняли главные силы и авангард.

С другой стороны, Пети де ля Круа и В. В. Бартольд утверждают, что около 4000 воинов армии Джелаль эд-Дина спаслись. Если мы подарили монголам преимущество 3 к 1, три монгольских воина на одного хорезмийского, то будет трудно представить, с военной точки зрения, каким образом армия Джелаль эд-Дина, сражавшаяся, имея реку в своем тылу, могла избежать полного истребления. Именно это соображение наводит на мысль, что в действительности силы монголов совершенно не превосходили или превосходили незначительно силы армии Джелаль эд-Дина. Д’Оссон утверждает, что сражение продолжалось с рассвета до полудня и в течение всего этого времени султан Джелаль эд-Дин непрестанно атаковал центр монгольского войска. Но это было бы совершенно невозможно при том численном превосходстве (три к одному), которое имели, на его взгляд, монголы. Будь это так, бой не продлился бы и часа, закончившись гибелью Джелаль эд-Дина и полным уничтожением его армии.

Существует и другое изображение описанных событий, которое имеет более правдоподобный вид. Пети де ля Круа в своем жизнеописании Чингиз-хана так описывает сражение: Джелаль эд-Дин занял очень выгодную позицию, упираясь левым флангом в горные хребты, а правым в излучину реки Инд. На рассвете монголы атаковали, сам Чингиз-хан принял командование над сильным конным отрядом, находящимся в резерве центра его войска. Правым крылом противника командовал Эмир-Мелик (Амин-Мелик), опрокинувший и начавший преследовать левый фланг монголов. Левый фланг Джелаль эд-Дина, укрепившийся в предгорьях, был очень устойчив и отражал все удары противника, однако султан, желавший сохранить бойцов для следующих битв, по ходу развития сражения отводил оттуда в тыл силы обороняющихся. Это тактическое мероприятие сыграло свою роковую роль.

Чингиз-хан, заметив постепенное сокращение сил, держащих оборону на горной возвышенности, направил отряд во главе с Бала Нойоном, поставив перед ним задачу взять укрепленную высоту и разгромить левый фланг хорезмийцев. Пока Бала Нойон штурмовал горные отроги, Джелаль эд-Дин упорно пробивал монгольский центр и был близок к его полному и окончательному прорыву. Дело дошло до монгольского резерва. Теперь уже самому Чингиз-хану пришлось идти в атаку на победоносный правый фланг хорезмийцев и с трудом удерживать пошатнувшийся центр своего войска. Когда же атака Бала Нойона на ослабленный левый фланг Джелаль эд-Дина удалась и он, сокрушив левый фланг хорезмийцев, в свою очередь, ударил по тылам хорезмийского центра, положение решительно изменилось. Порядок управления хорезмийскими войсками был потерян, надежные позиции прорваны монголами.

Джелаль эд-Дин понял, что оказался в «котле». Бросив тяжелое вооружение и латы, он налегке пробился сквозь кольцо монголов и заставил лошадь прыгнуть с крутого берега реки. А между тем Чингиз-хан, с истинно рыцарским достоинством наблюдавший, как плывет к противоположному берегу Инда его враг, запретил своим войскам стрелять из луков по беглецу.

Так произошла эта битва. Джелаль эд-Дин прискакал в Дели, но правящий там султан не оказал ему никакой помощи. Пространствовав по Пенджабу не менее года и так ничего и не добившись, он решил попытать счастья в западной Персии, где несколько лет вел упорную и небезуспешную борьбу, стремясь перетянуть чашу весов судьбы на свою сторону. Увы, он многого добился, но все потерял.

Будучи разгромлен монголами, он пытался укрыться в Курдистане и был убит неизвестным курдом, опознавшим в нем хорезмийца и султана. Так сошла со страниц истории эта незаурядная личность, единственный из всех противников Чингиз-хана, способный не только встать у него на пути, но и имевший реальный шанс повернуть вспять все монгольское нашествие. Он упустил его. Судьбе было угодно распорядиться иначе.

Предназначенный для большего, Джелаль эд-Дин всего лишь мелькнул на небосклоне истории, оставив по себе долгую память и множество криво-толков. Героическое и трагическое слилось в его судьбе — и трагическое возобладало.

После сражения на Инде монгольское войско двинулось на Пешавар. Возле Кохата был схвачен и казнен Амин-Мелик (Эмир-Мелик). Чингиз-хан разбил лагерь в долине Бара-реки, недалеко от Пешавара, и оставался здесь некоторое время. Однако события в тылу вынудили его повернуть на перевал Хайбер и стать лагерем в окрестностях Кабула. В это время Угэдэй был направлен на уничтожение города Газни и честно исполнил поручение отца, истребив жителей города.

Пока Чингиз-хан стоял на равнине вблизи Кабула, ему доносили о том, что шайки разбойников, скрывающихся в горах Каратага, нападают на монгольские тыловые посты и гарнизоны, что они разрушили мост через реку Пяндж, недалеко от устья Вахша. Желая примерно наказать разбойников, хозяйничавших в его тылу, Чингиз-хан послал несколько конных отрядов через Кафиристан и долины Баджаур и Кунар к устью этой реки.

Зима 1221 года была одной из самых суровых, когда-либо обрушивавшихся на долины Афганистана. Жители афганских гор, опытные наездники и воины, испытав на себе силу монгольского оружия, не осмеливались бунтовать.

В этот период последние уцелевшие крупные города восточного Ирана испили общую для них горькую чашу судьбы. Когда Герат услыхал о победе над Шики Кутуку (Шиги Хутаху) при Перване (Парване), город восстал и убил монголов. Но теперь, когда армия Джелаль эд-Дина была разгромлена, монгольский нойон Ильчи Кадай получил из рук Великого хана 70 000 человек с поручением уничтожить Герат.

Высокие валы, окружавшие город, были созданы на развалинах не один раз разрушавшихся стен, но и их взять было совсем не просто. Город сопротивлялся отчаянно, хорошо зная, какая участь его ждет. Шесть месяцев и 17 дней длилась ужасная и кровопролитная осада, пока верх не взяла партия мира. К сожалению, ее усиление привело лишь к еще большим раздорам в стане осажденных и очень сильно мешало решительной обороне города. 14 июля 1222 года жители впустили монголов в город, а уже 21 июля те перебили все его население — героев и трусов, пацифистов и сторонников войны. Потребовалось не меньше недели, чтобы полностью расправиться с могущественным городом, и чтобы убедиться, что Герат мертв, монгольский отряд численностью в две тысячи человек еще раз прошел по его руинам несколько недель спустя. Улицы мертвого города были по-прежнему завалены грудами мертвых тел, над развалинами стоял страшный смрад разложения. Но монголы нашли еще две тысячи несчастных страдальцев, переживших катастрофу, и присоединили их тела к телам остальных жителей города.

Во вторую неделю мая 1222 года даосский монах Чан Чунь, выехавший из Китая в 1221 году, прибыл в лагерь Чингиз-хана и записал в своем дневнике, что вскоре после его приезда монголы перенесли лагерь в Перван (Парван). Китайский философ также отметил, что Чингиз-хан стоял у подножий Гиндукуша до 3 октября.

Должно быть, именно в 1222 году Джагатай был послан на юг к Индийскому океану. Было известно, что Джелаль эд-Дин попытался пробраться в Персию, ибо, после того как ему отказал делийский султан, он разбил лагерь в Лахоре. Чингиз-хан отдал приказ Бала Нойону с двумя тумэнами скакать в Пенджаб и одновременно велел Джагатаю с равными силами пройти Белуджистан до Индийского океана. Подобный двойной удар когда-то удался в войне против Гучлука, однако теперь он не принес ожидаемого успеха.

Бала Нойон довел свои тумэны до Мултана и повернул на север — на Ферозпур и Лахор, стоящий на реке Рави.

Царила страшная, все убивающая жара, вынудившая отступить в свое время даже Александра Великого. Монголы не выдержали. С горечью в сердце Бала Нойон вынужден был отвести свое войско назад, в более прохладные горы.

А в это самое время Джагатай прошел Белуджистан с севера на юг, и память о произведенных им опустошениях до сих пор еще жива в этих унылых, выжженных солнцем горах. Из Белуджистана он повернул в Мекран, лежащий западнее, на самом берегу океана, и у города Тэз стал на отдых. Возвращаясь назад, он потерял многих своих людей, погибших от голода, жажды и нестерпимой жары в пустыне Мекрана, той самой, что под именем Гидрозии знал еще Александр Македонский и в которой он также едва не погиб.

Где-то в Систане (Сеистане) Джагатай разделил свои силы. Остатки одного из его тумэнов пошли прямой дорогой на Гиндукуш, соединившись там с Бала Нойоном, в то время как сам Джагатай повел остатки своего войска в Фарах, а оттуда в Бухару, где уже разбил свои кочевья Угэдэй. Этот сын Чингиз-хана, видимо, сразу после покорения Газни пошел на Кандагар, а потом избрал более легкий путь на Фарах, Герат и Келиф.

С другой стороны, Джагатай мог скакать из Мекрана прямо на север и уже в Фарахе соединиться с Угэдэем.

Интересно отметить, что хотя эти походы весьма примечательны в военном отношении, внимание историков всегда концентрировалось на Чингиз-хане и лишь изредка они упоминали о боевых операциях его подчиненных. Как видим, есть и разногласия в отношении обратного маршрута войска Джагатая. Пети де ля Круа полагает, что Джагатай, отослав часть воинов назад в ставку Чингиз-хана, сам повел оставшихся в Балх. А в это время Угэдэй с развалин Газни послал донесение Великому хану, прося позволения вторгнуться в Сеистан (Систан) и довершить то, что не сумел или не смог закончить Джагатай; но Чингиз-хан запретил подвергать своих людей страданиям в раскаленных солнцем безводных пустынях южного Афганистана. Он по-прежнему оставался в южных предгорьях Гиндукуша.

В первую неделю октября 1222 года Чингиз-хан принял решение вернуться в Монголию. И первое, что он сделал — так это велел огромному количеству пленных очищать от шелухи и складывать в мешки зерно для предстоящего похода, а когда дело было завершено, велел перебить несчастных.

Затем он повел войско на север, мимо мертвого Балха, матери городов, проезжая через который Чан Чунь с удивлением записал, что собаки здесь все еще живы, потому что он слышал их лай. Перейдя Аму-Дарью, монгольское войско двинулось на Самарканд, а оттуда в Ходжент, где к нему присоединились Угэдэй и Джагатай.

Всюду, где прошли монголы, царили смерть и запустение. В Афганистане и Бадахшане немногие уцелевшие жители скитались, подобно одичавшим бродячим псам, по выжженной земле. Бадахшан, важный торговый центр, так никогда и не оправился от катастрофы. Балх, бывший крупным торговым центром до прихода Чингиз-хана, сегодня маленький незначительный город. Таликан, некогда мощная крепость, шесть месяцев сковывавшая силы монголов, сегодня лишь скопище нескольких жалких лачуг. Даже Бамиан, известный историкам и археологам всего мира, исчез с современной карты Афганистана, обратившись в захолустную деревушку.

Ирригационная система, орошавшая и дававшая жизнь долине Окса (Аму-Дарьи), была обращена в руины. Не уцелело ни одного оросительного канала — они были либо засыпаны песками, либо обратились в болота, которые потом много веков подряд приходилось заново отвоевывать у природы.

Хорасан обезлюдел, но немногие из его уцелевших жителей нашли прибежище в юго-западных областях Персии, счастливо избежавших сокрушительной силы монгольского потока.

Подобно расплавленной лаве, кочевники Монголии всюду уничтожали человеческую жизнь — так что многие области Хорезмийской империи превратились в рай для обитателей степей и полупустынь.

Несколько месяцев Чингиз-хан отдыхал в Ход-женте и, говорят, упал с лошади во время охоты. Случилось это 11 марта 1223 года. Падение сокрушило его здоровье, ведь Великому хану было уже за шестьдесят. Тогда же, т. е. весной 1223 года, невзирая на мучившие его боли, он отдал приказ продолжать путь и повел войско на север, мимо руин Отрара, повелев матери бывшего хорезм-шаха Мухаммеда и его женам провожать уход монголов горестными песнями об их погубленной Родине.

Наконец, земли Мавераннахра и Хорезма остались далеко позади. Великий хан разбил на лето лагерь у озера Балхаш и вновь тронулся на север с наступлением холодов, сделавших проходимыми болота и топи. Джэбэ и Субудай, завершив свой путь вокруг Каспийского моря, сразу по завершении походов на Русь и Волжскую Булгарию, явились в его ставку. Джучи, его первенец, был далеко, в степях к северу от Аральского моря. В 1224 или 1225 году он скончался. В 1224 году Чингиз-хан достиг реки Эмель (Эмиль) (недалеко от озера Алаколь), на берегу которой его встретили два маленьких внука — Хулагу и Хубилай, которым судьбою было уготовано вписать еще одну великую и страшную страницу в историю Азии. В феврале 1225 года Чингиз-хан установил Великую ханскую юрту на реке Тола, с полным правом заслужив страшный титул, данный ему «в награду» за испытанные муки жителями Бухары пять лет тому назад, — «Бич божий».

Но судьба подстерегала старого «покорителя вселенной». Сначала умер Джучи, потом отошел в иной мир Джэбэ Нойон, следом за ними наступила очередь Мухули, умершего в Китае. Песочные часы жизни Великого хана истекали, только два года отделяли его от развязки кровавой драмы, и скоро, очень скоро историкам и летописцам предстояло написать слово «конец» под строками книги его судьбы.

Пока же он был еще жив и думал о будущем.