Девушка с делийской окраины

Глава 7

Шьяма подняла голову — перед нею стояла Басанти. От изумления Шьяма на миг даже лишилась дара речи.

— Э, откуда это ты свалилась? — спросила наконец она и быстро встала. — Тебя никто не заметил? — Не дожидаясь ответа, она плотно прикрыла дверь, ведущую на задний двор, и задвинула засов. — Ты откуда? И какими судьбами?

Басанти улыбалась спокойной, чуть горькой улыбкой, которая обычно появляется у человека, изрядно помятого жизнью.

— Где тебя носило все это время?.. Ты уверена, что никто не заметил, как ты входила ко мне? Правда?… А то отец твой уж раз двадцать наведывался — все тебя искал. Я ему: «Ничего, говорю, не знаю». И это действительно правда. Откуда мне знать, куда тебя унесло. Я даже не видела, когда ты исчезла из дому. Так где же ты была все это время?

Шьяма успела заметить, что Басанти уже не щебечет, как бывало, и лицо у нее усталое-усталое. Раньше, едва появившись в комнате, она начинала напевать, без умолку тараторить, бегать и скакать по дому. Сейчас от детской беззаботности девушки не осталось и следа — перед нею стояла обремененная заботами женщина. В уголках ее губ дрожала робкая улыбка. Прошло совсем немного, чуть больше трех месяцев, со дня ее побега, но это была уже совсем другая Басанти, казалось, взгляд ее больших, прежде таких лукавых, глаз был словно бы обращен куда-то внутрь.

— Так где же ты была все это время? — еще раз переспросила Шьяма.

— Здесь же и была, тетя, в Дели.

— А почему же тогда ко мне явилась тайком? Нашла время, сумасшедшая! — отчитывала ее Шьяма. — Если тайком, то надо приходить в ночное время. Днем-то разве приходят? Тут через два дома от меня целыми днями торчит твой отец. Тем более твоя сестра и ее муж целыми днями шастают по кварталу и все подозревают меня — будто это я куда-то тебя спрятала.

Басанти молча стояла и, не спуская глаз с ее сердитого лица, устало улыбалась.

— Где твой муженек-то? По-прежнему небось в общежитии работает?

— Нет, тетя. Он… его сейчас нет в Дели. Он уехал в свою деревню.

— Что? Уехал, говоришь, в деревню? А тебя что же с собой не взял?

Басанти промолчала.

— Когда уехал-то?

— Да несколько недель назад.

— А ты где живешь сейчас?

— Я?.. Жить мне сейчас негде, тетя!

— Как то есть негде? Что это значит?

— А это значит, что ночую я где придется. — И, как бывало прежде, Басанти рассмеялась.

— Он бросил тебя на произвол судьбы? Что случилось? Говори, да только правду.

Шьяма с самого начала заподозрила неладное. По выражению лица девушки она видела: Басанти что-то скрывает, и не успела та рта открыть, как Шьяма погрозила ей пальцем:

— Говорила я тебе или нет?.. Говорила, много раз говорила! А ты?

— О чем вы, тетя?

— О том, что парень, с которым ты водишься, очень нехороший человек. Говорила?

Низко опустив голову, Басанти не произнесла ни звука.

— Бросил на произвол судьбы, а сам, видите ли, отправился в деревню! Ну, как это называется, по-твоему?

Шьяма любила поворчать, но в ее тоне было всегда столько доброты, что девушка обычно сама приходила к ней со всеми своими заботами и печалями. И только сейчас, впервые за все время их знакомства, Басанти показалось, что тетя Шьяма получает какое-то удовольствие от того, что своим поведением Дину лишний раз подтвердил ее правоту.

— Денег-то он хоть оставил тебе?

Басанти промолчала.

Молчание девушки еще более утвердило Шьяму в ее сомнениях.

— Что же, муженек твой в отпуск уехал? — продолжала допрашивать Шьяма.

Басанти на какой-то миг заколебалась, но потом тихо проговорила:

— Нас выгнали из общежития, тетя.

— Выгнали? А почему?

— Потому что я тайком жила с ним там.

— А почему тайком? Замуж-то выходила за него?

— Замуж-то я выходила, да жили-то мы в мужском общежитии, а женщинам там жить не разрешается. Кто-то узнал и пожаловался…

Шьяме снова представился случай доказать свою житейскую мудрость.

— Если жена живет, за это с работы не выгоняют, — изрекла она. — Ну, рассказывай. Все как было. Свадьбу-то вы хоть справляли?

— Конечно, тетечка!

— Где?

Басанти до сих пор пребывала в полной уверенности, что свадьбу они с Дину справили по всем правилам. Поэтому она подробно поведала Шьяме обо всем: как, взявшись за руки, они стояли перед вырванным из календаря листком с изображением Кришны; как Басанти осторожно воткнула сорванные на клумбе розы в шевелюру Дину; как Дину неловко приладил цветы к ее прическе и как потом он взял бумажку с мелко наструганным грифелем красного карандаша и, макнув большой палец, провел им по ее пробору… Не забыла Басанти рассказать и о том, какая полная луна сияла на небе и как при лунном свете они поклялись друг другу…

Басанти рассказывала, а Шьяма, поджав губы, смотрела на нее сердитыми глазами и скорбно качала головой.

— И это ты называешь свадьбой? — наконец вымолвила она. — Ну разве я не говорила тебе? Разве не предупреждала?

— О чем, тетя?

— О том, что доверять этому человеку нельзя. О том, что сначала надо выйти замуж, а уж только после этого переступать порог его дома.

— Но ведь свадьбу-то мы справили.

— И ты называешь это свадьбой? Свадебный обряд совершает пандит. Это во-первых. А во-вторых, на церемонии присутствуют все члены общины, чтобы в случае чего могли подтвердить: да, свадьба была… Эх ты, Басанти, какую глупость сделала! Ни пандита, ни одного свидетеля! Взяли и все сами устроили! А теперь этот человек натешился — и поминай как звали.

— Нет, тетечка, нет! — еле слышно выдавила из себя Басанти.

— Что нет? А если он скажет, что никакой свадьбы не было, что тогда?

— Ну, скажет — и скажет, — уже спокойнее произнесла Басанти.

— Ох, плакать тебе горькими слезами, Басанти! Ничего-то ты еще не смыслишь.

— Ну и что, тетя? Плакать — значит, плакать.

Басанти спокойно вскинула на нее глаза. У Шьямы было такое ощущение, будто Басанти околдовали, она не в состоянии отличить, где белое, а где — черное. Раньше была такая боевая, а теперь вдруг ко всему стала безразличная. Что бы это могло значить? И вдруг Шьяму точно осенило:

— Э, да ты никак беременна! А я-то, дура старая, гляжу на тебя, а самой и невдомек. Ну, проходи же, проходи, садись, — и, взяв девушку за руку, Шьяма усадила ее рядом. С души у Басанти словно камень свалился.

Уж так устроен человек: не боится он никаких трудностей, не страшится бед и несчастий, только бы любил его кто-то, только бы одаривал заботой и лаской, оберегал от одиночества, и тогда он с легкостью преодолеет все препятствия. Вот это желание поделиться с кем-то и быть понятой и привело сюда Басанти.

— Ты все еще ходишь будто во хмелю, Басанти. Вот наступит похмелье, узнаешь, почем фунт лиха. Сейчас-то ты точно слепая… А ты и впрямь считаешь, что он вернется?

— Вернется, тетечка, непременно вернется, — быстро проговорила Басанти, и Шьяма удивленно взглянула на нее.

Жизненный опыт Басанти был еще мал, она не могла понять того, что говорила ей Шьяма: что, например, означает «быть во хмелю»? А до того, как «быть во хмелю», — как назвать это? А когда «хмель» проходит, значит, «наступает похмелье»? И при чем тут «хмель» и «похмелье»?.. Она была еще так неопытна, что не могла понять смысл сравнения, которое помогает человеку познать мир, оценить, что в нем истинное, а что — показное. С тех пор как Дину бросил ее, она жила, словно переходя из прохладной тени на жаркий солнцепек и снова попадая в густую тень. Когда Басанти вспоминала Дину, в сердце ее поднималась волна нежности, но потом она принималась ругать и проклинать его. Нить, что связывала их, была еще крепка, только изредка, натягиваясь до предела, начинала мелко вибрировать.

— Ну а дальше? Что было дальше? — продолжала выспрашивать Шьяма.

Что могла ответить ей Басанти? Многого она и сама толком не понимала. Шьяма умело направляла беседу в нужное русло.

— Ох, тетечка, всего не расскажешь, — горько вздохнула Басанти. — Если бы его не выгнали с работы, все равно я там долго прожить не смогла бы. С утра до ночи — под замком! Даже в окошко выглянуть — и то нельзя. Так и сидела где-нибудь в уголке. Старик чаукидар делает обход — я или под кровать прячусь, или за выступ стены. — И Басанти грустно засмеялась. — Однажды вышла я за дверь: ухитрилась изнутри открыть засов. Пить очень хотелось. Напьюсь, думаю, у колонки — и мигом назад.

— Ну, вот тут-то ты, наверно, и попалась, — вставила Шьяма.

— Да нет, тетя! Меня никто не видел. Я уж и не знаю, как все вышло. Дину говорил, будто повар давно уже что-то подозревал. Он и донес начальству.

Случилось это в полдень. Уже не слышно было звона посуды. Большой холл студенческой столовой опустел, и все служащие общежития, усевшись во дворе, курили и рассказывали всякую всячину. Некоторые тут же улеглись на циновки. Видя, что все заняты разговором, Дину потихоньку поднялся, незаметно достал из-за печи припрятанную тарелку с едой, вывалил в нее содержимое еще одной тарелки и, стараясь не привлекать к себе внимания, выскользнул из кухни.

Он прошел веранду и уже заворачивал за угол, как скорее почувствовал, чем услышал, что кто-то крадется следом. Дину застыл на месте, и в это самое время за спиной у него послышался вкрадчивый голос:

— Еду-то для кого несешь, Дину?

Дину обернулся — позади него стоял повар Манглу, самый хитрый из всех, что работали в общежитии. Плюгавенький человечек, с маленькими щегольскими усиками и дешевыми деревянными бусами на шее.

— Для кого? — не растерялся Дину. — Для больного из четвертой комнаты.

— Из четвертой? Да он только что пообедал вместе со всеми и четверть часа назад ушел.

— К нему гость приехал, — нашелся Дину. — Для него и несу.

Манглу расхохотался.

— Так на его ж двери замок висит. Пойдем покажу…

Дину стиснул зубы, но тут же взял себя в руки.

— Наверно, как всегда, Теджу все перепутал. Тот, что живет в четвертом номере, несколько раз требовал, чтобы еду принесли ему в комнату. «Ну, думаю, Теджу заболтался: дай-ка я сам отнесу».

Он взглянул на Манглу — тот ехидно улыбался, почесывая за ухом.

— Говори: кто? — тихо спросил Манглу и, подмигнув, снова улыбнулся.

Дину лихорадочно соображал, что бы еще придумать, но, так ничего и не придумав, доверительным тоном, словно оправдываясь, сказал:

— Да тут… жена из деревни вчера приехала… Ночью прямо сюда и заявилась. Дядя у нее в Басант-нагаре живет, да поздно уже было.

Но Дину видел, что Манглу не верит ни одному его слову: продолжая улыбаться, Манглу как-то странно смотрел на него и неторопливо почесывал за ухом.

— Давай-ка, брат, и я попробую! — снова подмигнув, хрипло проговорил Манглу. — Ты пока не ходи туда, а тарелку я сам ей отнесу.

Дину рассвирепел.

— Ах ты мерзавец, — срывающимся голосом произнес он. — Я сейчас как двину по твоей роже подносом… Это моя жена, слышишь? И говорить гадости я не позволю!

На следующий же день управляющий вызвал Дину к себе в кабинет и приказал в течение часа освободить служебную комнату.

Лишившись работы, Дину вместе с Басанти поселился в крохотной комнатенке у одного своего друга, которого звали Барду. Перед глазами Басанти промелькнуло все, что было потом, и это воспоминание заставило ее содрогнуться, а в душе поднялась волна бессильной ярости.

Жилище Барду они с Дину отыскали уже поздно ночью. Утром, едва проснувшись, Басанти вышла на улицу и принялась осматривать все вокруг. По склону холма, прямо от обочины дороги, что вела к Сат-нагару, лепились друг к дружке какие-то странные сооружения из обломков кирпича, старых досок, деревянных ящиков, пустых бидонов, ржавых кусков жести. В одном из них жил Барду. Вместо дверей были старые циновки. Днем по поселку бродили свиньи, бегали крысы — неподалеку находилась городская свалка, куда свозили мусор со всего Сат-нагара и других кварталов. Привязав за спину большие плетеные корзины, женщины ходили по улицам Сат-нагара, собирая обрывки газет, битое стекло, пустые консервные банки. В кучах мусора возились грязные ребятишки, отыскивая пустые бутылки и чашки с отбитыми ручками. Вот в этом-то поселке и обосновался Барду, приютивший Дину и Басанти.

У Барду они прожили дней пять, а потом Дину удалось недорого снять мазанку на самом краю поселка.

Проснувшись однажды утром, Басанти обнаружила, что Дину рядом с нею нет. Протирая заспанные глаза, она вышла из мазанки и увидела закутанного в старенькую порванную накидку Барду, который сидел у двери. От давно не мывшегося Барду пахло помойкой.

— А где Дину? — спросила Басанти.

В ответ Барду рассмеялся, оскалив гнилые зубы.

— Дину больше не вернется сюда.

— Почему?

— Он уехал.

— Куда уехал? — Она удивленно раскрыла глаза.

— Домой… в деревню.

Дину действительно несколько раз заводил разговор о поездке в деревню. Он говорил, что в деревне продаст урожай и привезет немного денег, но чтобы уехать тайком, не сказав ни слова, — такое не укладывалось у нее в голове…

Лицо Барду было худое, бескровное, накидка — грязная, рваная, волосы давно не чесаны.

— Ты оставайся тут, — сказал наконец он. — Ни о чем не беспокойся.

Басанти заволновалась.

— Дину говорил что-нибудь тебе? Что он говорил? Куда уехал?

— Больше сюда не вернусь — вот что он сказал.

— Вернется — не вернется, тебе-то какое дело?

— Как то есть какое? — обнажая гнилые зубы, рассмеялся Барду. — Я из своего собственного кармана выложил ему три сотни рупий.

— За что же это сразу три сотни?

— А за тебя… Эти деньги я за тебя отдал…

Что он говорит?! Басанти смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— И не стыдно тебе? А еще друг называется! Вчера только сестрой меня называл.

Слова его больно задели Басанти. Прошлой ночью она действительно обнаружила в кармане у Дину триста рупий и несказанно удивилась этому. Когда она спросила Дину, откуда деньги, тот сказал, что продал велосипед, хотя велосипед, как и прежде, стоял у двери. После того как Дину рассчитали из общежития, он ничем не занимался и даже не пытался искать работу. Целыми днями бродили они с Барду по улицам, горячо обсуждая что-то.

— Ты не жена ему, — прервал молчание Барду. — Его жена живет в деревне, к ней он и поехал. А тебя он продал мне. Я женюсь на тебе… по всем правилам. Устрою свадьбу, приглашу членов общины. Денег на это я не пожалею.

Неожиданно Басанти расхохоталась. Откуда только и смелость взялась! Она прошла в мазанку и появилась оттуда с замком, которым, уходя, они обычно запирали свое жилище. Плотно захлопнув за собою дверь, она повесила замок и положила ключ в карман.

— А чем ты докажешь, что он продал меня?

— Разве не достаточно того, что я говорю?

— Тебе, Барду, он продал свой велосипед, — спокойно возразила Басанти. — Меня он не продавал.

— За велосипед я уплатил ему отдельно — сто рупий.

— Откуда бы тебе взять такие деньги, Барду? Сам-то живешь в халупе.

— Тебе не придется там жить. Ты, как и прежде, будешь жить здесь, я тоже переберусь сюда.

Басанти незаметно все дальше отодвигалась от двери, потом повернулась и быстро зашагала прочь.

— Ты куда?

— Готовь свадебный поезд! Я сейчас вернусь!

Барду рванулся следом за нею, но Басанти быстро пересекла пустырь и оказалась на улице.

— Ты куда? Ты куда несешься? Возвращайся добром, не то…

— Не то что?

— Не то верну силой.

— Силой вернет! Тоже мне силач нашелся! — бросила Басанти и выбежала на проезжую часть улицы, в эти часы запруженную повозками, велосипедами и моторикшами. — Пойди сначала в Джамне отмойся! — повернувшись, насмешливо крикнула она. — А еще лучше вон в том вонючем пруду! Эх ты! Жену друга купить надумал! — И, ловко лавируя в уличном потоке, Басанти устремилась дальше.

— Я это так не оставлю! Я целых три сотни выложил из собственного кармана!.. Добром, говорю, вернись, не то хуже будет!

Но Басанти пересекла улицу и, торопливо шагая по тротуару, скрылась в узких переулках Сат-нагара.

Хотя Басанти удалось выскользнуть из лап Барду, он был уверен, что в конце концов она сама придет к нему: ведь в этом огромном городе голову приклонить ей все равно негде. Несколько дней ей удавалось скрываться. Вспомнив всех знакомых, которые жили в разных концах города, кроме Рамеш-нагара, она будто случайно навещала их. Однако проходил день-другой, и, поблагодарив гостеприимных хозяев, Басанти отправлялась дальше. Барду разыскивал ее по всему городу. Напав случайно на след, он целыми днями шнырял по поселку, где скрывалась Басанти. На несколько дней ее наняли судомойкой в один дом рядом с рынком. Спать ей разрешали на веранде. Это было совсем неплохо, но долго продолжаться так не могло — недавно около рынка она заметила Барду. Убедившись, что на ее след напали, она незаметно выскользнула из дома, села в первый попавшийся автобус и доехала до самого конца. Так во время своих скитаний по Дели она неожиданно встретила знакомую женщину из их поселка. Женщину звали Лали, у нее было два домика, в одном она жила сама, другой сдавала. Лали отнеслась к Басанти как к родной сестре, приютила у себя, устроила на работу, но уже через неделю с работой пришлось распрощаться: у девушки начались головокружение, рвота, постоянные слабость и недомогание…

И сейчас, сидя рядом со Шьямой, Басанти живо представляла себе, что ей довелось испытать за эти несколько месяцев. Что она могла сказать в свое оправданье?

— А почему ты ушла от той хозяйки?

Ну что сказать ей — почему ушла?

Расставшись с гостеприимной Лали, Басанти вынуждена была вернуться в свою мазанку, но провела там всего два дня. Вспомнив об этом, Басанти рассмеялась.

— Чему это ты?

— Открыла мазанку, вхожу — и вдруг меня точно осенило. Закрываюсь изнутри и выглядываю в окошко. На мое счастье, парнишка какой-то шел мимо. Я подзываю его, даю ему замок с ключом и объясняю, чтобы он закрыл дверь на замок, а ключ передал мне. Я же знала, что Барду непременно придет сюда. Придет — на двери замок: значит, еще не вернулась. — И, довольная своей хитростью, Басанти весело рассмеялась.

— Ну, и чего же тут смешного?

— Ой, тетечка! Первый день прошел спокойно. А на второй я прилегла вздремнуть. В полдень встаю, подкрадываюсь на цыпочках к двери, заглядываю в щелку: рядом с дверью сидит Барду. Да не один — с ним еще какой-то человек. Испугалась я: что-то, думаю, теперь будет? Посидели они до вечера, гляжу — ушли. Я выбралась оттуда и больше уже не возвращалась.

— Где ж ты жила все это время?

— Что вам сказать на это, тетя? Поначалу-то я совсем было растерялась: куда идти, ума не приложу. Чувствую: тошнить меня часто стало. Потом все сильнее…

— Ну, и что же ты сделала?

— Что сделала? Отправилась к своей сестре. Чему быть, думаю, того не миновать…

Рассказ девушки Шьяма слушала со все возрастающим интересом.

— Она в Винай-нагаре живет. Вот я и подумала: расскажу-ка я обо всем ей, она не проболтается. Да и Винай-нагар — не ближний свет. Пока отец да Барду разнюхают, меня уж и след простыл.

— Ну, и что же было потом?

— Что было потом, тетечка? Я прожила у нее целых три дня.

— Почему же так мало?

— Да все потому, что муженек у нее — грязная скотина!.. Вообще у всех мужья — скоты порядочные, тетя. — Басанти усмехнулась: — Скотина, и все тут. — Она помолчала, затем продолжила: — Я-то спала в мазанке, а сестра с мужем и все их ребятишки — на улице. Я крепко сплю — не добудишься. Вдруг чувствую однажды, будто кто-то уселся на мою кровать. Сначала спросонья никак понять не могла, где я. И чудится мне, будто все это во сне: сижу будто я в нашей комнатке при общежитии, и входит Дину. И все это будто вечером, в потемках. Подвигаюсь я к стенке, а он ложится рядом. И тут я говорю вдруг: «Что ж ты делаешь? Это же дом моей сестры!» Да как вскочу. «Кто это?» — кричу, а он рукой мне рот зажимает… Подлец он, тетя, подлец, каких мало!

— Ну а потом?

— А что потом? Мой крик разбудил всех, сестра проснулась. «В чем дело, Басанти? — спрашивает с улицы. — Ты еще не спишь?» Я молчу. Она встает и входит в дом. — Басанти хохочет. — А этот сукин сын говорит ей: «Мне пить захотелось. Воду искал я». А кувшин с водой всегда стоял у них во дворе. «Ну что ж, — говорит сестра, — пойдем, напою я тебя», — и за шиворот его из дому.

— Боится, видно, он жены-то, — вставляет Шьяма.

— Никого он не боится, тетечка! Сестра и уговаривает его, и кричит, и ругается, а он знай себе помалкивает.

Шьяма не отрываясь смотрит на Басанти: всего несколько месяцев прошло, а как изменилась она. Теперь о многом судит как взрослая.

— Я на следующий же день ушла от них, тетя. От сестры б житья не стало. Она такая. «Явилась мужа у меня отбивать!» — сказала бы. Да и я боялась, что Барду ненароком пронюхает, где я. Мужчины-то, они по всему городу рыскают, тетя, а мой зятек тут же рассказал бы, где я скрываюсь.

— А ему известно, куда ты ушла? — испуганно спросила Шьяма. — Сюда-то Барду не заявится? Ты смотри, чтоб ни одна душа не появлялась здесь.

— А зачем мне это, тетя? Я сама не знаю, куда бы подальше от него спрятаться.

— Я вот что хочу сказать тебе, Басанти.

— Что, тетечка?

— Отправляйся-ка ты с миром к отцу-матери.

— Там старик портной ждет не дождется, когда я заявлюсь, тетя. Стоит мне только показаться, как отец схватит за косу и отведет к портному. Отец с него уже девятьсот рупий взял.

— Ты сама всю эту кашу заварила, Басанти.

— Почему я, тетечка? Что я сделала?

— Скоро у тебя будет ребенок. Куда определишь его? Где будешь жить? Куда приклонишь свою голову? — И Шьяма, словно спохватившись, снова спросила девушку, где она живет теперь.

— Сейчас ты где остановилась?

— А нигде, тетечка.

— Как это нигде? Ты же сама говорила, что у тебя мазанка.

— Туда идти я не могу. Там Барду поджидает. — И Басанти звонко рассмеялась. — Сюда пойти — отец ждет, туда пойти — Барду поджидает…

И тут Шьяма глубокомысленно изрекла:

— Как знать, Басанти, может, Дину и в самом деле продал тебя.

Басанти молчала.

— Если твой родной отец может продать тебя за девятьсот рупий, то почему бы Дину не продать тебя за три сотни?

— Нет, тетя, — тихо проговорила Басанти, не отводя широко открытых глаз от лица Шьямы.

— Он бросил тебя и сбежал, — продолжала Шьяма. — И больше не вернется.

— Он вернется, тетечка.

Шьяма поразилась: после стольких ударов и потрясений у Басанти все еще сохранилась детски наивная вера в то, что Дину обязательно вернется. Связывавшая их тоненькая ниточка еще не оборвалась, потому что от нее, от этой ниточки, зависела жизнь Басанти.

— Сумасшедшая ты все-таки, Басанти, — проговорила Шьяма. — Дал он знать о себе? Как скрылся, так ни письма, ни весточки. И ты еще убеждаешь меня, что он вернется.

— Вернется, тетечка, непременно вернется!

— Ну а если все-таки не вернется?

— Обязательно вернется.

— Ты, видно, и в самом деле рехнулась!

Шьяма была поражена. Неужели она действительно верит, что Дину не продал ее? Неужели даже после всего, что было, она так ничему и не научилась? А может, она просто играет какую-нибудь роль, как бывало прежде, только на этот раз ее героиня томится в разлуке с любимым и живет одной лишь надеждой на его скорое возвращение?

— Картин всяких насмотрелась, вот рассудок-то у тебя и помутился.

— Да я уж забыла, когда в кинотеатре была, — улыбнулась Басанти. — А кстати, что сегодня показывают по телевизору? Сегодня ведь воскресенье?

— Не смотрела бы все эти картины, сидела бы себе спокойненько дома…

— И растирала бы ноги старику портному, — в тон ей подхватила Басанти, — либо в деревне траву серпом резала.

— Ну а сейчас что ты имеешь? Ни кола, ни двора.

— Что значит дом, тетя? Где живешь, там тебе и дом, — возразила Басанти. И, помолчав, взволнованно сказала: — Так вы, тетя, говорите, нет у меня ни кола, ни двора? Есть у меня и угол, и муж есть, а скоро и ребенок появится. Вернется Дину, и я снова буду жить в своем доме.

Это было уж слишком, и Шьяма не выдержала.

— О каком еще доме ты твердишь, если твой Дину давным-давно женат?

Смутившись, Басанти растерянно взглянула на Шьяму, но тут же упрямо тряхнула головой.

— Вы правы, тетя, но Дину все равно вернется.

— Ну зачем ему возвращаться? Разве сможет он прокормить двух жен?

— По законам его касты, тетя, он может иметь двух жен.

— Кто же это в наше время сможет содержать двух жен?

— Он сможет, тетя. В их касте мужчина может иметь не только двух, даже трех жен сразу.

— Кто тебе сказал это?

— Дину.

— И ты поверила?

Увидев в глазах Басанти непоколебимую надежду и веру, Шьяма только скорбно покачала головой.

— А я ему говорю: «Вези свою жену сюда», — продолжала Басанти. — Жена-то у него из деревни, тетя, совсем темная. Нигде не была, ничего не знает. В доме я сама хозяйничать стану.

— Тебя обманули, а ты так ничего и не поняла, — поджав губы, проговорила Шьяма. — Ой, Басанти, сколько тебе в жизни еще хлебнуть придется.

— А что это такое, жизнь, тетя? — спросила Басанти и рассмеялась, и смех ее звучал задорно, как прежде. — Нет, тетя, — переходя на шепот, проговорила она, — он вернется, обязательно вернется. Детей-то у них нету. А родится ребенок, своей женой он признает только меня.

— Пустое говоришь, Басанти, пустое. У вас даже свадьбы не было. Поэтому в любой день он может выгнать тебя из дому. Сейчас-то ведь бросил… Или, может, нет?

Перед мысленным взором Басанти снова одна за другой промелькнули картины ее свадьбы… Веранда, залитая лунным светом, стройная фигура Дину, розы в его черных волосах. Все было так торжественно, что вмиг развеялись последние ее сомнения, по телу прокатилась горячая, хмельная волна, наполнив ее трепетным ожиданием чуда. Не в силах сдержать охватившего ее волнения, Басанти протягивает руку и, взъерошив волосы Дину, пускается в пляс, напевая что-то из старого фильма… Очнувшись, она вскакивает.

— Ну, тетечка, сейчас я займусь уборкой, — весело, как прежде, затараторила она.

— Сиди, сиди.

— Нет уж, тетя, сейчас я буду заниматься уборкой.

— О какой уборке ты говоришь? Ведь ты же беременна.

— Вот мать моя до самых родов работала, и хоть бы что. А я чем хуже? — Схватив веник, Басанти пронеслась через веранду в задние комнаты.

Немного погодя оттуда уже слышался ее голос:

Неожиданно песня оборвалась, и в дверном проеме показалась Басанти. Она стояла, устало прислонившись плечом к косяку.

— А если он не вернется, тетя, я возьму ребенка и уеду куда-нибудь.

На глаза у нее навернулись слезы, и она выскочила на веранду.

— Не приедет — и не надо! — выкрикнула она. Вытерев глаза концом сари, она постояла немного на веранде, потом тихо проговорила: — Но он вернется, тетя, он обязательно вернется.

Басанти прошла в комнату и принялась подметать пол, негромко напевая. Шьяма смотрела на ее согнутую спину и думала о своем. Пока она говорила с девчонкой о том о сем, не сболтнула ли чего лишнего? Ведь теперь это не прежняя Басанти, теперь она многое повидала. Схватила веник, пошла в задние комнаты, а там все раскидано, разбросано, исчезнет вещь — и не заметишь. Сейчас-то ее, видно, нужда привела, а впрочем, как знать, с чем она пожаловала? Столько дней не было — и вдруг является. Среди бела дня пожаловала. Может, уже в компании какой орудует? Наговорила-то много, пойди разберись, где правда, а где ложь. И перепуганная Шьяма позвала девушку:

— Нынче не стоит подметать. Лучше иди посиди со мной.

— Ну давайте я вам прическу сделаю, тетечка, — входя в комнату, сказала Басанти. — Точь-в-точь будете как Хема Малини.

— Нет, прическу тоже не надо. Ты лучше присядь, отдохни.

Басанти уселась напротив. С хозяйкой она говорила, ничего не тая, и рассказала ей все, что пережила за последние месяцы. Она полагала, что в их отношениях ничего не изменилось и все будет так же, как в прежние дни.

Сейчас они сидели друг против друга. Однако хозяйка почему-то то и дело отводила глаза в сторону. В ее взгляде появилась странная отчужденность, хотя Басанти, как и прежде, смотрела на нее влюбленными глазами, убежденная, что тетя Шьяма — единственный человек, который поинтересовался ее делами и к которому она может прийти в любое время суток: в глухую полночь или на рассвете. А Шьяма уже смотрела на нее с подозрением: теперь это была не прежняя наивная девчонка, и доверять ей нельзя. Из дому сбежала; где жила, чем занималась — ничего не известно.

— Где ночевать-то собираешься? — неожиданно спросила Шьяма.

— Да сегодня я уж у вас заночую, тетечка. Я и кровать свою принесла. Там, на заднем дворе, поставила.

— Ты с ума сошла, Басанти? — забеспокоилась Шьяма. — Ведь на перекрестке через два дома от меня отец твой сидит. Неужели, думаешь, он не дознается? Он и раньше-то думал, что это я тебя спрятала.

— Да ни о чем он не узнает, тетечка.

— Как же не узнает, когда по всему кварталу тебя ищейки вынюхивают? Неужели ты думаешь, что Барду оставит тебя в покое? А если вдруг он сюда заявится? А если отец твой опять пожалует?

— Ни одна живая душа ни о чем не узнает, тетя, — уверенно произнесла Басанти. И, подумав, тихо добавила: — Ну хорошо, я буду спать на крыше. Уж там-то меня никто не увидит.

— А где нам спать прикажешь? Да и утром, когда будешь подниматься, думаешь, тебя не заметят? Как ты это себе представляешь?

— Куда же мне идти тогда? — упавшим голосом спросила Басанти.

Шьяма заволновалась. Оставить девушку у себя — значит, ежеминутно подвергаться опасности. Ведь Басанти скрывается — от отца, от Барду. А что за человек этот Барду? Уж наверно, какой-нибудь негодяй! Да тут такое начнется!

— Нет, дорогая, ночевать у меня ты не будешь.

— Да мне бы каких-то два-три дня, тетечка… А потом я работу подыщу.

Но Шьяма уже так запугала себя, что для нее не имело значения ни то, что Басанти беременна, ни то, что она измотана бесконечными скитаниями, ни то, что идти ей сейчас некуда.

— Послушай, Басанти, что я тебе скажу: отправляйся-ка ты к своему отцу. Там твой дом. Хороший ли, плохой, а твой дом!

— О тетя, что вы говорите!

— И лучше вернуться туда, чем вот так скитаться. Дальше видно будет, а несколько дней ты сможешь отдохнуть спокойно.

Басанти кольнула неприятная догадка, и несколько минут она молча смотрела на Шьяму.

— Ну что ж, тетечка, — прежним беззаботным тоном произнесла Басанти, — пойду куда-нибудь еще.

Шьяма внимательно взглянула на девушку. С души у нее будто камень свалился, однако она заметила, что Басанти обиделась.

— Куда же ты пойдешь? — наигранно озабоченным тоном произнесла Шьяма. — Я знаю, ты умница.

— Где-нибудь и для меня место найдется, — сказала Басанти и встала.

— Да смотри глупостей не натвори, — назидательно проговорила Шьяма.

Басанти была уже у лестницы, когда Шьяма, отыскав кошелек и на ходу открывая его, заспешила следом:

— Да погоди ты, погоди… Вот тут немного денег. Возьми. — И протянула Басанти бумажку в пять рупий.

— Оставьте, тетя, себя я еще прокормить сумею.

Басанти стала быстро спускаться по ступенькам, а Шьяма почти бегом пронеслась через комнаты и выскочила на балкон: ей не терпелось узнать, куда же пойдет Басанти и что намерена делать.

На город давно опустился вечер. Улица погрузилась в зыбкий серый полумрак. Басанти вышла во двор и сразу же направилась к прислоненной к стене кровати. И тут Шьяма впервые почувствовала смятение в душе. Ей тотчас же вспомнился святой старец и данный им наказ. Она вдруг с ужасом подумала, что, если Басанти унесет свою кровать, обет, который она дала старцу, будет нарушен, и всевышний покарает ее.

— Кровать-то пусть остается, — подала голос Шьяма.

— А зачем, тетя? — задрав голову, спросила Басанти.

— Пусть стоит.

— Зачем? А вдруг утащат?

— Никто не утащит. Пусть стоит.

Басанти на миг заколебалась, потом решительно направилась к воротам.

— Эй, Басанти! — донесся с балкона громкий шепот Шьямы.

— Что, тетя?

— Стой! Погоди! Подойди к лестнице!

Басанти вернулась. Шьяма прошла через комнаты и остановилась на верхней ступеньке.

— Не боишься идти? А вдруг схватят?

Опершись о стену, Басанти глядела на темную фигуру наверху и улыбалась.

— Ну и что, тетя?

Что же делать? Шьяма была в затруднении. Конечно, оставить Басанти в своем доме она не могла — это было слишком опасно. А если обиженная Басанти все-таки уйдет, со Шьямой непременно что-нибудь случится! Как же поступить, чтобы отвести гнев всевышнего?

— Ты погоди, я устрою тебя… Уж там-то тебя никто не найдет. Иди сюда. Я тебя в таком месте спрячу…

— Где, тетя?

— В доме семнадцать живет моя подруга. У нее ты и переночуешь. Пойдем.

— Ничего со мною не случится, тетя, ничего.

— Остановись ты, прошу тебя. Вернись.

Устало улыбаясь, Басанти неподвижно стояла у лестницы не в силах двинуться с места.