Чингиз-хан

Когда Чингиз-хан завершил свои действия в той части Китая, которая лежала к северу от Желтой реки, губернатором этой территории он оставил Мухули, дав ему поручение укреплять здесь, по мере возможности, монгольское владычество. Сам же он перенес свою ставку на реку Тола.

В 1217 году он послал Джучи разгромить меркитов, которые по-прежнему кочевали в долинах предгорий Танну Ола, на северо-западе Монголии.

Весной 1218 года до ушей Чингиз-хана дошло известие, что царь тангутов заручился поддержкой и помощью некоторых племен, до сих пор не признавших власть монголов. Тотчас же против царства Тангут было послано войско. Правитель тангутов, понимая, что его столица Нинся расположена в непосредственной близости от владений Великого хана, оставил город и пробрался в Ланчжоуфу (Ланчжоу), в то время, как и ныне, являвшуюся самой сильной крепостью между Тибетом и окрестностями современного Пекина.

Приблизительно в то же самое время Корея, уже в немалой степени испытавшая на себе силу монгольских отрядов, проникавших и на ее территорию, сочла более безопасным для себя признать главенство монголов, отправив посольство с изъявлением покорности ужасному монгольскому владыке.

Похоже на то, что в этот период все мысли Чингиз-хана были направлены на выработку плана завоевания Хэнани, единственной провинции некогда могущественного царства Цзинь, оставшейся во власти угасающей династии чжурчжэней и не покоренной монголами. Однако обстоятельствам было угодно отвлечь его внимание в совершенно другом направлении, ибо на западе от владений Великого хана произошли события, повлекшие за собой потрясающие последствия для всей Юго-Западной Азии, а за ней и Европы.

Ранее мы рассказывали о том, как племя чжурчжэней обрушилось на Китай с верховьев Амура, и как один из принцев киданьской династии Ляо бежал от них на запад, образовав царство Кара-Китай (Черный Китай) со столицей в Баласагуне. Событие это произошло в 1123 году. Звали принца Елюй Даши. Воспользовавшись племенными распрями обитающих в районе реки Или тюркских племен, Елюй Даши, принявший древний титул правителя киданий «гурхан», распространил свою власть и влияние на земли, протянувшиеся от Кашгара и Кульджи (современный Алмалык) до Аму-Дарьи и дальше, за ее пределы. Уже около 1141 года гурхан (правитель) каракитаев был в достаточной мере силен, чтобы скрестить мечи с правителем Хорасана, нанеся ему поражение и причинив огромный урон его армии. После этого гурхан становится повелителем Мерва и Хорасана, а следом за тем захватывает все междуречье между Сыр-Дарьей и Аму-Дарьей, вынуждая правителей этих земель платить ему дань.

Совершенно очевидно, что правительство вновь и столь внезапно образованной империи не могло уверенно и твердо контролировать все подвластные ему территории и народы. Беглого взгляда на карту будет достаточно, чтобы указать на причину этого: огромные и протяженные горные хребты разделяют владения империи, создавая подчас непреодолимые или труднопреодолимые препятствия для нормального функционирования ее экономических и административных связей. Тем не менее, несмотря на столь заметный и существенный недостаток, империя каракитаев к концу XII столетия стала одним из крупнейших и самых могущественных государств в Центральной Азии. В нее входили земли между Иртышом и Аму-Дарьей, Алтайским хребтом и Кунь-Лунем, западные оазисы бассейна реки Тарим, южные районы Джунгарии, долина реки Или, а далее к западу — Фергана и Самарканд, платившие гурхану каракитаев ежегодную дань как земли, не вошедшие в империю, но признавшие ее верховную власть и сохранившие тем самым остатки независимости.

Однако в 1209 году от рождества Христова произошло событие, повлекшее за собой гибель этого мощного царства. В пределы его владений бежал Гучлук (в некоторых источниках — Кучлук), вождь племени найманов, едва ускользнувший из рук Чингиз-хана после поражения в верховьях реки Кара-Иртыш. Правящий в это время гурхан каракитаев Чжулху не только принял беглеца с любовью и окружил его заботой, он допустил хана найманов в свою семью и отдал дочь за него замуж. Вскоре Гучлук, исповедовавший христианство несторианского толка, принял буддизм, в то время официальную религию каракитаев. Однако во владениях империи существовал и еще один очень важный религиозный фактор — ислам, принесенный сюда еще в 712 году н. э. воинами великого арабского полководца Кутэйбы.

В начале XIII века сложились не только внутренние, но и внешние условия скорой гибели дома каракитаев. Далеко на западе, у самого устья Аму-Дарьи, впадающей в Аральское море, лежал Хорезм. Очень плодородные, прекрасно орошаемые водой районы дельты Аму-Дарьи способствовали развитию среди местного населения экстенсивного земледелия. Некогда маленький эмират великой империи Сельджуков, Хорезм счастливо избежал охватившего земли империи хаоса и даже извлек немалую пользу из падения Сельджукской династии. Султаны-наместники Хорезма приобрели долгожданную независимость и захватили в свои руки не только Хорезм, но и земли Мавераннахра, область, лежащую между Аму-Дарьей и Сыр-Дарьей, которую в европейской науке принято называть Трансоксианой (от слова «оксус», Оке — древнегреческое название Аму-Дарьи). В описываемые нами времена эти реки имели другие, арабские, названия: Аму-Дарья называлась Джейхун, а Сыр-Дарья — Сейхун.

Трижды с начала X века Хорезм приобретал частичную или полную независимость, заявляя о себе как о достаточно сильном и экономически развитом государстве. Султаны, правители страны, принимали титул хорезм-шахов и заявления о полной самостоятельности. Существовало три династии хорезм-шахов. Первая, правившая с 951 по 1017 год, была низложена Махмудом Газневи, основателем династии Газневидов. Наместник Махмуда Газневи в Хорезме не долго терпел иго иноземцев и начал новую династию хорезм-шахов, правившую с 1017 по 1043, свергнутую сельджукским султаном Тогрул-беком. В 1077 году Ануштегин Гуршах начал новую династию — так называемую династию «Великих хорезм-шахов». При его внуке Атсызе (1127–1156) Хорезм вновь стал независимым государством. При хорезм-шахах Иль-Арслане (1156–1172) и особенно Текеше (1172–1200) государство достигло наивысшего в своей истории экономического, политического и культурного расцвета. Однако в начале XIII века Ала-эд-Дин Мухаммед — султан-шах Хорезма (то же, что и хорезм-шах), став правителем области Бухары и Хорасана, вынужден был вновь платить дань гурхану каракитаев, но не собирался с этим мириться, считая такую плату слишком обременительной для своей казны и позорной для своей чести.

Правитель Хорезма вступил в сговор с Усманом, султаном Самарканда, также бывшим данником каракитаев, решив раз и навсегда избавиться от их господства.

Всюду разыскивая себе союзников, хорезм-шах Ала-эд-Дин Мухаммед случайно наткнулся на Гучлука, любимого зятя и гостя семейства гурхана, и легко склонил его на свою сторону. Гучлук, имевший от природы характер низкий и склонный к предательству, тотчас приступил к тайной работе. Прежде всего он добился от старого доверчивого гурхана позволения принять к нему на службу своих соплеменников — найманов — и сформировал из них войска. Так, пользуясь чужим доверием, Гучлук (Кучлук) приобрел столь необходимую ему военную силу. Когда же он посчитал момент подходящим, то отправил тайное послание хорезм-шаху Мухаммеду и султану Усману, пообещав нанести удар тогда, когда они начнут восстание в Маверан-нахре. Вскоре восстание, поддержанное Гучлуком, началось. Хорезм-шах Мухаммед начал военные действие с убийства всех послов и представителей гурхана при его дворе — обычная процедура разрыва дипломатических отношений между государствами в те времена. Сейчас она знаменовала его успех, а в будущем станет началом конца его империи и причиной гибели его самого.

Восстание, поднятое Гучлуком, было подавлено армией гурхана. Но хорезм-шаху Мухаммеду повезло больше. Он разгромил силы каракитаев на реке Талас, к северу от Сыр-Дарьи. Гучлук, воспользовавшись унынием каракитаев, вызванным этой катастрофой, опять воспрял духом. Теперь он надеялся на победу. И действительно, на этот раз удача сопутствовала ему. Старый гурхан был взят в плен.

Случилось это в 1212 году. Так отплатил ему Гучлук за гостеприимство и доброту. Два года спустя гурхан умрет, сломленный стыдом и печалью, а злодей Гучлук займет его трон. Но еще задолго до того, как он совершил низкое и вероломное предательство, Гучлук открыл свое подлинное лицо, обратившись из несторианина в буддиста и став фанатичным гонителем всякого религиозного инакомыслия. С особой жестокостью преследовал он мусульманское население каракитайской империи, и когда мусульмане пытались протестовать, он давал волю верным ему диким кочевникам-найманам, позволяя им безнаказанно истреблять последователей ислама. А чтобы показать, сколь он серьезен в своих намерениях, даже велел в своем присутствии распять на дверях медресе верховного имама города Кашгара. Желая усилить свое могущество, он связался с меркитами, уже покоренными Чингиз-ха-ном в 1209 году, и те, разорвав узы покорности монгольскому Великому хану, ушли на юг и соединились с Гучлуком.

Все это время Чингиз-хан был занят событиями, происходящими за Великой Китайской стеной, но в 1218 году, когда руки его освободились, он вмешался в эту мелодраму, состоящую из коварства, измены, мятежа и религиозного фанатизма, чтобы извлечь из нее собственную пользу.

Он дал Джэбэ Нойону два тумэна и отдал приказ идти на Кашгар и раз и навсегда покончить с Гучлуком. В то же самое время он повелел своему сыну Джучи, взяв в советники Субудая, с равными силами идти на Алмалык, взять его и покончить с теми меркитами, которые, возможно, смогут ускользнуть от гнева Джэбэ.

Путь тумэнов Джэбэ пролегал через Бишбалык (развалины которого по сей день можно видеть в нескольких милях от современного города Урумчи) и Бештам; и как только Бишбалык был в его руках, все остальное было лишь делом времени.

Едва услышав о приближении Джэбэ, Гучлук бежал в Кашгар, но мусульманское население, в памяти которого еще свежи были воспоминания о распятом имаме, было так враждебно к нему настроено, что он принужден был оставить Кашгар и укрыться в горах, в то время как кашгарцы открывали ворота своего города и радостно приветствовали монголов.

Джэбэ, который в простоте душевной не видел никакой разницы между Буддой и Мухаммедом, сразу же провозгласил полную свободу вероисповеданий, и одним этим склонил жителей на сторону Чингиз-хана. Потом Джэбэ отрядил верных людей на поимку Гучлука. Те повели охоту за беглецом по непроходимым ущельям и горам, именуемым ныне Вершиной Мира, успешно перехватив беглеца в одном из Бадахшанских ущелий, в северных отрогах Гиндукуша. Гучлук был убит, а голова его отправлена Чингиз-хану.

В летописях говорится, что, когда монгольский хан получил донесение Джэбэ о полной и решительной победе, он не только не возликовал, но даже многозначительно посоветовал своему верному слуге не заноситься и всегда помнить о том, кому по праву принадлежит честь торжествовать победу. Он имел в виду себя. Хотя вся военная операция Джэбэ удостоилась всего лишь беглого замечания в исторических хрониках, во многих аспектах она была весьма примечательна.

Быстрота, с которой Джэбэ достиг Кашгара, не дала Гучлуку времени на организацию достойного отпора неприятелю и не оставила ему иного выхода, кроме бегства. К западу от Кашгара возвышался хребет, самый высокий пик которого достигал 25 000 футов, а горные перевалы и даже ущелья между горами располагались на высоте от десяти до пятнадцати тысяч футов, и имей беглец за своей спиной преследователей из любой другой армии мира, он наверняка чувствовал бы себя в полной безопасности, перейдя тайными тропами горы. Но обитатели степей, как это ни странно звучит, отважились преследовать его даже на Крыше мира. Отряд Джэбэ Нойона поднялся на высоту десять — пятнадцать тысяч футов и прошел на этой высоте три или четыре сотни миль. Когда в наше время исследователи решаются пройти тем же самым маршрутом, их награждают медалями географических обществ. Ни о чем подобном ни Джэбэ, да и ни один из людей его отряда даже не помышляли. Они совсем не готовились к исполнению этого дерзкого и удачного предприятия. Пока Джэбэ скакал на Кашгар, Джучи двигался на Алмалык, восставший против Гучлука и осаждаемый его войсками.

Приближение Джучи вынудило каракитаев и меркитов снять осаду с города. Войска каракитаев в панике бежали, Джучи вступил в город без боя и, заняв его, лишил Гучлука всякой надежды на успех, ибо теперь центр каракитайского государства находился в руках монголов. Операция Джучи, в сочетании с экспедицией Джэбэ, решила судьбу владычества каракитаев. Когда их города в бассейне реки Тарим оказалось в руках Джэбэ, а поселения по реке Или и долине реки Эмель в руках Джучи, всякое сопротивление прекратилось.

Из Алмалыка Джучи повел свои войска на равнины, лежащие вдоль берегов Талас-реки, где в это время кочевали меркиты. Битва между монголами и их непокорными соплеменниками разыгралась где-то в окрестностях города Караку (к западу от реки Чу).

Трое из четырех меркитских вождей были убиты в бою, четвертый вместе с разрозненными остатками меркитского войска бежал в сторону города Джэнд, расположенного на берегу Сыр-Дарьи. Вот тогда-то монголы впервые столкнулись с хорезм-шахом Мухаммедом.

За пять лет до описанных событий, приблизительно около 1213 года, хорезм-шах Мухаммед, воспользовавшись беспорядками в царстве каракитаев, вызванными дурным правлением Гучлука, рассорился со своим былым союзником Усманом, правителем Самарканда, и захватил его город. Затем он перенес свою столицу из Ургенча в Самарканд, таким образом увеличив свои владения вплоть до Бенакета на Сыр-Дарье, города, отошедшего к владениям Гучлука на основания заключенного между ними соглашения.

В течение двух последующих лет Мухаммед продолжал неуклонно продвигаться на юг, завоевывая земли Афганистана и Центральной Персии.

В Газни, в то время главном городе Афганистана, ибо Кабулу вплоть до XVI века предстояло пребывать в безвестности, он узнал, что багдадский халиф, не на шутку встревоженный неожиданным возвышением Хорезма, пытается создать коалицию против него. Тогда в 1216 году Мухаммед вновь собрал армию и двинулся на запад, целью своего похода имея Багдад. Впрочем, намерение хорезм-шахов отнять у аббасидских халифов Багдада светскую власть возникло в правление отца Ала-эд-Дина Мухаммеда — султана Текеша (1193–1200).

Город халифов из династии Аббасидов был спасен неожиданно выпавшим на горных перевалах Курдистана снегом, полностью блокировавшим все подступы к Междуречью Ирака. На увязшую в снегах армию хорезмийцев обрушились племена курдов, не дававшие захватчикам перевести дух. Большие потери в войсках, так и не увидевших неприятеля, вынудили Мухаммеда отступить. Сам он вернулся в Самарканд. Тем не менее, несмотря на неудачу последнего похода, владения его в настоящее время простирались от Инда (Синда) до гор Курдистана и от Индийского океана до степей, лежащих к северу от Сыр-Дарьи и Аральского моря.

Однако его поход на Багдад имел одно и очень серьезное последствие: багдадский халиф ан-Насир (1180–1225) был так напуган, что принялся всюду, где только возможно, искать новых союзников в борьбе против хорезм-шаха. Одним из таких возможных союзников были монголы. Увы, как верно отметил В. В. Бартольд в своем сочинении по истории Востока, вражда халифа ан-Насира с хорезм-шахом Мухаммедом стала одной из причин гибели как династии Аббасидов, так и хорезм-шахов.

Слухи о великом монгольском завоевателе достигли ушей халифа, и тот искал способ заставить Чингиз-хана нанести удар по империи Мухаммеда[6]. Но еще в 1217 году, прежде чем между Самаркандом и Багдадом испортились отношения, Чингиз-хан отправил посольство к Мухаммеду, выразив надежду, что между ними всегда будут царить прочная дружба и взаимопонимание, но неустанно повторяя при этом, что правителю Хорезма надлежит воздержаться от какой-либо помощи Гучлуку, против которого готовилась война. Чингиз-хан также добавлял, что будет смотреть на Мухаммеда как на своего самого любимого сына — намек на явное превосходство монгольского владыки, который Мухаммед легко мог усмотреть посреди столь лестных выражений. Этот намек очень сильно разгневал хорезм-шаха, ведь за год до того, в 1216 году, его посольство лично убедилось в жесточайшем опустошении Китая.

Тем временем в делах великого Хорезма наметились разногласия. Мать Мухаммеда, султанша Тюркан-хатун (в иных источниках Теркен-хатун), одна из тех властных женщин, которые никогда не желают смириться с тем, что сын уже вырос, по-прежнему цепко держала в своих руках дела правителя, вынуждая хорезм-шаха на каждом шагу следовать ее советам и исполнять ее волю. Постепенно она дошла до того, что составила политическую оппозицию султану. Это женщина происходила из племени тюрок-канглы, некогда вступивших на хорезмийскую службу и много десятилетий спустя сформировавших касту военной аристократии, неприкасаемую, надменную и могущественную. Их нынешнее положение пошатнулось, и все надежды свои они всецело возлагали на господство Тюркан-хатун. Именно в них она нашла себе самых ярых и верных сторонников. В случае необходимости тюркская гвардия могла оказать ей поддержку в любых возможных разногласиях с сыном.

Весной 1218 года из Хивы и Бухары в ставку Чингиз-хана прибыл торговый караван. Персидский историк Рашид эд-Дин (Рашид ад-Дин) говорит, что у монголов весьма ценились различные сорта тканей и подстилок и молва о прибыльности торговли с ними широко распространилась. Даже сам Чингиз-хан охотно торговался с купцами. Вскоре на обратном пути Чингиз-хан снарядил в Хорезм большой караван, с которым следовало 450 купцов-мусульман и с каждым из них по 2–3 человека от каждого племени монголов. На 500 верблюдах караван вез шелка из Китая, бобровые и собольи шкуры, огромное количество золотых и серебряных изделий. Когда он прибыл в Отрар, крепость, охранявшую путь в Трансоксиану, правитель города тюрок Инальчик-хан (в некоторых источниках — Инальджук, Инальчук, Инал-хан), бывший дядей хорезм-шаха Мухаммеда по матери, велел схватить купцов и конфисковать их товары. К хорезм-шаху было послано донесение о захвате шпионов монгольского хана, что, без сомнения, звучало вполне правдоподобно.

Встревоженный правитель Хорезма потребовал незамедлительно провести следствие и примерно наказать виновных.

Инальчик-хан охотно выполнил повеление, присвоив большую часть конфискованных товаров себе. Все люди, сопровождавшие караван, были казнены. Однако один человек избежал казни и вернулся в Монголию.

Чингиз-хан, услышав из уст спасшегося купца о гибели каравана (хотя есть свидетельство, что уцелевший был простым погонщиком верблюдов), тотчас отправил к хорезм-шаху гонца с кратким, но ясным требованием незамедлительно предать губернатора Отрара в его руки, в противном случае угрожая начать войну. Мухаммед, опьяненный своим стремительным успехом и головокружительным взлетом к вершинам могущества, понимал, что не может предать своего ближайшего родственника мести монголов, и решил сам сделать первый шаг к войне.

Выслушав требование послов, он велел их казнить. Война была объявлена. Пути назад не было.

Однако, сколь ни высоко было его мнение о собственном военном могуществе, уже в самом близком будущем ему предстояло пересмотреть свои взгляды на силу северо-восточного соседа.

Стремясь завладеть теми землями Гучлука, которые еще не попали в руки монголов, хорезм-шах направил свои войска в Фергану, жемчужину Ма-вераннахра, до сих пор не украсившую его владений.

С целью захвата Ферганской долины он повел войска на восток. Вскоре до него дошло известие о смерти Гучлука от руки Джэбэ. Одновременно ему донесли, что крупные силы меркитов уже находятся у Джэнда, на берегу Сыр-Дарьи. Тогда хорезм-шах повернул на север и повел войска к Джэнду, но не успел сразиться с меркитами. Отряд меркитов был уже разгромлен Джучи и Субудаем.

Как только хорезм-шах понял, что может столкнуться с победоносными силами еще очень малоизвестного народа, он сначала вернулся в Самарканд, пополнил ряды своих войск, доведя их число до 60 000 человек, и лишь тогда двинулся на север, в степи. Около города Караку он наткнулся на поле совсем недавно разразившейся здесь битвы, покрытое телами убитых, и среди них обнаружил одного тяжелораненого меркита, сообщившего ему о победе монголов и о том, что те совсем недавно оставили поле битвы.

Хорезм-шах поспешил по следу победителей и настиг их на следующий день.

Он уже выстроил войска для боя, когда Джучи, глава монгольского отряда, через гонца передал, что нет никаких причин для враждебного противостояния, ведь пока оба народа живут в мире и согласии. Несомненно, Джучи еще ничего не было известно об ультиматуме Чингиз-хана и смерти монгольских послов.

Джучи уведомил хорезм-шаха, что действует по повелению отца, который строго наказал ему самым дружественным образом обходиться с людьми Хорезма, которых ему посчастливится встретить на своем пути, но добавил, что если Мухаммед в самом деле намерен сражаться, он не станет возражать против этого. Хорезм-шах, армия которого во много раз превосходила отряд Джучи, отказался даже слушать такую нелепицу. «Если Чингиз-хан и не дал тебе приказа нападать на меня, зато Аллах дал мне такое повеление, и я надеюсь заслужить его милость, уничтожив тебя вместе со всеми твоими нечестивыми язычниками», — сказал он посланцу Джучи, велев повторить это слово в слово.

По всей видимости, оправдывалась пословица, хорошо известная на Востоке: «Кого Бог захочет погубить, того он в первую очередь лишит разума».

У монголов не было выбора — и они почти одержали победу. Их правый фланг разгромил левый фланг хорезмийской армии, они глубоко вклинились в центр неприятельских войск, которым командовал сам Мухаммед, и почти опрокинули его.

Хорезмийцев ждал неминуемый разгром, если бы сын Мухаммеда, Джелаль эд-Дин, не спас положение. Он командовал правым флангом и с успехом отразил атаку монгольского левого крыла, восстановив тем самым положение хорезмийских войск. Наступление темноты развело сражающихся. Монголы тихо отошли и стали лагерем неподалеку.

Они зажгли многочисленные лагерные костры, словно намереваясь остаться на поле боя и возобновить сражение на следующее утро; и снова военная хитрость возобладала там, где потерпела поражение военная сила. Едва забрезжил рассвет, хорезм-шах вдруг увидел, что монголы ушли и находятся уже вне пределов досягаемости, и преследовать их бесполезно.

Это странное происшествие запало ему в душу. Глубоко задумавшийся монарх вернулся в Самарканд, с горечью думая про себя, что никогда прежде он еще не сталкивался с подобным противником.

Итак, один важный результат экспедиция Джучи все же имела: монголы в бою испробовали силы хорезм-шаха, а тот, глубоко пораженный и встревоженный их военным могуществом, потерял всякое желание меряться с ними силами в открытом поле.

Когда известие о казни его послов дошло до Чингиз-хана, он объявил войну. Возможно, он уже давно обдумывал ее, но теперь у него был предлог. Весной 1219 года он начал сгонять лошадей и крупный рогатый скот в долины рек Кара-Иртыш и Кобук, где находились бескрайние пастбища сочных трав.

С наступлением осени он собрал здесь свои войска, созвав под белое знамя Великого хана представителей всех монгольских племен и приведя из Китая мастеров и инженеров для изготовления и обслуживания осадной техники, которую предстояло перевозить на вьючных животных и повозках. Общая численность его войск составляла 150 000 человек и приблизительно 15 000 инженеров, рабочих и мастеров при осадных машинах.

За войском следовали огромные табуны сменных лошадей, не менее двух на одного всадника, и бесчисленные стада крупного и мелкого скота.

Известия об этих приготовлениях достигли ушей Мухаммеда, и он решился на план, при помощи которого намеревался свести к минимуму, а может быть, и вовсе уничтожить силу яростного натиска монгольской конницы, однако в действительности ставшего причиной его поражения и обвинения этого правителя в военной бездарности и трусости.

Для того чтобы ясно представить суть проблемы, которая стояла перед хорезм-шахом, необходимо прежде всего описать земли, известные нам под названием Трансоксианы (междуречье Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи), а восточными авторами называемое Мавераннахром.

Наиболее густонаселенными и экономически развитыми центрами этих земель являлись города Бухара и Самарканд, а также оазис Нахшаб (Нахшеб), в котором стоят до сих пор Шахрисабз и Карши. Долина реки Зерафшан пересекает междуречье как раз от Бухары до Самарканда и населена не менее густо.

Между этими благословенными уголками земли и Аральским морем лежат пустынные степи, получившие название Кызыл-кумы, или Красные пески, представляющие собой в действительности тяжелый, плотный, высушенный солнцем глинозем, на котором произрастает растительность, характерная для таких мест — тамариск, саксаул, а после таяния снегов— обильные сочные травы, весьма немаловажное подспорье для огромной конной армии, в особенности если учесть склонность монгольских лошадок к этому виду корма. Однако летняя жара быстро иссушает и губит зеленый покров степей, и уже в июне жухлые травы совершенно непригодны в пищу. На восток от Зерафшанского пояса активного земледелия и богатых оживленных городов вздымаются горы, и чем дальше они уходят, тем выше и неприступней становятся — до тех пор, пока последней и единственной связующей артерией между Оксом (Аму-Дарьей) и Яксартом (Сыр-Дарьей) не остается одна лишь долина Вахша.

Сельское хозяйство в Трансоксиане целиком зависит от ирригации, и каналы требуют постоянного внимания и заботы во избежание засорения их илом и заносами песка. Совершенно очевидно, что защита этих территорий против вторжения с севера было делом очень трудным.

На всем протяжении реки Яксарт (Сыр-Дарьи), служившей единственной надежной границей междуречья, существовала всего лишь одна коммуникационная линия, удобная для передвижения войск, — широкая дорога, ведущая из Самарканда в Бенакет. Река и горы в одинаковой мере способствовали как наступающим, так обороняющимся, ибо если полководец, защищая города, лежащие к северу от Сыр-Дарьи, решился бы встретить врага на ее рубеже, он непременно подвергся бы риску сражаться, имея в своем тылу широкую реку и перспективу полного разгрома в случае поражения. Если же полководцем принималось решение перейти горы и углубиться в пустынные степи с силами, достаточными для встречи с противником, он был бы вынужден вести снабжение армии или отступать по одной единственной дороге — я имею в виду долину реки Арысь. С другой стороны, решись он использовать реку в качестве естественного оборонительного рубежа, он непременно терял города, стоящие на северном берегу Сыр-Дарьи.

Один из современных критиков военной стратегии хорезм-шаха заметил, что ее слабым звеном была слишком большая разбросанность и разобщенность его сил. Но почему-то никому не приходило в голову задаться вопросом, где же именно он мог бы их сконцентрировать. Военный опыт хорезм-шаха основывался на глубоком знании поведения в войне тех тюркских кочевников, которые издревле обитали в пустыне Кызыл-кумы, и опыт этот подсказывал ему, что и монголы, подобно тюркским степнякам, будут совершенно беспомощны перед стенами укрепленных городов — он ничего не знал о китайских инженерах и их осадных орудиях.

Его оборонительный план был таков. Он размещает сильные гарнизоны в городах к северу от Сыр-Дарьи — в один только Отрар было послано не менее 50 000 человек — и концентрирует основные силы своей армии, 60 000 тюркских конных гвардейцев из племени канглы и 50 000 пехотинцев, в Самарканде, по всей видимости, надеясь нанести монголам неожиданный и сильный контрудар с тыла, когда те займутся грабежом внутренних территорий Мавераннахра. Таким образом, он пропускал монголов в глубь своей страны, позволяя им безнаказанно грабить и убивать сельское население, не успевшее укрыться за стенами городов.

Вся армия хорезм-шаха имела не менее 400 000 хорошо вооруженных и превосходно обученных бойцов, но большая ее часть, — вероятно, более половины, — была расквартирована в Персии и городах Афганистана, потому что именно эти земли его совсем недавно созданной империи требовали самого пристального внимания и наблюдения. Хорезм-шах опасался как внутренних восстаний, так и внешних вторжений.

Его план провалился потому, что монголы уже умели штурмом брать любые укрепления. И не появись на исторической сцене Чингиз-хан, историки посчитали бы способность Мухаммеда завоевывать и организовывать огромные территории в единую империю несомненным доказательством его сверхъестественной гениальности, а трусость и нерешительность этого человека посчитали бы благоразумием и мудрой предусмотрительностью.

Однако история распорядилась иначе. Поздней осенью 1219 года Чингиз-хан завершил свои приготовления на Кара-Иртыше и как только наступили холода, сразу привел свое войско в движение.

Зима была для него обычным временем начала военных кампаний. Реки уже бежали подо льдом, а болота и топи, промерзшие буквально до самого дна от сибирских морозов, не представляли ни малейшей преграды для его конницы. Наступило любимое монголами время года.

Стремительным маршем — следовало бы сказать лавиной — спустился он вниз на Джунгарское плато и прорвался сквозь Джунгарские ворота, представляющие собой огромное ущелье (6—10 миль в ширину и около 50 в длину), которое отделяет хребет Барлык от горного хребта Алатау. Благодаря воронкообразной форме ущелья ветры приобретают в нем сокрушительную силу, подчас делая всякое движение совершенно невозможным. Эти мощные воздушные потоки, называемые местным словом «буран», превышают скорость 70 миль в час, и зимой люди и лошади очень часто замерзают насмерть, если такой «буран» встречается на их пути.

Именно поэтому караваны не пользовались этими маршрутами, предпочитая крутые и более трудные горные тропы. Племена же воинственных кочевников всегда шли через Джунгарские ворота. В свое время гунны и другие воинственные народы прошли сквозь этот коридор в горах. Теперь же волны еще более страшной и разрушительной силы хлынули на Среднюю Азию в начале зимы 1219 года от рождества Христова. Отряд Джагатая двигался по караванному пути, лежащему между рекой Кобук и Алмалыком. Этот караванный маршрут соединяется с большой караванной дорогой Пе-Лу в Кур-кара-узу, к востоку от озера Эби-Нур, и устремляется прямо на запад, постепенно поднимаясь с высоты 700 футов у Эби-Нур до 7500 футов у Сайрам-Нур (между которыми было расстояние в 70 миль), а потом круто спускается к Алмалыку по горному ущелью с протекающей по нему рекой Талкой.

Даосский монах Чан Чунь рассказывает, что Джагатаю пришлось построить не менее сорока восьми мостов, чтобы сделать описанный выше маршрут более пригодным для движения его армии и ее многочисленного обоза. На реке Арысь монгольская армия разделилась на четыре корпуса. Первый, возглавляемый Джагатаем и Угэдэем (Огдаем), двинулся напрямик и осадил Отрар, ключевой форпост в устье реки Арысь. Джучи принял командование вторым корпусом, численностью до четырех тумэнов, поскакал вниз по долине реки Арысь, обогнув Отрар, и повернул на северо-запад, имея своей целью город Джэнд, стоящий на Сыр-Дарье.

Третий корпус, около 5 000 человек, вышел к Отрару тем же маршрутом, что и два первых, но повернул на юг, прошел вниз по Сыр-Дарье и осадил Банакет.

Четвертый отряд силою до 50 000 человек во главе с самим Чингиз-ханом, при котором находился Туле, его четвертый сын, оставался в тылу.

Совершенно очевидно, что прежде чем действовать против Самарканда Чингиз-хан должен был очистить Яксарт (Сыр-Дарью) от оборонявших ее крупных неприятельских сил. План наступления, одобренный им, требует особого пояснения.

Численность третьего корпуса, всего лишь полтумэна, под командованием Алак Нойона, Сон-гту и Тугая указывает на то, что у него было две задачи: первая — обеспечить безопасное форсирование реки Ангрен, подле которой стоял Бенакет, через него шла дорога на Самарканд, и вторая, не менее важная, — в случае, если Мухаммеда удастся выманить за стены Самарканда, встретить его в открытом поле и разгромить. Без сомнения, Чингиз-хан желал встретиться со своим противником в открытом бою. Собственно, для этого и выставлялся вперед один и довольно слабый отряд. Хорезм-шах должен был клюнуть на приманку.

Свойственная монголам практика полного уничтожения населения завоевываемых земель была еще мало известна хорезм-шаху. С его точки зрения, оборонительное сражение у стен Отрара была стратегически наиболее желательно, ибо с имеющейся в его распоряжении армией в 100 000 человек, подходившей к городу с востока, и силами 60-тысячного гарнизона в самом городе можно было надеяться зажать Джагатая и Угэдэя (Огдая)_чмеж двух огней.

Но, глядя на ситуацию глазами Чингиз-хана, мы легко можем представить, как должны были развернуться события: в случае угрозы монгольскому отряду, стоящему у Отрара, третий корпус сразу отступит от Бенакета и соединится с ним, Джучи тоже поспешит вернуться с низовий реки, на подмогу Угэдэю (Огдаю) и Джагатаю, и когда завяжется сражение, Чингиз-хан и Туле, как гром среди ясного неба, нанесут молниеносный удар во фланг и тыл хорезмийской армии.

Если нам возразят, что подобный план целиком зависит от точности и слаженности действий широко разбросанных сил, следует возразить на это, что монголы прекрасно справились с подобным маневром в самых различных условиях.

Однако решающего сражения не произошло: Мухаммед так и не решился выйти за крепостные стены, и все три монгольских корпуса начали методичное уничтожение всех очагов сопротивления вдоль берегов Сыр-Дарьи, более не опасаясь вмешательства хорезм-шаха.

Теперь Чингиз-хан решил прибегнуть к хитрости. Он прослышал о разногласиях между хорезм-шахом и его матерью и решил воспользоваться ими.

Историк Ан-Насави в своем «Жизнеописании Джелаль эд-Дина, сына Мухаммеда» так рассказывает об этом: «К Чингиз-хану явился Бадр эд-Дин ал-Амид, замещавший визира султана в стране тюрок. Бадр эд-Дин ненавидел султана (хорезм-шаха) за то, что тот убил его отца, кади ал-Амида Саада, его дядю по отцу, кади Мансура, и нескольких его двоюродных братьев по отцу. И придя к ужасному Чингиз-хану, он сказал: «У меня есть мысль, чтобы ты применил против него хитрость, вследствие которой он сам стал бы подозревать эмиров своих войск». Бадр эд-Дин сказал, что между султаном и его матерью воцарилась неприязнь и возникли раздоры. Беседа продолжалась, пока они не условились, что Бадр эд-Дин ал-Амид подделает письма от имени военачальников — родственников матери султана Мухаммеда, упоминая в них о том, что де «мы с нашими племенами пришли из страны тюрок к султану, желая лишь верно служить его матери. И мы помогали ему против всех государей земли, пока он не завладел ею. И вот теперь изменилось его намерение в отношении прав его матери: он ведет себя заносчиво и непочтительно, хотя раньше во всем слушал ее.

Поэтому она приказывает оставить его без помощи. А мы ожидаем твоего (т. е. Чингиз-хана) прихода, чтобы следовать твоей воле и твоему желанию».

Чингиз-хан отправил эти письма через одного из своих приближенных, якобы совершившего побег. Тот распространял их, и мир помрачился в глазах султана и ослабела его решимость.

Чингиз-хан послал одного из верных ему людей к Тюркан-хатун в Хорезм, и тот так передал ей: «Мне известно, как непочтительно поступил твой сын в отношении твоих прав. Теперь, с согласия его эмиров, я выступаю против него, но не стану нападать на те области, которыми владеешь ты.

Если ты принимаешь это, то пришли ко мне кого-нибудь, кто удостоверит тебе мое обязательство, а затем тебе будут отданы Хорезм, Хорасан и то, что соседствует с ними по ту сторону Джейхуна (Аму-Дарьи)».

Ответом ее на это послание было то, что в скором времени она в страхе выехала из Хорезма и оставила его на произвол судьбы»[7].

Итак, поддельные письма попали в руки хорезм-шаха… Цель монгольского хана была достигнута. Мухаммед перестал доверять своей тюркской гвардии и тем военачальникам, которые пользовались авторитетом в глазах его матери. В верхах хо-резмийской армии наметился разлад.

Но, несмотря на это, Отрар отчаянно сопротивлялся. Город был хорошо укреплен, удобно расположен, имел мощный гарнизон. Командовал им тот самый Инальчик (Инальджук, Инал-хан), на руках которого была кровь монгольских и мусульманских купцов — и, быть может, лазутчиков, уже известного нам каравана. Инальчик (Инальджук), человек алчный и жестокий, но воин испытанной отваги и большого военного мастерства, природная смелость которого укреплялась и удесятерялась еще и осознанием того, что никаких надежд на спасение и пощаду у него нет, дрался как лев.

Крепость продержалась пять месяцев, с декабря по май, а затем тюрки-канглы, не видя никаких шансов на спасение, решили подороже продать свою жизнь, сделав попытку прорвать ряды осаждающих. Монголы настигли отряд на берегу Сыр-Дарьи и изрубили его.

Иналь-хан (Инальджук), поняв, что бессмысленно долее оборонять городские стены, обращенные в руины, отступил к городской цитадели с остатками войска и укрепился в ней. С ним было не менее 20 000 человек. Монголы обложили его со всех сторон.

Защитники выпустили все стрелы, сломали свои мечи о головы врагов и долгое время отбивались выломанными из стен камнями. Наконец, цитадель вместе с последними защитниками была взята. Монголы схватили Инал-хана, и Чингиз-хан велел расплавленным серебром залить ему глаза и уши в наказание за алчность, выказанную при разграблении каравана.

Тем временем Джучи шел к устью реки Сыр-Дарьи. Первым городом на его пути был Сыгнак и он предложил ему сдаться. Городская чернь убила его посла, после чего Джучи осадными машинами разрушил часть стены и непрерывными атаками вынудил осажденных к сдаче. Через семь дней после начала осады он был в городе и в наказание за смерть посла умертвил всех его жителей. Продолжая свой путь, он взял и разграбил Озкенд, Бархалигкент и Эшнас, решив предать опустошению весь северный берег Сыр-Дарьи, чтобы не оставлять в тылу даже малейших очагов сопротивления, когда монголы перейдут реку. Когда он достиг Джэнда, наиболее важного города между Отраром и Аральским морем, то, овладев им, вывел всех жителей из города и разграбил его. Чтобы завершить покорение северного берега реки, он послал отряд в Янгикент (Енгикент), расположенный в сорока милях от Аральского моря. События эти произошли в марте 1220 года. Затем Джучи поставил верных ему людей в уцелевших от разрушения городах и соединился с четвертой армией во главе с Чингиз-ханом, двигавшейся на Самарканд.

Как мы знаем, третий отряд, двигавшийся вверх по реке, стоял под Бенакетом. Гарнизон города состоял из тюрок племени канглы, кочевников, проживающих к северу от Сыр-Дарьи и Аральского моря.

Когда монголы пообещали им жизнь в обмен на капитуляцию, те сдались и открыли ворота. Увы, никакие клятвы и обещания не могли заставить монголов выполнить их, если речь шла о врагах — все тюрки были умерщвлены, едва монголы вошли в город; они оставили в живых лишь тех, кто мог им в будущем пригодиться, — ремесленников и оружейных мастеров. Затем они подошли к Ходженду, ибо взятие этого города прервало бы всякую возможность получения подкреплений из Ферганы. Этот древний город, пятнадцать столетий тому назад захваченный войсками Александра Македонского и названный Александрией Эсхатой, находился под властью мужественного тюрка Тимур Мелика. Он перевел свой маленький гарнизон (всего 1000 бойцов) на остров посередине Сыр-Дарьи и отказался сдаваться. Монголы безуспешно пытались сломить его сопротивление, пока Чингиз-хан не послал их отряду мощные подкрепления и 15 000 пленных «таджиков» (ибо на персидском языке слово «таджик» означает то же, что «феллах» на арабском, а именно: крестьянина, бедного поселянина) для тяжелых работ под командованием монголов. Захватчики заставили их работать на сооружении дамбы, ведущей от берега реки к острову, и были совершенно безучастны к потерям среди пленных, вызванным стрелами осажденных.

Тимур Мелик, видя, что конец близок, посадил свой отряд на корабли и лодки и покинул остров. Чтобы помешать ему уйти вниз по реке, монголы протянули через нее цепь в том месте, где ныне водный поток пересекает паром, связующий дорогу, ведущую из Самарканда в Бенакет. Однако цепь была прорвана, и флотилия проследовала далее под охраной монголов, неотступно следовавших за ней по берегу. Монголы не хотели упускать добычу.

У города Джэнда ими был построен лодочный мост через Сыр-Дарью, полностью блокировавший ее русло, по берегам расставлены катапульты, которые нанесли жестокий урон баркам Тимур Мелика, вынудив его высадиться на берег и попытаться спастись. Едва ли не в полном одиночестве пробился он сквозь ряды монгольской конницы и добрался до Ургенча. Он горел желанием сражаться с монголами до конца. Позднее, собрав маленький отряд, он пересек пустыню, атаковал и убил монгольского градоначальника Янгикента (Енгикента).

Чингиз-хан не вел никаких активных боевых действий, пока Джучи освобождал от противника Яксарт (Сыр-Дарью). Как мы уже знаем, ему удалось заронить семена раздора и смятения в сердце хорезм-шаха. А тот, терзаемый сомнениями, мучимый страхами перед зреющими всюду заговорами, продолжал упорно придерживаться тактики пассивной обороны, в то время как его пограничные крепости одна за другой попадали в руки монголов.

Пока он упорствовал в бездействии, Чингиз-хан, видя, что Мухаммед не собирается идти в горы, решил сам прийти к Мухаммеду.

Во главе 50-тысячного конного войска и двух больших обозов с осадными машинами он подошел к Бенакету. Недалеко от города он форсировал Сыр-Дарью и повел силы на Джизак[8], находящийся на полпути от Самарканда в Бенакет.

Дорога между Бенакетом и Джизаком пересекает засушливые районы, известные под названием «голодной степи» — на протяжении 80 миль на поверку оказывающейся выжженной и бесплодной пустыней. Таким образом, самим своим местоположением Джизак был весьма важным форпостом сельскохозяйственного пояса, потому что именно он был последним городом плодородных долин Самарканда. Из Джизака в Самарканд вела узкая долина, лежащая между пологими горами, ныне известная как «Ворота Тамерлана», ибо и в его время Джизак был стратегически важной сторожевой крепостью. Взят он был скорее, чем можно было предполагать. Обманчив оказался вид грозной крепости. После этого монголы не сразу пошли на Самарканд. Прежде они избрали своей целью город Нур и путь, который они прошли, много веков спустя назывался Путем Великого хана. Он пролегал по пескам пустыни вдоль хребта Нуратау. Нур был захвачен врасплох. Будучи совершенно уверен в своей безопасности с севера, со стороны пустыни, город неожиданно увидел большое войско у своих ворот и вынужден был покориться. Чингиз-хан пощадил город. Из Нура он двинулся прямо на Бухару и достиг города в марте 1220 года. Двадцатитысячный гарнизон защищался несколько дней, однако измена в его рядах и бездействие хорезм-шаха вызвали среди бойцов такое уныние и падение дисциплины, что положение можно было считать безнадежным.

Отряд гарнизонной конницы дезертировал и добрался до Аму-Дарьи, но монголы настигли его и истребили. Жители Бухары, оставшись совершенно беззащитными, открыли ворота.

Монгольское войско

Со ступеней Великой Бухарской мечети Чингиз-хан приказал войску найти корм для своих лошадей, иначе говоря позволил приступить к грабежу; и на протяжении нескольких дней монголы предавались оргии насилия, разрушения и убийства. Немногие уцелевшие богачи сделались нищими, вынужденные добровольно во имя спасения жизни расстаться со своим богатством.

Не добившись решительной победы в открытом сражении, Чингиз-хан решил перейти к исполнению второго, ранее отложенного, плана.

Взятие Джизака должно было послужить для Мухаммеда предзнаменованием скорого появления монголов под Самаркандом. До хорезм-шаха уже дошло известие о том, что Чингиз-хан взял Нур и что совсем недавно пала Бухара.

Однако, даже после таких печальных известий, он продолжал целиком полагаться на мощь стен своей столицы, и Чингиз-хан, хорошо поняв желание врага, решил совершенно изолировать Самарканд от внешнего мира, оставив столицу в одиночестве посреди разрушенных и сожженных городов и селений. Вместо того чтобы сразу, одним ударом обрушиться на столичный город, Чингиз-хан решил нанести первый удар по более слабым пунктам обороны противника, лишив тем самым Самарканд и стратегического значения, и какой-либо надежды на успех в дальнейшей войне.

Поэтому только уничтожив Бухару как центр сопротивления, Чингиз-хан с ее сожженных руин повел свои войска долиной Зерафшана к Самарканду. Хорезм-шах Мухаммед не стал ждать его прихода. Когда новость о падении Бухары достигла его ушей, он оставил Самарканд и бежал в свои южные владения. Между тем Чингиз-хан, двигаясь Зе-рафшанской долиной, оставлял в тылу своего войска отряды, которые должны были взять штурмом или заставить капитулировать маленькие крепости и форты, еще уцелевшие в этой густонаселенной долине. Прежде чем он достиг стен Самарканда, из огромного количества пленных были сформированы специальные строительные отряды во главе с китайскими инженерами и военными мастерами, которым предстояло поработать при осаде мощных стен столицы хорезм-шаха. Каждый такой отряд получил собственное знамя. Когда войско монголов вместе со строительными отрядами появилось у стен города, всякому наблюдавшему за ним оно показалось в два раза большим, чем было в действительности.

Самарканд был не только столицей Маверан-нахра, но также и одним из крупнейших торговых центров мира. Сюда сходились древнейшие торговые пути с запада и востока. Здесь размещались самые большие рынки, караван-сараи и торговые склады. Город окружала стена длиною в 10 миль, имевшая множество башен и 20 железных ворот. Гарнизон города состоял из 110 000 человек и 20 боевых слонов. Но вся эта боевая мощь не стоила ничего и совершенно ни к чему не была пригодна.

Тюрки дезертировали и присоединились к монголам, признав в них своих дальних родственников, каковыми, в сущности, они и были. За исключением 10 000 человек, укрывшихся в городской цитадели, весь остальной мощный гарнизон столицы сумел продержаться против монголов лишь несколько дней, а потом, в надежде, что ему сохранят жизнь, сложил оружие.

Оборона Самарканда от войск Чингиз-хана

Ворота Самарканда были открыты, и монголы ворвались в город. Случилось это в апреле 1220 года.

Прежде всего все солдаты столичного гарнизона были вероломно умерщвлены, а горожанам, желавшим сохранить себе жизнь, пришлось заплатить выкуп, расставшись со всем нажитым имуществом. Следом за этим монголы собрали всех тюркских дезертиров, своих родичей, в одном месте, окружили их и хладнокровно перерезали. Город был разграблен, все ремесленники и опытные мастера какого-либо дела обращены в рабов; и таких рабов набралось не менее 60 000 человек.

Еще до взятия Самарканда к Чингиз-хану подошли крупные подкрепления — еще один пример монгольской способности концентрировать свои войска перед решительным сражением.

Из числа вновь прибывших Чингиз-хан отправил два тумэна под командованием Джэбэ и Субудая преследовать хорезм-шаха Мухаммеда. Так началась знаменитая экспедиция, имевшая далеко идущие последствия, все подробности которой будут изложены нами в следующей главе.

Цитадель Самарканда продержалась еще месяц, прежде чем монголам в конце концов удалось овладеть ею.

Приближалось лето. Чингиз-хан оставил знойный Самарканд и повел свое войско в зеленый оазис Нахшаб, в котором находились города Карши и Шахрисабз. Здесь он стоял лагерем до сентября следующего года. Кстати, именно в этих местах располагал на отдых свои утомленные фаланги и Алекcaндр Македонский.