Darkest Dungeon: Вечные узники

Глава двенадцатая. Испытание флагеллянта.

Образ самобичевателя.

«Ты родился в Гильденстерне. В еще юном возрасте семья переживала не лучшее бремя. Постоянная нехватка пропитания, нечеловеческие жилищные условия, крайне низкая заработная плата за тяжкий труд отца и постоянные ссоры последнего с женой вынудили его продать тебя за гроши. Невинный ребенок стал объектом интереса для радикальной сектантской церкви, практикующая флагеллантство. Поначалу было тяжко и невыносимо, но с возрастом тело становилось выносливым и крепким, а разум просвещался новыми знаниями. Ты был рожден с темной душой, которая уже с ранних лет проявляла себя: тянулся к разнообразным знаниям и учениям. Ты и твой товарищ с рождения были избраны, для того, чтобы стать главенствующим лицами церкви. Следуя правилам оккультного ритуала, вас обоих бросили в яму и заставили сражаться друг с другом насмерть. К несчастью для твоего товарища, он был физически слаб и истощен из-за истязаний и ты одолел его, однако в последний момент решил пощадить и убрал кинжал от горла, чтобы попозже провести ритуал пожестче с жертвоприношением твоих родителей. После посвящения ты отправился в паломничество на поиски новых оккультных знаний, а после был признан одним из лучших умов церкви. Стремление возвыситься над остальными людьми тебя серьезно заинтересовало. Ты плохо помнишь по какой причине тебя бросили в кристальную подземную темницу».

«Пять процентов. Понятие жизни и смерти перемешивается в кашу»…

Все звуки вокруг заглушает громкий писк в собственной голове, хватаюсь за раненую ногу одной рукой, второй зарываюсь в спутанные водоросли. Так больно, так режуще больно, ощущение такое, будто кость торчит наружу. Лучший ученик сектантской церкви понимает, насколько мал шанс такого исхода событий, но сердце колотится быстрее чем когда-либо, и не решаюсь взглянуть на рану. А если бы и решился, то всё равно не смог бы — возникшее помутнение в глазах, кажется, и не собирается проходить. Так хочется посмотреть Терзателю в глаза и покрыть его проклятиями, чтобы тому и в голову больше не приходило так поступать.

Приложив немало усилий и потратив на сие действо половину оставшихся сил, поднимался на ногу, опираясь о каменную стену.

Нет, так не пойдет.

Заглушено простонал, щурясь и сползая, прижавшись к стене, обратно на землю, ибо стоять на одной ноге было слишком опасно, слишком тяжело. Представитель церкви смаргивает кровавые слезки и решается взглянуть на рану.

Кость не торчит… пока что. Но она точно пробила всё что можно было пробить. Иначе было не объяснить эту багровую лужу, струйка которой уже начала стекать к краю отступа, дабы устремиться вниз, в бездну неизвестности.

«Вы слышите человеческую речь»…

Сверху намного более удачно сваливается… некто, подняв вокруг клубы пыли и заставив меня раскашляться. Парень ловко приземляется на выступ, прыгнув таким образом, чтобы распределить весь удар о землю по всему телу и нанести себе как можно меньший ущерб. Он, не ощутив никакого дискомфорта от падения, сразу бодро вскакивает на ноги, задирая голову вверх, дабы посмотреть на стоявших сверху людей.

— Подтолкни его, Аммия! — раздаётся со стороны человека в облачении для экспедиций в подобных местах, но будто далеко-далеко, из-за пределов этого города, этого мира выпал шанс встретиться с человеческими отбросами.

Когда глаза снова способны сфокусироваться, поднимаю полный взгляд на незнакомца.

Неизвестный опускает когтистое существо с отвратительной внешностью и ослиными копытами на землю и ласково подталкивает его в проём в грунте. Там темно, и пока не видно, насколько он глубокий, и есть ли там вообще пол, но нелюдь подчиняется и с тихим подвыванием ковыляет во мрак.

— Твоя очередь, крошка! — кричит, задрав голову и глядя на стоящую у самого края девушку в аналогичном сооружении. Разумеется, она напугана.

— Перестань так меня называть, Мерек! Иначе… буду называть тебя гороховым шутом! — она нервно хихикает, пытаясь скрыть свой искренний страх перед падением. Она может разглядеть стоящего у лужи крови меня, потому она ещё больше страшится перед пропастью, явно не желая повторить мою судьбу. Она стучит носком по краю пропасти, настраивая себя на то, что союзник там, внизу, потому она просто не может остаться наверху в одиночестве. Тем более, не хочется показаться хрупкой «принцессой в беде», потому она делает глубокий вдох и целится так, чтобы в противном случае упасть на напарника.

Аммия ступает ногой в яму, проваливается в объятья затхлого воздуха, ощущает сквозь защитную одежду ветерок, омывающей ее со всех сторон. Дыхание теряется между слоями грязного воздуха. Кажется, она сейчас упадет в обморок… Однако она приземляется — удивительно — не на камень и даже не на мою тушу, она приземляется на руки мужчины, что удачно её поймал. Открыв глаза, воительница видит зеленые, порванные перчатки её союзника на своих бёдрах.

Резко она вскакивает с его рук, ощущая ногами твердый пол, что сразу приводит её в чувства. Хотела она уже вскрикнуть «нахал!» из-за таких прикосновений, однако… Она поднимает одну ступню, понимая, что ступила прямо на лужу моей крови.

— Господи! — вскрикивает она с нотками отвращения, сразу же отскакивая в противоположную сторону, куда-то за спину Мерека, настороженно глядя в отблескивающие из-за еще не выплеснувшихся красных слёз. Ей противно даже смотреть на меня. Даже противнее осознания того, что она ступила на мою кровь.

Мерек опускает взгляд на ранение и скорчивает гримасу отвращения. Он выглядит так, будто его сейчас вырвет, но Аммия знала — он видал вещи и похуже, простым переломом его совершенно не напугать.

— Упс… как-то сильно тебя толкнул, извиняй.

Улавливал этот самонадеянный взгляд и угрожающе тыкнул пальцем в сторону мужчины перед (над?) собой.

— Поднимайся на ноги, бич, и продолжай свой священный путь, ну или перестань играть в молчанку и прикончи меня, раз тебе этого так хочется. Аммия, крошка, пойдём, — фыркает Мерек, корчась в нескрываемой злобе и враждебности, непривычной для самого себя. Человек передо мной — представление намного большей грязи, чем накопилось в этом Мереке за все годы нечестивой жизни.

Девушка кидает на меня еще один гневный взгляд перед тем, как двинуться вглубь вслед за мужчиной и «Полым прислужником». Не отвлекая Мерека, она достаёт из его просторной сумки сухой, незажженный факел и спешно поливает его верхушку чёрной, вязкой, масляной жижей, после чего Мерек любезно поворачивается и чиркает огнивом.

Коридор омывается жёлтым светом, который открывает вид на свернувшегося в клубочек под неким широким постаментом Прислужника и два прохода по обе стороны от этой милейшей — по мнению Мерека — картины.

— Уютненько, — шутливо усмехается тот и подходит ближе к Прислужнику. — Болмет, время вставать, у нас ещё куча-куча дел! — он хлопает ладонью по колену, подзывая мертвеца, словно собаку.

Прислужник послушно поднимается на ноги, а одновременно с этим в помещение наконец доползаю и сам. Где-то внутри меня загорается любопытство; не видел подобной резьбы нигде ранее, потому к постаменту ползу быстрее и с большим энтузиазмом. С усилием поднимаюсь на ногу, дабы рассмотреть верхнюю часть изваяния, и издаю задумчивый звук.

— Это выглядит, как отверстия для… рук… — отмечает Аммия, освещая крышку факелом.

Ей становится неуютно от того факта, что кто-то смог додуматься до… такого. Кто станет отрубать две пары рук, а главное для чего? «Возможно, здесь нужны руки манекенов, или что-то вроде того» — проносится в ее голове, пока она подносит пламя поближе к странному механизму.

Провожу кончиками пальцев по выемкам. Не покидает ощущение беспокойства, которое усиливается, когда больше рассматриваю выемки и орнамент. Не встречал такого. Не знаю, какому Богу может предназначаться такое подношение… Но выглядит как что-то, подобное идеалам Мёртвых Богов.

Кажется, на пару секунд всё замерло. Тишина, давящая тишина — вот что было неизменно. Даже Прислужник в набедренной повязке подозрительно затих, видимо учуяв напряженность всей ситуации. Продолжал молча разглядывать странный механизм, Мерек нервно оглядывал ветхое помещение, что, к слову, выходило плохо, учитывая ограниченный свет от факела, а Аммия продолжала беспокойно размышлять о выемках, иногда поворачиваясь, дабы взглянуть на компаньона и убедиться, что ей не одной сейчас до смерти жутко. Тишина давит всё сильней.

Они надеются, что кто-то из них произнесет хоть слово, однако этого всё не происходит. В какой-то момент, наконец, слышится шуршание ткани, из-за чего они поворачиваются на звук, уже держа наготове оружие… Но оказалось, что это лишь Прислужник полез в общую сумку достать ещё немного еды.

— Болмет, фу! — восклицает Мерек, подходя к ожившему по воле магии мертвецу и грозно смотря на него.

Услышав такой тон, Прислужник сразу же перестал рыться и мутным взглядом посмотрел куда-то в сторону хозяина, в то время как он сам опустился на колени перед сумкой, чтобы проверить, много ли еды своровало глупое создание и стоит ли беспокоиться. Ему в спину смотрит только Аммия, я же не обременил столь глупую ситуацию своим вниманием, предпочитая водить кончиками пальцев по витиеватым символам, кропотливо вырезанным в камне. Из всех них смог распознать лишь знак поклонения Изотлу. Что и следовало ожидать.

— Опа, чё нашёл! — торжественно оглашает мерзавец, доставая из сумки… костяную руку. Кто, когда и при каких обстоятельствах решил, что взять её с собой будет хорошей идеей? — Давай попробуем засунуть её в эту дырку, а, Амми? — интересуется он у нее, специально обделив меня вниманием. Не то чтобы мне было до этого дело.

— Хм… — задумчиво протягивает, посмотрев сначала на механизм, а после на кости в руке. — А впрочем, хорошая идея, — соглашается она, на что Мерек уже более бодро подходит к выемкам, при этом грубо толкая меня плечом, из-за чего пошатываюсь, в последний момент ухватываясь за край конструкции, дабы не свалиться и — не дай Изотл — не сломать ещё и вторую ногу.

Мерек опускает останки в выемку, и лицо у него такое, будто он ожидает чуда или хоть какой-то ответной реакции от постамента, но… ничего. Он не меняется, не светится, и даже не издаёт никаких звуков. Гений выглядит немного разочарованным, из-за чего Прислужник подходит ближе и бездумно (а бездумно ли?) утыкается лицом в его плечо. Не знай владелец тварины том, что разума у нелюдя почти не осталось, подумал бы, что его утешают. Мерек треплет Прислужника по подпалённым волосам и улыбается, скрывая своё разочарование.

— Может, нужно вставить все три руки, чтобы постамент отреагировал? — сказавший отходит от постамента и оттаскивает Прислужника с собой, напоследок умудряясь пнуть меня в целую ногу и вновь вынуждая цепляться за самый край каменной плиты, дабы не рухнуть снова.

Сдерживаю гневный рык, снова подтягиваю себя наверх, поднимаясь, и несколько секунд пытаюсь отдышаться. Насколько бы ни был приспособлен, поднимать вес в таких условиях всё равно проблематично.

— У меня больше нет рук, — шепчет Мерек. Конечно, в условиях пустого помещения шепот кажется громче, чем обычно, но не обращал на него внимания, что целью Мерека, возможно, и являлось. — Свои отрезать не буду, а твои — ты не позволишь. Можно было бы попробовать оттяпать их у Болмета, но мне его… жаль, что ли.

Аммия многозначительно смотрит за спину мужчины, и тот едва ли понимает к чему клонит девушка, пока она не пародирует моё обычное выражение лица, практически скрываемая капюшоном, кроме нижней челюсти и части носа.

— Амми, ты гениесса.

— А по-хорошему, одну ему тоже надо оставить. Может, она ему ещё понадобится. Надо же ему как-то меч держать, да?

— Да он только чепухой своей и пользуется, на кой чёрт ему клинок? — фыркает Мерек. — Но ты права. Давай сначала с ним разберёмся, чтобы рыпался меньше, а потом…

Он печально смотрит на Прислужника, который снова глядит на него этими глупыми щенячьими глазками. Какой же у них аппетит… невероятно.

— Попробуешь его заболтать? Чтобы могла подготовиться. Никогда еще не вырубала людей.

— Я могу сделать это са-… — Мерек не договаривает, так как особь женского пола качает головой. Ладно, раз она хочет быть смелой, кто он такой, чтобы помешать? Мужская особь подходит ко мне, стараясь вести себя более дружелюбно, чем раньше.

— Знаешь, приятель. А я ведь никогда не спрашивал, есть ли у тебя дружок или подружка, — тянет наигранно-сладким голосом. Это была самая банальная и невинная тема, пришедшая ему в голову, которая точно застала бы врасплох и вынудила бы его хоть как-то отреагировать, пусть даже и тирадой на тему чувства такта и того, что подобные вещи нельзя спрашивать в приличном обществе. Тем более у членов радикальной сектантской церкви. Но ведь цель его не поболтать о такте, а дать партнеру время на хороший такой удар по затылку. К сожалению, не смогу что-то противопоставить. Трое на одного, а на мне ещё висят негативные эффекты.

Не успел отреагировать, ведь сзади с размаха ударяют рукоятью тяжелого клинка. Секунду или две еще удерживался на ногах, после чего тело бессознательно валится на каменный пол, едва не задевая отскочившего Мерека.

— Ну ты даёшь, крошка!

[От третьего лица, некоторое время спустя].

Тьма, тьма, тьма… Она повсюду. Глаза уже давно привыкли к ней. И всё тело привыкло… Только разум не может успокоиться, не желает подаваться в объятия тьмы.

Она создает ужасные вещи. Во тьме порождаются чудовища, что после выходят в свет людской, если совсем не растеряли свою человечность.

Тьма пугает. Пугает своей неестественной природой… Хотя неестественна она для одних только людей.

Когда ныне Мёртвые Боги возносили белесое солнце над своими созданиями, они знали, что за светом грядет мрак и холод. В них люди отдаются Темным Богам, после чего те возвращает их к своему животному началу… Почему же она еще не поглотила флагеллянта полностью? Почему же он еще мыслит, почему рассудок сопротивляется? Может потому что…

Это не тьма подземелий.

Это тьма самого разума.

И флагеллянт просыпается.

Рефлекторно ему хочется подняться, однако он чувствует что-то тяжёлое на себе. Глаза разлипаются, но им нужно время привыкнуть к противному жёлтому свету факела.

Паника медленно, но стремительно нарастает.

Он видит макушку Аммии где-то над собой. На флагеллянта накатывает гнев. Как посмели эти два ублюдка вырубить его? Что за самовольничество!

— О, вовремя же ты проснулся, — задорно и с усмешкой тянет Мерек, что находится справа от мужчины, — не пропустишь всего концерта.

Флагеллянт слышит, как девка хихикнула, словно маленький ребёнок, который устроил шалость и наблюдает за реакцией узревших это взрослых.

Она так беспечна, глупа и инфантильна, почему же никто вокруг не видит этого?

У него нет ни единого слова, которое могло бы в полной мере описать все его возмущение, гнев, ненависть, и все остальные чувства, испытываемые к этим людям, однако они ему не понадобятся. Его рот всё равно закрыт какой-то грязной тряпкой, а следовательно, он может только гневно молчать.

Флагеллянт даже не осознает, насколько это большая проблема. На самом деле, он и не понимает, что эти отбросы собираются делать — кто же знает, что может взбрести в голову двум ненормальным?.. Поворачивает голову и пытается разглядеть во тьме хоть что-то, что даст намек на намерения его губителей. Мужчина может разглядеть только ухмыляющееся лицо Мерека, что лишь добавляет масла в огонь его гнева и тревожного непонимания. Однако, как только он видит тусклый блеск предмета в руках, его эмоции как рукой снимает…

И через мгновение они заменяются животным страхом.

Пила. У него в руках чёртова пила.

И хотел было флагеллянт начать вырываться, как его прервал слабый, но оттого не менее оскорбительный и неприятный толчок по ребрам.

— Уже не такой важный смельчак как раньше, хм? Куда пропала твоя радость к мазохизму, грязный самобичеватель? — ехидничает Аммия, наслаждаясь полным недоумением в скрытых глазах пленника. Она строит задумчивый вид, поднося руку к подбородку и подражая флагеллянту. — Надо же было раньше догадаться, где мы возьмём руки!

Девка не может и не пытается скрывать злорадного хихиканья. А тот хмурит брови и предпринимает попытки выбраться. Его левая рука была привязана к массивному туловищу, правую мёртвой хваткой держал Мерек, а ноги мало того, что были связаны, из-за чего поврежденная при падении начала кровоточить снова, так ещё и Аммия насела сверху, прижимая бедра и колени к твердому полу. Кости таза ноют. Приходится терпеть вес не только свиноматки, но и ее доспехов.

Это просто отвратительно, у флагеллянта нет шанса даже на попытку побега. У него просто нет сил, он никогда не чувствовал себя так беспомощно…

Сейчас флагеллянт перед ним и Аммией — маленький, беспомощный мальчик, который может лишь покорно ждать своего конца, ждать, пока над ним сжалятся, пока его пощадят… Но будут ли предатели столь же милостивы, как и Светлые Боги?..

Флагеллянт чувствует, как открываются давно заросшие и забытые душевные раны, как они сочатся кровью, как болезненные воспоминания овладевают сознанием и заставляют столь незаметные слёзки выступить на глазах. Он снова чувствует себя таким крохотным по сравнению со всем остальным миром, снова чувствует, что любое дуновение ветра или неверное движение может разломить его, как засохшую травинку, пополам, и грудь сдавливает, как в детстве, и…

Узник уже не может держать себя в руках, он дергается из стороны в сторону, он пытается сделать хоть что-нибудь, что-нибудь! В мыслях взывает ко всем Богам, и Светлым, и Тёмным, и ушедшим на покой столетиями назад Мёртвым.

Ему плевать на все прошлые предустановки, ему плевать на все свои принципы, плевать на всё! Выжить, выжить, лишь бы, черт побери, выжить! Нет, нет, нет! Всё не может закончиться здесь, всё не может закончиться так! Он не зря терпел все мытарства в церкви, он не позволит себе сгинуть подобным образом! Где же все силы, где же они? Где! Он же не может просто так… Он же не… Изотл, где же ты?..

— Ха-ха-ха-ха, флагеллянт, что-то мне подсказывает, что тебе та-ак не терпится ощутить эту крутую, современную и даже не проржавевшую пилу на своей прелестной ручке, — смеётся Мерек, хватаясь за подбородок флагеллянт пальцами и насильно поворачивая его голову к себе, — но я тут, вообще-то, стараюсь подставить её так, чтобы не отхерачить тебе вообще всё ниже плеча, — его голос звучит слишком непринужденно для слов, что со смехом вырываются из его уст.

— Да ладно тебе, Мерек, — начинает Аммия, поднимая взгляд на названного, — не то, чтобы он был особо против. Я ведь права, да, флагеллянт?

Она издевается, она точно издевается. Девушка, видя, как жертва прожигает её самым полным ненависти взглядом из возможных, лишь сильнее налегает на его тело. Хочет услышать заветный хруст, хочет вывести флагеллянта на любую другую эмоцию помимо гнева.

— Ну, тогда можно приступать! — Немного подумав, он стягивает перчатку, дабы лишняя ткань не мешалась. Рука флагеллянт и без того выглядит печально, хотя не убывает в массе: множественные шрамы вперемешку с кровяными корками, которыми испрещена внутренняя сторона запястья, вероятно оставлены ритуалами в честь Богов. Ожоги, прочие шрамы, только неизвестного происхождения…

Ну, ничего страшного, Мерек избавит его от всего этого ужаса! Вместе с рукой, конечно.

Холодный металл касается грубой, потрескавшейся кожи. «Хирург» пару раз шутливо проводит тыльной частью пилы по руке, дабы растянуть наслаждение от вида испуганных глаз.

Изотл, где же ты?..

Нет, флагеллянт не будет рыдать, не будет показывать им, насколько он жалок и беспомощен… Они не дождутся. Никогда. Ни в этой жизни.

Это должно быть кошмаром.

Возможно, он просто сошёл с ума…

Изотл, лишь бы это было так.

Хотя все надежды на это стираются в прах, когда «оперирующий» касается кожи резьбой пилы, держит её на месте пару секунд… И резко дергает полотно на себя. Тонкая и сухая кожа трещит ещё сильнее, мучительно разрывается, сразу же оголяя слой подкожного жира, а следом и мяса. Кровь просачивается сквозь трещины на коже, она заполняет всё пространство между ними, она собирается в капли и струйки, дабы скатиться вниз по руке, она окрашивает орнамент на полу в бордовый цвет.

Хочется кричать, хочется взвыть от осознания того, что всё это уже не остановить, кровь не впитается обратно, а пилу из руки не достанут, это точно.

В глазах темнеет. Но это только начало. Начало конца.

Мерек переглянувшись с Аммией, хватает пилу поудобней и дёргает рукой ещё раз. В этот раз кожа слетает с мяса, словно ветхий осенний лист, который по дуновению ветра срывается с дерева. Она болезненно рвется, маленькие капилляры под ней лопаются, выпуская всё больше крови. Лезвие пилы слишком тупое, чтобы расправиться с рукой быстро. Оно может лишь раздирать мышцы и мясо в фарш, делать из него кровавую стружку, делать этот процесс таким нарочито болезненным.

Не настрадался ли флагеллянт уже достаточно в своей жизни?.. Иронично звучит.

Видимо, нет.

Жертва до скрипа сжимает зубы, он напрягает руку, но всё становится только хуже, пила впивается в мясо сильнее, она пачкается о кровь, его кровь.

Он обещал себе не плакать перед этими людьми, но кровавые слезки льются сами, не останавливаясь, стекая по вискам на волосы и камень под головой, такие горячие. Флагеллянт взвывает в тряпку, и приглушенный вой звучит так жалко, будто «доктор» прирезал какую-то несчастную зверюгу, а не превращает руку в месиво из крови, мяса и… и, в скором времени, костей.

— Тебе, наверное, кажется, что я сейчас веселюсь как придурень, — тяжело вздыхает Мерек, второй рукой утирая пот со лба. — Но людей, оказывается, так трудно резать… Аммия, не хочешь поменяться?

— Ой, что ты! А если он встанет и прирежет кого-то из нас, пока мы пересаживаемся? — с наигранным ужасом вопрошает «ассистентка», для большей комичности прикладывая ладони ко рту в поддельном испуге.

Сейчас она чувствует себя как никогда взбудораженной. Как же приятно наконец дать отпор кому-либо в этих ужасных подземельях, где все автоматически сильнее и опаснее тебя… Почувствовать себя сильнее, почувствовать власть над кем-либо такую же, какую над тобой имели чудовища из мрака.

Однако… в какой-то момент можно пропустить, как и сама становишься чудовищем.

— Да уж, ты права… хотя как он это сделает, если… — Мерек делает ещё один рывок пилой, и по помещению эхом раздается мерзкий хруст ломающейся кости. А вместе с костью что-то надламывается ещё сильнее и в самом флагеллянте. Мерек облизывает губы, не обращая внимания на действие, которое у мученика же сразу вызвало ассоциации с диким, голодным волком. — Если ему будет не во что брать клинок?

Мерек сдвигает пилу чуть в сторону, чтобы взглянуть на промежуточный результат своей замечательной работы, и скорчивается. Его отвратило всё — начиная от запаха свежей крови, заканчивая наполовину раздробленной костью.

— Ну и гадость… Никогда раньше не видел человеческие руки в разрезе. Это впечатляло бы… если бы не знал, кого режу, — мужчина усмехается, бросая хитрый взгляд на служителя церкви. — Расслабься, приятель, мы использовали самое лучшее зелье восстановления здоровья из твоих запасов, пока ты сладко спал, а все остальные разбили к чертовой матери! А-ха-ха-ха!

В нём есть что-то большее, чем просто жажда насилия и усмешка. Возможно, капля садизма?.. По-крайней мере, в нём присутствует некое удовольствие от таких сильных и искренних страданий. У мужчины на лице обычно не встретишь каких-либо эмоций, помимо ненависти ко всему миру, а тут вот какая красота!

От этого взгляда кровь стынет в жилах… но с руки течь не перестаёт. И это жжёт. Жжёт болью, будто прожигая всю конечность изнутри, от самой кости и наружу, вовлекая в огонь всё остальное тело. Жжёт и сама кровь, стекающая под одеяние, оставляющая тёмные следы на и без того кровавой ткани. Кажется, если Мерек повернёт флагеллянта под подходящим углом, кровь стекает ему на лицо… опозорит ещё сильнее.

Очередной рывок сопровождается заглушенным вскриком, и флагеллянт полагает, что ещё один такой — и он сорвет голос. Это было ужасной вестью, ведь тогда он не будет способен стать более эффективным в бою, но при этом… при этом он не будет, не сможет физически больше показать свою силу и боль криками и мычанием. Что, в свою очередь, было не так уж и плохо.

Но страдающий не хочет терять еще больше. Если он выберется отсюда живым, если он выберется из хватки, если сможет сбежать… он уже останется необратимо покалечен на всю жизнь, никогда больше не сможет нормально функционировать. Слегка застланные кровавыми слезами глаза жмурятся, не желая видеть перед собой даже мутную картину, предстающую перед ними. Не желая видеть сосредоточенное, но такое мерзотно-удовлетворённое лицо Мерека, озлобленное лицо Аммия, и чёрт возьми, не желая видеть, как собственная рука так стремительно отделяется от него.

Может ли он теперь вообще называть эту руку своей? Не уверен.

Сейчас он может только мычать, выстанывать в тряпку от невыносимой боли, окутавшей не только тело, но и всю духовную составляющую. Такое унижение. Такой ужас. В голове были только эти слова.

Он подвел сам себя и церковь, излишне часто поддаваясь страху и эмоциям рядом с этими нелюдьми, и вот к чему это его привело.

Он чувствует, что задыхается, будто тонет, и это так далеко от правды, но напуганный мозг уже не может отделить реальность от вымысла, учитывая то, насколько же сюрреалистично они смешались вокруг. Действия «врача» кажутся лишь кошмарным сном, просто кошмарным сном, сейчас проснётся в безопасности в своей постели, встанет с неё и как обычно пойдет в церковь, он сейчас проснётся, он проснется, он проснётся…

Он чувствует, как последние лоскуты кожи и мышц отделяются от остального тела.

Сгустки крови шлепают на пол в последний раз… Рука отваливается.

Это конец. Вот он.

Пострадавший бессиленно поворачивает голову в сторону, позволяя горю катиться на седое полотно, распластавшееся под ней. Он безрезультатно пытается пошевелить отрезанной рукой… Однако её просто нет. Больше нет.

Это так страшно, это так больно, это так противно. Такое ощущение, будто он просто забыл, как ей шевелить. Но это неправда. Он пытается, он просто хочет верить, что это неправда. И…

Обрубок пару раз дергается в судорогах.

Изотл, он шевелится…

После увиденной картины флагеллянт как будто частично возвращается в реальность. Помимо выжигающей всё нутро боли он чувствует, как давление от тела Аммия внезапно пропадает.

Но ему уже так наплевать.

Глаза слипаются, и хочется погрузиться ещё глубже в этот нескончаемый сон… глубже, пока разум совсем не затеряется в нём, пока остатки сознания не будут поглощены прожорливым мраком, пока не забудутся все пережитые травмы и унижения, которые он так тщательно скрывает всю свою жизнь, строя бесконечные крепости нахальства вокруг себя.

Сознание покидает его снова. В глубине души он надеется, так сильно надеется, что этот раз будет последним. Что глаза больше не узрят ужасов человеческого, бренного мира.

— Вот это его потрепало, конечно, — усмехается Мерек, поднимая и покручивая в руках, собственно, руку и оценивая свою работу. Думается, что для первого раза он справился довольно неплохо.

Но, раз с ним покончено, теперь придётся браться за Прислужника… А этого так не хочется делать. Трепать бессознательное существо, что толком и не понимает, что происходит вокруг, немного сложнее.

— Болмет, подойди-ка сюда, — мурлычет Мерек, дабы не напугать Прислужника ещё сильнее. Ему кажется, что приглушённые крики флагеллянта как минимум заставили нелюдя затревожиться, а как максимум… Мерек знать не знал, насколько глубокие чувства он еще способен испытывать.

Чудак хлопает по колену рукой, подзывая Прислужника к себе так мягко и безобидно, словно и не было всего этого кошмара.

Прислужник, до этого сидящий в уголке тише воды и ниже травы, так же бесшумно ступает к господину, хотя босые стопы издают едва слышимое шлепанье по камню (Прислужник почти не поднимает израненных ног при ходьбе). Однако не кажется, что оставшиеся крупицы его рассудка имеют что-то против подобного обращения с собою.

Прислужник действительно выглядит встревоженным. Мерек проводит ладонью по подпалённым прядкам на его макушке, позволяет Болмету прижаться к себе, и от трупного холода мертвого тела по спине мужчины бегут мурашки.

— Мне нужно будет сделать кое-что очень неприятное. Не обижайся, пожалуйста, обязательно накормлю тебя чем-нибудь сладким, когда это закончится. Мы с тобой договорились? — спрашивает наёмник тихим голосом, на что Прислужник издаёт невнятное мычание, которое звучит достаточно утвердительно, чтобы так его воспринять.

Как же он церемонится с этим созданием… А живого человека резать ему было никак не жалко. Удивительно.

— Может, лучше я? — уточняет Аммия, наконец забирая отпиленную руку у него и нервно оглядываясь на бессознательного, но, вроде как, до сих пор живого флагеллянта (если бы он умер, то и действие его ауры наверняка бы уже закончилось). Даже в таком беспомощном и жалком состоянии он умудряется вселять тревогу где-то на подкорках сознания девушки. — Тебя же совесть потом выест и не пожалеет.

Мерек задумчиво кивает, продолжая смотреть на Прислужника, к которому уж слишком сильно привязался. Рука, всё ещё сочащаяся свежей кровью, опускается в выемке слева от уже заполненной.

— Давай сюда пилу, горе-отец, — фыркает добродушно, хлопая того по плечу и отстраняя от него Болмета.

Она опускается на пол, подзывая нелюдя к себе, и усаживает его поудобнее для процесса; даже если Болмет и понимает, что с ним собираются делать, противиться этому он пока не планирует. На лице его мертвецкая безмятежность, а протянутая левая рука уже ложится на колени девушки.

— …боль…но? — будто выталкивает из раненого горла звуки нелюдь. Аммия кивает, а глубоко внутри совесть начинает выедать и ее.

Она тяжело вздыхает, глядя на то, как сводит брови Прислужник, и гладит его по голове. Такое заторможенное и несоображающее, хоть и погибшее существо не заслуживает подобного. Это как пытать младенца… Однако делать нечего, не себе же руки рубить, в самом деле.

— Но всё обязательно пройдёт, — обещает она, подставляя пилу к внутренней стороне локтя. — Надеюсь, что ты готов.

Мерек отворачивается и закрывает лицо руками, когда Аммия делает первое резкое движение полотном. Болмет взвывает словно больной, раненный зверь и дёргается инстинктивно, но девушка держит его крепко, не позволяя нарушить процесс. Она делает ещё один рывок, но на этот раз дерганья не следует.

Оно и к лучшему.

— Прости меня, Богов ради, — бормочет «ампутаторша», а Мерек думает, что сейчас свихнется, свихнется, если услышит еще хоть один подобный вой от бедного воскрешенного создания, что в его душе заняло место нерождённого сына.

Была бы у них хоть капля такого же сострадания, какое они проявляют к полоумному существу, по отношению к узнику… Есть в этом какая-то своя ирония. Жестокая ирония.

С каждым движением Болмет всё утихал и утихал. Его темные глаза были открыты, иногда медленно моргая. В его голове не было место таким вещам, как «боль» или «страдания», ровно также, как и его телу. Никто, даже его воскреситель, не знал, мог ли он вообще чувствовать боль, или же это остатки человеческих реакций просыпались в давно охладевшем теле, побуждая выть и стонать, когда удар приходился по нему. Оттого и становилось больнее Мереку, нечасто импонирующему людям или животным. Жизнь научила его не браться серьёзно за чью-либо судьбу, заботясь только о своей. Убежать с поля боя и подставить товарищей? Легко! Подло толкнуть человека, пусть и не враждебного, в пропасть неизвестной глубины? Проще простого! А вот смотреть на якобы «страдающего» Прислужника — так сразу сердце кровью обливается…

… И, спустя пару пару изматывающих рывков по упругой коже и твердому мясу, Аммия добирается до мягкой косточки. Пилить её не составляет труда, однако смрад просто невыносимый. Этот запах… представьте, что стоматолог избавляется от скопившегося гноя в больном зубе, но умножьте мерзость на «два»… почему этот «аромат» не исходил от ходячего трупа до этого?.. Изотл, пилить руку становиться просто невыносимым. Учитывая то, что вторая рука девушка крепко держит туловище, дабы тот ненароком не сбежал, ей даже нос закрыть не получится.

Но резать как-то надо, потому она просто старается как можно сильней налегать на руку, дабы эта чёртова пила наконец отрезала конечность от всего остального. Только в порыве такого всплеска сил она не заметила, что Болмет, что до этого мирно лежал и покорно ждал своей участи, резко начал ёрзать и тихонько взвыл.

— Хей, Аммия, полегче! — сразу вмешивается Мерек, видя, как его, по его же мнению, дитя, страдает. Он бросается к ней и нелюдью, убирая пилу от руки второго. — Кажись, ты немного разошлась, крошка, — нервно выдает, пытаясь за шуткой скрыть тревогу за подопечного.

— Прости, просто… — начинает Аммия, убирая руку с туловища и прикладывая ее к носу. — От него такая вонь, Господи… Не проще было отпилить и вторую руку того бича?

— Нет, этот тип нужен будет для одного ритуала.

Однако Болмет не успокоился. Он, будучи не в самом хорошем положении из-за висящей на мышцах и связках руки, какого-то чёрта рванул в сторону лежащего и связанного флагеллянта.

— Прислужник, ты куда? — Сразу же кидается за живым мертвецом Мерек, успев схватить его за руку и… оставив её в своей ладони.

Мерек смотрит на оторвавшуюся конечность в полнейшем шоке. Болмет резко останавливается и поворачивается к нему, мутным, но явно удивленным взглядом смотрит на обрубок, с которого свисают волокна мышц, переводит внимание на остатки в руке своего господина. Он, немного потупив на месте, делает шаг в сторону и касается собственных пальцев уцелевшей рукой. Кажется, он не до конца понимает, что сейчас произошло, но когда попытка пошевелить пальцами не увенчивается успехом, монстр печально сводит брови.

Потеря руки — потерей руки, но инстинкты, видимо, берут верх, возвращая мысли(?) нелюдя к изначальной задаче, смысл которой Мерек и Аммия пока ещё не поняли.

Болмет снова разворачивается, на этот раз более неспешно направляясь в сторону своей цели.

И теперь-то Мерек видит, почему Болмет так резко спохватился. Спящий проснулся.

Аммия старательно игнорирует это, невозмутимо забирая и третью руку у мужчины, дабы покончить наконец со всем этим и узнать наконец, скрывалось ли что-то за постаментом или эти жертвы были напрасны.

Она собирается был опустить руку в выемку, но замирает на полпути, задумчиво глядя на каменную плиту. Её лицо становится бледнее с каждой секундой.

— Мерек… — протягивает она, заканчивая свое действие и поворачиваясь к остальной группе, улавливая вопросительный взгляд на своём лице. — Сколько, ты говорил, здесь было выемок?..

— Три?.. — отвечает Мерек, и интонация девки заставляет его усомниться в этом утверждении. — К чему ты клонишь?

Все еще слушая, мужчина опускается на корточки перед флагеллянтом и смотрит в его полуприкрытые глаза. Выглядит так… спокойно, хочется схватить его за шею и то ли придушить, то ли свернуть её к чёртовой матери, а глубоко внутри колышется что-то доселе неопознанное. Но точно не позитивное.

Сломанный, но не сломленный принимает попытку повернуться на бок целиком, чтобы не терпеть подобный взгляд прямо перед лицом. Он не может сказать ни слова, так как рот его до сих пор заткнут, и челюсть так невыносимо затекла.

— Ладно уж, передохни, — фыркает Мерек снисходительно, будто дворняжке-псу, и рывком вытаскивает тряпку. На удивление, он не получает волну проклятий в свою сторону в ту же секунду, и флагеллянт лишь делает несколько глубоких судорожных вдохов, улыбаясь в кровавом оскале и снова выстанывая от проснувшейся ноющей боли (к которой теперь присоединилась боль в челюсти), а про невыносимую боль в голове и податно.

— Подойди-ка, — наконец подала голос рыцарья.

Мерек послушно подходит к девушке и заглядывает на постамент.

Рука скелета, рука флагеллянта, рука бедного Болмета…

И пустая выемка.

Мерек смотрит на нее молча, в смятении. Он же считал! Он точно был уверен, что выемок всего три. В том, чтобы считать, у него проблем никогда не было, иным образом он не прожил бы и месяца в юношестве.

— Магия какая-то… — бормочет Мерек.

— А я полагаю, что кое-кто просто не умеет считать, — констатировала Аммия.

— Знаешь, я уж точно смогу пересчитать количество твоих ребрышек под моим кулаком и количество твоих мольб в стенаниях, когда ты и будешь просить меня перестать бить тебя, принцесска.

Девушка съеживается и замолкает. Кто знает, воплотит ли Мерек это в жизнь или он просто блефует?

— О, флагеллянт, кстати, интереснее мне будет считать количество твоих вскриков, когда мы примемся за правую твою руку, раз уж ошибся на этот раз.

Тот взмахивает обрубком, по привычке пытаясь закрыться от угрозы, и неуклюже отползает дальше во мрак угла. Зная, на что способны эти бесы… не хочется провоцировать их на еще большие изощрения. Тем более не хочется испытывать больше боли, иначе не обойдется простой потерей сознания. Болмет садится чуть поодаль, раз уж никаких приказов ему не отдают, а делать больше и нечего.

— Ну что же ты сразу забоялся? Мне кажется, второй раз будет полегче, — обещает безумец, словно мурлыча, и натягивает на лицо шибко спокойную улыбку. — Ведь ты уже привыкший, знаешь, как всё будет проходить. Аммия, крошка, окажешь мне честь? Соизволишь ли отпилить вторую руку сего благороднейшего господина? — он говорит нарочито вежливо, используя слова, что из их группы были присущи только знати, этим лишь распаляя его оскал, рискующий вспыхнуть ярче прежнего, перекрыть собою тревогу и агонию.

— Не надо втягивать меня в свои извращения, — хмыкает Аммия, поднимая оставленную на камне пилу и вертя ее в руках. Наверное, стоило бы протереть её перед тем, как использовать снова… и без того тупое лезвие сейчас покрыто ошмётками мяса, из-за чего казалось, что полотно совсем ровное. При всём этом, мясо ещё и ужасно смердило.

Дырка с мясом садится перед изувеченным, развязывает его руку слегка и приподнимает подол изношенного и окровавленного шароварподобного элемента одежды, вытирая об него пилу. Она делает это намеренно медленно, специально выводя на эмоции.

Пострадавшая конечность тянется к целой руке, уже поднятой и согнутой в локте. Он явно хотел потереть затекшее запястье… но совсем забыл об этом маленьком нюансе.

Больно. Но боль немного притуплена, абсолютно забывает об этом из-за страха, что таился на подкорке; страха, который заставлял пальцы на его уцелевшей руке дрожать пуще прежнего, страха, который в любую секунду мог свести с ума, просто сломать его полностью, сломать его сильнее людей вокруг. Девушка собирается вновь нагло усесться на его бёдра, но Мерек опережает её, самостоятельно приподнимая подопытного (что было задачей трудной, учитывая насколько флагеллянт здоровый) и заставляя его встать на колени. Раненую ногу из-за этого прорезает болью: разбитая вдребезги кость упирается и рвет мясо вместе с мышцами изнутри. Мерек одним махом стягивает тугую веревку, удерживающую его ноги вместе. Флагеллянт жмурится и шипит, стараясь не думать, что происходит с раненой конечностью, не понимая, почему его сажают в подобное положение.

— Поверь, отпиливанием рук ты сегодня не обойдёшься. У меня в голове возникла такая прелестная идея… — не сдержавшись, он усмехается, зарыв свою левую руку в спутанные, тонкие волосы. Что же творится в его голове…

Болмет, чувствуя себя неуютно в этой ситуации, сильнее забивается в угол, снова сворачивается в клубочек и без особого интереса изучает остатки своей руки, касается косточки, что слегка торчит наружу, тыкает пальцами в разорванное мясо и дышит с еле-слышным присвистом.

— Мне даже интересно, что ты удумал, Мерек, — смеётся Аммия негромко и неуверенно, и с нажимом проводит пальцами по толстой, будто пергаментной загорелой коже пленного. От таких действий флагеллянт только и может, что съежиться в отвращении и попытаться отдернуть руку, что ему не даёт сделать девушка, схватившись за локоть. Она пока не приставляет пилу к нему, лишь наблюдает за Мереком, который, видимо, нуждается в некоторых приготовлениях.

Мужчина, не обращая никакого внимания на действия Аммии, тянет руку к подолу, заводит ладонь под неё, всё также смотря прямо в лицо флагеллянта, которое постепенно начинает выражать тихий ужас. Изотл, он что, правда собирается сделать это?..

Ладонь в изношенной перчатке касается бедра пальцами, резко и грубо сжимая его, заставляя богослужителя охнуть, а Аммия, находящуюся рядом скривиться в отвращении.

— Бог милостивый, ты что, серьезно хочешь… — она не заканчивает предложение, надеясь, что тот сам поймет, что должно было прозвучать дальше.

— Ха, именно, — пожимает плечами Мерек, отрывая взгляд от пребывающего в ужасе флагеллянта и поворачиваясь к девушке, — что-то не так? — интересуется он исключительно для того, чтобы лучше разглядеть её реакцию.

Но ответа от не следует.

Не то, чтобы он сильно нужен Мереку. Единственное, что сейчас его волнует, так это до смерти настороженный и напуганный флагеллянт, что совершенно не в силах сейчас даже нашептать что-нибудь, дабы уберечь себя от таких похотливых действий, дабы не дать очернить своё тело его грязными руками, не дать… полностью унизить себя…

Мерек убирает руку с крепкого и холодного бедра, заводит ее за спину, надавливая на позвоночник, чтобы приблизить тело к своему. Они слишком близко, это противно, это мерзко. Изотл, прости же за такие грязные действа раба своего.

— Знаешь, флагеллянт, — Мерек тянет эти слова, смакует их, старается вложить в них как можно больше немого гнева. Голос его звучит одновременно слащаво и угрожающе, и бедняга не уверен, что из этого волнует его больше. Вторая рука грубо хватает его за подбородок, не давая ему отвернуться. — Ты увянешь в унижениях.

«Изотл помнит ваше достойное подношение в лесной библиотеке, смертный. Тёмный Бог вам признателен, в качестве презента божественная сущность дарует вам… [случайный выбор между «Восстановление утраченной конечности» и «Исцеление ноги»]... и то и то! В довесок ко всему… Изотл намеренно сохраняет искусственную боль в ноге на ближайшее время, усиливает непрерывающуюся боль в голове».

О каком жертвоприношении идёт речь?

«Миллионы идей и концепций заполняли голову, склонившегося меня над книгой. Учения были всеобъемлющими, способными дать ответ на каждый вопрос, который только мог возникнуть. Удивительно. Всецело преклонялся перед божественной силой церкви. Был бы и дальше погружен в чтение, если бы не один-единственный момент. Меня дергали за ткань самодельных шароваров, навязчиво требуя внимания. Маленькая спутница, кажется, была голодна. Уже сто раз успел пожалеть о том, что освободил ее из секс-рабства… Это серьезно мешает моему испытанию. Мысль закралась к нему в голову почти незаметно.

— Вот, — грубо всучил девочке палку салями, — если будешь отвлекать меня от чтения, ты лишишься еще и ног, а не только языка, — пригрозил ей, в какой-то мере наслаждаясь своим положением и правом сильного, девочка испуганно отошла от него на пару шагов, сжимая сухую колбасу в руке, ей не нужно было объяснять дважды.

Продолжил бы читать, сидя на стуле в огромной лесной библиотеке второго этажа. И все же одна мысль не давала теперь покоя. Навязчивая, она совершенно захватила разум.

Изотлу всегда приносили в жертву слабых. Не мог не воспользоваться случаем.

От девчонки не было никакого толка ни в бою, ни где-либо еще. Она просто ходила хвостом за мной и иногда требовала еды. А уж переводить на нее медикаменты, столь редкие в этих смертельных лесах... для меня это каждый раз было в тягость — заматывать ей окровавленные раны тряпками или, чего доброго, скармливать ей средства от паразитов или втирать в порезы зеленую траву.

Повысить свою близость с Изотлом. Прекрасный шанс. Почему не додумался до этого раньше? Почему-то мысль о том, что зарежу на ритуальном кругу это невинное создание, вызывала какие-то странные, неведомые ощущения. Хотелось хорошенько ощутить этот момент мысленно. А еще лучше — скорее бы отправиться... отправиться на ритуальный круг...

Резко встал, окликнув девочку. Тон голоса стал мягче, чтобы не спугнуть ее еще раз.

— Идем со мной. Мы должны вернуться на первый этаж, там безопаснее.

Девочка, заметив изменения в его настроении, покорно засеменила за мной. Стояла полная тишина, которую нарушало только шуршание одежд да монотонное пение паломников, стоявших в центре одной из зал и не обращавших на нас двоих никакого внимания.

Ритуальный круг. Вот он. Лесные создания и кто-либо еще не заметят и не потревожат здесь. Заметил, как растерянно стоит девочка рядом с ним, цепляясь пальцами за одежду. Как же меня раздражало это ее постоянное желание каждый раз да потянуть его за ткань шароваров.

— Закрой глаза. Так надо.

Говорил с ней вкрадчиво и мягко. Ритуал не должен был быть испорчен ее попыткой вырваться.

— Я дам тебе чернику, если сделаешь, как прошу.

Девочка покорно закрыла глаза. Взял ее за руку, отведя в центр ритуального круга.

Волнительный, по-своему сладкий момент. Руки даже слегка подрагивали, когда тихо достал старое доброе лезвие ритуального ножа, всегда пребывавшего со мной.

Резко, быстро полоснул по чужому горлу ножом. Захлебываясь кровью и даже не имея возможности издать нормально хотя бы один звук из-за глубокой раны на шее, девочка упала на колени, сжимая глотку руками. Как будто бы это что-то изменит. Быстро одними губами зашептал литанию Изотлу. У меня осталась пара секунд, чтобы дать жертве нормально истечь кровью, а затем добить ее, если понадобится, ударом в сердце.

Хрип и булькание раздавались с ритуального круга. Девочка упала на колени, а затем и на бок, тщетно пытаясь остановить кровотечение. Не поможет, подумал про себя, подходя к ней и осматривая уже ослабшее, почти мертвое тело. И вот ее глаза остекленели, а кровь все лилась толчками из раны на горле. Хорошая работа. Уселся на каменный пол поодаль от мертвого тела, под которым разливалась лужа крови.

Был из тех воспитанников радикальной сектантской церкви, которых презирали и ненавидели обычные люди за полное отсутствие у тех каких-либо принципов и морали. Впрочем, наплевать на мнение плебеев. Все флагеллянты по-своему такие. Жестокие, привязанные только к своей церкви, которому служат. Выросший среди кровавых ритуалов и в атмосфере насилия ученик уж точно не был исключением. Просто не мог стать кем-то еще. Разве что в первое время хрупкость тела иногда очень мешала мне, ведь сухие, слабые руки должны были и держать жертв, и точными движениями резать их так, чтобы все было хорошо и божество осталось довольным. Особенно такое, как Изотл.

Задумчиво осмотрел тело девочки. Разрезав все тем же лезвием ткань ее одежды, взглянул на побледневшую, почти прозрачную кожу мертвого тела. Мертвецы... Из нее уже не сделаешь повторный сосуд для ритуала, но почему бы не найти этой тушке применения получше?

Кажется, у меня в арсенале подходящий набор мясника. Создание вкусного блюда было бы весьма кстати — от него явно будет больше пользы в выживании, ч ем от слабого человеческого ребенка».

«НЕМНОГО БОЛИ ЗА СИЛУ ВОЛИ!»

Кажется, мы стали забывать, где находимся. Самодовольная ухмылка Мерека сменилась неподдельным удивлением по причине прихода обычных терзателей. Эти идиоты думали, что звуки возни останутся незамеченным? Фатальная ошибка.

Флагеллянт встал на ноги благодаря расчёту Изотла и его манипуляций с верёвкой.

Это бой выдастся очень сложным, но...

БОЛЬ — ЭТО СИЛА!