Джентльмен с Харви-стрит

Эпизод двадцать восьмой

Джеку казалось, что ему снится сон, причем при всех своих видимых плюсах не самый приятный: он сидел в доме на Гросвенор-сквер, окруженный дорогими вещами, вроде картин на стенах, которые старый граф с первого взгляда нашел восхитительными, а ощущал себя совершенно несчастным.

И подавленным.

Мудрено ли сделаться и подавленным, и несчастным под тем неприязненным взглядом, которым одаривал его время от времени будущий тесть?

Да от такого не только молоко в крынке скиснет, но и сердце способно остановиться.

Оно и так билось неровно, с перебоями весь прошлый вечер, начиная со светского раута в доме Стаффордов и заканчивая беседой с Фальконе.

Эта беседа нет-нет да всплывала в голове обрывками фраз, взглядами, взбаламученными эмоциями, перед ней, как ни странно, померкло само безрассудство Аманды, явившейся к нему в комнату и спровоцировавшей его на ответную слабость.

Если бы он не поддался ее ищущим пальцам, губам и несчастному взгляду – было бы все по-другому сейчас? Пришлось бы ему все равно сидеть в кабинете мистера Риверстоуна, изображая вежливый интерес к его деловой беседе в Фальконе, когда его продавали, как племенного быка?

Бумаги из кожаного портфеля Гаспаро Фальконе одна за другой ложились на стол, подтверждая его якобы родовитость и обеспеченность. Вернее, родовитость и обеспеченность некоего Джино Фальконе, с которым он, будем честны, не имел ничего общего. Но все-таки делал вид, что имел...

И это было неприятней всего.

«Наследство Фальконе – не деньги, Джек, это возможности, много возможностей переменить природу вещей, которые угнетают тебя. Так измени их! Докажи этим снобам с Мэйфера, что человек способен меняться, что, даже поднявшись из самых низов, можно сделаться тем, с кем даже им придется считаться».

Джек до сих пор не верил в происходящее.

Уверившись враз, что Фальконе преследует лишь свою корыстную цель (раскрыть дело де Моранвиллей во имя своей эпистолярной любви с миледи Стаффорд), он с трудом мог поверить, что старый граф и вот это продумал заранее.

Он окинул кабинет быстрым взглядом и, зацепившись глазами за тот самый портфель с документами, теперь почти опустевший, припомнил, что видел точно такой в кабинете Фальконе еще до отъезда из Стрезы. Значит, он тогда уже знал, что поступит вот так: признает его полноправным наследником, а не отправит, как говорил, восвояси, сказав всему миру, что внук бросил его.

Это просто в голове не укладывалось!

Казалось слишком невероятным, чтобы быть правдой.

И Джек, честно признаться, так и не понял еще, как относиться к свалившимся, будто снег на голову, «возможностям». Даже думать о наследстве Фальконе, как именно о деньгах, казалось ему крайне пошлым и низким.

Возможности.

Граф знал, чем апеллировать к его разуму!

Джек прикрыл на мгновенье глаза и тут же испуганно распахнул, вспомнив, что наследнику графа не пристало выказывать слабости, эмоции вообще. Чертов, сводящий с ума этикет!

Джек знал, что теперь еще больше возненавидит его, когда будет вынужден изо дня в день ему подчиняться...

Не потому ли бунтовала Аманда, стесненная его рамками с самого детства?

Не потому ли выбрала Джека, что он, в отличие от других представителей ее класса, поступал, как хотел, и эта свобода ей нравилась?

Привлекала ее, как привлекает глупого мотылька пламя свечи...

Вдруг теперь, когда он станет настоящим Фальконе, то есть одним из ее окружения... она разочаруется в нем...

Захотелось вскочить и пройтись размять ноги, расслабить спину, оттянуть шейный платок, впивавшийся в шею. Теперь, когда он, казалось, обязан был целую жизнь вести себя идеально, не допуская слабины хотя бы в одежде, все преимущества его положения стали казаться проклятием.

И сюртук слишком тесен...

И ботинки трут.

Но хуже всего этот шейный платок...

Он сунул палец между ним и зудящей от раздражения кожей, и именно в этот момент мистер Риверстоун-Блэкни посмотрел на него.

Ну конечно, только и ждал, когда Джек выставит себя деревенщиной!

– Искренне рад, что мы разобрались с формальностями, друг мой. – Жизнерадостный голос Фальконе отвлек внимание Риверстоуна от Джека. Тот поморщился от этого «друг мой», будто лимон проглотил, причем целиком и со шкуркой, а потом молча кивнул. – Теперь можем с радостью объявить нашим влюбленным, что помолвка состоится в ближайшее время! Мы будем рады устроить все в нашем доме. Уверен, что дорогая Аманда не будет иметь ничего против!

«Дорогая Аманда» опять вызвала у Риверстоуна нервный тик на обоих глазах, но он только кивнул:

– Как вам будет угодно, сеньор. – И пожал руки старому графу и его внуку.

Джеку, к слову, он протянул руку не сразу, его секундное колебание не укрылось от их с графом глаз. В душе холодком растеклось тягучее неприятие – опустить руку и стиснуть в кулак – но Джек не позволил себе этой ребяческой слабости и стойко дождался, пока холодные, холеные пальцы торопливо стиснут его.

Будто змея скользнула по коже...

За дверью с напряженным выражением на лице их дожидалась Аманда. В светлом платье в мелкий цветочек и с кружевными оборками она казалась по-детски трогательной и юной, хотя была старше Джека на год, и он испытал прилив нежности: она все-таки здесь.

А чего он, собственно, ожидал?

– Поздравляем, моя дорогая, ваша помолвка с моим славным Джино – дело решенное, – не стал ее долго мучить Фальконе и, подойдя, расцеловал девушку в щеки в своей привычной итальянской манере.

Аманда вспыхнула, глядя при этом на Джека. И подалась к нему было, но мать удержала ее, взяв под руку...

– Не забывай: вы еще не помолвлены, а тем более не женаты, – недовольно сказала она. И добавила: – Я настаиваю на годовом сроке помолвки. Так будет правильнее всего!

– Год?! – воскликнула девушка, высвобождаясь от руки матери. – Вы нарочно это придумали, чтобы меня изводить? Мы не станем ждать год.

Щеки женщины вспыхнули алыми пятнами, губы поджались.

– Аманда Летисия Блэкни-Уорд, – строго одернула она дочь, – ты ведешь себя вызывающе. Что о тебе подумают люди? К тому же не забывай: ты вдова.

– Вот именно: мне вообще ни к чему испрашивать вашего одобрения на повторный брак. А срок траура миновал! – Она все-таки исхитрилась схватить Джека за руку, чем окончательно добила родителей. Даже помолвленным не позволялось, и она это знала, прикасаться друг к другу, а тем более столь вызывающим образом. – Два месяца, – категорично заявила она.

Мать ахнула, округлив большие глаза.

– Десять месяцев и ни днем меньше.

– Три месяца, мама.

– Восемь.

– Четыре.

– Полгода, и это мое окончательное решение.

Аманда неожиданно улыбнулась: Джек понял, что она получила даже больше, чем полагала.

– Полгода нам с Джеком подходит, – сказала она и стиснула его пальцы.

– Перестань вести себя непристойно! – одернула ее мать, глядя с презрением на их сцепленные руки.

Аманда послушалась и отступила на шаг, не переставая, однако, светиться довольной улыбкой.

– С публичным оглашением пока повременим, – произнес Риверстоун. – Как знать, вдруг помолвка расстроится.

– Не расстроится, папа. Мы с Джеком любим друг друга!

Ее отец снова скривился при этих словах. Говорить вслух о любви – какой моветон!

– И все-таки повременим, – сказал он.

Аманда не сдержалась от шпильки:

– Как пожелаете, но я бы не очень на это рассчитывала. Джек ни за что не сбежит от меня!

– Как знать, дорогая, – приторно улыбнулся отец, – когда женщина слишком много берет на себя, мужчине такое вряд ли понравится. Тебе стоит знать свое место!

– Оно рядом с Джеком, отец. – Она опять подошла и взяла Джека под руку. – Спасибо, что благословили нас!

Джек, выйдя из дома, вдохнул полной грудью: атмосфера внутри накалилась так сильно, что дышать раскаленным до красна воздухом сделалось трудно. Вот он и старался дышать через раз...

Даже в груди закололо.

Или кололо от чего-то другого?

Он потер грудь, погруженный в тяжелые мысли, переживания этого утра, и вздрогнул при звуках жизнерадостного голоса графа:

– Мы переломили спину атланту, Джек, и заслуживаем это отпраздновать. Поедем-ка отобедать в какой-нибудь вычурный клуб, где подают говядину «Веллингтон» и пудинг со взбитыми сливками. Только не в «Уайт», – поспешно предостерег он, – тамошние завсегдатаи только и делают, что спорят по-всякому поводу. Слышал, какой-то мужчина свалился без чувств на пороге этого клуба, так его внесли внутрь и принялись делать ставки, жив этот бедняга иль мертв. Да так и спорили до тех самых пор, пока тот к вящему удовлетворению, ставивших на второе, не испустил дух. – Старик покачал головой. – Эти дурни и в день Суда Божьего начнут ставить за или против божьих фанфар в противовес фанфарам кукольного театра. Убогие люди, упаси Господь их грешные души!

Выдав эту тираду, Фальконе, разместившись в карете, велел ехать на Брук-стрит, шестьдесят девять.

– «Сэвил-клуб» только недавно открылся. Уверен, нам там понравится!

Джек, которому было без разницы, куда отправляться, лишь бы уехать скорее от Риверстоунов, без возражений позволил себя увезти и увлечь ничего не значащим разговором о преимуществах центрального отопления перед привычными англичанам каминами.