Девушка с делийской окраины

Глава 12

Как-то само собою произошло разделение жизненного пространства. На широкой кровати спали Дину с женой, на узенькой, что стояла у противоположной стены, — Басанти с ребенком. Замужней женщиной считалась Рукмини, хотя она на этом и не очень настаивала: как и Дину, Рукмини была не из разговорчивых. Просто так сложилось само собою: на одной кровати спали муж с женой, на другой — мать с ребенком. Ничего особенного Басанти в этом не усмотрела. Главное — ее ребенок был рядом с нею. Пусть законной женой Дину остается Рукмини, и спит с ним пусть тоже она, но сына-то у Рукмини нет, сын — у нее, у Басанти. Она испытывала гордость уже от одной этой мысли.

Басанти заговорила с Рукмини сразу же, едва переступила порог дома, и постепенно Рукмини перестала ее дичиться. И уже на следующий день, когда Дину отправился к Барду выкупать свой велосипед, Басанти принялась обучать Рукмини:

— В городе закрывать лицо не принято, дорогая моя. Да и неудобно это: как работать, если ничего не видно?

Лицо у Рукмини было почти белое, лишь слегка покрытое легким загаром. Слушая Басанти, она прятала глаза, смущалась, и щеки ее заливал густой румянец. Увидев в волосах Рукмини старинную гребенку, Басанти весело рассмеялась.

— Кто же теперь носит гребенки? Здесь повязывают волосы лентой. Вот, смотри, как у меня, — и она показала Рукмини ленту, которой были перехвачены ее волосы. — А еще тут принято украшать прическу цветами. Вот принесу цветов и покажу, — продолжала она наставлять подругу. — А ты слушай да запоминай… И одна никуда не ходи. Тут столько машин, что одна ты даже улицу перейти не сумеешь. Я научу тебя, как переходить улицу. Ты видела на перекрестках фонари?

Рукмини кивнула головой.

— Так вот, они называются «светофоры». Загорелся красный свет, нужно остановиться. Запомни: переходить улицу можно только на зеленый свет. Красный свет означает «Стой», зеленый — «Иди».

Потом Басанти принялась обучать ее, как следует одеваться.

— У тебя, видишь, шальвары из грубого домотканого полотна. Такие здесь уже никто не носит. Поняла? — И, словно вспомнив что-то, тут же продолжала — А еще носи корсет. Ты когда-нибудь надевала корсет?

Рукмини отрицательно покачала головой. Она представления не имела, что такое корсет, а когда Басанти показала ей свой, от смущения Рукмини залилась румянцем и замотала головой.

— Ничего, ничего, — рассмеялась Басанти. — Корсет тебе я тоже куплю.

Рукмини смотрела на нее с видом испуганной лани, из чего Басанти заключила, что добилась своей цели: Рукмини признала ее превосходство над собой. И тут Басанти выложила свой главный козырь:

— А телевизор ты видела?

Рукмини опять отрицательно покачала головой.

— А что это такое?

— Что же ты тогда видела в своей жизни? Ну, я свожу тебя как-нибудь к тете Шьяме. Сама увидишь, что это такое. Тут ведь почти в каждом доме телевизор.

Произнеся имя Шьямы, Басанти невольно смутилась. А что скажет тетя Шьяма, если она приведет с собою Рукмини? «Ну, кто был прав? — уже слышался ей голос Шьямы. — Я же говорила, что обманет!» На миг Басанти заколебалась, но тут же упрямо тряхнула головой.

— Значит, ты не знаешь, что такое телевизор? По телевизору кинофильмы показывают… Э, да ты, кажется, и кинофильма-то ни разу не видела! Ну, кинофильм — это… движущиеся картинки. Словом, по телевизору можно смотреть кинофильмы, не выходя из дома. Я много передач видела. У тети Шьямы хороший телевизор, заграничный.

Басанти еще о чем-то рассказывала Рукмини, потом стала напевать песенки из кинофильмов, попутно сообщая название кинофильма и имя исполнителя.

— Всем этим песенкам я тебя обязательно научу. Я их много знаю. Когда я была беременна, одиночество скрашивала песнями: все время пела.

И тут же вновь затянула звонким с легкой хрипотцой голосом:

Доведя мелодию до конца, Басанти спросила:

— А у тебя так никогда и не было ребенка?

Лицо Рукмини сразу как-то посерело, в уголках глаз блеснули слезы.

— А зачем плакать? Ну и что из того, что не было ребенка?! — Басанти ласково взяла ее за руку. — Не надо плакать, плакать ни к чему. Кто это у нас плачет? — утешив Рукмини, она продолжала наставлять ее: — А ты знаешь, я никогда не плачу. Я и плакать-то почти не умею. Но вот когда смотрю кинофильм, бывает, и заплачу. Не знаю почему, но случается. — И Басанти весело рассмеялась. — Ты же старше меня. Старше, а плачешь! — Подойдя к Рукмини, Басанти краем своего сари вытерла ей глаза и улыбнулась. — Мне же все известно, это я просто так спросила. Ты не расстраивайся. — И Басанти стала рассказывать ей историю тети Шакунталы: — В Мератхе живет одна женщина, вот она-то и знает средство. И дает всем, кто нуждается, а денег за прием не берет. Может, у тети Шакунталы еще остались те порошки. Я нынче же схожу к ней и спрошу. А нет — так и в Мератх съезжу. Мератх-то тут неподалеку. Утром поеду, к вечеру вернусь. Или вдвоем скатаем. Тогда эта женщина и осмотреть тебя сможет. А Паппу тоже с собой возьмем. Хорошо?

Глаза Рукмини блеснули, и она с надеждой взглянула на Басанти.

Прошлым вечером, когда Дину привел Басанти в дом, Рукмини несказанно удивилась. Она никак не могла взять в толк, кто ж такая эта Басанти и зачем она заявилась к ним. Ни в деревне, ни здесь Дину не обмолвился о ней ни единым словом. Правда, однажды после очередной ссоры он пригрозил ей, что опять уедет в Дели, а там у него есть женщина. Услыхав про женщину, Рукмини расплакалась. И хотя плакала она долго, утешать ее Дину даже не пытался. Однако прошло несколько дней, и Дину сам предложил Рукмини ехать с ним в Дели: он надеялся, что там ему удастся вылечить жену. По мере того как угасала надежда, неудержимо росло желание иметь ребенка. Поэтому неожиданная встреча с Басанти принесла ему огромную радость: у него есть сын! «Если у Рукмини и не будет ребенка, то у меня все равно есть сын», — думал он, ведя Басанти в свою мазанку. Как только Рукмини увидела за спиной Дину женщину с ребенком, сердце у нее тоскливо заныло. Не зная городских правил — может, так и положено? — она ничем не выдала своих чувств. Однако, видя, как дружески относится к ней Басанти, Рукмини постепенно оттаивала.

— Как только Дину найдет работу, мы с тобой поедем в город, — щебетала Басанти. — Я все покажу тебе: Красный форт, Коннат-плэйс[28]… Там столько народу, столько народу… Бывало, идешь — почти локтями проталкиваешься…

При одном упоминании имени Дину лицо Рукмини сделалось серым.

— Не называй по имени, — сказала она испуганно.

— Кого?

— Его.

— Этого прохвоста? — удивленно произнесла Басанти и звонко расхохоталась.

Щеки у Рукмини покрылись бурыми пятнами, и она поспешно закрыла лицо концом накидки.

— Грех называть мужа по имени.

— Если это грех, называй его на английский манер — дарлинг[29], — со смехом парировала Басанти. — Тетя Шьяма своего мужа всегда так называет — дарлинг. — И, подражая бывшей хозяйке, Басанти произносит: — Тебе еще чапати[30] положить, дарлинг? Скушай еще чапати, дарлинг. Ты почти совсем ничего не съел, дарлинг! — И, не удержавшись, расхохоталась.

Ее болтовне, казалось, не будет конца.

— Когда он найдет работу, мы с тобой купим одинаковые сари, закажем одинаковые кофточки — одного цвета и одного фасона. Ну как? Идет?

Рукмини ее предложение пришлось явно не по душе.

— Потом вместе отправимся гулять по улицам города. Я провезу тебя по всему Дели. Тут я каждый уголок знаю. Покажу тебе Красный форт, Коннат-плэйс, Ворота Индии… Там на каждом шагу мороженое продают. Ты пробовала мороженое?

По-детски раскрыв рот, Рукмини смотрела на Басанти.

— Мы с братом любили на автобусах кататься, — не дождавшись ответа, продолжала Басанти. — Тогда мы еще жили в поселке. А билет никогда не брали — и ни разу не попались. — И, вновь возвращаясь к прежней теме, заговорила, не скрывая своего восхищения: — Потом мы все вместе сфотографируемся. Тут неподалеку в Рамеш-нагаре одно фотоателье есть. Мы сходим как-нибудь туда.

У Басанти было такое чувство, что она начинает жизнь заново, и после перерыва, заполненного взрослыми волнениями и тревогами, к ней снова вернулось детство с его надеждами, радостями и огорчениями.

Но в это самое время вошел Дину, и вместе с ним — суровая правда их теперешнего положения.

А вечером произошло то, о чем Басанти никогда даже и помыслить не могла. Когда, намотавшись по городу, Дину вернулся домой, она заговорила с ним тем же высокомерным тоном, каким до этого говорила с его женой:

— Ты кого же это приволок сюда? Совсем дикарка, ну ничегошеньки не знает. Ее даже за порог выпускать нельзя, заблудится и дороги домой не найдет. Придется, видно, всему учить ее.

Тон ее очень не понравился Дину. Ему показалось, что это она не Рукмини поднимает на смех, а его самого — за то, что у него такая неотесанная жена. И он не сдержался. Когда Басанти еще раз повторила: — Кого же это ты приволок сюда? — Дину закатил ей такую пощечину, что у Басанти зазвенело в голове и она едва устояла на ногах. Ошеломленная, она застыла у входа, потирая рукой сразу загоревшуюся щеку.

— Ну, что встала? Мне, что ли, печь разжигать прикажешь?! — тем временем кричал Дину.

Она недооценила роль Дину в том будущем, о котором, размечтавшись, только что делилась с его женой. Басанти забыла, что она всего лишь одна из двух жен Дину и обязана исполнять любую его прихоть, хотя на руках у нее ребенок и на жизнь себе она сможет заработать сама. Она забыла, что хозяин в доме всегда мужчина, а не женщина.

Басанти долго стояла у двери, погруженная в горькие размышления. Конечно, нельзя сказать, что пощечина развеяла ее мечты и надежды, однако заставила кое над чем серьезно задуматься. Самое удивительное для нее заключалось в том, что, хотя трудности и невзгоды продолжали преследовать ее, ни изменить свой характер, ни расстаться с мечтой она была не в состоянии.

Время шло, а работы Дину так и не нашел, да он не очень-то ее и искал. Несколько дней он потратил на то, чтобы выкупить у Барду свой велосипед. Для этого он занял у Басанти семьдесят рупий из тех денег, которые когда-то дал ей на расходы старик портной. Сезон свадеб давно закончился, а до начала нового оставалось еще больше трех месяцев. Наняться в услужение к кому-нибудь Дину не хотел. Басанти сразу в трех местах договорилась об уборке квартир, однако при одном лишь упоминании о такой работе Дину презрительно морщил нос. Басанти несколько раз говорила ему, чтобы он тоже занялся этим, но в ответ он брезгливо кривил губы.

— Какой прок в такой работе? Лучше я на фабрику пойду или устроюсь чапраси в каком-нибудь офисе.

— Попадется какая другая работа — устроишься, но неужели ты думаешь, что она придет к тебе сама?

Иногда Дину заводил вдруг речь о том, как было б здорово научиться делать золото из меди и бронзы. Он заверял, что в Винай-нагаре живет один человек, который знает этот секрет. Так вот он пойдет к этому человеку и упросит открыть ему тайну. Все было, однако, гораздо проще: Дину считал для себя зазорным заниматься мытьем грязной посуды. Как это он, принадлежа к высшей касте и имея двух жен и собственный велосипед, будет делать такую работу? Басанти отметила появившуюся у него привычку жевать табак — раньше он терпеть не мог табак. Теперь он часами сидел у мазанки с Паппу на руках. Так обычно проходил его день. Случалось, с раннего утра он вдруг пропадал, и никто не знал, куда он исчезает. Возвращался обычно он на закате и тут же отдавал приказания обеим женам, кому и чем заниматься.

— Если твоя тетя Сушма не станет платить тебе тридцать рупий, бросай эту работу, — поучал он Басанти. — Нам такая работа ни к чему. В другом месте больше дадут.

Это была его старая привычка — отдавать распоряжения, поучать, чтобы избавить себя не только от работы, но и от лишних хлопот. А по ночам он наведывался то к Рукмини, то к Басанти и, кажется, стал считать это единственным достойным мужчины занятием.

Басанти очень скоро привыкла к новой обстановке: ей потребовалось совсем немного времени, чтобы окончательно приспособиться к ней. «Так будет продолжаться и дальше», — говорила она себе. Вперед она никогда не заглядывала, а впрочем, если б даже и попыталась это сделать, все равно бы ничего не увидела. Такие люди, как она, живут одним днем: для них «сегодня» никак не связано с «завтра» и каждый день существует как бы сам по себе. Сегодня есть работа — хорошо, завтра не будет работы — и не надо. В ее сознании один день мог увязываться с другим лишь в том случае, когда у человека есть постоянная работа и ее надо во что бы то ни стало сохранить. А там, где ежеминутно можно остаться без работы, лишиться куска хлеба и крыши над головой, каждый день выступает изолированно, тогда вряд ли возможно строить планы на ближайшее будущее, не говоря уж о месяцах и годах вперед. День прошел — и слава богу, а что дальше, одному всевышнему известно. И жизнь, которая началась для Басанти теперь, будет, по ее глубокому убеждению, продолжаться до тех пор, пока сам собою не наступит конец.

Дни шли за днями, в крохотной мазанке становилось все более душно, возникали новые трудности и росла напряженность в отношениях между ее обитателями.

А в самом начале все было совсем по-другому. Когда Дину в первую ночь пришел к ней, Басанти была счастлива.

— Сегодня вот ластишься… — обвивая руками его шею, шептала Басанти. — А где ты был, когда я Паппу носила под сердцем?.. Сбежал?

Не говоря ни слова, Дину молча протянул руку к ребенку и ласково погладил его по голове. Басанти до глубины души тронул этот жест. Для нее было огромным наслаждением лежать вот так, тесно прижавшись к Дину, и ей не хотелось высказывать ему упреки и совсем ее не раздражало, что на соседней кровати спит другая женщина. Перед ее мысленным взором мелькали картины их прошлой жизни — приятные и неприятные, но она ничего не говорила Дину, только теснее прижималась к нему, потому что рядом с ним она чувствовала себя в полной безопасности, И когда Дину попросил у нее денег, она тотчас же вручила ему семьдесят рупий. Однако даже в минуты близости не было в его отношении к ней нежности или душевного тепла — Дину влекла к ней только страсть. А Басанти близость с ним приносила истинное счастье. Потом, когда их семейную колымагу стало подкидывать на ухабах, она все чаще испытывала смутное недовольство, чувство мелочной зависти, глухого озлобления.

Из трех взрослых обитателей хижины работала одна Басанти, и весь ее заработок шел в общий котел. Сначала она обслуживала три дома, и в каждом ей платили по пятнадцать рупий в месяц, потом ее заработок сократился больше чем наполовину, потому что за ней осталось только два коттеджа, где ей платили по десять рупий. Малыша она обычно оставляла на попечение Дину и Рукмини, однако, когда, закончив работу, Басанти бегом возвращалась домой, ее все чаще ожидала безотрадная картина: печь холодная, Дину дома нет — ушел к соседям болтать на досуге, ужина тоже нет — Рукмини не приготовила, потому что никто не закупил продукты, а весь заплаканный и перепачканный Паппу спит на полу прямо у порога. Глухая злоба поднималась в душе Басанти, но она молчала. Быстро разжигала печь, пекла лепешки, варила рис. Когда все было готово, на пороге появлялся веселый Дину, молча усаживалась на свое место Рукмини.

— Тетя Сушма не повысила еще тебе жалованье? — принимался допрашивать Дину. — Что молчишь? Или языка нет? Ты могла сказать ей, что десять рупий нас не устраивают? Сегодня же сходи и скажи ей.

Рукмини все чаще стала нашептывать Дину на Басанти. Чуть отвернулась — уже шепчутся. С Басанти они почти не разговаривали, она тоже предпочитала отмалчиваться. Плохо ли, хорошо, а за малышом присматривают. Плачет Паппу или играет, сытый или голодный, все-таки под присмотром. На работу его не возьмешь. Правда, однажды она пыталась было взять его с собой, но не прошло и часа, как он напачкал в зале, и хозяйка заставила ее мыть пол во всех комнатах, а приносить с собой ребенка строго-настрого запретила.

Однажды ночью Басанти долго лежала с открытыми глазами. Сытый Паппу посапывал у нее под боком. На соседней кровати, как обычно, началось оживленное перешептывание.

— Эй, Басанти, — неожиданно прозвучал голос Дину. — Приходи и ты, если хочешь.

Басанти не успела ответить, как к горлу вдруг подступила тошнота. Поспешно вскочив, она бросилась к выходу. Не понимая, что случилось, Дину продолжал подавать реплики.

Немного погодя Басанти вернулась и молча улеглась на постель.

— Ты лежишь — и лежи, — наконец еле слышно произнесла она.

— А то приходи, — снова позвал Дину.

— Не насытился еще, что ли?! — почти выкрикнула Басанти и снова повернулась на другой бок. — Даже вздохнуть свободно не дают в этом доме.

Дину промолчал. Он уже не настаивал, как бывало прежде.

Вдруг, точно подброшенная пружиной, она села.

— Ты брал деньги у Барду?

— Какие еще деньги? Чего мелешь?

— А про три сотни забыл? Говори: брал у него триста рупий?

Такого Дину не ожидал.

— Я же говорил тебе: велосипед я ему продал.

— Значит, за три сотни он купил, а за семьдесят вернул? Так?

— Остальные я отдам ему после… И хватит тут каркать!

— А Барду говорил, что ты меня продал ему, — негромко произнесла Басанти.

Дину промолчал. Его молчание только подхлестнуло Басанти.

— Говори. Что же ты молчишь? Продавал меня или нет?

— А ну замолчи и не ори на всю улицу! — повысил голос Дину. — Не то я так проучу тебя — ни одного зуба не останется!

— И ты подлец, и он подлец! — окончательно выходя из себя, яростным шепотом выпалила Басанти. — Вы оба подонки!.. И поберегись, если кто захочет хоть пальцем тронуть меня или моего ребенка! Тоже явился… продавец! Меня наградил ребенком, и меня же продавать надумал! Ах ты гнида! Ах ты ублюдок!

Басанти сама не могла понять, что такое произошло вдруг с нею. Ее всю затрясло от ярости. В эти мгновенья ей вспомнилось, как она, падая от усталости, бродила по бесконечным делийским переулкам, едва не помирая от жажды и голода, но ни одного худого слова не сорвалось с ее уст в адрес Дину. Иногда она жаловалась на судьбу, но Дину в ее глазах был чист. Сегодня впервые искра, тлевшая под кучей пепла, неожиданно вспыхнула ярким пламенем.

— Завтра же возьму ребенка и уйду. Найду какую-нибудь развалюху!

— Иди хоть сейчас. Но Паппу я тебе не отдам.

— Что ты сказал? Попробуй только дотронься до него, башку расшибу! Тоже нашелся мне — Паппу присвоить задумал!

Дину, который и раньше, случалось, поколачивал Басанти, намеревался и на этот раз проучить ее, но, слыша, с какой яростью звучит ее голос, решил, что сейчас этого делать не следует.

— Двое вас, а как живете? Как собаки бездомные! Ни стыда у людей, ни совести! Даже Паппу покормить — и то лень!..

— Ты у меня поговори, поговори! Как тресну, будешь знать, — прервал ее Дину, но прежней уверенности в его голосе уже не было.

— Я тебя сама так тресну — век помнить будешь! Понял? Попробуй только пальцем тронь!

Неожиданно проснулся Паппу — их крики разбудили его. Заслышав детский плач, Дину вскочил с кровати и шагнул к малышу.

— Хватит, сынок, хватит… Спи, детка, спи…

— Не тронь ребенка, — прошипела Басанти. — Если тронешь…

Не слушая ее, Дину взял малыша на руки.

— Успокойся, детка, успокойся, — ласково поглаживая сына, стал баюкать его Дину.

Ссорясь постоянно с матерью, в сыне Дину души не чаял и много возился с ним. Раза два судорожно всхлипнув, малыш прижался к его груди и замолк.

Басанти тоже понемногу успокоилась: она остывала так же быстро, как и выходила из себя. В кромешной темноте мазанки она словно видела, как Дину баюкает сына, ласково склоняясь над ним.

— Ты ступай, спи. Я сама укачаю его, — шепотом сказала она.

— А он уже спит, — тоже шепотом ответил Дину и положил малыша.

Всю злость Басанти как рукой сняло. «На меня орет, а Паппу с рук не спускает, жить без него не может», — подумала она и, тяжело вздохнув, снова улеглась. На сердце стало спокойно, и на короткий миг у нее возникло ощущение, будто в мазанке только они втроем: Дину, Паппу и она сама, будто здесь, под этим кровом, живет семья, о которой она могла лишь мечтать

— Если хочешь, иди ложись с Паппу, — шепотом произнесла Басанти. — А я лягу на полу.

Ответа не последовало, а немного погодя донеслось легкое похрапывание Дину.