Десять тысяч лет

На уроке истории

Вот уже несколько дней как учитель спит по ночам не раздеваясь. В этот раз он даже позабыл закрыть окно, погасить свет, и залетевшие с вечера комары кружатся над тусклой керосиновой лампой. Дождь стучит по черепичной крыше низкого дома, и потоки воды громко стекают на каменистую почву. Под унылый шум дождя крепко спится, и загляни сюда прохожий, он наверно подумал бы, что с вечера учитель сильно хватил рисовой водки или выкурил порцию опиума в доме на набережной.

Однако все знали, что Чжан Лун степенный мужчина. Горожане охотно отдавали своих мальчиков в ученье супругам Чжан. И за все годы еще никто ни разу не замечал, чтобы учитель позволил себе отступить от строгих житейских правил, которых он так придерживался.

С наступлением темноты по улицам прекращалось всякое движение, и никто не видел, как спит Чжан Лун в куртке и в ботинках на пышном одеяле, сшитом из разноцветных лоскутьев.

Да, с тех пор как в городок Девять Балаганов пришли японские оккупанты, жизнь потекла по другому руслу. Никто не вмешивался в посторонние дела, никто друг к другу не заходил, а по вечерним улицам шагали одни патрули.

На самом же деле все обстояло совсем иначе, и не было никакого повода в чем-либо худом обвинять Чжан Луна.

...Когда капитан Мацудайра вызвал супругов Чжан в жандармерию и приказал немедленно сжечь все китайские учебники истории и географии, учительнице нужно было промолчать. Но Ли — известно, женщина! — спросила капитана:

— По каким же учебникам будут обучаться китайские мальчики?

— Китайским мальчикам можно не обучаться, — сказал японец, рассматривая учительницу сквозь шестигранные стекла роговых очков. — Покой и благоденствие населения отнюдь не заключаются в том, чтобы обучать детей опасным мыслям. Божественный император великой страны Ниппон позаботится и об этой стороне жизни народа Маньчжоу-Го.

— Значит ли это, господин капитан, что в нашем городе может вовсе не быть школы? — спросила Ли дрожащим дт волнения голосом.

— Все будет зависеть от обстоятельств! — сказал Мацудайра, доставая из верхнего кармана френча белый костяной портсигар и закуривая сигарету. Потом он слегка нажал двумя пальцами крышки портсигара, и они со звоном захлопнулись.

— До сих пор нам еще никто не указывал, что в нашей школе обучают мальчиков опасным мыслям! — произнес, выступая вперед, Чжан Лун. — Мы стараемся вывести их на дорогу...

Капитан не дал договорить. Он уперся руками в стол, поднялся со стула и закричал:

— Что? Выводить на дорогу? В партизаны? Молчать!

— Вы не так поняли моего супруга... — сказала Ли, побледнев. Она вдруг почувствовала себя плохо, и Мацудайра заметил это. Он вышел из-за стола, налил стакан воды из графина, поднес к губам Ли, но учительница отвела своей рукой руку японца и присела на стул.

— Госпожа сегодня домой не вернется! — сказал Мацудайра, поставив на стол стакан. — Она побудет у нас, пока не придет в себя.

— Я сам уведу свою супругу! — возразил Чжан Лун. — Неприлично оставлять ее...

Но Мацудайра грубо прервал его:

— Я не школьник, чтобы меня учить!

Супруги Чжан не заметили, когда Мацудайра успел подать знак и в комнату вошли два солдата с винтовками. Взяв Чжан Луна под руки, они вывели его из помещения. Он был так ошеломлен этим, что, очутившись на крыльце, долго стоял, не зная, что предпринять.

До поздней ночи бродил Чжан Лун по городу, и в голове его возникали мысли одна не лучше другой. Вдруг у него зародилась искра надежды, и он быстрыми шагами направился обратно к дому Мацудайра. Но велико было его разочарование, когда, подойдя к крыльцу, он столкнулся с часовым, который преградил ему дорогу, подняв «арисаки».

— Там у капитана на допросе моя супруга, господин солдат, — сказал учитель. — Может быть, вам известно, что с ней?

Однако часовой, плохо понимавший по-китайски, вместо ответа грубо толкнул учителя прикладом в грудь.

...Пошли пятые сутки. Ли все еще не возвращалась домой.

Вот почему все это время, устав от беготни и хлопот, Чжан Лун, придя домой, не раздеваясь падал на постель, позабыв закрыть окно и погасить лампу.

Удивительно, что горожане не заметили перемены в его жизни. Они мало обращали внимания и на то, что мальчики перестали посещать школу. Правда, мальчики каждое утро уходили из дому и возвращались, как и полагалось, к обеду, но день они проводили в играх на берегу реки.

Спустя пять дней Ли вернулась домой. Она не застала Чжан Луна. Грустными глазами смотрела женщина на горы окурков на столе, на мусор в углах, на смятую постель, на разбросанные по всему полу школьные тетради и решила, что в комнату приходили с обыском и что муж арестован. Она легла на кровать и заплакала. Придя немного в себя, Ли подумала, что нужно хотя бы спросить соседей, узнать, когда в дом приходили японцы и действительно ли они увели Чжан Луна. Но она тут же отказалась от этой мысли, решив, что не нужно ходить к соседям, чтобы не навлечь на них подозрение японских сыщиков.

Так она просидела на кровати до позднего вечера, пока не заснула тревожным сном.

Она проснулась в десятом часу и увидела мужа, сидящего на скамеечке у ее ног. Она очень испугалась.

— Любимая! — сказал Чжан Лун. — Сердце мое не знало без тебя покоя.

— Дорогой Чжан, — тихо ответила Ли. — Мой дорогой Чжан!

— Успокойся, Ли. Теперь мы вместе подумаем, что нам делать.

Она смотрела на мужа и в сумерках плохо различала черты его лица. Он очень осунулся, постарел, только глаза блестели от радости.

— Он издевался над тобой? — спросил Чжан Лун после недолгого молчания. — Он пытал тебя?..

— Он ударил меня два раза по лицу.

— Что же он требовал от тебя?

— Он спрашивал меня про какую-то дорогу... Он еще требовал, чтобы мы на уроках прославляли японского императора.

— И ты, конечно, отказалась?

— Я молчала, Чжан!

— Как же он отпустил тебя?

— Вероятно, ему надоело мое молчание, — сказала Ли, и в глазах у нее засверкали огоньки.

Чжан Лун почувствовал, что она сказала это с гордостью.

— Милая моя Ли, — сказал Чжан, совершенно растроганный. — Мы решим, что делать, но в школу я больше не пойду.

— Нет, мы пойдем! Я дала подписку, что мы будем продолжать обучать мальчиков...

— Обучать наших мальчиков японской истории и географии! Убеждать их, что они будущие рабы? — взявшись за голову, крикнул Чжан Лун.

— Я дала подписку, Чжан, — сказала Ли.

— Я всегда говорил, что женщины не обладают достаточной волей! — не унимался Чжан. — Он бил тебя по лицу, а ты обещала ему отказаться от всего, что тебе так дорого?

Наступило молчание, после которого Чжан Лун произнес:

— Я никогда не ставил тебя ниже себя, как это принято у нас по отношению к жене, но теперь я ничего не могу тебе обещать.

— Ты прав, Чжан, — сказала она, глядя в угол, где за время ее отсутствия появилась обильная паутина.

И все же, несмотря на несогласие с женой, Чжан Луну показалось, что она рассказала ему не все и кое-что затаила, не решаясь открыться ему теперь, когда он так взволнован и несдержан в словах.

— Что же нам делать? — спросил он более спокойно.

— Мы будем обучать мальчиков по японским учебникам! — решительно сказала она, разбирая постель. — Мы будем мстить им, Чжан, — негромко добавила Ли, но муж, видимо, не расслышал ее последних слов и остался к ним равнодушен.

На улице было тихо, чуть слышно шелестели на легком ветру листья кленов. Луна светила так ярко, что видно было, как ходят люди на том берегу реки.

Чжан Лун вспомнил те далекие летние ночи, насыщенные теплом и благоуханием, когда он еще юношей лежал на свежей траве, запрокинув голову, и смотрел, как на синем небосводе зажигаются и гаснут звезды. И весь мир, казалось ему тогда, был раскрыт перед ним. Он твердо верил, что сбудутся его заветные мечты, он станет учителем на радость своему отцу, простому огороднику, который не жалел последних денег на обучение сына. В одну из таких звездных ночей, тайком от родителей, Чжан Лун встретился со своей невестой. Они дали друг другу обещание всегда следовать вместе по намеченному пути, какие бы тернии ни устилали его. Потом они поженились. И хотя родные были недовольны тем, что молодые тратят все свои заработки на книги, вместо того чтобы сшить себе несколько цветных халатов, но в глубине души все же радовались, глядя, как они согласно живут. И все же спустя три года они смогли купить глинобитный домик под черепичной крышей. Все в городе считали их самыми почтенными людьми и ставили в пример многим другим.

Так вся жизнь прошла перед Чжаном, когда он сидел в тишине за столом и смотрел в окно. Ли спала. Потом Чжан вспомнил весь разговор с ней. Он подумал, как им все же повезло. Мацудайра, если бы захотел, мог казнить ее на площади, как это любят делать самураи, пресекая распространение опасных мыслей.

За окном послышались чьи-то приближающиеся шаги, и Чжан Лун быстро погасил лампу.

Ученики радостно встретили супругов Чжан, когда они, после стольких дней отсутствия, вновь пришли в школу.

— Мы знали, что вы вернетесь, мы знали! — наперебой кричали они.

Ли смотрела на своих воспитанников, и сердце ее учащенно билось. Она крепко пожимала протянутые к ней десятки рук, не находя слов, чтобы выразить свои чувства. Но что она могла им теперь сказать хорошего, радостного?..

Когда ученики, по звонку, зашли в класс и сели за столики, кто-то из мальчиков пустил слух, что урок начнется еще не скоро, потому что должен приехать большой японский начальник и все будут ждать его.

— Наверно, тот офицер, что командует на лугу солдатами! — сказал другой ученик.

— Нет, этот еще не главный. В школу придет начальник из того дома, — и мальчик показал рукой в сторону набережной, где стоял дом японской жандармерии, над которым развевался флаг Ямато — багровый круг на белом полотне.

Мальчик не ошибся. В самом деле, супруги Чжан ожидали прихода капитана Мацудайра. Японец пожелал произнести вступительную речь перед новым уроком истории.

В одиннадцатом часу утра к школе подкатила легкая бричка, сплетенная из тонких бамбуковых прутьев. Серая статная лошадь, как только ездовой осадил ее, начала беспокойно бить копытами, словно и она извещала о том, что господин Мацудайра прибыл. Японец вылез из брички, посмотрел на свои начищенные до блеска сапоги, снял до половины белую перчатку с правой руки и поднялся на крыльцо. Навстречу ему быстро вышла Ли, а за ней, со спокойным видом, Чжан Лун.

— Мы давно ожидали господина капитана, — учтиво произнесла учительница. Она подала знак мужу, чтобы и он произнес что-нибудь в честь высокого гостя.

И Чжан Лун скавал:

— Да, у нас все готово для встречи господина капитана.

Мацудайра был доволен приемом и быстро вошел в класс, разглядывая поверх очков поднявшихся с мест учеников. Он подошел к учительскому столику, положил фуражку, достал из кармана свой красивый костяной портсигар и положил рядом с фуражкой. Потом он рукой сделал знак, чтобы все сели. Дождавшись полной тишины, он начал вступительную речь. Японец говорил не совсем чисто по-китайски, но взрослые вполне понимали его; что касается учеников, то они улавливали только отдельные слова из его речи.

— Все должны помнить, что представляет собой земля Ямато и кто правит этой божественной страной. Первым императором Японии был богоподобный Джимму Тенно — достойнейший из внуков богини солнца Аматерасу-О-Ми-Ками. И с тех пор, из поколения в поколение, восходят на престол божественные его потомки...

Мацудайра, говоря о богине солнца и императоре, принял торжественную позу. Грудь его была выпячена, плечи приподняты, глаза устремлены в одну точку. Речь его была отрывиста, точно он произносил команду. Каждая фраза неизменно кончалась странным восклицанием, и это очень смешило учеников. Но Мацудайра, казалось, не замечал этого.

Супруги Чжан стояли у дверей не шевелясь.

— А все японцы, живущие на островах Ямато, являются тоже потомками богов, что видно из послания Аматерасу-О-Ми-Ками. Оно гласит: «Этой плодороднейшей и счастливейшей землей будут управлять мои потомки, и это будет незыблемо, пока продолжается небо и есть земля», — Мацудайра вновь издал свое странное восклицание. — Итак, только японцы идут путями богов и носят в своем сердце путь богов... Все остальные народы...

— А как же мы? — вдруг громко перебил ученик, сидевший на первой скамейке у окна, словно догадавшись, что скажет капитан об остальных народах.

— Народы Маньчжоу-Го, — сказал капитан, делая вид, что не расслышал вопроса, — младшие братья японцев. Они должны во всем повиноваться своим старшим братьям, которые позаботятся о благоденствии и покое в этой стране...

Мацудайра говорил полчаса. Речь его была очень однообразна и к концу совсем наскучила ученикам, которые хотели скорее выбежать на улицу, поиграть в пятнашки или сесть в шаланду и поплыть по тихой реке.

Когда они получили эту возможность и уже устремились было к дверям, началось то, чего никто не ожидал. Мацудайра пальцем поманил к себе ученика, который задал ему вопрос. Когда тот подошел, японец схватил его своей тонкой рукой за подбородок и так сильно стиснул, что лицо мальчика посинело. Потом Мацудайра чуть приподнял ученика за подбородок, привлек к себе и швырнул его обратно. Ребенок ударился головой об острый угол подоконника.

— Кто отец этого щенка? — в ярости воскликнул Мацудайра. — Где живет он?

— Господин капитан, это слишком! — сказал, выступая вперед и с трудом сдерживая себя, Чжан Лун. — Разве позволительно так наказывать бедное дитя?

Ли молчала. Она отвернулась к дверям, чтобы не показать капитану выступивших слез.

— Что? Против японского императора? — заревел Мацудайра, обнажив большие желтые зубы. — Закрыть класс! Закрыть!

Он был так возбужден, что, схватив фуражку, позабыл на столе портсигар, из которого он так и не закурил, увлекшись речью. Тотчас же портсигар схватил один из учеников и засунул его себе под курточку.

Мальчик, избитый капитаном, лежал на полу без сознания. Изо рта у него текла тонкая струйка крови. Чжан Лун поднял его, бережно перенес на стол. Ли быстро расстегнула на нем курточку, прижалась ухом к сердцу, желая уловить стук, но сердце молчало. Маленький Сун был мертв.

Так закончился урок японской истории.

Прошло немало времени с тех пор. Внешне городок, носивший удивительное название — Девять Балаганов, ничем не изменился. Покой, обещанный оккупантами, действительно здесь наступил, потому что на узких улицах городка теперь было пустынно даже днем. Жители избегали лишний раз выходить из своих фанз.

На могиле маленького Суна буйно росла леспедица. Часто здесь можно было видеть старую женщину в рваной одежде. Она становилась на колени перед могильным холмиком и долго что-то шептала про себя. Потом она рвала с корнем траву у основания холмика, рыла пальцами ровик вокруг него (и, взяв с собой горсть земли и пучок травинок, уходила. Это была мать убитого мальчика.

Супруги Чжан учительствовали. Правда, почти все помещение школы занято под солдатскую казарму, и только одна небольшая комнатка отдана под класс. Этого было достаточно, потому что учеников становилось все меньше и меньше, и с будущей осени их, быть может, не будет совсем. Люди обеднели, жили впроголодь. Весь урожай пшеницы, риса дочиста забирали самураи, оставляя «младшим братьям» одни стебли гаоляна. Не было и зимней одежды у мальчиков. Их ведь не нарядишь в камышовые накидки, какие теперь носило большинство мужчин. А для того чтобы обработать клочок земли на каменистых сопках, не требуется больших знаний...

Супруги Чжан учительствовали, но они все чаще и чаще стали задумываться над тем, чтобы бросить это занятие. Они тоже брали в аренду, за довольно высокую плату, кусок земли на сопке, сеяли кукурузу. Когда удавалось раздобыть семена дынь, то садили дыни, но урожая никогда не хватало на зиму.

Они все реже стали выходить на берег Амура, где раньше любили гулять. Теперь для такой прогулки нужен был специальный пропуск за подписью Мацудайра. Супруги Чжан просиживали целыми вечерами дома, мало разговаривали друг с другом. Когда Ли начинала что-нибудь говорить Чжану, он нервничал, безнадежно разводил руками. Они совершенно забросили книги, но и книг уже осталось немного, после того как библиотеку лично просмотрел Мацудайра.

Иногда, по ночам, кто-то тихо стучался к ним. Чжан, накинув, старый халат, осторожно выходил отпереть калитку, впускал ночного гостя, который как тень скользил по двору и неслышно появлялся на пороге комнаты. Однако гость не задерживался у них и через несколько минут так же тихо исчезал, как и появлялся.

Человек, часто посещавший Чжанов, когда город оставался у него далеко позади, садился у входа в узкое ущелье на траву, чтобы передохнуть немного, словно ему еще предстоял далекий путь. Примостившись за кустиком, он доставал блестевший во тьме портсигар, закуривал, высекая невидимую искру из кремня. Курил он осторожно, пряча в рукав сигарету, и никогда не бросал окурка на том месте, где сидел, а уносил его с собой.

...Приближался праздник риса — Хо-Он-Ко, который ежегодно отмечали японцы. Весь урожай риса был уже собран в эту пору и отправлен в глубь страны. Солдаты обошли весь городок, дом за домом, нигде не обнаружив даже щепотки риса. Жители и не прятали рис, хорошо зная, что за это их могут подвергнуть суровому наказанию. Однако присутствовать на празднике Хо-Он-Ко должны были все жители, они должны были видеть, как их «старшие братья», в знак сытости, совершают приношение рисом богине Аматерасу-О-Ми-Ками. Японцы разрешали в этот день играть на музыкальных инструментах, зажигать курительные палочки и свечи.

До праздника оставалось несколько дней. На улицах появились разносчики свечей и палочек, но мало кто покупал у них праздничный товар. Денег у жителей почти не водилось.

Зато супруги Чжан почему-то решили купить для мальчиков много свечей и курительных палочек. Узнав об этом, майор Мацудайра одобрил инициативу учителей, прислал им несколько коробков спичек, потому что спичек тоже ни у кого не было.

Мацудайра не только повысился в чине. Он стал начальником жандармерии всего уезда. Правда, уезд был не так велик, но он приносил майору много хлопот. Тут была горная местность, где таились партизаны, совершая дерзкие налеты на японские гарнизоны. Против партизан оккупанты употребляли не только оружие... Именно в день Хо-Он-Ко Мацудайра решил показать, как хорошо японцы заботятся о населении.

«Пусть веселятся, пусть прославляют нашего императора!» — говорил своим подчиненным Мацудайра.

Неизвестно, где только раздобыли деньги супруги Чжан, но они купили у разносчиков весь товар. За день до праздника Ли обошла фанзы и всех пригласила на торжество. Соседи говорили:

— Уважаемая, что нам до чужого праздника риса, когда наши желудки болят от жесткого гаоляна. Мы ведь не боги, нам приношение рисом делать не будут.

— Может быть, скоро нам станет лучше, кто знает? — тихо, чтобы не слышно было на улице, говорила Ли. — Может быть, очень скоро...

Все же многие не понимали, почему всеми почитаемая учительница так печется о празднике. Не получает ли она за это какое-нибудь вознаграждение?

В ночь накануне Хо-Он-Ко дом Чжанов вновь посетил человек с гор. Он быстро явился и так же быстро исчез, но после его ухода супруги долго не ложились спать, а собрав что-то в сверток, пошли в школу. Часовой, как всегда, пропустил их. Они зажгли в классе свечу и принялись за работу. За стеной спали солдаты, и храп их был слышен по всему дому. Чжан подал знак, и Ли, взяв стопочку курительных палочек, неслышно поставила их в угол, за тумбочкой. Потом Чжан передал ей еще две стопочки. Ли расставила их по углам. Она была спокойна, ни один мускул не шевелился на ее строгом лице. Расставив по углам сколько нужно было курительных палочек и поджигая их, Ли знала, что пройдет еще порядочно времени, пока они разгорятся. Это были палочки, какие зажигали в кумирнях перед богами, и они обычно тлели до конца молитвы, испуская сладковатый дымок. Но часто, ради баловства, мальчишки начиняли их каким-то горючим составом, и курительные палочки, истлевая до половины, вдруг вспыхивали, вызывая недовольство жреца.

По тому, как супруги Чжан спешили покинуть школу, можно было подумать, что и они начинили курительные палочки каким-то горючим веществом; быть может, его-то и приносил по ночам человек с гор.

Они показали часовому разрешение на право ходьбы в ночное время, и он пропустил их. Постепенно убыстряя шаги, они завернули за угол. Ночь была темная, туманная. По небу неслись густые облака, и только местами были узкие просветы, откуда выглядывали кусочки звездного неба.

Выйдя за город, супруги Чжан взялись за руки и пустились бежать по дороге, ведущей в горы. Достигнув того места, где обычно задерживался ночной гость, они остановились. Навстречу им из ущелья вышел человек в резиновом плаще.

Прошло немного времени, и ночь озарилась пламенем, вырвавшимся из окон школы. Солдаты так крепко спали, что проснулись лишь тогда, когда едкий дым стал душить их. Патрули открыли беспорядочную стрельбу. Несколько младших офицеров, услышав выстрелы, успели одеться и прибыть к месту пожара, но Мацудайра трудно было добудиться. Смутно понимая, что́ ему кричал дежурный, Мацудайра, все же почуяв неладное, стал одеваться. Это давалось ему нелегко. Дежурный не догадался сразу зажечь лампу, и в темноте майор всунул левую ногу в правый сапог, тщетно пытаясь надеть его, а пока понял ошибку, прошло добрых пять минут. А когда он кое-как оделся, то на месте не оказалось головного убора. Мацудайра не стал его долго искать и выскочил из комнаты с обнаженной головой. Вместо того чтобы бежать в школу, он остановился на крыльце и стал стрелять из пистолета в воздух. Когда вышли все патроны в обойме и воцарилась короткая тишина, до слуха майора вдруг донеслась унылая песня.

— Это еще что такое? — воскликнул он, охваченный страхом.

Но песня то отдалялась от него, то приближалась, потом она приблизилась настолько, что отчетливо стали слышны слова:

Кто же это осмелился петь колыбельную песню в такое время, когда весь город в тревоге?

Напрягая слух, Мацудайра различил женский голос.

Выругавшись, майор шагнул во тьму, туда, откуда доносилась песня. То, что увидел он при свете своего ручного фонарика, заставило его вздрогнуть. Перед могильным холмиком — он хорошо знал, кто там похоронен, — на коленях стояла старая женщина, та самая, что часто бегала с корзиной по городу, и, раскачиваясь, пела песню. К груди она прижимала круглое полено, наполовину завернутое в детское одеяло, вероятно воображая, что у нее на руках ребенок.

— Молчать! — крикнул Мацудайра.

Он меньше всего ожидал, что встретит здесь эту безумную старуху. И то, что именно она вселила страх, совершенно разгневало майора. Он решил тут же покончить с ней. Но женщина решительно повернулась к майору и громко, неестественно захохотала.

— Горим! Горим! — кричала она, содрогаясь от смеха. Потом она подняла над собой странный сверток и протянула его майору. — Жу-жу-жу, — зажужжала она вдруг. — На, брось в огонь моего мальчика! Горим! Горим!

— Так это ты подожгла школу, скажи, ты? — кричал японец.

Но старуха продолжала смеяться.

Майор нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало. Тогда он швырнул пистолет в сторону и схватил женщину за горло. Все крепче и крепче сжимали его костлявые пальцы морщинистую шею женщины.

Вдруг японец услышал чьи-то осторожные шаги. Не успел он оглянуться, как кто-то сильно навалился на него, скрутил за спину руки и у кистей быстро перехватил ремнем. Последовал удар в спину, и майор Мацудайра упал.

Острый луч карманного фонарика осветил лицо майора и заставил очнуться. Он увидел перед собой супругов Чжан. Немного поодаль, на большой коряге — вероятно, волной выброшенной на берег, — сидел юноша в плаще и в широких резиновых сапогах, какие носят в дождливую погоду японцы.

Юноша достал из кармана белый костяной портсигар, открыл его, но раздумав, не взял сигарету, а когда нажал на крышки, то они со звоном захлопнулись. Мацудайра вздрогнул. Это был его портсигар.

Заметив, что майор не сводит глаз с юноши, Чжан Лун сказал:

— Помните урок истории, господин майор? Этот мальчик тогда сидел перед вами в классе.

Мацудайра закрыл глаза…

После изгнания японцев из Маньчжурии я посетил городок Девять Балаганов. Был конец октября. Несмотря на позднюю осень, днем было совсем тепло, только по ночам земля покрывалась серебристым слоем инея. На деревьях крепко держалась листва, и желтизна едва коснулась ее. На дорогах еще вовсе не было опавших листьев, хотя ветры, дующие с Хингана, заметно посвежели. Вода в Амуре поднялась, стала неспокойной, темной. Волны бились о каменистый берег, качая пустые рыбацкие шаланды, слабо закрепленные у причалов. Я ходил по берегу, любуясь великой рекой, грядой отвесных сопок, покрытых голубоватой дымкой.

Вечером я сидел у нашего коменданта. Старший лейтенант принимал посетителей. К нему на прием пришли супруги Чжан.

Ли была одета в синее холщовое платье, подпоясанное красным лакированным ремешком. Гладкие черные волосы, причесанные на пробор, были прихвачены крупными булавками, усыпанными прозрачными камешками. Чжан Лун был немного угрюм, говорил медленно, обдумывая каждое слово, перед тем как произнести его. На нем были синие брюки и серый пиджак китайского покроя — узкий в плечах и короткий.

Старший лейтенант встретил их очень радушно, усадил за стол.

— Какие у вас будут просьбы? — сказал он.

Чжан Лун ответил:

— Мы просим вашего разрешения открыть в нашем городке школу. Наши мальчики совершенно отвыкли от грамоты.

— Я думаю, что и девочки тоже теперь смогут учиться, — произнесла Ли, глядя на мужа.

Старший лейтенант что-то записал себе в блокнот.

— Гражданин комендант, вероятно, уже знает, почему в городе нет школы? — спросил, немного смутившись, Чжан Лун.

— Нет, не знаю, — ответил старший лейтенант.

Супруги Чжан переглянулись, и учитель стал рассказывать о том, что уже известно читателю.

Прошлым летом я плыл на пароходе «Победа» из Хабаровска в Благовещенск. Когда на китайском берегу Амура показались небольшие селения, я вспомнил городок с удивительным названием — Девять Балаганов. Очень боясь пропустить его, я долго стоял на палубе. Вскоре наш пароход обогнул кривун, и мы увидели длинный ряд фанз на крутом берегу реки. Кто-то из пассажиров уверял, что это Сейдун, но мне не верилось. Я искал полуобгоревшее здание школы, но не найдя его, решил, что это на самом деле Сейдун.

Амур здесь довольно широк, и издалека не так-то легко было разглядеть все фанзы. К счастью, фарватер проходил ближе к тому берегу, и «Победа» незаметно, как это всегда бывает на воде, приблизилась к городку. И тут все сомнения рассеялись. Я сразу узнал дом нашей бывшей комендатуры. Вот садик с кленами, огороженный решетчатым заборчиком. Но на месте сгоревшей школы стояло новое глинобитное здание с большими светлыми окнами на Амур. Над фасадом прибита вывеска из белой жести. На вывеске большие красные иероглифы.

На узких улицах городка было много людей. Увидев так близко советский пароход, все они подошли к реке приветствовать пассажиров. Мужчины сняли фетровые шляпы, подбрасывали их вверх, а женщины, щурясь от солнца, махали руками.

Я искал среди жителей знакомых мне супругов Чжан. Каждый мужчина казался мне очень похожим на учителя, а в каждой женщине мне виделась Ли.

Пароход дал гудок и стал выходить на середину реки. Я принялся искать среди пассажиров человека, который бы знал по-китайски. Меня очень интересовало, что было написано на белой жестяной вывеске. Оказалось, что капитан парохода — старый амурский моряк — свободно читал иероглифы.

— Что там написано? — спросил я его.

Заметив мое волнение, он приложил к глазам бинокль.

— Народная школа имени Мао Цзедуна, — сказал он.

«Там, несомненно, преподают супруги Чжан», — твердо решил я.

Мне вспомнились все мои встречи на китайском берегу, и самая приятная из них — встреча с супругами Чжан.

Я подумал, как было бы хорошо посетить народную школу в Девяти Балаганах и побывать на уроке истории...