Девушка в белом кимоно

ГЛАВА 16

Япония, 1957

Всю ночь мы с Хаджиме разговаривали, смеялись и любили друг друга как муж и жена, и под утро уснули, обвившись телами, как две глицинии, тянущиеся к одному солнцу.

С утренней перебранкой ласточек вернулось беспокойство: я вспомнила, что мне предстоит. После ночи любви я хотела показать ему, что она могла уже принести плоды.

Я вдыхаю запах океана с его загорелой кожи и ощущаю движение мышц под своей ладонью. Я счастлива. Удовлетворена. И взволнована.

Пока он дремлет, я внимательно его рассматриваю. Унаследует ли наш ребенок эту крохотную ямочку на подбородке? Или глаза цвета моря? Или слегка вьющиеся волосы? Хорошо, что его волосы насыщенного чернильно-черного цвета. Я буду любить нашего ребенка независимо от того, как он будет выглядеть, но это облегчит его и без того нелегкую ношу па крохотных плечиках.

Хаджиме делает долгий вдох и томно улыбается.

— Доброе утро, — спросонья его голос звучит с хрипотцой. Еще одна прелестная черта.

Я приподнимаюсь на локтях, и мои волосы падают мне на лицо. Он заправляет их мне за ухо, но они падают снова, и он повторяет это движение, как ласку, раз за разом, словно гладит кошку. Я вытягиваю шею и прижимаюсь к нему лицом.

Я улыбаюсь своему мужу. Мужу. Меня переполняют эмоции. Он уходит патрулировать Тайваньский пролив уже сегодня. Может быть, мне стоит подождать эти две недели, чтобы открыть ему свой секрет, когда он вернется? Я решаю сначала предложить тему и посмотреть, как она будет принята.

— У Исури такой красивый ребенок.

Мерцающие голубые глаза смотрят в мои не отрываясь.

— Ты красивая.

Его пальцы скользят по моим губам, но я не позволяю себе отвлечься.

— По-моему, он просто идеальный. Он почти не плакал, ты обратил внимание?

— Исури измотана. Она сказала, что почти не спит, — он втягивает в себя воздух и сдерживает ленивый зевок. — А мне нравится спать, — он потягивается и привлекает меня к себе.

— Тебе не нравятся дети? — мой голос похож на писк.

Хаджиме прижимает мои губы к своим.

— Мне нравится делать детей, — с улыбкой мурлыкает он.

Один поцелуй, и мое тело запело. Мне не удается удержать внимание на вопросе. Кончики его пальцев пробегают по моему позвоночнику, вызывая волны мурашек и жара. Его поцелуй становится горячим и жадным, но мою цель нельзя откладывать.

— Хаджиме, — я отстраняюсь и сажусь. Вытянувшись, я достаю свиток, приготовленный и уложенный возле края футона. Тот самый свиток, который я покрыла иероглифами, сидя возле своего дракона, в первый свой вечер в этом доме. Я беру его за край и кладу между нами.

— Это для меня? — выгибаются его брови. Он приподнимается на локте, поправляет растрепавшиеся волосы и трет глаза. Потом снова откидывается назад и тянется ко мне. — Иди сюда.

Я ложусь на бок, на сгиб его локтя, и кладу голову ему на грудь. Пока он разворачивает мой свадебный подарок, я вожу пальцем по выступающим буквам на его армейском жетоне. Меня снова сковал страх. Что, если эта новость будет принята плохо?

Он раскрывает отороченный шелком манускрипт и читает сложную вязь кандзи, выполненную курсивом. Я закрываю глаза и жду, прислушиваясь к его сердцу и молясь, чтобы он принял нашего ребенка. Сколько уже прошло времени? Три секунды? Пять? Десять? Сколько он будет смотреть на мои слова, не показывая никакой реакции? От нетерпения у меня сжались пальцы на ногах. Кажется, родить бывает проще, чем объявить о возможном появлении ребенка.

— Потрясающе, — он целует меня в макушку.

У меня широко распахиваются глаза. И все? В смятении я сжимаю лицо в ладонях. Он не показывает радости. Его лицо, хоть и расслабленное, не выражает никаких эмоций.

— А что тут сказано?

— Ой... — я с облегчением расслабляюсь у него на плече. Ну конечно, курсив сложно читать даже японцам, этот стиль используют скорее для эстетики, чем для передачи информации. Я показываю на иероглифы в левом ряду. — Вот этот обозначает «шесть». Следующий — «луна»... — я задумываюсь, следует ли объяснять драконий хвост, но решаю этого не делать. — А последний обозначает «благословение», — у меня затрепетало сердце. — Через шесть лун мы будем благословлены.

В Японии беременность измеряется лунными циклами в четыре недели, поэтому вместо западных девяти месяцев мы носим детей по десять. Хотя количество недель у нас одинаковое — сорок. Если я беременна, то у меня срок — четыре луны. Это значит, что я должна родить в феврале.

Я жду его реакции, не поднимая на него глаз.

— А этот что означает? — он касается большого иероглифа справа.

— А это значит... — сердце сорвалось в бешеный ритм, как птица, отчаянно рвущаяся на волю из клетки. Этот символ невозможно ни с чем спутать. — «Девочка».

— «Девочка»? — он берет свиток поудобнее, чтобы лучше его рассмотреть. — Через шесть лун мы будем благословлены, девочка? — он наморщил лоб.

Я открыла было рот, чтобы пояснить, но передумала и предоставила это мгновение молчанию, лишь взяв его ладонь и положив ее себе на живот.

Oн делает резкий вдох.

Ты хочешь сказать, что беременна девочкой? его взгляд падает туда, где наши руки лежат на едва заметном возвышении из плоти.

Возможно. Это еще не подтверждено.

Но ты так думаешь, — он вглядывается в мои глаза.

Я киваю.

Он продолжает смотреть на меня во все глаза. Я знала, что мои слова будут как вода на лицо спящего: неожиданными и шокирующими, но сейчас он мне совсем не кажется счастливым.

В груди все сжимается. Я сажусь.

— Ты не рад.

— Да нет, не в этом дело, — он наклоняется вперед и берет мое лицо в ладони. Большими пальцами он вытирает с них влагу. — Почему ты мне не сказала?

— Помнишь историю, которую я тебе рассказала, когда ты нашел меня здесь? Как окаасан поделилась со мной своей историей о птичке. И сказала, что выбор, который мне предстоит, теперь в моих руках.

Он кивает.

— Вот моя птичка, — я киваю на свой живот. — А ты был моим выбором. Я не хотела принуждать тебя в твоем выборе. Я не пыталась добыть себе мужа, заманив его в ловушку. Вот я и подождала, пока мы поженимся, но... — я вглядываюсь в его глаза сквозь слезы.

— Иди сюда, — Хаджиме заключает меня в объятия, гладит мои волосы и шепчет: — Я тоже выбрал тебя. И я счастлив. Я потрясен известием, только и всего. Просто пока я еще не думал о детях.

— Тебе повезло, — говорю я. — Потому что я только о них и думала.

Токийский залив когда-то по праву гордился своим рыболовецким промыслом и судостроением. Теперь же промышленность только отравляет прибрежные воды. Смешанный запах морской соли и химических испарений заставляет сжиматься мой и без того беспокойный желудок.

Старательно обмахивая лицо веером, я улыбаюсь и пытаюсь быть приятной собеседницей. На празднование Дня города приглашаются все желающие, и мы решили взять с собой дочь Маико Йошико и ее подругу Кими. Так я отблагодарю Маико и заодно обеспечу себе компанию для возвращения домой.

Перегруженные корабли принимают на себя экипаж, членов семей и детей школьного возраста, которые ухитряются пробраться всюду, и военные фотографы снимают все это для хроники. Хаджиме машет рукой одному из фотографов и присаживается между девочками, знаком показывая мне встать рядом с ним. Девочки тоже присоединяются к его просьбе, но мне не нравится быть в центре внимания, поэтому я приближаюсь к нему всего на один шаг. Я и так нервничаю, готовясь к серьезному разговору с командиром Хаджиме, чтобы добиться от него подписи на американском свидетельстве о браке.

— Они что, забыли надеть свои школьные формы? — спрашивает фотограф, обратив внимание на то, что другие дети пришли в форме, а некоторые размахивали флажками с эмблемами для демонстрации своего настроя.

У дочери Маико и ее подруги с настроем было все в порядке, вот только школы у них не было. И чтобы дети не выросли неучами, матери поселка по очереди учили всех детей школьного возраста. Сегодня учителем была я, а Хаджиме был нашим гидом. Вот только чтобы эта ситуация не повторялась, больше мы не будем фотографироваться.

Фотограф снимает, срабатывает вспышка, и девочки поворачиваются ко мне с прежними улыбками, не зная о моем раздражении. Хаджиме, прекрасно понимая, что со мной происходит, кладет руку мне на спину. Я протягиваю руку Йошико, она берет за руку Кими, и мы продолжаем свою прогулку по палубе.

— А почему вы называете корабль женским именем?21 — спрашивает Кими.

Во время нашей неторопливой прогулки я перевожу их бесконечные вопросы.

— Потому что корабль похож на красивую женщину, — отвечает Хаджиме, глядя на каждую из нас по очереди. — И все восхищаются ее стройной талией, солидной кормой и хорошеньким ютом, — он озорно смотрит на меня.

Я улыбаюсь. Девочки не сводят с него взгляд, жадно внимая каждому слову на непонятном языке.

— Что он говорит? — Йошико дергает меня за платье. — Почему они называют корабль женским именем?

Э-э-э. Я улыбаюсь, стараясь понять, как мне это перевести.

— Он говорит, потому, что корабль красивый.

Девочки останавливаются и награждают его недоверчивыми взглядами. В ответ он смеется.

— А если вы хорошо о нем заботитесь, очень хорошо, — говорит он, придвинувшись ко мне ближе и соприкоснувшись с моей рукой, — то он устроит вам путешествие, о котором вы и мечтать не могли.

Его взгляд падает на мою руку, лежащую у меня на животе, потом снова на девочек.

— Возможно, я стану отцом. У нас будет ребенок, акачан22.

Глаза девочек изумленно распахиваются, и они переводят взгляды с него на меня. Я смеюсь и киваю, радуясь самой новости, но больше всего тому, как он ее принимает. Если корабль — это женщина, то мужчина — это море. Он уважаем за свою глубину, за широту и неудержимую мощь. Он один на поверхности и обладает тысячью гранями внутри. Он — счастье. Он пробует слово отец на вкус и гордится тем, что оно ему подходит.

Йошико и Кими имитируют военный салют, которым Хаджиме обменивается с проходившим мимо офицером, и это тут же превращается в игру: он делает вид, что гоняется за ними, и они со смехом убегают. Хоть они и не понимают его речи, они жадно поглощают его внимание, пока его не отвлекает что-то другое.

— Я скоро вернусь, — говорит Хаджиме и начинает пробираться сквозь толпу.

Он подходит к крепкого вида мужчине с седыми волосами, виднеющимися из-под фуражки. Тот похож на лягушку-быка — с короткой толстой шеей, тяжелой челюстью и широким ртом, сжатым в тонкую линию. Через минуту разговора Хаджиме делает жест в нашу сторону.

Это его командир? Взгляд прищуренных глаз рассекает меня на части. Я все же уважительно кланяюсь в надежде, что он признает наш брак, заключенный по синтоистским традициям, и подпишет свидетельство о браке. Однако он не ответил на мое приветствие, сделав вид, что и вовсе его не заметил.

Я наблюдаю за их лицами, стараясь угадать, о чем идет разговор. Может быть, Хаджиме объясняет, что мы будем жить здесь? Что я не ищу билета в Америку? Девочки внезапно смеются, и я оборачиваюсь. Группка детей смеется над ленивыми чайками, приманивая их крошками хлеба, который им дают моряки.

— Можно? — спрашивают Йошико и Кими в один голос.

Я киваю и быстро поворачиваюсь в сторону Хаджиме.

Он все еще занят разговором, а его командир все еще старается смотреть в другую сторону, перенеся вес своего тела так, словно собирался отпрыгнуть. Это он отреагировал так на известие о моей возможной беременности? Интересно, а эта беременность имеет для него какое-то значение? Ну почему все должно быть таким сложным!

Девочки взвизгивают, снова отвлекая мое внимание. Оказывается, отважные чайки на лету хватают угощение с их протянутых детских ладоней. Хлопая крыльями, раскрывая клювы и отчаянно горланя, они вызывают детский смех. Когда я снова поворачиваюсь к Хаджиме, он уже идет по направлению ко мне, а его командира не видно нигде поблизости.

— Что он сказал? — спрашиваю я, когда он облокачивается о перила рядом со мной. — Теперь он подпишет? — мои брови высоко подняты в выражении надежды.

— Нет, но я не собираюсь сдаваться, — Хаджиме снимает фуражку, приглаживает пальцами волосы и снова надевает ее. — Когда, по-твоему, тебе рожать? — его брови нахмурены, и теперь мне кажется, что к нему пришло осознание возможного скорого появления ребенка и принесло с собой беспокойство.

— Наша птичка должна появиться в феврале, но для уверенности мне надо показаться врачу.

— Рядом с базой есть военно-морской госпиталь. Я договорюсь, чтобы тебя там приняли, когда вернусь, — он снова поправляет фуражку, и последние слова договаривает уже на ходу.

— Девочки! — я машу им рукой, чтобы они догоняли, и иду рядом с ним.

— Но что делать, когда мне придется отсутствовать несколько недель подряд? — он говорит больше для себя, чем со мной. — Что, если что-нибудь произойдет? Или если... — он резко поворачивается ко мне. — Я должен убедиться, что мне ничто не помешает вернуться к тебе.

В каком смысле? — хмурюсь я. — Что тебе может помешать?

Сверчок, через пару месяцев я уволюсь из флота. Мой срок службы заканчивается в октябре, и для увольнения мне придется поехать в США, помнишь, я тебе говорил? И если командир не подпишет свидетельство о браке, я не смогу получить визу супруга.

— Да, но ты можешь приехать по рабочей визе.

— Правильно. Вот только для всего этого нужно время, и мне надо будет найти компанию, которая бы меня спонсировала. Раньше у нас с тобой было много времени, но сейчас? — его обеспокоенный взгляд упал на мой живот.

Я останавливаюсь.

— Но теперь мы уже женаты. Твой командир обязан подписать свидетельство.

Девочки перегнали нас и машут нам руками, чтобы мы их догоняли.

— Я буду с ним разговаривать, — Хаджиме быстро сжимает мне руку, и мы продолжаем прогулку. — И если он все же откажется, я что-нибудь придумаю, договорились?

У меня обрывается сердце. Мы уже говорили о сложностях, с которыми может быть связано его возвращение, я знала о том, что оно может оказаться не скорым, но я не осознавала, как появление ребенка может изменить всю картину.

Мы проходим полный круг и возвращаемся к тому месту, где мы взошли на корабль. Девочки продолжают задавать вопросы, которые я перевожу, только мне больше не весело.

К тому же пришло время расставаться.

Девочки кланяются на прощание, потом убегают ждать меня на причале. Мы с Хаджиме стоим возле поручней. Публичные проявления нежности здесь под строжайшим запретом, поэтому мы позволяем себе только соприкоснуться плечами. Я стою, вцепившись обеими руками в поручень, Хаджиме опирается на него локтями и сжимает свои ладони.

Мимо пролетают любопытные чайки в надежде, что мы предложим им что-нибудь вкусное. Мягкие волны качают корму. Дети смеются и бегают вокруг нас, а мы стоим в полном молчании. Мы как рыба, увидавшая три края выбранной сети. Мы все еще видим море, но уже чувствуем, как плотные нити стягиваются вокруг нас.

— Две недели — это так долго, — произношу я наконец.

— Именно, — он поворачивается ко мне. — Я оставил денег в твоей сумке, но если тебе понадобится что-нибудь еще, скажи Маико и Эйджи, я попросил их присматривать за тобой. А когда я вернусь домой, мы договоримся о твоем визите к доктору, хорошо?

В каждом его слове слышится беспокойство.

Я стараюсь успокоить его, рассказывая ему, как именно буду проводить время, пока его не будет: поближе познакомлюсь с соседями, приведу в порядок наш маленький домик и буду считать дни, оставшиеся до нашей встречи.

Мы чувствуем себя как деревянные куклы театра марионеток бунраку23 — стоим у всех на виду, в то время как наши истинные «я» спрятаны под длинными черными плащами, в тени. Мне хочется сказать ему гораздо больше: «Я люблю тебя. Я буду по тебе скучать. Мне страшно», однако мне придется ограничиться подарком и историей.

Я развязываю шелковый шарф у себя на шее.

— Раньше отец из деловых поездок привозил нам из далеких стран маленькие сувениры, — я протягиваю красно-белый шелк сквозь пальцы. — Когда он протянул мне этот шарф из расписанного вручную шелка, я знала, что он ошибся. Это был слишком взрослый, слишком утонченный подарок для такой маленькой девочки, какой была я. Он должен был отдать его окаасан. Но он ответил: «Нет, он для тебя. Для той достойной женщины, которой ты станешь». С тех пор я ношу его постоянно в надежде оправдать его ожидания, — я протягиваю ему шарф. — И любя тебя, став твоей женой, думаю, я это могу сделать.

Хаджиме выпрямляется и качает головой.

— Нет, я не могу это принять, это слишком важная вещь. Это подарок твоего папы.

Тогда я вкладываю шарф в его ладонь и смыкаю над ним его пальцы, не торопясь отнимать свою руку.

— Я рассказала тебе о том, как он для меня важен, для того чтобы гарантировать его возвращение, — я взглянула ему в глаза из-под опущенных ресниц. — И твое тоже.

Глаза Хаджиме впились в мои и заблестели. Этот блеск мог соперничать с сиянием знаменитой Голубой улицы в Йокосуке, где мы познакомились. И этого было достаточно, чтобы мы внезапно оказались одни: ни снующих туда-сюда пассажиров, ни чаек, ни плещущегося моря.

Наплевав на все приличия, он притянул меня к себе и поцеловал мои волосы. Потом в висок. И прошептал мне прямо в ухо:

— Я всегда буду любить тебя, Сверчок.

А я крепко держусь за него и за его обещание. И надеюсь, что он услышит зов, вернется домой, подчинится гравитации луны и зову нашей маленькой птички.