Цвета. Сборник рассказов

Нина Дашевская. Золотошар

— Что у тебя там? Достаём, показываем.

— Скрипка. — Я привычно вздохнул, открыл футляр.

— Хорошо, проходи.

Да, скрипичный футляр — не очень понятная вещь. Иногда просят открыть — когда заходишь в метро. Или когда к бабушке едем — охрана на вокзале просит посмотреть. Раньше такого не было: видимо, я им тогда казался маленьким мальчиком. А сейчас резко вырос, и в куртке с капюшоном меня можно принять за взрослого.

Но всё же странно, что сегодня даже в школе на охране попросили показать. В обычной школе мало кто знает, что я играю на скрипке. Но сегодня так вышло — вечером загнали переписывать инглиш. Пришлось после музыкалки идти, сразу после специальности.

Школа пустая, только из спортзала доносится стук мяча: там сейчас секция баскетбола. Но всё равно — пусто и странно. Так бывает летом на даче, когда проснёшься раньше всех и бродишь по пустому дому.

По гулкой лестнице я поднялся на третий этаж, а там под дверями кабинета английского уже мялся Чижевский. Увидел меня:

— Это у тебя скрипка?

— Ну.

— Я думал, ты бросил давно.

— Нет.

Чижевский — не друг особо, так. Но всё равно с ним как-то лучше, чем одному сидеть вечером на английском. Хотя я переписываю, потому что я глуповат. А Чижевский уезжал с родителями, поэтому просто пропустил эту работу.

Пришла англичанка, открыла класс, выдала нам листочки. Я сел к окну, а Чижевский — в угол. У окна лучше. Или хуже? Мне, наверное, хуже — потому что я отвлекаюсь. Смотрю в окно, а ещё слушаю, как в спортзале стучат мячом.

На вопросы из теста я кое-как ответил, но потом завис, потому что требовалось ещё и сочинение. На тему «За что я люблю зиму». На английском. Чего писать-то? Я и на русском не знаю, потому что зиму вообще не люблю. Можно, конечно, идти от лексики. От того, какие слова знаешь. «Зимой я люблю кататься на коньках и на лыжах». Но дело в том, что я не люблю! А сочинение — не повод для вранья.

Смотрю в окно. Там ничего нет, просто дорога, грязный снег и детский садик. Крыша веранды, песочница в снегу, красная горка. Это жалко: раньше горка была жёлтая, но потом дети её сломали. Или не дети? В общем, дырявую жёлтую горку убрали, а поставили новую красную. И это почему-то ужасно обидно. Я просто жёлтый цвет люблю, а красный — как-то не очень.

— Тёма, ты работаешь? Смотри, Родион уже почти закончил!

Чижевский и правда строчил как заведённый. Чего он там пишет?

— Я думаю, — ответил я.

…На самом деле это неправда, что мы с ним не друзья. Мы как бы друзья — но вынужденно, знаете, так бывает. Наши родители дружили ещё до нашего рождения, учились вместе в университете. Представляю, как мама обрадовалась, когда узнала, что мы с ним вместе родимся — в один месяц. Так и вышло: сначала Родион, а через три недели я. Так что мы с родителями часто ходим к Чижевским в гости, а они к нам. Мы даже один раз Новый год отмечали вместе. И потом мама тоже радовалась, когда нас в школу взяли в один класс. Ну и я тогда был не против тоже.

В общем, у нас с ним всё было нормально. Но на прошлой неделе я сказал Родиону, что у меня по инглишу в четверти выходит трояк. И он ответил: «Ну и что?» Я тогда будто налетел лбом на стеклянную дверь. Как так можно? Как будто он не играл в моё лего, как будто мы не катались вместе на роликах, как будто… Да даже если и нет, даже если бы он мне был и не друг никакой. Как можно живому человеку ответить: «Ну и что?» Я представил: вот, скажем, Лёня Чернов, я с ним вообще не дружу. Если бы он мне сказал: «Прикинь, у меня трояк по математике», — я бы, наверное, ответил: «Угу». Не так чтобы очень сочувственно, но вот это «Ну и что?» — как так можно?

…Пишет сидит. Молодец, умный такой! «Ну и что?»

Я посмотрел в окно — темнеет, включились фонари. Может, так и написать? Я не люблю зиму. Не чувствую зимой никакой радости. Лето лучше зимы. Кажется, это я смогу правильно написать?

И тут я увидел золотошар. На самом деле этот цветок называется рудбекия — такой золотой шар на высокой ножке, выше меня. Такие цветы растут у Чижевских на даче. Но я увидел его прямо сейчас — у ворот чужого садика, среди зимы. Реально, конечно, никаких цветов там нет, мне показалось. Я просто увидел боковым зрением что-то жёлтое — и так сложилось в моей голове, будто это золотошар. Стараюсь не смотреть туда прямо, чтобы не увидеть, что там на самом деле. Не смотреть… Нет, ну как!

Всё-таки посмотрел. Оказалось, просто жёлтая табличка на заборе: «Осторожно, дети!». Фонарь на неё так светит — отблеск летит прямо в моё окно. Вот и показалось — жёлтые цветы… Осторожно, дети. Кого они пугают? Можно подумать, дети страшные! Как будто «Осторожно, злая собака!».

…Я вспомнил, как мы были летом у Чижевских. У них как раз на даче растут такие цветы, Родион их называл «золотошар». Я потом уже смотрел в телефоне и узнал, что правильно «рудбекия», но мне понравилось это неправильное «золотошар». А ещё мы у Чижевских жарили сосиски на костре, а их кот Лукас наблюдал за нами очень внимательно. И лягушки орали на пруду, и мы потом пошли на них смотреть, и Родион упустил в пруд шлёпанец, и мы доставали его палкой, но у нас не получалось, зато потом пришёл мой брат Федя и выловил этот шлёпанец прямо голыми руками, потому что у Феди руки длиной метра в два и ноги такие же; я не понимаю, как мой родной брат может быть таким длинным. А Лукас доедал сосиску и смеялся над нами — я никогда не видел, чтобы коты смеялись, а этот прямо да! И вечером мы все фотографировались на фоне старого некрашеного сарая. Никто не любит это коллективное фотографирование, когда сначала нужно всех ждать, потом стоять, делать какое-то сложное лицо, поэтому я всегда выхожу на фотографиях с какой-то жалкой ухмылкой. И к тому же я там самый маленький, на этой фотографии: даже старенькая прабабушка Чижевских выше меня. Ниже только Лукас, но он же кот. В общем, я не хотел фотографироваться, но вышло очень красиво, именно из-за света. Солнце садилось, и у всех зазолотились волосы — особенно у мамы Чижевского и моего брата Феди. И ещё усы у Лукаса, и мои ресницы тоже. А серое дерево сарая засеребрилось. И самое главное — золотошар. Как будто это не мы у сарая стоим, а примерная семья с рекламной фотографии. И мы все вместе дружно отправимся пить молоко, есть чипсы или что там можно рекламировать такой семейкой.

Всё это я вспомнил в один миг, когда свет от фонаря упал на жёлтую табличку. И мне вдруг стало легко. Я написал: «Я люблю зиму. Потому что зимой я могу вспоминать про лето». И дальше — как я люблю лето. Но понять этого летом нельзя. Это чувствуешь только зимой, когда кругом снег и жёлтый цвет встречается только на картинках. Я хотел сказать — только на табличках, не в живой природе. Но как это по-английски, я не знаю, поэтому и так сойдёт.

«Зимой хорошо ждать лето», — закончил я. И словно вынырнул из своего сочинения, оглянулся — а на меня Родион смотрит.

— Тебя что, к розетке подключили?

— К вайфаю, — говорю.

— Как это? — не поняла англичанка.

Я сказал, что пошутил, но она всё равно не очень поверила, попросила телефон показать. А он у меня в футляре, в скрипке. Так что всё честно.

Но ведь и правда — словно этот жёлтый цвет был для меня как вайфай, я будто к лету подключился. Бывает же такое!

Отдал ей листочек, получил ожидаемое: «Вот же, Артём, можешь, когда хочешь». Ничего не ответил, взял скрипку и вышел из класса.

На улице сразу пошёл к этому садику, к табличке: хотелось найти такой ракурс, с которого опять увижу цветы. Так пройду мимо и будто бы ненароком взгляну. Смешное слово: как будто есть на свете какой-то «ненарок». А как ещё сказать? «Невзначай»? Ещё смешнее. В общем, ни с «ненароком», ни с «невзначаем» ничего не вышло: я просто вижу жёлтую табличку, и всё.

— Привет.

— Ой, привет!

Оказалось — Даша из параллельного класса. Никогда мы с ней не разговаривали, а тут вдруг сама подошла.

— Это твоя скрипка?

— Ну да.

— А ты что, в школе будешь где-то играть?

— Не, это я просто из музыкалки иду. Я инглиш переписывал.

Зачем я это сказал? Она теперь будет думать, что я тупой!

— А ты чего вечером в школе? — спросил я её.

— С баскетбола иду.

Точно, можно было и самому догадаться. И правда тупой.

— Ладно, пока! — сказала Даша. Вот и поговорили.

Я ещё посмотрел на табличку, а потом обернулся на Дашу. Мимо проезжала машина и осветила её фарами, и оказалось, что подошвы ботинок у неё ярко-жёлтые! Прямо удивительно — какой цвет!

— Даша! — крикнул я. Мне вдруг показалось, что я ей сейчас могу рассказать про табличку и золотошар. И она всё поймёт, с такими-то ботинками!

— Чего?

— А, нет, ничего, — глупо, конечно. Как бы я стал ей это объяснять? Но всё равно хорошо, что у неё такие жёлтые подошвы.

— Тёмыч, вот ты где! — Это прибежал Чижевский. — А я думал, ты меня не будешь ждать.

Я хотел ответить, что и не ждал, и даже не собирался. Но вместо этого просто пожал плечами, и мы неожиданно пошли с ним вместе в кафе — потому что там так зазывно горела жёлтая буква М, что невозможно пройти мимо.

— Что это у вас? — спросил охранник на входе.

— Автомат, — ответил Чижевский. Охранник дёрнулся.

— Да скрипка это, он врёт!

— Пошутил я, — испугался Чижевский.

— Плохая шутка, — ответил охранник, — достаём, показываем.

— Только можно сначала зайти? Тут холодно, — сказал я, — скрипку на морозе нельзя.

Охранник напрягся, и я уже хотел было не ходить ни в какое кафе, но он бы тогда точно решил, что у меня там что-то не то.

Пришлось открыть — он увидел мою скрипку и вдруг обрадовался:

— Настоящая? Ничего себе, я и не видел никогда! Можно потрогать?

Я кивнул, и он аккуратно погладил её по головке, как котёнка. Удивительно — оказался живой человек, кто бы мог подумать!

— Извини, — сказал потом Чижевский, — я не ожидал, что он так всерьёз.

— Да нормально всё, — ответил я, — всё в порядке.

И мы взяли по бургеру и картошке; а потом я его спросил, что он написал про зиму, а он ответил: про горные лыжи, конечно. Точно, они же уезжали кататься на лыжах; Родион и правда любит зиму. Ещё я спросил про Лукаса — и Родион стал мне показывать его в телефоне. В общем, нормально мы поболтали. И я потом шёл и думал, что совершенно не понимаю, что это такое было. Когда он сказал мне: «Ну и что?»

Пришёл домой — а мама там перебирает вещи, какие нам уже не нужны, их можно куда-то там отдать. И мою любимую жёлтую куртку уже отложила.

— Ты из неё вырос, — говорит.

А мне вдруг так жалко стало эту куртку. Ну чего я, правда, так быстро расту? Любимая куртка была!

— Не отдавай пока, — говорю.

На следующий день даже специально в ней в школу пошёл, хотя и холодно. Хорошо, что мама уже в своём зуме сидела и не видела, как я выходил. А мне так жёлтого цвета захотелось! Прямо невозможно!

Руки торчали из рукавов, я плечи поднял, но всё равно холодно. Зато цвет греет. А у самой школы я встретил Дашу, и она со мной поздоровалась! Не знаю: это глупо, что я в такой маленькой куртке был, или нет? Зато у Даши жёлтые подошвы!

Я потом в школе специально старался мимо их класса пройти, на неё смотрел и думал: вот, я знаю, что у неё жёлтые подошвы, хотя она сейчас и в другой обуви, сменной. Это как тайный золотошар. В общем, я так ходил и тихонько радовался: и своей жёлтой куртке в гардеробе, и её жёлтым подошвам там же. И всё ждал шестого урока, английского. С одной стороны, интересно, что мне поставят за эту работу, за зиму. Вернее, за лето. А с другой — хотелось посмотреть из окна, как там, у ворот детского садика, мои цветы.

Ну чего, вот так ходил, ходил и доходился. Я совершенно не собирался подслушивать чужие разговоры, просто так вышло.

— …А тут она мне такая и говорит: «А мне какое дело до этого?» Ну ты представляешь?! Как так можно?!

Это были девочки из Дашиного класса, я их не знаю. И одна ещё спросила:

— Не поняла, это кто тебе сказал?

— Да Дашка же Неверова!

У меня снова было такое чувство, будто я ударился о стекло. Только не лбом, а всей грудью налетел, солнечным сплетением. То есть Даша могла такое сказать? Ну, может, я не понял, не так услышал… Я же не знаю, что за ситуация у них была. Но как так можно сказать: «А мне какое дело?» Мне на тебя наплевать, мне всё равно?

Пошёл на инглиш как ушибленный. И в окне ничего такого не увидел — просто табличка «Осторожно, дети». Я бы даже повесил «Осторожно, люди». Прямо на въезде в город. На подлёте к нашей планете. Хотя чего такого, ничего ведь не случилось. Просто я псих.

Жёлтая куртка меня не спасла. Рукава короткие — надо отдавать, точно. И даже четвёрка по английскому забылась, как будто я не мечтал о ней ещё вчера.

Вечером надо было на скрипке заниматься, но это оказалось невозможно. Звука нет, и как-то скучно. Всё скучно.

— Федя? — спросил я. Я редко о чём-то спрашиваю брата, но тут важно.

— А? — Федя вытащил один наушник.

— Слушай, бывает такое: ты говоришь человеку что-то важное, а он тебе отвечает: «Мне всё равно»?

Федя отложил телефон и вытащил второй наушник тоже. У меня очень странный брат: он сначала думает, а потом говорит. Я в своей жизни больше не встречал таких людей.

— Слушай, — сказал он наконец, — такое, конечно, бывает. Но вообще это свинство.

— Вот и я думаю, — сказал я.

— Хочешь мандарин?

Я кивнул.

— На кухне возьми. И мне заодно прихвати.

Ну что это! Я опять попался, как маленький. Пришлось тащиться на кухню, но мандарины были вкусные. Федя зажевал свой целиком, потом выплюнул косточки в кулак и добавил:

— Только ещё вот что. Каждый человек имеет право на ошибку. Понял?

Я опять кивнул. И странно: мне почему-то стало легче. Наверное, мандарины так действуют, хоть они и не жёлтые.

— Ты чего? — спросил меня Родион.

— Ничего, а что?

— Странный какой-то весь день ходишь.

Если бы Родион был мне друг, то я бы ему рассказал про Дашу. Или хотя бы попытался. Но он… Хотя я уже не понимаю. Он же спрашивает, как у меня дела. Значит, ему не плевать?

— Слушай, — сказал я, — а ты не знаешь, как у Даши фамилия?

— У какой Даши?

— Из «бэшек».

— А-а… Там, по-моему, две Даши, — ответил Родион. — Но фамилий не знаю.

Две Даши. То есть ненулевая вероятность… Да что там ненулевая, целых пятьдесят процентов!

Мы идём на историю, это кабинет «бэшек», у них как раз историчка классная. А у них там рисунки в классе развешаны, даже странно — вроде бы мы давно уже не начальная школа, а класс будто детский. И прямо над моей партой я вижу такой рисунок: угол деревенского дома с окошком, с синими наличниками. А рядом — золотые шары. Как раз вот эти мои цветы, а за ними небо. Синее-синее, на самом деле такого не бывает. Или как раз бывает, я просто забыл?

И я не помню: этот рисунок только сейчас повесили или он тут давно, а я заметил только сейчас? Я вообще многое пропускаю, не вижу. А потом мне говорят: да это всегда так было! А я и не помню. Я вдруг понял, что со вчерашнего дня плохо воспринимаю цвета. А сейчас опять увидел — ярко-жёлтый. Потому что рисунок был подписан: «Поленова Д.» «Д.» — это ведь Даша? Так! Даша, у которой жёлтые подошвы, — Неверова или Поленова? Могла она сказать другой девочке: «А мне какое дело?» А вот эти золотые шары могла нарисовать? Только бы это было её… Она же любит жёлтый!

Не помню совершенно, что на истории было. Сидел, строил какие-то конспиративные планы, как у исторички выведать Дашину фамилию, в каком школьном чате посмотреть… Но мне повезло. После урока, пока я никак не мог собрать рюкзак, в класс зашла сама Даша. И посмотрела прямо на меня, и тогда я спросил:

— Это твой рисунок?

— Не, — помотала она головой, — это Динки Поленовой. Она вообще хорошо рисует, а я не умею.

Я как будто сначала нырнул куда-то глубоко, но сразу же и вынырнул. Она не Поленова, но ведь и не факт, что Неверова? У них две Даши? Да сколько уже можно об этом думать! Устал я.

— Даш! А у тебя какая фамилия вообще?

— Чего? Пеночкина, — ответила она. — А тебе зачем?

Дальше я просто наблюдал, как в мир возвращались цвета. Вокруг этих золотых шаров неизвестной мне Динки Поленовой. Прямо как в кино.

— Пеночка — это птица такая?

— Да, — ответила Даша, — зелёненькая. А иногда жёлтая бывает.

Я даже не думал, что так люблю птиц. И мне тут же ужасно захотелось есть, и я побежал в буфет — они уже закрываются, но вдруг успею? Успел. В очереди два человека, я достал телефон. А там сообщение от Чижевского.

«Неверова и Пеночкина».

Что? Я сначала не понял, откуда он знает!..

И тут вспомнил: я же сам его спросил про фамилию. И вот он как-то узнал и ответил. Не забыл и даже не стал подкалывать — просто взял и ответил. Странный он всё же. А чего тогда было на прошлой неделе?.. «Человек имеет право на ошибку», — сказал мне Федя. Наверное, да. Мало ли чего я сам тоже могу ляпнуть не подумав. Кто-то, может, тоже на меня обижается.

Я хотел пирожок с яблоками, но их не осталось. И поэтому я купил просто чипсы — обычно их в школе не продают, а тут почему-то были. И оказалось — очень кстати. Потому что мы вышли из школы втроём — с Дашей и Чижевским. И я подумал, что чиж — тоже жёлтая птица, везёт мне на маленьких жёлтых птиц. И я шёл и рассказывал им про золотошар — как я его увидел там, на табличке. И как только я сказал «золотошар», Родион тоже вспомнил про дачу в тот день. А Даша сказала, что у неё тоже растут такие цветы, только в городе, у бабушки возле дома. И что Лукас их пытается грызть, а ему не дают…

— Стоп, — не поняли мы с Родионом, — откуда у тебя Лукас?

— Это моя собака, — ответила Даша, и это было очень смешно.

Потому что таких совпадений не бывает. Но бывает же!

…А когда я пришёл домой, то увидел Федю за швейной машинкой.

— Федя? Ты чего делаешь?!

Нет, я всё понимаю. Но шить! Я же говорю: таких людей, как мой брат, не бывает. Откуда он умеет?..

— Я чехол шью, смотри, — показал он мне. — Мне мама раскроила, а я шью. Ты говорил, тебя часто на улице останавливают со скрипкой, проверяют?

— Да, есть такое, — сказал я, и Федя объяснил:

— Я подумал: это оттого, что у тебя футляр чёрный. Давай просто в качестве эксперимента попробуем: я тебе сошью жёлтый чехол, и сравним, как жизнь изменится.

Как это вообще ему в голову пришло? И тут я увидел, из чего он шьёт.

— Ты что… Это же моя куртка была! Ты что!

— Ну так ты вырос из неё. Зато она тебе ещё послужит, если всё получится, да? Это меня друг научил, гитарист. У него раньше был чёрный футляр — и тоже всё время останавливали. А купил ярко-зелёный — и стало лучше. Сразу!

…Вечером я иду в музыкалку с жёлтым чехлом. Он получился какой-то кривой, но на скрипичный футляр налез и в качестве эксперимента подойдёт. Прохожу мимо полицейского. Что-то их много стало на улицах — обычно я стараюсь обходить, но тут специально иду к нему — эксперимент же. Он на меня посмотрел. Увидел скрипку — и… ничего не сказал. Я пока не знаю, считать ли эксперимент успешным. Один человек — это ещё ничего, это только начало. Но, может, Федя прав — цвет работает? Может, в нашем мире просто не хватает жёлтого цвета? И мы просто добавили его, совсем чуть-чуть. Наверное, скоро всё станет немного лучше, потому что скоро весна. Надо только узнать, можно ли посадить возле дома золотошар.