Девушка с делийской окраины

Глава 11

Сегодня квартал показался Басанти совсем чужим и незнакомым. Неужели все могло так измениться за каких-то несколько месяцев? Многие здания обветшали, белые когда-то стены были в грязных подтеках. Из дверей коттеджа, что рядом с молочной лавкой, выходит господин Капур. Он тоже как-то постарел и сгорбился. Господин Капур смотрит на Басанти и не узнает ее. Он отворачивается, медленно переходит на противоположную сторону улицы, и Басанти про себя решает, что господин Капур, как и в прежние дни, отправился в ближайшую чайную выпить на досуге стаканчик крепкого чаю с молоком. Он и прежде выходил в это же самое время. Старушка из дома напротив осторожно идет вдоль тротуара, катя перед собою что-то наподобие узкой металлической рамы на колесиках. И Басанти про себя отмечает, что прежде старушка обходилась одной лишь тростью. Старушка очень похудела за это время, и Басанти вдруг стало жалко ее. Во дворе господина Мехты срублены все деревья. Голым теперь кажется двор и неуютным. И зачем надо было рубить деревья? Басанти несколько раз забиралась в сад господина Мехты — полакомиться плодами или просто так, чтобы побыть в одиночестве. А теперь там даже деревца не осталось.

На руках у нее ребенок — сын Паппу. Она гордо несет его, с непривычки то и дело перебрасывая с руки на руку. Ежеминутно останавливаясь, она рассматривает знакомые здания. Следом за нею, тяжело припадая на правую ногу и громко постукивая тростью по тротуару, шествует ее муж. Дойдя до квартала, Басанти жадно разглядывает все вокруг: точно потеряла здесь что-то и уже не надеется найти.

На остановке такси машин стало намного больше, чем прежде. И таксистов тоже стало больше. Озорной все народ. Басанти уже почти миновала остановку, как вдруг за спиной послышался чей-то голос:

— Братцы, да неужели мы хуже этого хром-ноги?

В ответ раздался дружный хохот.

Шуточка таксиста нисколько не задела Басанти: просто, наверно, кто-то из них узнал ее, и, если бы не было рядом мужа, она бы нашла что ответить нахалу. Раньше она не давала спуску шутникам. Раньше, когда они еще жили в поселке и женщины направлялись работать в Рамеш-нагар, у стоянки такси непременно начиналась веселая словесная перебранка… «Все переменилось, — подумала Басанти со вздохом, — а этим нахалам хоть бы что», — и неторопливо прошествовала дальше.

Солнце стояло уже высоко, и к молочной лавке из коттеджей потянулась прислуга с корзинами, полными пустых бутылок. Может, мать тоже сидит здесь вместе со всеми?

— Эй, Басанти! — вдруг окликает ее кто-то. Она оборачивается и видит Джассу — слугу тетушки Сушмы. Он сразу же узнал ее.

— О, да у тебя уже усики пробиваются, Джасса!.. — весело приветствует его Басанти. — А как вытянулся! У кого служишь-то теперь?

— Все там же — у тети Сушмы.

— И по-прежнему молоко разбавляешь водой?

— Кто разбавляет водой?

— Ладно, ладно! А разве не ты разбавлял молоко водой из колонки, что на задворках?

— Теперь в колонках воды рано утром не бывает, — сердито бурчит Джасса, потом, кивнув головой на хромого портного, вполголоса спрашивает: — А это кто?

— Где?

— Да за тобой тащится… хромой такой.

Басанти оглядывается и тоже вполголоса отвечает:

— Отец твой.

— Какой же это мой? — Лицо Джассы расплывается в улыбке. — Вот этого пацана, наверно, — кивает он на малыша, которого Басанти держит на руках.

— Ты Дину не видал? — неожиданно вырывается у нее.

— Откуда ему быть, Дину-то?

Но Басанти, спохватившись, уже берет себя в руки. Она сама была поражена — имя Дину вырвалось у нее совершенно непроизвольно. Поэтому она, тотчас же меняя тему, заговаривает о другом:

— А тут вот раньше дхоби сидел, мой дядя — брат отца. Где он теперь?

— Дхоби? Да он и теперь тут сидит, — говорит подросток. — Ты, наверно, слыхала: и тележку, и утюг у него полицейские отобрали.

— А как же он теперь?

— Как теперь? Работает у тех, кто пригласит. Тележки-то у него нету. И спит где придется.

— А почему же так получилось?

— Выгнал его из дому старший сын — Манглу.

— Да что ты говоришь? Неужели выгнал?

— Обоих выгнал — и отца, и мать. Они же решили у него жить. В один прекрасный день он их обоих и выгнал, а новую тележку приспособил фрукты возить. Он фруктами торгует теперь, на той стороне площади сидит.

Наступает неловкое молчание.

— Сейчас-то они работают? — произносит наконец Басанти.

— Жена его ходит по домам, а самому не до того. Помнишь, дочка у него была, Лачхми звали? Так вот он занимается тем, что разыскивает ее.

— Это еще почему?

— А сбежала от них Лачхми-то! И никто не знает куда.

Опять помолчали. Действительно, многое за эти месяцы переменилось в квартале. И людей будто наполовину стало меньше. Когда они направлялись в Рамеш-нагар и Булакирам сказал ей, что по пути им первым делом надо навестить тестя, Басанти промолчала: у нее не было ни малейшего желания встречаться с отцом. И сейчас она была рада, что отца нет на обычном месте — у стены напротив стоянки такси. Чуть в стороне от того места, где располагался отец, работают два незнакомых ей молодых парикмахера. Матери тоже нет у молочной лавки, хотя она всегда являлась сюда задолго до открытия.

У лавки толпился народ — прислуга из ближайших коттеджей, на досуге оживленно обмениваясь новостями. Басанти большинство лиц показались незнакомыми.

Тем временем, постукивая посохом, к ним подходит Булакирам. Но Басанти даже не двигается с места.

— Ты ступай, подождешь меня на рынке, — произносит она и продолжает разговор с Джассой. От подростка она узнает кучу новостей. Оказывается, теперь в большинстве коттеджей Рамеш-нагара чисткой посуды и уборкой занимаются мадрасцы. Прислуги в домах тоже почти не осталось — все стараются подыскать место чапраси, кондуктора или устроиться рабочим на фабрику.

— Помнишь Вишну? — продолжает Джасса. — Он еще был в услужении у господина Бадхеры. Теперь Вишну грузовик водит.

«Где-то теперь тетя Шьяма? — подумала вдруг Басанти. — Может, она тоже перебралась куда-нибудь в другое место? Эта, как только увидит меня со стариком, непременно скажет: «Правильно поступил твой отец! А то моталась бы бог знает где. А сейчас и посмотреть любо-дорого: шелковое сари, на ногах браслеты. И ребенок разодет».

Басанти непременно хотелось повидаться с тетей Шьямой. В этом, собственно, и заключалась основная цель ее визита в Рамеш-нагар. Басанти не терпелось показать ей своего ребенка, своего Паппу, который, уткнувшись носом в плечо матери, сейчас безмятежно спал. Ну и, конечно, блеснуть перед ней своими нарядами.

Кроме желания прогуляться по Рамеш-нагару, у Басанти была еще одна мечта, которая то переполняла все ее существо восторгом, то вызывала в сердце щемящую боль. Поэтому, дойдя до поворота, за которым улица вела прямо к дому тети Шьямы, Басанти вдруг резко поворачивает и направляется к рынку.

У входа на рынок ее уже поджидает Булакирам. Портному надо купить материала, а Басанти намеревается приобрести для малыша бутылочку с соской. Кормить ребенка Басанти теперь будет только из бутылочки, как те хозяйки, у которых ей доводилось работать. Перед кормлением она уже повязывает ребенку нагрудник, а после купания присыпает детской пудрой. Она старается ни в чем не уступать хозяйкам, у которых она прежде чистила посуду. Когда ребенок немного подрос, Басанти стала укладывать его в расписной кроватке, увешанной разноцветными игрушками.

Сделав необходимые закупки, они вышли с рынка и направились в примыкавший к нему парк. Она с жадным любопытством рассматривала знакомые места. Перед входом в парк раньше сидел продавец сладостей. Теперь его здесь не было — видно, куда-то перебрался. Неужели ее так долго не было здесь?

Крохотный парк показался ей прелестным. Сердце у нее снова наполнилось детской радостью и смутным ожиданием. По зеленой траве лужаек с криками и воплями носились ребятишки. Сюда, в этот парк, она когда-то возила в коляске малыша тети Сумитры. Может, сейчас он вместе с другими бегает по поляне, но узнать его среди детворы не так-то легко. Однако, вглядевшись повнимательнее, она узнала не только малыша тети Сумитры, но и еще одного карапуза, с которым ей приходилось бывать здесь.

Многое в квартале изменилось, а вот сам парк ничуть, только казался меньше, чем прежде, а стены обступивших его зданий уже не сверкали белизной. Как и в прежние дни, сюда стекались безработные, которые коротали время, лежа на зеленой траве. Парк был чем-то вроде пристанища для безработных и стариков. В те дни, когда Дину оказался без работы, он тоже приходил сюда и, лежа на траве, одну за другой курил бири. Безработные, у кого в кармане не оставалось и ломаной пайсы, целыми днями лежали под кустами, а те, у кого еще водилась какая-то мелочишка, сбивались в компании, резались в карты, хрустели жареным арахисом и пустословили. На скамейках, расставленных вдоль аллей, уже сидели первые посетители — старички и старушки из ближайших коттеджей. Старушки размещались отдельно, облюбовав себе самый дальний уголок парка. Басанти знала почти всех завсегдатаев этих мест. Вот господин Капур, как обычно, читает газету. «В кармане у него, тетечка, всегда какая-нибудь газета. Чуть где присел на минутку, вынимает из кармана газету и начинает читать», — обычно докладывала Басанти Шьяме о странном господине Капуре, а заодно и об остальных посетителях парка. «А один раз вот что случилось! Смотрю — господин Капур, как всегда, проходит к своей скамейке, усаживается. А на другом конце скамейки сижу я — занимаюсь с малышом тети Сумитры. И вы знаете: это был единственный день, когда при нем не оказалось ни газеты, ни очков. Сидит и не знает, куда себя деть. Потом, смотрю, встает, подходит к старичку на соседней скамейке, извиняется и просит у него пару страниц газеты. Потом подходит к другому и просит дать ему очки. Когда у него в руках появилось и то и другое, он тут же уселся на скамейку и уткнулся в газету… А если соберутся вместе двое или трое, — со смехом обычно рассказывала Басанти, — то все разговоры у них только о лекарствах: кто чем лечится… А еще один говорит: «Я за день выпиваю только шесть стаканов воды, и ни капли больше». Другой: «Я, говорит, две пресные лепешки съедаю утром и одну — вечером. Конечно, я бы и еще что-нибудь съел, но режим есть режим. Зато я никогда не жалуюсь на желудок», — и, подражая поборнику режима, Басанти с серьезным видом поглаживает рукой по животу и тут же, не выдержав, долго хохочет. Насмеявшись, она продолжает: «А я, — говорит третий, — на ужин съедаю всего лишь два сухаря: размочу в молоке и ем. Ужин — ровно в семь, после этого не беру в рот ни крошки». — И, снова подражая кому-то, с важным видом произносит: «Причина всех болезней в нашем возрасте давно известна: это хронические запоры. Никогда не следует допускать запоров». А еще, тетя, когда соберется несколько человек, обязательно упоминают про «диспуты». Что такое «диспуты», тетя?..»

В самом дальнем уголке парка, на больших скамейках, уже сидят старушки, оживленно обмениваясь новостями. Непременным членом этих собраний — Басанти это знала — была и свекровь тети Шьямы. Неторопливо двигаясь вперед, Басанти окидывает внимательным взглядом лица собравшихся. Тете Шьяме Басанти рассказывала и о свекрови и была не прочь посмеяться над нею. «А вы знаете, тетя, они сидят там до самого вечера. Расходятся, когда на небе уже звезды начинают высыпать. Очень все боятся своих невесток. И расходятся с таким расчетом, чтобы прийти домой, когда домашние уже поужинали. Нынче свекровь тети Сушмы говорит: «Я покупаю себе отдельно бутылку молока. Спасибо продавцам в молочной лавке — они оставляют мне… Чтобы дома не выслушивать попреки, что кто-то выпил молоко».

Басанти неподражаемо копировала их манеру говорить и вести себя, однако при одном лишь взгляде на них ей всегда становилось почему-то грустно. Свекровь тети Сумитры, например, ежедневно приходила сюда и каждый раз, справившись о здоровье собеседниц, неизменно изрекала одно и то же: «Все мы ходим под богом. Я вот каждый день совершаю утренний обряд, творю молитву, но легче на душе все равно не становится…»

Иногда старушки вполголоса пели гимны во славу бога Кришны, хором читали молитвы, однако чаще одна из них начинала рассказывать какую-нибудь историю из жизни богов и богинь. Случалось и так: поют, бывало, они гимны, как вдруг, прервав пение, одна из них начинает жаловаться на свою жизнь и тут же разрыдается. «Терпи, сестрица, — принимаются утешать ее подруги. — Наберись терпенья, молчи да уповай на всевышнего. Не поддавайся мирским соблазнам. Вручи судьбу свою воле божьей…» Вытерев слезы, старушка смиренно отвечает: «Помрешь, сестрица, когда смерть придет, а от нас с вами это не зависит. А пока жива, и о хлебе насущном думать приходится».

Иногда с детской площадки прибегал малыш и, схватив бабушку за руку, принимался тащить ее домой, словно там ее ждали райские кущи. При виде малыша морщины будто разглаживались, на лице появлялась добрая улыбка, а руки ласково обнимали ребенка и прижимали его к груди: «Внучек ты мой, Субхаш… А скажи-ка тете, как звать тебя…»

Не увидев знакомого лица, Басанти поворачивает назад. Ей очень хотелось, чтобы свекровь тети Шьямы сегодня была здесь: ее можно было бы расспросить о тете Шьяме. Но старухи не было, и Басанти направляется к выходу, где на скамейке у ворот ее терпеливо поджидает Булакирам, держа на руках ребенка и не сводя глаз с приближающейся жены.

— Может, отсюда до автобуса пройдем улицей? — робко предлагает Булакирам.

Однако Басанти заупрямилась.

— Ну нет, — твердо произносит она. — Мы пройдем мимо хлебной лавки, выйдем к перекрестку, а уж там повернем к остановке.

Втайне она все еще надеялась увидеть тетю Шьяму. Идти к ней Басанти не хотелось, а встретиться вот так, случайно, было бы совсем неплохо.

Миновав хлебную лавку, они свернули направо и оказались прямо перед домом Шьямы. Басанти почему-то была уверена, что сейчас тетя Шьяма непременно выйдет на балкон. Как раз в это самое время она просыпается, а встав с постели, первым делом выходит на балкон. Однако на балконе никого не было, только развевались на ветру вывешенные для просушки сари.

Хромой Булакирам ковыляет впереди, а Басанти, задрав голову, медленно следует за ним, не спуская глаз с балкона. На ней ярко-красное шелковое сари, край которого то и дело соскальзывает у нее с плеча, на ногах мягко позвякивают браслеты. Малыш — в желтой сатиновой распашонке, на голове у него, несмотря на жаркий день, зеленая шапочка с белой кисточкой.

Тетя Шьяма так и не появилась на балконе.

Басанти опускает голову и уже собирается повернуть к площади, как вдруг застывает на месте — навстречу ей движется Дину. Она стоит точно громом пораженная, не сводя с его лица широко раскрытых глаз.

Дину тоже узнает Басанти, правда не сразу: он не привык видеть ее в таком роскошном наряде. Ну конечно же, это Басанти. Узнав ее, он тотчас переводит взгляд на человека, который, тяжело припадая на правую ногу, ковыляет впереди. На голове у того пышный белый тюрбан, в руках посох, которым он постукивает по асфальту. Хромой, а держится важно. За ним, как добродетельная жена, покорно следует Басанти. Поначалу он даже глазам своим не поверил.

Басанти по-прежнему стоит не двигаясь. Сейчас она ничего не видит, кроме Дину. У нее такое ощущение, будто отнялись руки и ноги, и, теряя остаток сил, она еле держится на поверхности, а накатившая волна накрывает ее с головой. При одном лишь взгляде на Дину ноги у нее делаются точно ватные.

— Ты когда… вернулся? — произносит наконец Басанти, когда он ближе подходит к ней. Ее огромные глаза смотрят ему прямо в лицо. — Это твой сын! — радостно говорит она и протягивает ему малыша. — На тебя похож. Ведь правда похож? Ты только посмотри на него. Когда же ты все-таки вернулся?

Малыш внимательно разглядывает Дину своими большими черными глазами. При виде ребенка Дину испытывает странное, неведомое ему до сих пор чувство. Сначала в душе шевелится какая-то робость, потом безграничная радость охватывает его. Действительно, это его сын! За десять лет, что он прожил с женой, она так и не смогла принести ему ребенка. Каждый раз у нее случался выкидыш. А тут его сын, его собственный сын! Дину изумленно смотрит на малыша.

А Басанти кажется, что одно только прикосновение его руки в один миг восполнило бы все то, чего ей так не хватало в прошлом, недостает в настоящем и без чего она не сможет жить в будущем.

— Ты же сказал, что вернешься очень быстро. Почему же ты не вернулся? — дрогнувшим голосом продолжает Басанти. — Почему даже весточки не подал?

Дину не отрываясь смотрит на малыша. Он явно отдает предпочтение сыну, а не матери.

— Когда я шла сюда, почему-то была уверена: сегодня непременно что-нибудь случится, — радостно произносит Басанти.

Дину молчит. Потом, кивком головы показав в сторону хромого старика — тот уже успел уйти далеко вперед, — тихо спрашивает:

— Твой муж?

Лишь какой-то миг колеблется Басанти.

— Мой муж — ты.

— Ты же не со мной, а с ним идешь. Тебя все-таки выдали замуж?

— Ну и что?

— А то, что ты с ним живешь.

— Ну и что из того?

Все ее существо переполняет чувство радости. Она жадно смотрит на Дину и вновь ощущает себя озорной беззаботной девчонкой. Вдруг, задорно засмеявшись, Басанти поднимает малыша над головой и подает его Дину:

— Бери! Это твой сын!

Протянув руки, Дину принимает ребенка — крохотное, бесконечно дорогое существо, по-прежнему строго и с недоверием смотревшее на него своими большими черными глазами. И снова странное чувство овладевает им — неужели это действительно его сын, плоть от плоти его? Оказавшись на руках у Дину, ребенок глубоко вздыхает и прижимается к его груди.

— Ты где живешь теперь? — спрашивает Басанти.

— В мазанке у Раму.

— Где это?

— А там… за прудом…

— Пошли, — коротко бросает Басанти и, ухватив Дину за локоть, тащит его в ту сторону.

Тем временем Булакирам достигает наконец дерева ним на противоположной стороне площади. Остановившись в его тени, он поворачивается и с трудом различает вдали Басанти, которая разговаривает с каким-то мужчиной. Потом вдруг Басанти и тот мужчина быстрыми шагами удаляются в противоположную сторону. Уж не мерещится ли ему? Портной протирает глаза и еще раз смотрит в ту сторону. Видя, что они действительно уходят, портной тонким голосом кричит:

— Басанти-и-и! Рани-и-и Басанти! Я здесь!..

Однако мужчина и женщина уходят все дальше и дальше. Ребенка не видно — кто-то из них несет его на руках. И тогда на портного нападает вдруг панический страх.

— Басанти-и-и! Басанти-и-и!! — И, больше обычного припадая на правую ногу, он торопливо движется назад. До старика наконец доходит: произошло что-то непредвиденное и непоправимое.

— Басанти-и-и!! — задыхаясь от быстрой ходьбы, кричит портной. — Остановись, Басанти! Куда ты бежишь?

Хромая, старик быстро пересекает улицу. Басанти и незнакомец уходят все дальше. Вот они достигают хлебной лавки и скрываются за углом.

— Басанти-и-и! — в отчаянии кричит Булакирам и, остановившись, в бессильной ярости швыряет вслед беглецам свой посох. — Вернись, мерзавка! Вернись, говорю тебе!

На шум из лавки выскакивают трое. Отложив инструмент, неторопливо поднимается сидевший под деревом сапожник.

— Я в суд подам! — плача, кричит портной. — Я это дело не оставлю!.. Басанти-и-и! Вернись, потаскуха! Вернись, говорю тебе!

И портной спешит дальше, все больше припадая на правую ногу и держась левой рукой за поясницу. В пылу погони он не заметил, куда исчезли беглецы.

— Караул! Караул! Помоги-и-те! Жену украли! Помогите, люди добрые! Я полторы тысячи рупий отдал за нее!..

Глядя на портного, прохожие смеются. Только один человек решает помочь старику, но, пробежав с ним десятка два метров, возвращается назад. Продолжая оглашать воплями улицу, портной спешит дальше.

У Басанти было такое чувство, что наконец-то все встало на свои места. Дину с ней, значит, она получила все, что хотела, и ее скитаниям пришел конец. Только сейчас, идя рядом с Дину, она впервые поняла, что такое семья: муж, жена и их дитя.

Они вошли в заросли кустарника, буйно разросшегося перед длинным рядом убогих лачуг. В глубине зарослей — все местные называли их садом — прятался небольшой пруд. Вода в этом пруду не пересыхала даже в самое жаркое лето, поэтому жители ближайших поселков именовали его озером. Вот здесь, на зеленой траве в тени двух развесистых деревьев, росших на берегу пруда, беглецы и присели отдохнуть.

На языке у Басанти вертелись десятки вопросов, которые она намеревалась задать Дину, ей хотелось высказать все, что накипело на душе, но, едва она уселась рядом с ним, все вопросы отпали как-то сами собой, сделались ненужными, потеряли всякий смысл.

— А ты знаешь, еще по пути в Рамеш-нагар я предчувствовала: что-то обязательно должно случиться, — тихо проговорила Басанти. — Ноги словно сами несли меня туда. Мы свернули у хлебной лавки, а ведь хотели идти совсем в другую сторону! Почему бы это? Ну бывает же так!

Паппу крепко спал на руках у Дину. Дину изредка гладил его по голове, а потом, расчувствовавшись, даже поцеловал.

— Где родила? — спросил он наконец.

— А тебе-то не все равно где? — с обидой в голосе произнесла Басанти. — Ты же бросил нас!

— У тебя был еще кто-нибудь?

— Никого у меня не было, — тихо проговорила она, прижимаясь щекой к его плечу. — У меня был только ты.

Наступило молчание. Долго сидели они так: Дину со спящим ребенком на руках и Басанти, доверчиво положившая голову на его плечо.

— А тетя Шьяма говорила, что ты никогда больше не вернешься. «Не вернется, говорит, и не жди». А я ей: «Дину, говорю, непременно вернется, тетя, вот увидите…» Я же тебя лучше знаю, чем она, правда?

Теперь Басанти уже была уверена, что какая-то неведомая сила привела ее к хлебной лавке только потому, что там находился Дину. И, повинуясь этой силе, она шла.

— А твой муж… он не доберется сюда? — спросил Дину.

— У меня есть только один муж: это ты, — твердо произнесла Басанти. — А в этих переулках да закоулках не только он — отец и тот меня не отыщет. Я-то уж знаю эти места.

Басанти не хвасталась. Действительно, не было в этом квартале ни одной стены, которую бы она не перелезла, не было ни одного дерева, на которое бы она не взбиралась, и, кроме того, во время своих вынужденных скитаний, когда ей приходилось прятаться то от Барду, то от отца, она хорошо изучила этот лабиринт и могла с закрытыми глазами отыскать нужный переулок.

— Лицом в тебя пошел, — с гордостью в голосе произнесла она, наклоняясь к спящему малышу. — И глаза как у тебя, и подбородок. Правда?

— А волосы как у тебя — вьются, — сказал Дину.

От его слов Басанти расцвела.

— Да сейчас-то совсем уж почти и не вьются. А были настоящие кудряшки. Будем мыть ему головку, смазывать маслом, вот тогда они опять начнут виться. Когда я работала в Суджансинх-парке, у моей хозяйки волосы были по-настоящему вьющиеся. Я как-то помыла голову и из ее флакона потихоньку смазала. Думала, обычное масло, а это было вовсе и не масло, что-то совсем другое.

— И хозяйка ничего тебе не сказала? — удивился Дину.

— В тот же день прогнала. «Хочешь, говорит, смазывать волосы дорогим маслом, поищи другую работу!» — Басанти весело рассмеялась. — А в таких местах, как Лоди-колони или Суджансинх-парк, работы хоть отбавляй, даже, случается, комнату для жилья выделяют. А вот платят мало. И есть почти ничего не дают: два тоненьких ломтика хлеба и чашку чая, вот и все. У нас-то тут куда лучше. Тут хоть чаю пей сколько влезет. Утром, бывало, придешь на работу, а хозяйка: «Ты, Басанти, говорит, сначала ступай выпей чаю. Приготовишь себе на кухне». А в десять, когда хозяин отправляется на службу, хозяйка выходит проводить его. А возвращается, первым делом: «Ступай, говорит, Басанти, приготовь для начала по чашечке чая. И мне, и себе. Потом принимайся за работу, а я тем временем помоюсь».

Басанти весело щебетала, как в былые дни, а Дину смотрел на нее и глаз не мог отвести. И ей нравилось, что он смотрит на нее такими глазами. От его взгляда в душе ее поднималась горячая волна. Дину вернулся, она вырвалась из лап хромого старика, а то бы сейчас распустил слюни и все обнимал бы ей ноги. Теперь рядом с нею сидит настоящий ее муж, на руках держит их сына, и больше ей ничего не надо. Басанти так истосковалась после долгой разлуки, что сейчас у нее было только одно желание: протянуть руку и погладить Дину по голове.

— Ты занимал у Барду триста рупий? — неожиданно для себя самой спросила Басанти.

От изумления глаза у Дину округлились.

— Для чего ты занимал у него триста рупий? — продолжала допрашивать Басанти. — Или, может, не занимал, а продал ему что-то?

Дину по-прежнему смотрел на нее округлившимися глазами.

— Велосипед, что ли, продал?

— Велосипед, — пробормотал Дину, кивнув головой.

— Ты действительно велосипед ему продал?

— Мне нужны были деньги, в деревню ехать собирался.

— Барду говорил, что за три сотни ты продал ему меня. Это правда?

— А зачем бы я тебя-то стал продавать? Я продал ему свой велосипед.

— Он говорил, что за велосипед отдельно отдал тебе сотню.

— Брешет подлец! — сверкнул глазами Дину и, помолчав, добавил: — Сначала-то за велосипед он сотню давал, но я уперся, и в конце концов ему пришлось выложить три. Мне очень нужны были деньги.

— А почему мне ничего не сказал? Скрылся точно вор…

— Да тогда отправлялось несколько человек наших, деревенских. Вот я к ним и примкнул.

Басанти неотрывно смотрела в лицо Дину, стараясь заглянуть в его влажно поблескивающие глаза. Трудно было понять, правду говорит Дину или лжет. Однако в душе Басанти уже ликовала. Какая разница — правду говорит или лжет? Она поверит, что бы он ни сказал. И какая разница, спросит она его об этом или промолчит?

Дину теперь смотрел на нее другими глазами. Перед ним была уже не прежняя Басанти — наивно-восторженная девочка, которую он привез в свою каморку при общежитии. Перед ним была совсем другая Басанти — взрослая женщина, которая вручила ему судьбу их сына.

— Как поживает твоя жена?

От неожиданности Дину вздрогнул. Конечно, он ждал этого вопроса, но не думал, что он всплывет так скоро.

— Она родила наконец ребенка?

Дину отрицательно покачал головой, и на лицо его легла тень печали. Порывисто прижав к груди сына, он хрипло сказал:

— У нее каждый раз случается выкидыш.

— Вези ее сюда, — решительно сказала Басанти. — Я еще тогда говорила тебе. Говорила ведь? Вези ее сюда. У тети Шакунталы тоже поначалу были выкидыши. Это госпожа из дома номер семь. Она съездила в Мератх, и там одна женщина-врач прописала ей лекарство — черный такой порошок, точно уголь толченый. Попила она этот порошок, и все наладилось. На шестнадцатом году замужества родила сына… И потом еще двоих. Правду тебе говорю: вези-ка ты ее сюда, — горячо продолжала Басанти. — Я же еще тогда говорила тебе. Говорила ведь? Мы с тобой будем работать, а она в доме хозяйничать. Ну как, договорились?

И с тем же жаром, с каким рассказывала о лечении тети Шакунталы, Басанти принялась упрекать его:

— Ты почему вестей не подавал о себе? Уехал на три месяца, а вернулся через год? А я-то все это время ждала тебя, все глаза проглядела. Знаешь ли ты, что я ждала даже в тот день, когда меня везли к хромому старику? Все смотрела на дорогу и думала: вот приедет, вот приедет… Разве так поступают? А что мне оставалось делать? Даже крыши над головой не было, а скоро роды…

Они поднялись, когда по земле протянулись длинные тени. Басанти снова чувствовала себя уверенной и довольной жизнью, и ей казалось, что будущее ждет ее как дорогого гостя — с радостно распростертыми объятиями. Теперь она снова могла строить планы их совместной жизни.

До мазанки Раму они добрались уже в сумерках. Впереди шел Дину, за ним — с ребенком на руках — Басанти. Подойдя к мазанке, они остановились, Дину сделал еще несколько шагов вперед и постучал в дверь. Немного погодя дверь отворилась, и в проеме возникла фигура молодой горянки. Басанти так и впилась в нее глазами.

— Вот это и есть Рукмини, — негромко сказал Дину. — Она вместе со мной приехала сюда.