Десять тысяч лет

Перед ледоходом

На заставе «Крутая высотка» мне пришлось беседовать со многими пограничниками. У каждого было что рассказать. Но больше всего мне запомнился рассказ младшего сержанта Николая Веденеева.

Пограничник лежал второй день с сильной простудой. Повар Варфоломеев поил его крепким липовым настоем.

— Пей, браток, это самая натуральная вещь, — говорил повар и подносил кружку с янтарной жидкостью к воспаленным губам больного. — В медицине я признаю одну хирургию. Остальное мне лично не помогает. Хочешь, я дам тебе лесной сушеной малинки? Ну, пей, браток, пей...

Я подошел к постели больного. Варфоломеев, не смущаясь, просил меня подтвердить, что липовый настой полезен от простуды.

— Ну вот, пожалуйста, — говорил повар, довольный тем, что я его поддержал. Он все-таки заставил Веденеева выпить всю кружку. Потом снял полушубок с вешалки и, закутал больному ноги.

На «Крутой высотке» я рассчитывал пробыть два дня. И пока я жил на заставе, повар Варфоломеев регулярно сообщал мне о самочувствии больного. Липовый настой и сушеная малина действительно помогли.

— Температура резко понизилась, — с гордостью сообщил он мне. — Теперь я зарежу петуха, сварю бульон, поставлю своего дружка на ноги.

Я не сразу догадался, почему Варфоломеев так беспокоится о своем дружке. Оказалось, в ту ночь они вместе были в наряде...

— Это была ночь накануне ледохода, — сказал Веденеев. — Лед на реке еще не тронулся, но местами уже образовались полыньи. Они поблескивали в темноте свинцовой рябью.

Небо было со всех сторон плотно обложено тучами. Накрапывал дождик. В наряде мы были вдвоем с Варфоломеевым. Он у нас изредка ходит в наряд, не хочет отстать от нашего боевого дела. Идем, значит, берегом. Нам никак не добраться к дозорной тропе. У берега вода, поставишь ногу — проваливается.

— Ничего не поделаешь, товарищ старший наряда, — говорит Варфоломеев. — Утонем, тогда нам попадет от начальника...

Мне стало смешно.

— Когда утонем, тогда уже не попадет. А вот если к дозорной тропе не выйдем, попадет непременно.

Я приказал Варфоломееву выбрать на берегу место поудобнее, усилить наблюдение за рекой и вскоре заметил, как он взобрался на камень-валун, наполовину сдвинутый в реку, и совершенно слился с ним. Сам я залег метрах в пятнадцати от Варфоломеева. Ветер раскачивал сосны, и на сопках стоял протяжный шум. Лежишь — и в сплошной темноте не видно ни земли, ни неба. Поднесешь руку к глазам — и руки тоже не видно. Зато пролетит ли птица над сопкой, отломится ли веточка с дерева и покатится по склону — все слышишь.

— Шорох! — донесся до меня тихий, сдавленный голос Варфоломеева. — Шорох!

— Это льдины шуршат, — так же тихо отвечаю я.

Поднимаюсь с камня, подаю Варфоломееву условный сигнал, иду к нему. Не успеваю я подойти к товарищу, как он резко схватывает меня за плечо и сильно пригибает к камню.

— Вон что делается — смотрите! Там кто-то пляшет на льду.

— Ну, уж и пляшет, — ответил я спокойно, зная, что Варфоломеев давно не был в наряде и ему может всякое показаться. И что же вы думаете, вглядевшись хорошенько, я тоже заметил удивительно странную тень, скачущую по льду.

— Оставайтесь на месте, — сказал я Варфоломееву, — а я попробую перебраться на лед.

— Что вы, товарищ младший сержант, — ответил он. — А если провалитесь? Разрешите и мне с вами...

— Ладно, — говорю, — пошли.

...Лед под нами качнулся, и я чуть не упал. Оказалось, что у берега были разводья. Чувствовалось, что вот-вот, быть может даже сегодня, Амур тронется. Теплый и сильный ветер с яростью носился по реке, и в разных местах трещал лед и слышался шорох. Темнота плыла перед нашими глазами, и нам казалось, что и мы сами плывем следом за нею на зыбкой льдине.

Мы стали приближаться к дозорной тропе, огибающей небольшой наш остров, расположенный ближе к чужому берегу. Длинная тень уже прыгнула туда.

— Снимайте маскхалат, — приказал я Варфоломееву.

Белые балахоны слишком выделялись во время коротких перебежек.

— Нет, это не козуля, — сказал Варфоломеев. — Это человек скачет.

В самом деле, по острову бежал человек. При помощи длинного шеста он совершал довольно большие прыжки.

Я приказал Варфоломееву обойти островок, отрезать нарушителю обратный путь.

Ветер усилился. Прямо передо мною треснул лед. Я довольно удачно перескочил разводье, и в ту же минуту меня обдало холодной волной. Подняться нельзя было, чтобы не обнаружить себя. Упираясь локтями, я подтянулся вперед, дорожа каждой минутой. Огляделся — и понял, что нахожусь уже вблизи острова.

И вдруг кривая тень куда-то исчезла. Я долго глядел на остров, до боли напрягая зрение.

Куда же пропала тень?

Обидно и непростительно было потерять ее, когда остров находился всего в нескольких шагах.

Видимо, человек притаился, чтобы прислушаться, оглядеться... И вот опять в двадцати метрах от меня запрыгала тень. Удивительно ловко и неслышно. Не иначе — нарушитель обут в легкую обувь на резиновой подошве.

Я понял, что мне не угнаться за ним. Догадается ли Варфоломеев пройти по следу нарушителя, или он, отрезав ему обратный путь, останется на острове?

— Планета? — услышал я знакомый шепот.

Отвечаю:

— Марс!

Это был Варфоломеев.

— Бегите вправо, к нашему берегу. Я пойду влево. Мы должны опередить нарушителя.

— Так он же скачет. Мы не успеем.

— Нам надо обязательно успеть!

Я перебегал от тороса к торосу, ложился на лед, полз по-пластунски. И вдруг заметил, что чужой ведет себя осторожнее. Сделав прыжок, он припадал к ледяному покрову, сливался с ним и, убедившись, что вокруг него тишина, вскакивал, выбрасывал вперед длинный шест и повисал на нем. Несколько прыжков — и он достигнет нашего берега, уйдет в лесистые сопки. Варфоломеев был прав. Нам никак не удастся опередить нарушителя.

Он выбросил еще раз шест, прыгнул и так сильно шлепнулся ногами, что над ним взметнулся белый фонтан. Это заставило меня насторожиться.

Я обходил нарушителя. Лед подо мной был плотный, крепкий. И как только я вышел в одну линию с чужим, то заметил, что мимо меня плывет льдина. Я лег, навалился на нее грудью, подобрав ноги. Впереди была вода. Я вошел в ледяную воду, подняв над головой винтовку.

Потом шагнул к берегу, прислонился спиной к холодному скату, стараясь разглядеть, где же нарушитель? Но ничего не увидел.

Прибавилось беспокойство за Варфоломеева.

Ветер еще сильнее раскачал сосны на сопках. На середине Амура затрещал лед.

Ударила волна, едва не смыв меня с крутого ската. Закинув винтовку за спину, я подтянулся на руках и лег на широкий камень. Метрах в пятнадцати от меня кто-то также тянется наверх.

Он! Нарушитель!

Руки мои сжимают винтовку.

«Не спеши, товарищ! Не спеши! — говорю я сам себе. — Дай-ка шагнуть ему подальше».

Я вижу, как человек согнувшись бежит вверх по склону сопки и взбирается на дерево.

Дождик, ливший все время, перестал. Тьма поредела.

На реке снова раздался треск. Это льдина полезла на льдину.

Но где же Варфоломеев?

Мысль о товарище очень тревожила меня. Я с грустью поглядел на Амур, и мне показалось, что Варфоломеев где-то там, на плывущей льдине. Мой лучший друг, мой товарищ! Утром вернусь я с докладом к начальнику, и он спросит, где же ефрейтор Варфоломеев? Пойду в казарму — койка его пуста. Страшно подумать!

Закачалась одинокая сосна на склоне сопки. По стволу, спиной ко мне, съехал человек и, ощупав что-то на груди, побежал. Не успев сделать и десяти шагов, остановился и странно замахал руками.

— Стой! — грозно прозвучало в тишине.

Это был голос Варфоломеева.

Тогда я поднялся из-за камня. Чужой оказался меж двух штыков.

— Я партизана! — сильно закричал нарушитель, распахнув ватную куртку и показав красный бант на груди. —Я партизана!

Он пробовал улыбаться, и от этого его маленькие глазки сузились еще больше.

Мы нашли у него две пачки сигарет «Тигр», обернутых в пергамент, зажигалку, синий, в клеточку, платок, несколько серебряных монет. Вот и все. А какой он партизан — узнают на заставе...

Стало светать.

Ветер с чудовищной силой ударял по зыбкому ледяному покрову Амура.

Начинался ледоход.