Девушка с делийской окраины

Глава 5

Из прежних членов панчаята остался теперь один Мульрадж — как и прежде, говорил он мало, только изредка покачивал головой в высоком тюрбане. Дела в новом панчаяте не ладились. После того как поселок снесли, а людей на грузовиках вывезли за город, в лагере, что возник на открытом поле милях в пяти от городской черты, осталось меньше половины прежних обитателей поселка — другие разбрелись, найдя прибежище в разных концах Дели. Те, кто обосновался тут, с рассветом отправлялись в город на поиски работы. В двух фарлангах[17] от лагеря проходило шоссе, и если выйти пораньше, то можно было попасть на рейсовый автобус или доехать на попутном грузовике. До ближайшей колонки было не меньше фарланга: люди ходили туда за водой, там же выясняли отношения, случалось, возникали скандалы, нередко доходившие до рукопашной. В поле, что простиралось вокруг, росло всего два дерева. Рядом с лагерем гордо возвышалось развесистое дерево ним, в тени которого целыми днями — с раннего утра до позднего вечера — сидели древние старухи, немощные старики да дети. Второе дерево было все какое-то искореженное и изломанное. Стояло оно на другом конце поля, рядом с тропинкой, что вела к шоссе. При одном только взгляде на искореженного великана, неожиданно возникавшего рядом с тропкой из мрака ночи, у припозднившегося путника от страха по спине невольно пробегали мурашки. Днем земля раскалялась, порой проносились пыльные смерчи, а ночью порывами налетал душный суховей. Однако обитатели не сидели сложа руки. Они тащили в лагерь глину, цемент, битый кирпич, камни, и вскоре посреди поля возник десяток плотно жавшихся друг к дружке мазанок. Перед входом в мазанки играли полуголые ребятишки, женщины раздували огонь в печах; здесь же в поле, отойдя чуть в сторонку, справляли большую и малую нужду. Дверные проемы были завешены старенькими циновками. Жизнь постепенно входила в привычную колею: в новом поселке уже успели справить две свадьбы. Как и прежде, женщины возвращались домой с песнями. А когда задувал обжигающий суховей, дряхлый старик — отец Будхраджа, — подняв глаза к зеленой кроне нима, шамкал беззубым ртом:

— Видно, швятой шадху пошадил дерево. Шлава ему, благодетелю нашему…

С наступлением вечера на площадку сходились члены нового панчаята. Теперь на всех заседаниях председательствовал Мульрадж. Прежний глава панчаята Хиралал нанялся грузчиком к оптовому торговцу красками у Аджмерских ворот и в поселке бывал редко.

— С начальником я встретился, — начал разговор Мульрадж. — Он показал поземельный план. Начальник сказал, что каждой семье выделят по девять ярдов земли.

— Об этом нам говорили еще четыре месяца назад!

— Помолчи, Будхрадж. Сначала выслушай до конца, а потом уж говори. А ты чуть что — сразу спорить.

— Продолжай, Мульрадж, продолжай, что там у тебя.

Будхрадж сидит как на иголках. Он недавно вернулся с работы и узнал, что его единственный сын заболел. Будхрадж успел только пощупать головку ребенка — ужинать было уже некогда, так голодный и отправился на заседание панчаята. Черная шапочка у Будхраджа надвинута на лоб. На шапочке и на обожженном солнцем морщинистом лице — засохшие брызги извести. Курит одну бири за другой, а когда говорит, правое веко у него начинает дергаться.

— Начальник сказал, что поземельный план уже готов, — продолжал Мульрадж. — Теперь только остается его утвердить, и сразу же начнутся работы.

— Какие еще работы?

— Работы по возведению поселка, какие ж еще? Я же сказал: каждая семья получит по девять ярдов земли.

— Это ты каждый раз твердишь, — заметил сидевший на камне Матирам, перемешивая в ладони щепотку табака с известью. Он, как и Будхрадж, давно уже не верил словам.

— Сначала готовят план, так или нет? Ты же сам каменщик, знаешь.

— Какой еще план тебе нужен?

— План поселка, вот какой план! Где возводить строения, где пройдут улицы, переулки…

Не выдержав, Будхрадж вскочил.

— Тут ни одной колонки нет, а он об улицах и переулках толкует!

— Да сядь ты, Будхрадж! Что ты все дергаешься?

— Ладно, оставьте его в покое! Когда сделают, тогда и посмотрим.

— Возвращаешься с работы весь разбитый, ведь с семи утра уже на ногах, а до работы не ближний свет — целых семь миль педали крути, — и выслушивай всякую ерунду: «План готовят, дорогу прокладывают». — Сердито ворча, Будхрадж зашагал к мазанкам.

— Да погоди ты, погоди. Присядь на минутку.

— «Присядь», «послушай», только меня никто не хочет слушать, — недовольно бросил Будхрадж, однако остановился. — А этому твоему начальнику надо было сказать: «Пойдемте, мол, сахиб, вместе со мною, своими глазами взгляните, как мы живем». Так нет, этого он ему не сказал, а теперь еще и оправдывать его принялся.

— Никуда я больше не пойду! — вспылил Мульрадж. — Посылайте кого хотите! Ну вот хоть Будхраджа, если он такой умный!

— Да не горячись ты, Мульрадж. А ты, Будхрадж, иди сюда.

— А что может ваш панчаят? — стоя на том же месте, с вызовом крикнул Будхрадж. — Где был панчаят, когда сносили поселок? Тогда Мульрадж тоже пороги всяких канцелярий обивал. А что можете вы сделать сейчас? Что б мы тут с вами ни решили, начальники все равно сделают по-своему.

— Это мы и без тебя знаем, — спокойно заметил Матирам. — А собрались мы тут, чтобы поговорить о своих делах, поделиться общим горем… Ты лучше присядь.

Будхрадж вернулся, на ходу сердито ворча:

— Что тут может панчаят? Вон у Раму дочка сбежала с кондуктором, ну и что? Может, панчаят наказал беглянку?

— Ты садись, садись, — потянул его за руку Матирам.

— Ты лучше скажи мне, вернулась она или не вернулась? — горячась, заговорил Мульрадж. — Вернулась. И сейчас живет со своим мужем.

— А при чем тут панчаят? — снова вскинулся Будхрадж, усаживаясь рядом с Матирамом. — Панчаят, что ли, вернул ее? Она сама вернулась. — И, обращаясь уже прямо к Мульраджу, со злобой добавил: — А ты, Мульрадж, снимай свой тюрбан. Посидел на почетном месте — и хватит.

— Ты сиди и помалкивай. Панчаят собирается не только затем, чтобы выслушивать твои речи. У него и других дел хватает. А тут вроде бы тебя одного и слушать надо.

— Говорите, говорите!

— Продолжай, Мульрадж! Дело не ждет.

Ободренный возгласами, Мульрадж поправил тюрбан.

— Рамдаял! — позвал он. — Скажи ты, брат… А где же Рамдаял?

— Тут я.

— Расскажи им.

— А о чем рассказывать? — вмешался Матирам. — Все и так ясно. Жена к нему вернулась.

— Вернуться-то вернулась, да как бы опять не сбежала, — угрюмо пробасил Рамдаял.

— А где сейчас жена твоя? Позовите ее.

— Не придет она, — подал голос Матирам.

— Это еще почему? Стыдно показаться или, может, еще по какой причине?

— А ты у него спроси, — ткнув пальцем в Рамдаяла, бросил Матирам. — Перед тобой же сидит.

— В чем дело, Рамдаял? — спросил Мульрадж.

— Проучить ее надо.

— И каким же образом?

— Не выпускать ее из дому, и все тут. Запретить ей выходить из поселка.

Матирам рассмеялся.

— Как же вы запретите, когда и поселка-то нет? — сквозь смех проговорил он. — Поле, оно и есть поле. Или, может, запретите ей ходить за водой? Или выходить по нужде? Можно запретить выходить из поселка, когда поселок есть, а если нет? А кроме того, запретим мы, будет она сидеть в четырех стенах. Сейчас она хоть что-то зарабатывает, а тогда и этого не будет.

— Тогда надо запретить ей ходить в Рамеш-нагар.

— Ладно, мы запрещаем ей ходить в Рамеш-нагар, — строго проговорил Мульрадж. — Это, пожалуй, совсем другое дело…

Его прервал громкий смех Матирама.

— Ну, не будет она ходить в Рамеш-нагар, но разве тот парень… ну, тот, что хахаль ее… разве не сможет он прийти сюда? И разве она не сумеет перемигнуться с кем-нибудь еще? Ты, Рамдаял, лучше взгляни на все здраво… Перестань ее колотить, и бегать она от тебя никуда не станет.

— Она такие номера откалывает, а я, значит, пальцем ее не тронь? — недовольно пробасил Рамдаял.

— От кулаков твоих она сбежала. А будешь бить, опять сбежит.

Поднялся невообразимый гвалт. Одни кричали, что Рамдаял даже пальцем не должен трогать жену, другие доказывали, что ничего особенного не случилось: ну, проучил муж жену! Все так делают. Издревле считается: только страх может удержать жену от неверного шага. Третьи склонялись к тому, чтобы позвать сюда Радху, перед панчаятом все могут давать показания — и мужчины, и женщины. Если у нее есть что сказать в свое оправдание, пусть придет и скажет людям. Наконец кто-то отправился звать виновницу. Но Радха наотрез отказалась явиться на заседание. Члены панчаята стали в тупик. Стараясь перекричать друг друга, они все еще спорили, когда невдалеке появился какой-то человек. Припадая на правую ногу, он направлялся в их сторону. Человек подошел поближе, и все узнали портного Булакирама. На нем был новый пиджак, в руке он держал посох.

— Так это ж Булакирам! — захохотал Матирам. — Не иначе как был на приеме у самого махараджи Джодхпура[18].

С появлением Булакирама атмосфера в панчаяте несколько разрядилась. Радостно улыбаясь, все принялись расспрашивать портного о здоровье, о том, как идут дела.

— Проходи сюда, пожалуйста, Булакирам, проходи, — радостно приветствовал портного Мульрадж.

Оказалось, Булаки обосновался в Руп-нагаре, где арендовал лавчонку, стоявшую прямо у шоссе. Рядом находился поселок строителей, среди которых было немало раджпутов. Чем занимается? Тем же, чем и раньше, — открыл пошивочную мастерскую.

— К нам-то каким ветром занесло? — поинтересовался Мульрадж.

— До меня дошли слухи, что сегодня у вас панчаят заседает, вот я и пришел. Правды искать пришел. — У Булаки что-то булькнуло в горле, и, резко взмахнув рукой, он выпалил: — Чаудхри обманом выманил у меня девятьсот рупий!

— Как же ему это удалось, Булаки?

— Как? Он обещал выдать за меня свою дочь. Вот как!

— Но это же грабеж! — сочувственно качая головой, возмущенно проговорил Матирам.

— Что ж ты молчал до сих пор? — вступил в разговор Рамдаял. — Такое пережить!

Все знали, что Булаки женится не в первый раз и не впервые с него берут выкуп.

— Что пережить пришлось, о том сейчас и речи нет, — ободренный словами сочувствия, заговорил Булакирам. — Три раза обещал — и трижды обманывал. Я-то молчу, а будь на моем месте кто другой — живо б за решетку его упрятал.

— Что верно, то верно, — поддакнул ему Матирам и, покосившись на сидевшего рядом Рамдаяла, улыбнулся. — Вот с того самого дня Булаки и не снимает нарядный пиджак. Как знать, может, прямо завтра и свадьба…

— А новый пиджак, Булаки, снимешь, когда жена переступит порог твоего дома? — насмешливо бросил кто-то.

— Ты истинный раджпут, Булаки! Храни честь раджпутов, Булакирам, и мы все как один поддержим тебя.

Лицо портного расплылось в довольной улыбке. Вроде бы каждый сам за себя, а вот сумели же понять чужое горе и посочувствовали. Булаки действительно дал зарок: он снимет новый пиджак в тот самый день, когда Басанти войдет в его дом.

Разногласий между членами панчаята как не бывало. И даже задиристый Будхрадж, только что сцепившийся с Мульраджем, присоединился к общему мнению.

— Хиралала позвать бы, — предложил кто-то. — А то забился в свою мазанку и носа не кажет, а тут вся работа встала.

— Люди, идите сюда! Спешите! — вдруг стал выкрикивать сидевший рядом с Будхраджем насмешник Ганеш. — К нам пожаловал Булакирам! Мужчины и женщины, старики и дети! Торопитесь! Спешите сюда!

Продолжая разыгрывать Булакирама, Матирам поднял из-под ног камень и, проведя по земле глубокую борозду, торжественно возгласил:

— Дело яснее ясного, братья! — Смеющимися глазами он обвел собравшихся. — Честь Булакирама — это наша с вами честь.

— Но сначала я хотел бы спросить его, — величественно тряхнув тюрбаном, вмешался Мульрадж. — Если Чаудхри трижды обманывал его, почему он ни разу не сказал нам?

— Правильно, почему не сообщил нам? Сообщи он вовремя, жена давно б была уж на сносях.

Кое-кто из сидящих тихонько прыснул.

— И вот еще какой вопрос задать ему надо: оказывается, он трижды собирался сыграть свадьбу, а почему ни разу не позвал нас? Я уж не говорю об угощенье, хоть бы поглядеть пригласил.

Со всех сторон неслись сочувственные возгласы, и в первые минуты Булаки даже растерялся. Раньше на него и внимания не обращали: перекинутся парой слов, и все, а вот сейчас он ощутил подлинный интерес к нему со стороны собратьев по касте. Они поняли, сердцем почувствовали его боль. И упреки их справедливы: не позвал на свадьбу — что верно, то верно. В надвигающихся сумерках он уже не мог разглядеть выражения лиц, однако в голосах ему слышалось искреннее сочувствие.

И, движимый чувством раскаяния, он протянул к ним обе руки и дрожащим от волнения голосом сказал:

— Бейте хоть сотню раз башмаком по моей дурной башке — руки не отведу. Виноват, извините великодушно. Я не раз, десять раз отблагодарю вас, только сделайте о чем прошу: пусть девчонка войдет в мой дом.

— Сложную задачу ты задал нам, — пробасил кто-то. — Я всегда говорил, что просто так Булакирам не придет, не такой человек.

Постепенно подходили новые люди — по одному, по двое.

— Свадьба, будем считать, у тебя состоялась, Булакирам, — сказал Мульрадж. — Ты нам все рассказал, и теперь этим делом займется панчаят.

— Договорились? — радостно воскликнул Булакирам.

— Наше слово твердое, что гранит, — торжественно произнес Матирам. И, сделав паузу, выразительно добавил: — По этому случаю не мешало б и сластями угостить…

— Чаудхри взял у меня девятьсот рупий, — размахивая руками, горячо заговорил портной. — Я готов доплатить ему остальные триста: сошлись на тысяче двухстах. Девчонке четырнадцать годочков. Я готов, но только пусть он больше не увиливает и не обманывает меня.

Привычным жестом сунув руку во внутренний карман пиджака, портной вытащил завернутую в платок пачку денег.

— Вашей милостью, деньжата у меня водятся, и душа у Булаки — широкая.

— Доброе дело никогда не надо откладывать, — перекрывая оживленный гомон, громко произнес Матирам. — Хороший выдался нынче денек. Мульрадж был на приеме у начальства… А тут вот еще наш Булакирам… Словом, на одном заседании два таких дела провернули. — И, обведя взглядом собравшихся, спросил: — Кто из нас самый младший? — Не дожидаясь ответа, обратился к сидевшему рядом юноше: — Вставай-ка, Ганеш, вставай. Возьми деньги у дяди Булаки, садись на велосипед Рамдаяла и привези два кило ладду[19].

— Да хватит и одного, наверно, — подал голос кто-то.

— Ну что вы, два кило! Только где взять их, вот вопрос. Поезжай-ка ты к кинотеатру «Натарадж», там у входа сидит продавец пенджабских сладостей. Попросишь два кило… — Матирам подумал немного и, обращаясь к сидящим, спросил: — Только ладду или, может, еще чего взять?

— Спроси у Булаки.

Рамдаял повернулся к портному:

— Чем больше сахару, тем слаще, ты сам это знаешь, Булакирам. Чем богаче угощенье, тем лучше будет сделано дело.

Мульрадж забеспокоился. На дармовщинку они готовы съесть хоть четыре кило, а потом, случись что не так, всю вину на него свалят.

— Хватит ладду, — решительно заявил он, — ничего больше не надо. На угощенье — ладду, так уж повелось исстари, а все остальное будем есть на свадьбе.

Ганеш вывел велосипед. Из мазанок потянулись люди. У портного было такое ощущение, будто идут приготовления к его свадьбе. Растроганный вниманием, он вынул из пачки еще две бумажки по десять рупий и сунул их в руку Ганешу.

— Только смотри, чтоб свежие были, — напутствовал юношу Матирам.

Когда Ганеша наконец проводили, Булакирам поведал собравшимся свою печальную историю.

— Трижды обманул меня Чаудхри, — дрогнувшим голосом начал он. — Промашку допустил я, братья: первым делом надо было идти к вам.

— А теперь что говорит Чаудхри? — подал голос подошедший Хиралал. Он явился с опозданием и еще не понял, что здесь происходит.

— Что говорит? — заметно волнуясь, произнес портной. — Дочку-то он отослал в деревню, к сестре.

— Он с тебя еще потянет, — решительно тряхнув головой, сказал Мульрадж. — Я хорошо знаю этого человека.

— Надо твердо сказать Чаудхри: хватит! И примерно наказать его. Почувствует силу панчаята — сам придет с повинной.

— Да как же ты его накажешь, когда он и к нашей общине-то… — начал было Будхрадж, но его тут же шепотом прервал Матирам:

— Т-с-с… Пусть сначала угощенье привезут, а потом уж и удивляйся на здоровье! А пока — молчок!

Будхрадж в замешательстве умолк.

— Снимай свой тюрбан, Мульрадж, заседание панчаята кончилось.

Мульрадж снял с головы свой тюрбан и положил его рядом. На дороге показался Ганеш. В предвкушении угощенья все заулыбались, стали громко расхваливать Булакирама, в один голос заверяя его, что непременно вызовут Чаудхри на заседание панчаята, а если не явится, то Булаки может подавать на него в суд: они все как один пойдут к нему в свидетели.

Когда угощенье было съедено и люди стали расходиться, Булаки двинулся домой. После того как он скрылся вдали, раздался всеобщий хохот, посыпались шуточки. Кое-где в мазанках загорались огоньки светильников. Неторопливо потягивая бири и выковыривая из зубов остатки ладду, жители поселка перемывали косточки Чаудхри и бедняге портному, однако даже в шутку никто не спросил, почему это вдруг шестидесятилетнему портному вздумалось взять в жены четырнадцатилетнюю девочку. Промолчал даже язвительный Будхрадж.