Диккенс

ЭПИЛОГ

Во второй главе «Пиквика» мистер Снодграсс восклицает: «Величественные развалины!» — приветствуя таким образом замок Рочестера. А 34 года спустя, накануне смерти, Диккенс снова описал Рочестер, назвав его Клойстергэмом в «Тайне Эдвина Друда»: «Все его древности и развалины облеклись в невиданную красоту; густые завесы плюща сверкают на солнце, мягкий ветер колышет пышную листву деревьев»[55]. Написав эти строки, он в последний раз вдохнул через окно швейцарского шале «благоуханный воздух» Кента. Круг замкнулся; все потоки его огромного труда слились в прославлении его малой родины. Но на следующий день солнце уже не сияло для Джорджины Хогарт — возможно, оказавшейся в конечном итоге самой близкой из всех женщин в его жизни: «Свет покинул наши жизни, которые больше никогда не будут прежними, и наши сердца опустошены и разбиты».

Как только объявили о смерти Диккенса, власти Рочестера распорядились выкопать могилу и подготовить собор для отпевания. Напрасно.

Неподражаемый сделал четкие указания в своем завещании: «Я непременно хочу, чтобы меня похоронили недорого, скромно и сугубо частным образом; чтобы время и место моих похорон не оглашались публично; чтобы использовали самое большее три простых похоронных экипажа и чтобы присутствующие не носили ни шарфов, ни плащей, ни черных галстуков, ни лент на шляпах, ни прочих возмутительных нелепостей в этом роде».

Всё было предусмотрено… кроме места. Предложив Вестминстер, газета «Таймс» выразила мнение всего народа. 14 июня в три похоронных экипажа, сопровождавших Неподражаемого в аббатство, набились Форстер, Коллинз, врач Диккенса, его нотариус, его сестра Летиция, четверо его детей, находившихся в Англии (Кэти, Мэйми, Чарли, Генри), жена Чарли, муж Кэти (Диккенс вполне обошелся бы без двух последних) и, конечно же, Джорджина. В отсутствие Кэт и Эллен Тернан она в каком-то смысле играла роль вдовы.

Согласно воле покойного, перед его именем на надгробии не стояло ни «м-р», ни «эск.»: Чарлз Диккенс вошел в историю просто, как человек из народа, без титулов и званий, под одним лишь своим именем. Бывший наклейщик этикеток с фабрики Уоррена отныне соседствовал с Генделем и Самюэлем Джонсоном и покоился в тени памятников, воздвигнутых Мильтону, Шекспиру и Чосеру.

На картине «Пустое кресло» Люка Филдса, иллюстратора «Друда», мы видим рабочий кабинет в Гэдсхилле, покинутый своим владельцем, а «Сон Диккенса» — незаконченное полотно Роберта Уильяма Басса — изображает ту же комнату, населенную всеми персонажами Диккенса, которые вьются вокруг своего задремавшего создателя. Два этих произведения симметрично отражают пустоту, оставленную незаменимым человеком, и полноту его наследия, опись которого не закончена до сих пор. Он подает пример борца, сражающегося с несправедливостью, с холодными и слепыми законами, порабощающими человечество; и через полтора века после его смерти он всё еще заставляет нас смеяться и плакать. Но главное — Диккенс передал нам нечто неуловимое, заставив задуматься о соотношении между действительностью и вымыслом, то есть о самой сути литературы. По словам Честертона, он завещал нам «сгустки текучего, сложного вещества по имени Диккенс».