После ужина у Фальконе и последующего обсуждения дела де Моранвиллей Аманда вернулась домой уже за полночь и, промаявшись то ли сном, то ли болезненным забытьем, в котором снова и снова всплывало услышанное за вечер, проснулась в начале восьмого. И так, как уснуть более не представлялось возможным, она поднялась и принялась одеваться для визита к родителям. Она и так трусливо оттягивала момент важного объяснения весь прошлый день – и теперь время пришло.
Она с особой тщательностью подобрала наряд и шляпку к нему, даже новые туфли, пусть их не видно под платьем, должны были быть идеальными в угоду строгой родительнице. Пощипав щеки, чтобы придать им румянца, Аманда решила, что внешне готова для важной встречи, но только внешне...
Внутри всё дрожало от напряжения.
И дышать приходилось рывками, воздух как будто залипал в легких.
У дверей отчего дома она все-таки взяла себя в руки и, вспомнив, что леди как-никак не пристало выказывать свои чувства, загнала панику в дальний угол души и... улыбнулась.
Ради их с Джеком общего счастья она и не на такое способна!
А потому...
– Молодая хозяйка. – Старый дворецкий, служивший, кажется, еще ее деду, расплылся в широкой улыбке при виде нее. – Какое счастье видеть вас снова!
– Благодарю, Стивенс, я тоже рада вас видеть. Как поживаете?
– Хорошо, мисс, не жалуюсь. Разве что боли в спине донимают, но тут уж ничего не поделаешь – возраст.
– Как отец с матерью, все ли в доме в порядке?
– Все хорошо, мисс, но по вам они сильно скучали.
В самом деле, скучали, подумалось ей? Верилось в это с трудом. Скорее Стивенс так полагал из собственных ощущений...
– И я скучала по вам. Передавай привет миссис Стивенс!
– Непременно, мисс.
Старый дворецкий, единственный, кто по-прежнему называл ее «мисс», неожиданно пробудил в собеседнице ностальгию по прошлому: окинув отчий дом взглядом, Аманда смягчилась и даже расслабилась. Напряжение, стопорившее дыхание, вдруг отпустило...
И мать, стоило ей появиться, она встретила с не наигранной нежностью.
– Здравствуй, мама.
– Аманда. – Женщина протянула обе руки, но не для объятия – просто стиснула ее пальцы.
Еще в домашнем халате, с заплетенной на ночь косой, она показалась Аманде постаревшей и беззащитной.
Может быть, зря она накручивала себя?
Может быть, ей позволят сделать свой выбор хотя бы раз в жизни...
– Когда ты приехала? Почему не прислала записку? Мы бы встретили тебя загодя, – заволновалась миледи. – И ты бледная... Выглядишь нездоровой.
– Я здорова, вам не о чем волноваться, – уверила она мать. – Просто на улице холодно. Я, должно быть, отвыкла от нашей английской погоды!
От мысли, что мать волнуется за нее, сделалось, жарко на сердце, но мать возьми и добавь:
– У лорда Феррерса трое детей мал мала меньше, ему было бы не с руки заражаться заморскими хворями и рисковать их здоровьем. Ты все же уверена, что здорова?
– Уверена, мама.
Значит, лорд Феррерс волнует ее в первую очередь... Что ж, этого стоило ожидать. Жар, зародившийся в сердце, откатился к щекам, и девушка вспыхнула... негодованием и обидой.
– Спасибо, что присмотрели за моим домом, – сказала она. – Все в идеальном порядке.
– Еще бы, – вскинулась мать, – я дала нагоняй твоим слугам. Они все обленились! И я настоятельно бы советовала тебе сменять экономку.
Аманда кивнула.
– Пожалуй, так я и сделаю. – И мать, не привыкшая к легким победам в общении с дочерью, недоуменно на нее посмотрела. Тогда-то Аманда и продолжала: – Я вообще собираюсь продать этот дом и перебраться в Италию, мама. Там много солнца и природа чудесная! Я прониклась этой страной.
У леди Риверстоун-Блэкни, выдержанной всегда и во всем, приоткрылся рот и дернулось веко.
– Перебраться в Италию? – повторила она таким тоном, словно Аманда призналась, что собирается съесть помойную крысу. – Что за безумнейшие фантазии?! Ты ведь шутишь, не так ли?
– Ничуть, мама.
– Но... – Женщина, растерявшись на миг, вдруг осведомилась, прищурив глаза: – Это все из-за этого итальянца? Как его там...
– Фальконе, мама.
– Так это из-за него, я права? Ты потому оставалась в этой ужасной стране, жила в чужом доме, что... – Леди запнулась, не в силах озвучить страшное слово.
– Что, мама? Стала любовницей графа? – спокойно сказала Аманда. – Если вы опасаетесь этого, то напрасно: граф не в том возрасте, чтобы думать о женщинах. По крайне мере, в отношении меня он был само благородство и честь. Я вовсе не из-за него приняла это решение... – заключила она.
Мать большими глазами глядела на дочь, казалось, не понимала, когда, каким образом породила это... чудовище. Ее дочь, ее маленькая Аманда, на которую возлагались такие большие надежды, из раза в раз лишь огорчала ее... Может, она какой-то подменыш, а не настоящая дочь Риверстоунов: та же живет где-то в лесу, воспитанная похитившими ее троллями или эльфами?
– Ты более не вернешься в эту варварскую страну, – припечатали женщина строгим тоном.
Из кабинета, как оказалось, вышел отец – Аманда только сейчас по метнувшемуся к нему взгляду матери и заметила это.
– Эту «варварскую» страну, как вы изволите выражаться, все отпрыски благородных семей считают обязательным посетить по окончании своего обучения, мама, – парировала Аманда и повернулась к отцу: – Здравствуйте, отец. Рада вас видеть!
– Взаимно, дочка. Ты наконец-то вернулась домой, мы заждались тебя! – Он подошел и коснулся губами горячего лба Аманды. Дочь была совершенно уверена, что он слышал весь её разговор с матерью, но вел себя так, словно не знал ничего. – Мать уверяла, что ты не сможешь вернуться до самой весны, что было бы крайне беспечно с твоей стороны и даже предосудительно, но... – он снисходительно поглядел на жену, – женщинам свойственно усложнять. Я же верил, что моя дочь поступит, как должно!
– Отец, я...
– Рада вернуться, я понимаю.
– Нет, я...
– Не станешь огорчать нас новыми неуместными выходками.
Он нарочно не давал ей вернуться к прежнему разговору, и в Аманде, обычно робевшей перед отцом, далеким и отстраненным, как небожитель, вспыхнуло негодование. Ей, в конце концов, не двенадцать: она взрослая женщина, и имеет право на свое мнение.
– Никаких выходок, сэр, – сказала она, – я лишь желаю перебраться в Италию. Вот и все.
Отец очень холодно на нее посмотрел – все его добродушие испарилось как пар.
– Ты слышала мать: в эту страну ты более не вернешься, – объяснил он спокойно, как недалекому малышу. – К чему напрасные эти споры, Аманда? Ты – одинокая женщина и нуждаешься в постоянном присмотре со стороны мужа.
– Я – вдова, папа. Мой муж умер!
– Тем более пришло время обзавестись новым.
– Может быть, именно это я и хочу сделать... сама.
Мать шумно выдохнула.
– Так дело все-таки в итальянце... – процедила она. – Какой стыд и позор! Если об этом узнают...
Аманда стиснула зубы.
– Я не сделала ничего предосудительного, мама. Я всего лишь желаю иметь право голоса в том, что касается моей собственной жизни.
Но та не унималась, будто не слышала ее даже:
– Сначала тот лейтенантик, потом голодранец-мальчишка, а теперь какой-то там итальянец, – перечисляла она. – Ты будто нарочно делаешь все, чтобы нас опорочить, Аманда. – Дочь вспыхнула покраснев, а мать продолжала: – Думаешь, мы не знали с отцом, с кем ты разъезжала по Лондону перед смертью Уорда? – Дочь молчала, глядя гневно ей прямо в глаза. – С тем смазливым мальчишкой, констеблем... Сколько колких намеков мне пришлось вытерпеть, сколько стрел отразить – и все почему? Потому что моя плоть и кровь...
– Кто, мама? Договаривайте, прошу.
Ей до дрожи хотелось признаться в любви к «голодранцу-мальчишке» – за эту любовь, что бы мать ни сказала, ей не было стыдно! – но в сложившихся обстоятельствах лучше было все-таки промолчать. Не провоцировать снобов-родителей еще больше!
– Хватит! – прервал перепалку лорд Риверстоун. – Раскудахтались, словно куры. Мне стыдно за вас! – И тоном, не терпящим возражений: – Сегодня вечером ужин у Стаффордов, нас пригласили. Лорд Феррерс тоже там будет... – строгий взгляд на Аманду. – И вас представят друг другу. Он знает о всех твоих... сложностях и все-таки хочет дать шанс. – «Он мне не нужен». – А посему, будь добра, явиться на ужин в лучшем из платьев. Я хочу, чтобы лорд был тобой очарован!
«Черта с два я очарую его!» – в сердцах мысленно выразилась Аманда, и эта мысль вкупе с ругательством неожиданно усмирила ее. В конце концов, она сделала, что хотела: рассказала родителям о своих планах, а если им хочется этим планам противиться – воля их. Аманда же все равно выйдет только за Джека, и так скоро, как только возможно. Ей, падшей женщине, как почти назвала ее мать, безразличен статус возлюбленного! Деньги – не показатель счастливого брака. Достаточно вспомнить де Моранвиллей...
– Я буду на ужине, – покладисто пообещала она. – Надеюсь, лорду Феррерсу понравится мое платье. – От последнего так и разило сарказмом, но Риверстоуны предпочли пропустить его мимо ушей.
– У мадам Лезерье на Бонд-стрит поступление новых тканей, – произнесла мать. – Можем наведаться к ней после завтрака и заказать тебе новые платья. Твои нынешние, – укоризненный взгляд на наряд дочери, – еще летом вышли из моды.
Противиться предложению матери Аманда не стала: все равно стоило озаботиться гардеробом – и, пока модистка-француженка снимала с Аманды новые мерки (де, мадам сделалась женственней в определенных местах), мать, закатывая глаза, как бы между прочим сказала, что итальянец... тот самый, да... тоже на ужине будет. Как-никак знакомство этого не избежать, а значит...
Она еще много чего говорила, но Аманда не слышала: этим вечером она встретится с Джеком в гостиной у Стаффордов. Мало того, что Стаффорды – это родители Грейс де Моранвилль, а значит, и сам де Моранвилль может быть на приеме, так еще это будет первый выход Джино Фальконе в светское общество Лондона. Девушка представляла, как разволнуется Джек, когда узнает об этом... Ей бы его поддержать, успокоить, а приходится терпеть пытку иголками и... еще более колкими взглядами матери.
А еще этот Феррерс на ее голову...
Но ничего, она живо заставит его испугаться себя.
Ей, в конце концов, не впервой шокировать общество...