Darkest Dungeon: Вечные узники

Глава пятнадцатая. The Final Combat.

Рекомендуется перед прочтением прослушать Darkest Dungeon OST — The Final Combat.

Хранитель Кристального Подземелья и Хозяин Тьмы обозначаются «ее/его», «он/она».

Холодные объятия тумана на мгновение сковали тело Шипастого Рыцаря Кирка, а затем стена вытолкнула его вперед, сомкнувшись за спиной, давая понять, что пути назад нет. Выжженная земля, покрытая толстым слоем багровых хлопьев пепла. Бездыханные тела падших в смертельной схватке узников кристального узилища, обломки доспехов, щитов и оружия, ссохшиеся останки, почерневшие от копоти и потускневшие от времени скелеты усеивали края этой чудовищной арены, оголяя огромный круг в центре — место, где и должна произойти запанированная встреча. Всё это молчаливое зрелище освещал огненный венец умирающего места — выжженное собственным жаром, предрекающее свой конец светило встречало последние мгновения. Агония величественной звезды, агония больного мира подземелья.

«Кристальное подземелье… Фантастический мир, где в гармонии существуют особые элементы… Не понимаю устройство этих земель, не знаком с политикой… Не намерен оставаться в изнеженном пространстве в окружении наивных глупцов. Нет права на ошибку… Если дан шанс на исправление — вцепись в эту возможность зубами и не отпускай, пока не выжмешь с нее все соки. Когда тебе страшно, используй меч. Возьми его и поруби свой ум на ленточки, проруби сквозь все эти сожаления и страхи и через всё, что живёт в прошлом и будущем. Тогда… моё предназначение и отличие от прочих — проклятие. Был проклят вечно сражаться, пока однажды не одержу победу. Измученный, уставший, потерявший счет поражениями и в край обезумевший. Вот почему старуха смеялась, называя меня жалкой нежитью — моё проклятие обязательно приведёт меня к цели и я закончу начатое, предназначение свершится. Но какова была цена?... От бесчисленных попыток победить моё тело иссохло, превратившись в скелет, покрытый жалким количеством дряхлой плоти, а разум затуманится настолько, что от личности и внутреннего «Я» останется лишь один единственный рефлекс, снова и снова поднимающий уже почти безжизненные останки — победить. Вот только это — Пиррова победа».

Кирк обнажил свой меч, протянув лезвие в сторону самого Хранителя Кристального Подземелья Гаухолса с намерением предотвратить распространение потенциальной опасности локальных масштабов.

«Глядя на тебя, без обид, так и хочется сказать, что ты очередной бедолага, желающий в скором времени ощутить на себе ярость моего клинка. Не знаю насколько давно ты король этих проклятых земель, но на человека точно не смахиваешь. Покажи себя в битве со мной, чужак! Прояви свой потенциал! Смерть моих надежд еще не показатель!»

Гаухолс взмахнул мечом, оружие загорелось безжалостным огнём хаоса, смертоносной бурей, катастрофически всепоглощающее желание ликвидации оппонента, ставящий под сомнение успешное выполнения миссии. Вторая свободная рука заряжалась частицами, предположительно, искровым разрядом электростатического заряда, сопровождающийся ослепительной вспышкой и резким звуком. Выглядела как картина с богом-громовержцем, готовящийся швырнуть снаряд в сторону неприятеля, подарившая озадаченному сопернику все прелести статического электричества, испепеляющая все внутренности в считанные секунды.

«Еще один внебрачный отпрыск Зевса? Ты просто смешон! Твои потуги навести устрашающие впечатления просто ничтожны!»

Молния со всей силы полетела в Кирка. На удивление защищающегося, он смог увернуться от быстрого «фугаса», но… раскалённая сталь пронзила грудную клетку. Откуда-то изнутри вырвался сдавленный, едва слышимый вздох. Сожаление. Боль. Агония умирающего тела и беспомощные терзания вечного, по своей сущности, сознания. Один легкий толчок, и бездыханное тело упало на пепельные хлопья, словно на мягкую перину. Постель для странника, чей путь наконец-то завершился. Стеклянный взгляд, устремленный в темное, мрачное небо, освещаемое, разве что, огнем затухающего в его глазах жизни. Агония величественной и древней звезды, в сравнении с которой, всё сущее кажется ничтожным. Горячая кровь, стремительно окрашивающая хлопья в багровые тона. Улыбка. Болезненная гримаса, в которой каким-то непонятным образом читалось блаженство. Рваные, мятые, окровавленные куски доспехов. Рассеченный надвое клинок, чью рукоять до последнего момента сжимали, в искренней надежде, что заточенный кусок металла способен принять весь удар на себя. Каждая клеточка тела вспыхнула изнутри, словно пытаясь сказать: «Нет, только не так, конец не может быть таким», а затем застыла в этом беззвучном крике. Сквозь застилающий глаза туман, он увидел, как огненный венец вспыхнул и взорвался, окутывая всё вокруг испепеляющими языками пламени. Последний образ, который промелькнул в умирающем сознании — мрачный силуэт, положивший конец этой короткой битве. Огненная волна достигла его, окутывая пламенным смерчем. Агония умирающего тела сменилась острой вспышкой боли, за которой следовала пустота, дарующая блаженный покой. Тело смертно, но сознание, по своей сущности, вечно. Глубокий, жадный вдох отозвался глухой болью в груди. Затем ещё один, не менее жадный до объемов кислорода, но уже не такой болезненный, и вот дыхание вернулось в привычный бессознательный ритм. Ослепленные светом глаза щурились, пытаясь привыкнуть к ложным солнечным лучам. Попытавшись закрыть их ладонью, он понял, что руки всё ещё ватные и очень плохо слушаются. Пара несложных движений, и контроль над телом вернулся окончательно. Нерешительно встав, параллельно оценивая общее состояние организма по шкале от «очень плохо», до «приемлемо, жизнеспособно», он согнулся от пронзительной боли в груди, словно кто-то вогнал в него довольно большой гвоздь прямо в сердце. Или стандартный по своим размерам меч.

Гаухолс — это мрачный, неподвижный силуэт, сидела в центре круга, покрытая тонким слоем копоти и пепла и сжимала в руках длинный меч, воткнутый почти по самую рукоять в землю. Складывалось впечатление, что она застыла в беззвучной молитве. Молитве по тем павшим людям, осмелившихся пойти против самого главного существа этого подземелья, нашедшим покой под импровизированным пепельным саваном. Изнывающий от любопытства Безымянный подошел ближе в попытках разглядеть её получше. Она была облачена в черные, местами проржавевшие и пробитые, пережившие многие сражения, лёгкие доспехи. Шлем, оканчивающийся неким подобием венчающей короны, защищал голову, скрывая за забралом мрачную, безмолвную пустоту. На плечах и за спиной болтались рваные лохмотья, бывшие когда-то плащом. Руки в железных перчатках сжимали рукоять ржавого меча с причудливым, витым лезвием. Смертоносное оружие покоилось воткнутым в землю, выжидая своего часа. Меч и копьё. Кровь несчастных засохла на клинке и, смешавшись с ржавчиной, окрасила лезвие в бурые тона. От Гаухолса веяло холодным запахом смерти, горечью утрат и глухим чувством безнадежной тоски от бессилия перед лицом своего предназначения — найти то, что заново возродит подземелье и убить всякого, кто осмелится встать на его пути. В руках Гаухолса была кровь невинных и виновных, под ногами хрустели разбитые надежды и мечты, а в воздухе до сих пор слышались слабые крики умирающих, до самого конца пытающихся схватиться за свои жалкие угасающие жизни.

Медленно подняв голову, Гаухолс заметила идущего к ней Безымянного в тоскливом молчании. Обреченность. Безмерная вина. Сожаление.

— Встретить такого, как ты, незнакомец, не случайность.

С этими словами Безымянный вытащил свой двуручный меч и, отбросив все раздумья и сомнения, бросился в атаку. Необдуманное, слепое нападение приводит к известным, бескомпромиссно летальным последствиям. Раскалённая сталь пронзила грудную клетку, пройдя сквозь кости и сердце, как горячий нож сквозь сливочное масло. От удивления и неожиданности его глаза расширились, а из горла вырвался жалкий, сдавленный хрип вперемешку с кровью. Каждую клеточку тела пронзила острая боль, мысли забились в бешеном темпе, обжигающее чувство обиды очень гармонично вписывалось, являясь прекрасным дополнением к раскалённому клинку в груди. С чавкающим звуком меч покинул его тело. Бессильно упав на колени (ноги отказывались подчиняться и держать туловище), он с трудом поднял голову и встретился взглядом с Гаухолсом. Снедаемая горькой тоской, Гаухолс смотрела на его окровавленное лицо и в её взгляде читалось одно — сожаление. Один лёгкий толчок, и тело рухнуло на мягкое белое покрывало. Стеклянный, безжизненный взгляд уставился в мрачное, тёмное небо, освещённое слабым огнём умирающего. Агония тела, несовершенного и смертного по своей природе, просто ничтожество, в сравнении с агонией умирающей звезды — такой величественной и красивой когда-то, а ныне гибнущей в собственном огне. И даже эта агония не сравнится с беспомощными терзаниями чистого и вечного, по своей сути, сознания. Сквозь застилающий глаза туман, он увидел, как огненный венец ярко вспыхнул и взорвался, окутывая всё вокруг испепеляющими языками пламени. Последний образ, который промелькнул в умирающем сознании — черный силуэт, тонущий в ослепительном и яростном танце стихии, но абсолютно не поддающийся разрушительному воздействию огня. Мрачный, безмолвный силуэт Гаухолса. Огненный смерч поглотил его тело, испепеляя каждую клеточку, обращая в безжизненный прах.

Тяжело вздохнув, Гаухолс села возле горстки остывающих углей и печально улыбнулся. Маленькое пламя танцевало, проживая последние мгновения своей жизни, искры взлетали в небо и кружились в сверкающем танце.

Но...

Попаданец покидает тело. В этот сосуд возвращается нечто иное. Вероятно, этому поспособствовало уничтожение кубического мануфракта и гибель рук от Хранителя Кристального Подземелья.

Безумие и отчаяние – позывы непримиримые, противоборствующие испокон веков. Голод всегда толкал смертных вперёд, на поиски пропитания, а страх загонял их в укрытия и сковывал на месте. Действие и бездействие

Философы и демагоги любят рассуждать, что произойдет, если неудержимая сила встретит незыблемую стену. Но как насчёт того, что оба абсолюта окажутся намертво сплетены в одном сознании. В одной детской душе.

Что будет тогда?

Взрыв.

Под давлением парадокса оболочка души Безымянного лопается, подобно стекляшке, и живительная эссенция – самая суть Безымянного, начинает изливаться вовне. Тьма не беспокоится, так и задумано. Человек ни за что не пережил бы такой метатравмы, однако законный Хозяин Тьмы – уже не человек.

По той же причине его чувства не поддаются описанию: человечество не придумало слов, раскрывающих пропажу барьера между внутренним “я” и окружающим миром.

Да, бывший Безымянный по-прежнему ощущает рассеявшиеся в пространстве частицы души. Впрочем, тут ничего сверхъестественного нет – люди тоже ощущают свои кишки, когда те выпадают из вспоротых животов наружу. Разница в масштабе. Невидимые, неосязаемые волны эссенции распространились на многие метры вокруг и не намерены замедляться. Существо воспринимает окружающую среду как продолжение себя: просачивается в холодный воздух, истлевшие трупы, сточенные камни. Но четче всего она улавливает смерть и отчаяние. Чужое отчаяние и смерть.

Раззадоренный, предвкушающий оккультист. В потустороннем спектре он выглядит как клякса, переливчато сверкающая оттенками психопатии. Он буквально светится безумием – жутким обжорством, которое не утолить пищей. Такое при возможности заглотит весь мир и потребует добавки.

Тьма отсекла хозяину всю память, кроме связанной с основополагающей идеей.

Гаухолс, носитель измученной души, ярко пульсирует страхом. Странно: он или она осознаёт всю грозную мощь зарождающегося божества, однако не убегает. Наоборот – лезет на рожон. Зачем? Она же пока не зажата в угол…

Гаухолс видит, под Созданием-бывшим-Безымянным безо всяких видимых причин возгорается земля. Прожорливые очаги синего пламени вспыхивают вокруг, заграждая ему дорогу.

Гаухолс, ощущая жар на стопах, перескакивает взметнувшуюся на пути полосу огня.

Создание не прекращало разрастаться ввысь и вширь. Отяжелевшее, оно валится на согнувшиеся колени, и за распухшими телесами уже не видно ног.

Пятиметровая туша выглядит и тощей и обрюзгшей одновременно, выпирающие кости торчат между свисающих жировых складок. Никаких человеческих очертаний, громадина походит на термитник из плоти, в верхушку которого воткнули, шутки ради, шлем Безымянного.

По всему телу копошатся ладони. Мертвечина ретиво ухватывается нижними руками, передается верхним, те вталкивают его в глотку. Щёки разорваны – они мешали челюстям раскрыться достаточно широко. Проглоченное немедленно высыпается, выбегает обратно сквозь зияющую в чреве дыру. Круговорот. Ненасытность.

Свежее мясо.

Его запах доносится до Создания, щекочет ему ноздри и даже ненадолго отрывает от пожирания трухлятины. Безотчетный голод совсем срывается с цепи и подавляет запуганный разум. Создание рывком поворачивается к идущему, концентрируя всё внимание на нём. Но не на человеке, а на человечине.

Оно упирает руки в землю и пытается ползти навстречу добыче, скребёт по камням лоскутами рваного брюха. Оно тащится до ужаса медленно, вес слишком велик. Язык нетерпеливо проскальзывает по губам. Во рту скапливается едкая слюна вперемешку с вязкой кровью.

Обегая синие костры, Гаухолс замечает, как из распахнутой пасти изрыгаются полупрозрачные комья отравы. Создание плюёт в нее струёй, шипящей на лету.

Промах — Хранитель увиливает, метнувшись вбок, и пролетевшие мимо капли окропляют трупное месиво. Они, источая едкий дым, проедают кожу покойников, но Гаухолс этого не видит, он не оглядывается.

А в лицо ему уже несутся новые сгустки кислоты.

“Влево! Вправо и вперёд! Пригнуться! Вправо!”

Хранитель ловко уклоняется от плевков чудовища и перепрыгивает огненные дуги. Одним движением выхватывает метательный нож и запускает во врага. Метил в голову, попал в грудь – плохо. Нож воткнулся по рукоятку, да толку мало, для Создания он меньше занозы. Гаухолс, скрипнув зубами, совершает очередной уворот, затем срывает с себя задымившуюся накидку, на которую угодила пара брызг токсичной жижи. Это противостояние не назвать битвой. Оно, скорей, похоже на ритуальную пляску смерти пред ликом божества.

И всё же финальный босс держится на высоте. Остаётся невредим, избегая кислотных залпов, вновь и вновь находя зазоры в полыхающих синим спиралях. Атаки Создания весьма предсказуемы, ему мешают сосредоточиться видения, что переполняют рассудок.

Схватка кажется Хозяину Тьмы всё менее значительной, его душа фантомной волной распространяется в пространстве, пересекает каменные стены, земную толщу, леса, горы, моря. Тьма подгоняет осколки души порывами ветра, ибо сущность божества должна пронизывать всё мироздание, бдительно следя за всеми своими служителями.

“Но у меня их нет. Никто за пределами темницы не знает обо мне.”

О, Хозяин Тьмы заблуждается. Бог не земная тварь и не волшебный демон. Природа богов гораздо проще. Они воплощенные аспекты, образы мысли, жизненные пути. Чтобы идти по дороге смертный не обязан знать её истории – чтобы поклоняться богу не нужно тщательно изучать его личность. Нужно только прочувствовать идею, и божество обратит на тебя взгляд.

Осколки души бывшего Безымянного, закружив над людскими поселениями, сыплются незримым дождем на головы тех, кто её понимает, – на таких же безнадёжно напуганных и голодных. Каждый из них теперь связан с Хозяином Тьмы. Он видит глазами несчастных, слышит их ушами, мыслит их мыслями.

Будто пред ним распахнулись сотни и тысячи книг забытых воспоминаний. Тех, которые, согласно легендам, дают окунуться в чужой разум. Только постигает Хозяин Тьмы не житие далеких предков, а бренное существование посторонних ему современников.

Хотя каких ещё посторонних, если его дух стал продолжением их душ? Если он прямо сейчас наедине с каждым из них и его бедой, если видит насквозь их сокровенные воспоминания и неосуществленные мечты?

Вот солдат – единственный уцелевший из строя, застыл, таращась на несущихся на него всадников. Вон подавляет тошноту девушка, продающая себя за корку хлеба. А там, подальше, семья жмётся к стене комнаты, пока к ним в дверь ломятся пьяные погромщики…

Забавно. Безымянный, тот попаданец, искренне надеялся выбраться из кристального подземелья – и вот, весь внешний мир как на ладони. Мир-гнойник стократно более сложный чем темница, но ничуть не менее мерзкий, погрязший в разрухе, войне и мракобесии.

Разумеется, на белом свете есть не только мрак: не все смертные погрязли в нём. Некоторым удается сохранять человеческое лицо и приходить друг другу на выручку, некоторым везёт отражать напасти и вести сытую спокойную жизнь. Но в их душах нет места новоиспеченному богу безумия и отчаяния. Он никогда не увидит картину с их стороны.

Как же забавно. Безымянный-попаданец так хотела завести множество новых знакомых – пожалуйста, пусть слушает, как опустившиеся на дно бедолаги хором, без спроса рассказывают ей истории своих убогих жизней.

А ещё они молятся.

Молятся почти все, за вычетом совсем отчаявшихся. На разных языках, кто-то заученными священными текстами, а кто-то своими словами, про себя или воплем, но все страждущие, от бродяги, замерзающего в переулке, до престарелой графини, оставленной в горящем поместье, просят об одном и том же:

“Избави нас…”

Просят, конечно, не его. Демиургов можно понять, кто захочет возиться с такими ничтожествами? Хозяин Тьмы тоже не хочет. Однако ей выбора не дают. Отныне – вовек, их судьба – её удел.

Это не имеет значения. Натиск только усиливается, сотни видений вколачиваются в разум, как гвозди в крышку гроба. Гонимые, хворающие, обездоленные – всё смешалось воедино. Ему уже не разобрать, где кончается его сознание и начинаются остальные.

Больше не понять: это с него срывают одежду? Это у неё гниют зубы? Это его угоняют в рабство? Существо теряется в этом сумрачном лесу, где каждое дерево – изломанная жизнь. Растворяется в нём. Становится с ним единым целым.

Гаухолс плохо представляет, как ему сразить монстра, но подбирается всё ближе.

Бить куда попало? Вряд ли исполинской твари это всерьёз навредит. Надежда Гаухолса – удар в слабое место.

Метнуть запасное копьё? Нет, рискованно. Промахнется – останется без дополнительного оружия.

В голове не к месту всплывает давнее воспоминание о том, как в прошлой жизни Гаухолс любил ползать по деревьям. И этот навык…

Глупость, конечно. Но может сработать.

Первое правило охотника на чудовищ: если враг безнадёжно сильнее тебя, а сбежать невозможно, поставь все усилия на мощный удар в голову. И молись.

Второго шанса не будет.

Воздух вокруг Создания загустел от тошнотворного зловония. Гаухолс глубоко вдыхает через рот и, подбежав к громадине сбоку, цепляется за его руки прежде, чем они успеют вцепиться в него. Подтягивается, ставит ноги в щели меж жировых складок, перехватывается за те руки, что повыше. На ощупь шкура чудовища жесткая, шершавая и холодная, подобная крепостной стене.

Наглость благоволит Гаухолсу. Она взбирается метра на полтора ещё до того, как Создание среагирует.

Но вот после…

Хозяна Тьмы переполняет утысячерённая ненависть его последователей. Стегаемый господской плетью крепостной. Сосланный на каторгу вольнодумец. Жертва, заживо расчленяемая на сектантском алтаре… Эти уже не молятся.

Сжимая скалящиеся зубы, они в унисон проклинают мироздание. Они бредят об одном и том же – восстать бы после смерти призраком небывалой силы, обернуться черной бурей и помчаться над землёй, круша и ломая всё на пути. Рушить жилища и выдергивать оттуда людишек. Жирную знать, нахальных сатрапов, продажных попов, тупую бедноту – сгрести всех в охапку, швырнуть в грязь, раздавить как насекомых. Потом сорвать с неба богов, как листья с ветки, закружить их в урагане – пусть узнают, каково быть беспомощными. Пусть будет немыслимо! Пусть будет беспощадно! Пусть всю вселенную сотрёт в пыль.

Их страшная грёза понятна, естественна, даже логична.

Неутоленная нужда в справедливости рано или поздно вырождается в слепую жажду мести. Мести неразборчивой, ведь люди, обитающие в кромешной мгле, не верят в существование света. Неведавшие милосердия считают врагами всех без исключения. И Хозяин Тьмы, наблюдающий за ними, заражается этим дикарским призывом разрушить всё и вся.

Начиная с нахала, ползущего по его телу.

Кисти рук облепляют Гаухолса со всех сторон. Точно бешеная свора или толпа линчевателей, руки наваливаются на плечи, дёргают за конечности, сдавливают туловище, кромсают ногтями спину, лупят по ней кулаками. Две впиваются в затылок и рвут волосы, еще одна лезет в лицо, но Хранитель что есть мочи кусает его за пальцы. Он, кажется, ощущает хруст… как бы то ни было, эта пятерня убирается восвояси.

Гаухолсу всё нипочём. Она разит ладони копьём, стряхивает, отбрыкивается и упорно карабкается вверх по сизой живой горе. Напрасно кривые пальцы опутывают ее – торс, истекающий потом, выскальзывает из хватки.

Гаухолс прижал подбородок к груди, чтоб защитить горло. Исподлобья смотрит вверх, на покачивающуюся голову Создания. Пусть вражьи руки не оставили на нём живого места, он почти у цели. Он дотянется. Осталось распрямить руку и череп монстра будет проткнут…

Тогда-то всё окончательно идёт наперекосяк.

Врасплох застает атака сзади. Волна ярко-оранжевого огня хлещет по взмыленной спине, причиняя такую лютую пытку, что словами не выразить. Кожа багровеет и пузырится, будто кипяток. Из горла рвётся стон, в глазах тухнет свет. Словно сама преисподняя лизнула его между лопаток раскалённым языком, дочерна обуглив плоть.

Тело судорожно изгибается дугой и выворачивается из пальцев Создания. Подкошенного, не успевшего нанести удар Гаухолса вместе с копьём опрокидывает наземь.

Но, валяясь ничком у ног чудовища, погребённых под жировыми отложениями, он не думает о том, как близок был успех или что с ним станется дальше. Он вообще не в состоянии связно думать, мозг сжигает запредельная боль. И от каждого вдоха, от малейшего шевеления она разгорается пуще и пуще.

Из-за боли Гаухолс не подмечает и главного: настигшее его пламя не было голубым.

Его зажгло не чудовище.

Залескар стоит, где стоял, но его не узнать. Улыбку перекосило в хищный оскал, а взгляд буйнопомешанного сверлит дыру в Гаухолсе, покусившемся на его бога. Снопы искр мечутся и кружат вокруг жреца, как снег в пургу. Он вне себя от ярости.

— Не смей мешать! — голос стал на октаву выше. Чернокнижник запускает ещё один огненный шар. — Неблагодарный, слабоумный клоп!

Целиться в лежачего неудобно – снаряд пролетел мимо. Обидно.

Ну и пусть! Всё равно зарождающееся божество расправится с ним. Так ли важно, будет наглый балбес сожжен или прожеван?

Вот только Создание внезапно утратило к нему всякий интерес. Оно, застыв, склонилось к земле, насколько позволила громоздкая туша, и голова его нависла над валяющейся там вещицей. Над крохотным кинжалом.

Зверское обжорство и клокочущая злоба отступают на пару шагов под натиском любопытства. Одержимая изучает несъедобную железку, не сводя глаз, – никак не возьмёт в толк, отчего та кажется ему такой важной. Такой… ценной.

Да, не сводя глаз: Гаухолс слишком далеко, ему не разглядеть, но под завесой волос, налипших на лицо Создания, из глазниц только что прорезались два новых ока. Они удивленно разинул во всю ширь, и их застилают слёзы. Не чёрные: прозрачные, человеческие.

Зримый образ утеса, людей и кинжала, напомнивший ей, что в жизни, помимо страшащей мерзости и истощающей боли, есть нечто ещё.

Или, по крайней мере, было.

Так странно. Тьма полагала, что она вычистила сознание Хозяина ото всего, кроме лейтмотива, а нет. Душа человека – потёмки… Как бы то ни было, мысли-рудименты должны вскоре отмереть. Преображение почти окончено. Тьма подождёт.

Внимание перескакивает с кинжала на того, кто нанёс удар. Распластанный искалеченный смертный, которого она чуть не отправил на тот свет.

Гаухолс, ощерившись, встречает взор одержимой. Перед глазами всё плывёт, однако он различает, как два бездонных ока переполняет оторопь – то ли угрызение совести, то ли страх самой себя. Сохрани Гаухолс хоть чуток здравомыслия, он мог бы забеспокоиться. Ведь если к нему вернулось зрение, то мог вернуться и… тут Создание начинает орать навзрыд.

Мысли Гаухолс обрывочны, и виной тому оглушительный, пронзающе-тонкий крик. Бывший Безымянный визжит истерически, не делая пауз, словно этот крик копился внутри его безмолвного горла с верхнего этажа темницы, с первой раны, с самого начала пути. И даже уши не зажать, рук-то нет.

Вместе с криком пасть извергает поток воздуха, столь бурный, что задувает ближайшие синие костры. Воздух гудит, а крик многократно отражается от сводчатых стен, создавая впечатление, что чрево вторит ей.

Мясо – это мясо, неважно что оно сделало для твоей прежней ипостаси. Да и как ни крути сей смертный уже не жилец. Какая разница, испустит ли он дух от полученных ран или станет лакомством.

Одержимый отрывает взгляд от Хранителя, сглатывает слюну и неистово молотит по вискам кулаками в попытке раздавить людоедский соблазн, заглушить прожорство болью. Не получается.

Тогда он горбится и с размаху впечатывает голову в землю. Подымает, запрокидывает, впечатывает опять. Гаухолс растерянно наблюдает, как Создание разбивает лоб о камни утёса, будто оголодавшие прихожане деревенской церквушки, которые день и ночь молятся о прекращении засухи и неурожая, хотя догадываются, что боги не придут на помощь.

Его знобит и лихорадит, она дрожит, как от холода. Точно путник, потерявшийся в заснеженных чащобах, подвернувший ногу и видящий во мраке сверкающие глаза волчьей стаи.

Она конвульсивно извивается всем телом… аки изнемогающая от схваток роженица, чья утроба уже сутки не может вытолкнуть младенца наружу, несмотря на все обряды повивальной бабки.

А время уходит, его не ухватишь за загривок.

Создание запыхалось, шумно переводит дыхание. Воздух, окутанный ароматом горелого мяса, проникает в ноздри режуще-яркой палитрой вкусов, судорогой чистого удовольствия.

“Что такое стыд?” — вопрошают голодные и униженные, заскорузлые и озверевшие. — “Стыд проистекает из морали. Мораль же – пустой звук. Её выдумали лжецы и идиоты. Власть имущие палачи пользуются ей как предлогом, чтоб драть с нас седьмую шкуру, и только. Мы верили в милосердие и смиренье, и где мы теперь? Жизнь загнала нас в грязь, а самых упрямых в могилу. Цепляться за миражи – это слабость, которая ничем не поможет.”

Будто липкая подпольная паутина, их суждения опутывают разум бывшего Безымянного, и тот находит в них что-то резонное. Чего стыдиться, если на её месте любой поступил бы так же? Он лишь возьмёт, что причитается ему по праву, по праву силы.

"Силы…"

Гаухолса волнами обдает гнилостное дыхание. Он видит, как приближается, загораживая всё поле зрения, бесформенный силуэт – Создание, потакая голоду, клонится ниже и ниже. Его крик с бульканьем тонет в вязкой слюне, тот пузырчатыми хлопьями падает из разинутой дыры рта. Из взгляда стремительно утекает всякая осмысленность.

Титаническим усилием он превозмогает боль, заставляя оголенные, покрытые спекшейся коркой, мускулы прийти в движение. Отчасти возвращая власть над своим телом.

Он смыкает пальцы на рукояти оружия. Выгибает плечо вверх. Поворачивает запястье так, чтоб нацелить копьё на морду отродья.

Когда он выбрасывает руку вперед, течение времени, кажется, стопорится, затвердевает словно смола. Он орёт и сам того не слышит, сознание поглотила звенящая тишь. Мысли отшибло напрочь – безумная боль сдавила разум в одномерную алую линию, длинную как вечность. Сердце сводит спазм.

И всё ради того, чтоб копье, прочертив в воздухе короткую прямую, не дотянулось. Остановилось в считанных сантиметрах до врага, а выгнуть руку дальше положение не позволяет.

Храбро кинуться в бой, брыкаться и трепыхаться до последнего, рухнуть лицом в грязь и проиграть, чуть-чуть поспешив с ударом… да уж. Хранитель так и замер с протянутой рукой, посеревшим лицом и небьющимся сердцем. Оглохший, ослепший, одуревший от боли, не сознающий даже, что потерпел поражение. Беззащитная, пахнущая жженым мясом добыча.

Хозяину Тьмы хватит одного плевка, чтоб покончить со смертным. Любой на его месте поступил бы.

Ну конечно. Воин в отчаянии. Значит, он один из подданных Хозяина Тьмы и мысли его – открытая книга. Просто различить конкретное сознание среди миллиона других сложнее, чем уцепиться взглядом за отдельную стекляшку в крутящемся калейдоскопе.

Но вот, удалось. Ему ясно ощутим страх бога-хранителя. Даже не так. Отчаянный ужас.

Хозяин Тьмы вдруг замирает, осознав: он не боится его. Он боится за судьбу подземелья, за судьбу мира. Теперь же Создание видит насквозь: страх не давал ему покоя никогда, подкожным морозом пробирал наяву и во сне.

Носитель измученной души пугался постоянно, всего встававшего на пути. Переживал, что просчитается, опоздает, подведёт. Он боялся сильнее всех остальных, но не смерти. Боялся потерять контроль над подземельем. Искали достойного претендента на его роль, но амбиции этого существа были другими.

И наперекор торжествующей дикости из глубин души Безымянного в последний раз подымается протест.

Всего на миг бывший Безымянный опомнился и возобладал над собой, но мига вполне достаточно, чтобы податься вперед, встретив хрустнувшим горлом остриё копья.

Настаёт тишина. Только ветер свистит, потрескивает огонь да отзвук истерического крика никак не покинет ушей Залескара. Кажется, Хранитель Кристального Подземелья соизволил окочуриться.

***

«Победа. Пустое и абсурдное понятие. Нечто породило нас. К нему мы вернёмся со временем. Великий род человеческий — излишки заблудшей плоти, что множится, роятся, гниют и увядают. Пока звёзды не сойдутся в своём неумолимом порядке, и что проснулось, станет сильнее вновь, дабы вырваться из своей хрупкой оболочки из земли и камня и принести наш неизбежный конец. Так что, найдите в себе силы, как подобает человеческой сути, и встаньте на незначащую оборону, вечно преследуемую этим жутким рассказом, раздающемся в бесконечной черноте пространства и времени. Помните, зло не дремлет...

... оно только ищет силы заявить о себе вновь».

Достижение получено: «Победа, какая она есть...»