Девушка с делийской окраины

Глава 6

В надвигающихся сумерках Басанти кружилась по комнате и, раскинув руки в стороны, тихонько напевала:

— Ах, я кого-то полюбила-а-а!

Она все кружилась и кружилась.

— Хватит, хватит! Прекрати! — говорил Дину. — Вдруг услышат!

— Никто не услышит, — беззаботно отвечала Басанти. — А это я вспомнила песенку из кинофильма «Двое». Смотрел? Очень интересная картина. Слезы сами из глаз катятся…

Дину глядел на нее не отрываясь. Голос у нее слабенький, нет в нем ни гибкости, ни покоряющей душу красоты, зато любую мелодию она схватывает на лету, и, если песенка нравится ей, она готова напевать ее целыми днями…

и, оборвав пение, Басанти пояснила:

— Да картина-то так себе, зато песни — одна другой лучше. Ты смотрел?

— Какой, ты говоришь, фильм?

— Да я сказала — «Двое»… Девушка там заболела, а парень взял ее на руки и перенес к себе домой. А на следующий день она поправилась. И знаешь, что ему заявила? «Ты, говорит, теперь муж мой!» — Басанти фыркнула. — Ну, да что с нее взять? Она ведь больная — у нее с головой что-то не в порядке было, — и она не знала, что парень перенес ее к себе домой.

Из самой дальней комнаты общежития — все двери выходили на веранду, — послышалась музыка: кто-то включил транзистор.

Басанти, прислушиваясь, замерла на миг.

— А эту песню я тоже знаю! — радостно воскликнула она. — Не раз слышала, когда смотрела телевизор у тети Шьямы.

И, отбивая ладонями такт, она негромко запела:

Басанти чувствовала себя как вольная птица. Она танцевала, раскинув руки и покачивая головой.

Дину был встревожен не на шутку: а вдруг услышат?

— Хватит, Басанти! Замолчи! — прикрикнул он.

Басанти умолкла и, закрыв лицо руками, глухо проговорила:

— Хорошо, я не произнесу больше ни слова. Даже когда в следующий раз ты вернешься домой, я первым делом закрою лицо накидкой… Но что же мне прикажешь делать, если ты все время где-то пропадаешь. Я же целыми днями сижу одна.

Дину и сам знал, как бывала она рада его появлению и, когда он входил в комнатку, ей хотелось выговориться за все часы вынужденного молчания.

— Когда-нибудь меня выследят, схватят и отведут к отцу, — вдруг печально произнесла Басанти, стоя посреди комнаты, но тут же рассмеялась, кокетливо взглянув на Дину. — Что тогда будешь делать?

— Что я буду делать?.. Да управляющий к тому времени меня тоже, наверно, прогонит с работы.

Басанти шагнула к нему и твердым голосом проговорила:

— Давай уйдем отсюда, снимем комнату где-нибудь в другом месте и будем жить. Здесь я все время одна да одна. Не нравится мне такое житье… Все украдкой, все тайком. Ну почему мы должны таиться?

— Да потому что ты тайком сбежала из дому. И если отец твой узнает, где ты находишься, он схватит тебя за косу и вернет домой.

— А ты будешь стоять и любоваться? — спросила Басанти и рассмеялась. — Никто меня не схватит. — И, садясь на кровать рядом с Дину, снова сказала: — Давай снимем комнату где-нибудь в другом месте. И никто нас там не отыщет.

— А эту комнату бросить, что ли?

— У тебя есть велосипед. Ты будешь приезжать сюда.

— Нет, так не годится.

— Да ты не упрямься, не упрямься, мой любимый Динурам, — ласково гладя его по голове, ворковала Басанти, — не упрямься. — И, одним движением руки взъерошив его прилизанные волосы, звонко расхохоталась: — Ты взгляни только на себя — ну прямо обезьяна.

Дину привлек ее к себе и обнял.

— Ты сначала поговори со мной, — пытаясь вырваться, тараторила Басанти. — Я же целыми днями молчу и молчу. Даже словечком перекинуться не с кем.

Но руки Дину все настойчивее притягивали ее.

— Хватит, хватит, ты сперва поговори со мной. А то ты только одно и знаешь. Как заявишься, так и начинаешь мять, точно тесто в квашне! — И она опять задорно рассмеялась.

— Тише ты. Услышат, — все больше распаляясь, шептал ей в ухо Дину.

А когда Басанти и на этот раз стала вырываться, Дину со злостью выпалил:

— А ты думаешь, зачем я привез тебя сюда?!

Он повторял это всякий раз, когда Басанти пыталась вырваться из его рук. Ей уже не нравилось в этой душной комнатенке, где пахло плесенью и грязным бельем. Как только Дину переступал порог, он тотчас же набрасывался на нее, не обращая внимания, какое время сейчас — день или ночь. А чуть не подчинилась — у него уже готов вопрос: «А зачем я привез тебя сюда?»

С того вечера, как Басанти поселилась здесь, она всего несколько раз выходила за дверь, да и то в самую глухую предутреннюю пору. Выскочив на задворки, она торопливо справляла нужду и, подбежав к колонке, брызгала на лицо ледяной водой. Ух, как здорово это было! Закончив утренний туалет, Басанти вприпрыжку возвращалась в убогую комнатенку. Как только рассветало, дверь для нее была наглухо закрыта, она не смела даже выглядывать в окошко, не то чтобы ступить за порог убежища, а просыпалась Басанти затемно. Дину, намаявшись, спал как убитый и поднимался, когда солнце было уже высоко. За все это время она так ни разу и не стирала свою одежду. Но у Дину и в мыслях не было взять да и выстирать ей белье.

Басанти сидела рядом с Дину на постели, держа его руки в своих.

— Нынче мне почему-то Бхоли вспомнилась, — тихо проговорила она. — Ты ее не знаешь. Бхоли была моя подружка. Ее выдали замуж незадолго до того, как начали сносить поселок… А ведь меня тоже чуть было не выдали замуж в тот самый день, как стали ломать наши мазанки… Из-за этого все и расстроилось.

— Знаю, знаю, ты уж не раз рассказывала.

— А Бхоли-то муженек смертным боем бил. Явится пьяный и начинает колошматить. Мужчины в нашем поселке все пьющие, а пьют они самогонку. Сами пьют и его заставляют: «Ты, говорят, тоже с нами пей». Трезвый он говорил, что терпеть самогонку не может. Терпеть не может, а пьет. Никто же не заставляет. А напьется до чертиков — и начинает жену колошматить…

Басанти гордилась тем, что не в пример другим, муж у нее непьющий.

Дину молча стал освобождать свои запястья от ее пальцев.

— Один раз притащил он откуда-то жестяную банку из-под консервов, и в банке — чуть не литр самогонки, — продолжала Басанти. — А явился-то не один, дружка прихватил. Вдвоем они эту банку быстренько высосали. Потом затеяли драку. У нас ведь, когда выпьют, начинают ссориться, задираться… Бедняжка Бхоли кинулась их разнимать. Так знаешь, что муженек-то ее устроил? Взял да и выгнал из дому. А за что, спрашивается? В чем она провинилась? Она ведь хотела разнять их… Наутро встал он — голова трещит, под глазом фонарь, скула распухла, а вдобавок Бхоли дома нету: сбежала куда-то. И хорошо сделала, что сбежала, и никто не знает куда!

За окном сгущались сумерки, девушка продолжала неторопливо рассказывать.

Сильным рывком Дину освободил наконец руки и обнял Басанти. Она попыталась высвободиться.

— Да что это ты? Утро ли, вечер — как только пришел, первым делом играться, — рассмеявшись, сказала Басанти. — Мне совсем не нравится возиться в такой грязи. Да и сама я давно уж не мылась, и белье на мне нестираное. — И, словно продолжая прерванный разговор, тихо проговорила: — Отец у меня такой же. Поэтому мать по ночам его и отчитывала. И детей родила точно щенков. Фи, какая гадость!

Но когда Дину сделал еще одну попытку обнять ее, а Басанти оттолкнула его, он рассвирепел:

— Ты смотри, а то мигом по морде схлопочешь!.. Я зачем привез тебя сюда?

Басанти на миг замерла.

— Неужели только для этого?

— А ты что думала?

От изумления глаза у Басанти округлились. Отправляясь сюда, она думала совсем не о том, о чем Дину. Басанти ехала сюда как невеста, которой настала пора переезжать в дом мужа. И она считала, что поселилась наконец под одной крышей со своим супругом. Но слова Дину прозвучали грубо и резко.

— Разве так говорят с той, кого выбрал в жены?

— Кто это тебя выбрал в жены?

— Ты — кто ж еще? Может, ты и клятву не давал перед ликом всевышнего? Может, и пробор мой не красил? Может, и прическу мне розами не украшал? А что же это тогда, если не свадьба?

— Ты сама увязалась за мной, а что мне оставалось делать? Да таких, как ты, тут полным-полно.

Его слова оглушили ее словно удар обухом. Она отпустила его руки и только молча смотрела на него.

Голос Дину стал мягче:

— Ты считаешь себя моей женой, ну и считай себе на здоровье, а я тут при чем?

— А разве ты не считаешь себя моим мужем?

Дину промолчал. В сгустившихся сумерках она совсем рядом видела его большие темные глаза и впервые за все время их знакомства не могла понять, что на душе у этого человека.

— Скажи, о чем ты думаешь. Одно только слово — и я сегодня же уйду отсюда.

С первого дня их совместной жизни, с той самой минуты, когда она перешагнула порог этой комнаты, Басанти вела себя так, как, по ее понятиям, должна вести себя жена. Она ежедневно подметала пол, следила за тем, чтоб одежда Дину была всегда выглажена. В первый же день она натянула провисшую сетку кровати. И, возвратившись к вечеру в свою берлогу, Дину не без удивления отметил, как преобразилась его комната. Старательно уложив на затылке тугой узел волос, Басанти, негромко напевая, поджидала его. Все его имущество она разложила по полкам, вымела разбросанные на полу окурки, и комната вдруг сразу приняла жилой вид.

Когда Дину, протянув руку, осторожно коснулся ее плеча, она ничего не сказала, а продолжала сидеть неподвижно, словно мысли ее были далеко-далеко. Глаза у Дину всегда были какие-то скользкие, и по их выражению никак нельзя было определить, говорит он правду или лжет. Первым побуждением девушки было оттолкнуть его — да так, чтобы на ногах не устоял, однако ей тут же стало жалко Дину. Все-таки он ее муж, она сама его выбрала и даже сбежала с ним. Если он не считает ее своей женой, это его дело. Для нее он — законный муж. И, растроганная этими мыслями, Басанти стала гладить его по голове. Он сделал доброе дело — увез ее с собой. Если б не Дину, отец позвал бы пандита, и хромуша портной привел бы к их мазанке свадебный поезд. И в сердце девушки с новой силой вспыхнула любовь к Дину: иссякший, казалось, родник опять напоил их сердца живительной влагой.

Немного позже Басанти лежала на земляном полу и молча смотрела в темный потолок. Рядом, повернувшись к ней спиной, сонно сопел Дину. Басанти нежно гладила его по спине.

— Значит, ты не считаешь себя моим мужем? — ласково спросила она.

Не поворачиваясь, Дину ответил:

— Какой еще муж? Я уже давным-давно женат.

От неожиданности она вздрогнула и в следующее же мгновение поднялась.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что я уже давным-давно женат.

— А почему же ты ничего мне не говорил об этом раньше? — резко спросила Басанти.

— А зачем бы я стал говорить? Ты не спрашивала — я не говорил.

— Где твоя жена сейчас?

— В деревне.

— А деревня далеко?

— В горах. Через Патханкот[20] надо ехать.

— Почему же все-таки ты не сказал, что женат? Ты обманул меня…

— Это я-то обманул?! Да тебе самой захотелось убежать со мной!

— Я что же, просто так убежала? Я ведь думала, ты увозишь меня, чтобы замуж взять.

— Откуда мне знать, что было у тебя на уме?

— А почему не сказал, когда клятву давал перед ликом всевышнего?

— Ну, если хочется ходить в женах, ходи, пожалуйста, меня от этого не убудет. И живи здесь — твое право. Члены моей касты могут иметь и две жены, и три… Дину вдруг вспомнил, как Басанти вывела его на веранду и поставила лицом к картинке с изображением божества. Тогда он воспринимал все это как игру. Единственное, к чему были устремлены все его помыслы в тот час, — поскорее сжать ее в своих объятиях. Басанти стояла тогда посреди веранды, залитая лунным светом, и от ее волос исходил такой дивный аромат, что Дину совсем потерял голову. При одном лишь воспоминании об этих минутах ему становилось стыдно за то, что сейчас он был так груб с девушкой.

Когда Басанти переступила порог комнаты, вожделение серой пеленой застлало ему глаза. И в этом ослеплении он уже не думал ни о чем. Да и о чем было думать, когда она сама, по своей воле пришла к нему и готова была исполнить любое его желание. Ей некуда бежать, да она и не собирается никуда бежать. Тогда что же?.. Она хочет создать семью — пусть, она ведь ничего от него не требует. А дальше видно будет… Она целыми днями смеется, щебечет. Еду он приносит ей прямо из кухни, что при общежитии. И сам питается бесплатно, и ее кормит. Плохо ли? Она тоже не сидит сложа руки. А устроится на работу, совсем хорошо будет: лишняя рупия никогда не помешает…

Долго сидела Басанти, уставившись невидящим взглядом в его спину. Удары судьбы обрушиваются мгновенно, и во время удара человек обычно не чувствует боли, он продолжает вести себя так, будто ничего не случилось. Боль приходит после.

— А как звать твою жену? — уткнувшись подбородком в колени, глухо спросила Басанти.

— Рукмини.

— Сколько ей лет?.. Она старше меня?

— Старше.

— Не очень смуглая?

— Не очень.

— Она раньше тоже здесь жила?

— Нет, она живет в деревне.

— И дети есть у вас?

— Нет, детей у нас нет.

— Ни одного?.. А почему?

— Откуда мне знать?

— У моей матери было семеро.

— А вот у меня ни одного.

Наступило молчание. Басанти думала. Единственное, вероятно, что умеет его жена, — это серпом в поле махать, ничего-то, кроме своей деревни, она не видела. Кинофильмов, конечно, не смотрит, о телевизоре знает только по слухам, автобуса боится хуже нечистой силы. И Басанти сразу почувствовала свое превосходство: разве может сравниться с ней какая-то деревенщина неотесанная?

— И хочется тебе жить с ней?

— Ну а почему бы нет? Она ведь моя жена.

— Почему же ты не привез ее сюда?

— Она живет в деревне, у моей матери.

У Басанти тоскливо заныло сердце.

— Почему ж ты не бросил ее? — заметно волнуясь, спросила она. — Почему не женился снова?

— А зачем? — спокойным, равнодушным тоном отвечал Дину. — Ты сама прибежала ко мне, и я согласился.

— Это правда, — коротко бросила Басанти и умолкла. Она еще долго сидела, потом тяжело вздохнула, улеглась на пол и, как прежде, уставилась в потолок.

Близилась полночь. Общежитие постепенно угомонилось, и вокруг воцарилось безмолвие, не нарушаемое ни осторожным скрипом двери, ни приглушенными звуками транзистора, ни звоном посуды, ни журчаньем воды из неплотно закрытого крана, ни размеренным стуком о землю тяжелой дубинки бородатого чаукидара. Лежавший рядом Дину сонно засопел.

— А ты привези ее сюда, — вдруг тихо сказала Басанти. — Все вместе будем жить. В твоей касте ведь разрешается брать вторую жену?

Дину молчал.

— Всю работу по дому буду делать я. И ее всему научу. Ты только привези ее. Мы снимем где-нибудь комнатку и будем жить.

Дину опять ничего не ответил. Басанти продолжала уговаривать его, пока не поняла, что Дину давным-давно уже спит.

Она неподвижно смотрела в потолок. Как она ни пыталась забыться, сон не шел к ней. Ночную тишину нарушали только легкое похрапывание Дину да назойливое гуденье комаров. Долго лежала Басанти, одолеваемая противоречивыми чувствами. Разве думала она, что Дину женат? Какая-то она окажется, его жена? Говорит, не очень смуглая. Но ведь она ничего не знает и не умеет, только серпом, наверно, размахивать и может. А тут столица — одних улиц и переулков не сосчитать. Без привычки-то и заблудиться недолго. «Ну, ничего, поживет здесь, я все ей покажу. А домашними делами поначалу буду заниматься только я. По этим делам Дину будет говорить только со мною. «Сделай то, приготовь это, сходи сюда, съезди туда…» А чтобы всюду успеть, я научусь ездить на велосипеде, тем более что велосипед у Дину собственный».

И вдруг острая боль пронзила ее грудь — Басанти даже дернулась как от удара. «Подлец! Ведь ни словом не обмолвился, что дома у него жена!» По щекам девушки скользнули две теплые капли. «Ну и что, если у него жена? Не буду же я бегать за ним как собачонка!»

Но ею уже овладело какое-то странное беспокойство. Басанти тревожно заворочалась. Может, встать и уйти? Но куда?

Издали донесся бой часов. Сон по-прежнему не шел. Что-то будет с нею завтра? Вдруг она заснет, когда на востоке еле-еле забрезжит рассвет? Тогда не придется ей ни сбегать по нужде, ни поплескаться под краном колонки. Пожалуй, сегодня она вот что сделает: как только часы на башне пробьют три, она потихоньку встанет, незаметно выйдет из комнаты и еще до рассвета вернется назад. На улице сейчас дует прохладный ветерок, стрекочут сверчки, квакают лягушки, громко хлопая крыльями и издавая пронзительные крики, с дерева на дерево стаями перелетают попугаи…

Сквозь распахнутое настежь оконце виден крохотный кусочек темного неба. На небе ярко блестят звезды. Самое интересное бывает, когда ночная тьма начинает редеть: зажмуришься на миг, а потом откроешь глаза — уже немножко светлее. А когда занимается заря, на востоке словно громоздятся огромные пласты и комья красной глины, откроешь глаза — еще один багряный ком прибавился. Красота неописуемая! Отяжелевшие веки Басанти начали слипаться.