Дитя Ковчега

Глава 16 Ритуал питания

Наступили времена национальной паники. Кризис Рождаемости официально стал катастрофой, а Утечка Спермы происходила так интенсивно, что правительство решило немедленно запустить программу Купонов Лояльности. Не успел я оглянуться, как обнаружил, что имею право на лишнюю сотню евро в неделю. Тем временем объявили о Премии за беременность. Нет ничего сильнее жадности, верно? Пять миллионов евриков – это вам не кот начихал. Конечно была и положительная сторона: Великобритания превратилась в рай для парней. Теперь у меня неплохие шансы. Парень может получить любую девушку, какую захочет.

Или девушек.

Наступила суббота барбекю.

Норман и Эбби были в своей стихии здесь, во внутреннем дворике: он носился с кубиками угля, растопкой и направлением ветра; она в возбуждении, точно курица-наседка, предвкушала, как соблазнит нового гурмана за изящным бледно-зеленым раскладным столиком из пластика.

– Встречайте гарем, – с гордостью произнес Норман. – Это Эбби. – (Я пожал ее испачканную в муке руку.) – А это – Траляля и Труляля.

– Сам де Бавиль, – представился я.

Девочки переглянулись и захихикали. Еще в дверях болталась некая роскошная, однако эксцентричного вида женщина в белых длинных юбках; я уловил запашок нафталина.

– А это кто? – поинтересовался я.

– А, просто наше привидение, – ответил Норман. – Скелет из шкафа. Я же говорил, у нас призрак викторианской дамы. Она вылезла из гардероба с чучелами. Не обращай внимания.

Я рассмеялся:

– Хорошая шутка, Норман! Я слышал, они последний писк моды!

Эксцентричная дама состроила кислую мину и ускользнула обратно в дом.

– А у вас, смотрю, отличная свинина, – оценил я, глядя на нечто в маринаде. Подростковый субботний опыт работы у мясника не прошел даром.

– О, просто Эбби, – заявила старшая жена гарема. – По-дружески. Эта свинина – натуральный продукт, а то кто его знает, верно? Я слегка помешана на ингредиентах.

– Она предпочитает еду, которая не заставляет жалеть наутро, – вставила Роз, потянулась из окна, достала кастрюлю с подливкой и присоединилась к сестре – заседать у бетонного вазона. Они продолжали поглядывать в мою сторону – это обо мне, интересно, они перешептывались? Роз и Бланш, обе в платьях – одна в белом, вторая в розовом. Зигмунд зашевелился, и я представил их…

– Мои крошки в чистом виде, – заявил Норман, словно перехватив образ. – Общительные – не то слово.

– Могу я чем-нибудь помочь, Норман? – быстро сменил тему я.

– Нет, приятель, расслабься. Эбби сейчас заканчивает телерепетицию на кухне, храни ее Господи. Она присоединится к остальным моим золотым буквально через минуту. А я схожу еще за кубиками угля. А пока девочки выведут тебя на честную дорожку, верно, красавицы?

– Телерепетицию? – переспросил я. – Я не знал, что Эбби на телевидении.

– Пока нет, – признался Норман. Затем преданно добавил: – Но будет, если в мире есть справедливость!

Близнецы фыркнули.

– Еда – ее конек, – бросила Роз.

– Она знает о питании все, – добавила Бланш. – Пищевые аллергии, происхождение пищи, социология пищи, пища и музыка, питательная ценность пищи, как ее готовить, как и когда использовать остатки, хранение пищи, как отличить съедобное от несъедобного…

– И еще она эксперт в пищевом символизме, – вставила Роз.

Я толком не был уверен, что такое пищевой символизм, но понимающе кивнул.

– Пища и любовь, пища и послевоенное поколение, пища и столовые приборы, – продолжила Бланш.

– Пища и дисциплина, – дополнила Роз.

– Пища и Бог, – возразила Бланш.

Тишина.

И тут Роз выпалила:

– Только мама так ничего и не воплотила.

Снова молчание, а потом Бланш добавила:

– И не воплотит.

Значит, пища и неудача.

– Ладно, Сам. А какое твое настоящее имя? – спросила Бланш – или это была Роз? – когда Норман исчез из виду. Неважное начало.

– Сам де Бавиль и есть мое настоящее имя, – заявил я. Придется сочинять на ходу.

– Сказки не рассказывай, – усмехнулась Роз – или это была Бланш? Да, тактичными их не назовешь.

– Мой отец француз, – солгал я. – Отсюда и «де». Это так называемый «аристократический префикс», к вашему сведению. Voulez-vous coucher avec moi ce soir,[91] и все такое. – Они захихикали. Значит, мысль им тоже понравилась. – А Сам – сокращение от Самнер.

– Один юный француз по прозванью Самнэр, – начала одна из них.

– Целовал девиц и вез на пленэр… – захихикала вторая.

– А я вас видел, – вмешался я. – В гипермаркете, в Джадлоу.

– Субботняя подработка, – хором пояснили Роз и Бланш и снова захихикали.

– А вы меня даже не заметили, – подразнивая их, уныло произнес я. Флиртуя. Они рассмеялись.

– Мы там как зомби, – прокомментировала Роз.

– Да, – согласилась Бланш. – Если бы к нам зашел сам Господь, мы бы обслужили его как обычного покупателя.

– А я бы, может, поинтересовалась, не нужны ли ему дополнительные пакеты, – рассмеялась Роз.

– А я бы даже не заметила, если бы он подписал чек «БОГ» большими буквами, – добавила Бланш, наслаждаясь выдумкой. – Или если бы он вообще не заплатил за покупки, а просто выкатил тележку мимо касс и стойки возврата на стоянку.

– А затем поднялся с нею в воздух.

– В Свое небесное жилище за облаками, – закончила Роз. У них определенно живое воображение.

Затем мы переключились на живую природу.

– Я – прославленный сантехник с загашником таблеток, – заявил я им, когда они попросили рассказать подробно, какое самое милое и пушистое животное я вылечил от рака. Норман пребывал в таких же иллюзиях по поводу моих ветеринарных знаний. Он опять завел разговор об этой коллекции чучел и настоятельно просил сегодня же на них взглянуть. Признаться честно, у меня были другие планы.

– А у нас жил хомячок по имени Мухаммед, – рассказывала Роз.

О-о, подумал я.

– Он любил бегать по нашей спальне, – вздохнула Роз.

И вместе:

– Такой душка!

– Порой сядет на плечо и набивает семечками миленькие щечки, – вспомнила Роз.

– Они так раздувались, что иногда перегруженный хомяк опрокидывался, как маленькая тачка, – добавила Бланш.

– А потом папа случайно на него наступил, – резюмировала Роз.

Последовала небольшая пауза: они переглянулись, вспоминая сей общий трагический мини-момент.

– Но мы собираемся завести нового, – заявила Бланш. – Девочку, потому что мы хотим деток.

Катастрофа на корабле!

– Но ведь нам понадобится и мальчик, – предположила Роз.

– Вы лучше поосторожнее, а то они у вас расплодятся как тараканы. И однажды в мире хомяков станет больше, чем людей.

Их лица вдруг посерьезнели.

– Может, это временный спад – ходят же такие разговоры, – сказал я, прерывая внезапно повисшую тишину. Проблема вымирания быстро превратилась из навязчивой идеи в табу. Я слышал, как заикающийся психолог по радио распинался, что после в-в-в-в-взрыва мы вошли в стадию о-о-о-о-отрицания. – Кто знает, – слабо добавил я.

Впрочем, все сведения указывали прямо на противоположное, и мы это знали. Как ни забавно, чем меньше люди вдруг стали об этом говорить, тем больше верили, что мы вымрем.

– Это потому, что мы плохо созданы, – грустно произнесла Роз.

– Особенно мы двое, – выдала Бланш, и они с сестрой таинственно переглянулись. И почему-то уставились на свою обувь. Странной формы кроссовки, которые я уже где-то видел – впрочем, не вспомнить, где.

– Две наши подруги пытались из-за этого совершить самоубийство, – продолжила Роз.

– И все занимаются сексом как ненормальные, – промурлыкала Бланш, лукаво глядя на меня.

– Это предложение? – осведомился я, одарив их улыбкой.

– Возможно, – ответили обе.

Что я воспринял как «да».

За ужином, несмотря на данную себе клятву избегать любительниц пушистых зверюшек, я поддался очарованию единства близняшек как сестер, их командного духа, привычке говорить по очереди, тому, как они держали мое внимание – словно парой клещей. Я также отметил их привычку закусывать довольно узкую нижнюю губу и иногда немного расфокусировывать взгляд круглых глубоко посаженных глаз. Я видел их невинность, бестактность и ум, любящий веселье и являвшийся, догадывался я – как выяснилось, верно, – признаком любящих веселье тел. Запах их кожи, который я стал различать под защитным слоем дешевой косметики, оказался необычным, каким-то диким и необычайно заманчивым. Должен признаться, к концу ужина я уже полностью попал под их необыкновенное очарование.

С тех пор я под философское настроение зачастую спрашиваю себя: быть может, меня так неудержимо повлекло к двум женщинам потому, что во мне жили двое мужчин – Бобби Салливан и Сам де Бавиль? А что, если бы девушка была одна? Я бы ощутил к ней то же самое?

Сломанные ножницы воспринимаются иначе, нежели целые? Жизнь изменилась с появлением первого фотокопировального устройства?

Купи сосиски и луковый пирог, получи капустный салат бесплатно.

– Вкуснятина, Эбби, – сказал я их маме, когда наконец отодвинул тарелку. – Аппетитно, оригинально и приятно. И весьма заманчиво подано. – Я подмигнул девочкам. Я говорил о еде, подразумевая их, и они это знали. – Вы, наверное, заметили, что я взял по две порции всего, – добавил я.

Они захихикали.

– А теперь, – твердо заявил Норман, разворачивая меня к дому, – ты пойдешь со мной. Я на часик заманю тебя на чердак посмотреть зверинец чучел Эбби. Некоторые звери крайне нуждаются в оценке профессионала, приятель, – сообщил он, и я побрел за ним наверх, смирившись с судьбой.

Как выяснилось, викторианская коллекция чучел на чердаке содержала нечто интересное, включая корги по имени Жир – судя по всему, чьего-то питомца, поскольку с таксидермической точки зрения он был не особо ценной особью; несколько птиц, довольно грязных – впрочем, за них можно было кое-что выручить, если продать в правильном месте, то есть на ярмарке; и странного примата – необычайно человекоподобного, в красных бархатных панталонах. Медная табличка внизу гласила: «Мартышка-джентльмен». Если это видовое название, для меня оно новое, подумал я, – впрочем, необычайно легко забыть, что существует более двухсот пятидесяти видов приматов, не считая нас. Однако должен признаться: увидев его, я вздрогнул. Из-за его наряда. Я невольно вспомнил Жизель в розовом платьице и памперсе, миссис Манн и ее угрозу…

– Эбби говорит, они ничего не стоят, – объяснял Норман. – Она позвонила по горячей антикварной линии, а теперь хочет, чтоб я выкинул их в мусорку. – Он рассеянно похлопал по голове чучело вомбата, одетого в сюртук. – Вот они, опасности обновления чердака. Черт знает что, а не дом, простите мой франглийский. Медузы в кладовке, весь каменный пол в соли, и хрен чего сделаешь, потому что дом в списке, мартышка его задери. Храни, Господь, благотворительные магазины, говорю я. Небольшое переоборудование не помешает, верно, Сам? А этих, может, получится сбагрить на барахолке. На горизонте уже маячит Ночь Фейерверков в культурном центре; можно было бы раздобыть денег на всякие мелочи.

Я разглядывал примата. Нет: ничего общего с Жизелью. Есть нечто схожее с родом макак – короткий хвост, человекоподобное выражение лица, – но ни под одну известную мне категорию все же не подходит. А бог свидетель, на Тутинг-Бек я их перевидал немало. Нет, я, конечно, не специалист, но я знал достаточно, чтобы признать: это необычная особь. Она обладала чертами гоминидов, необычной, почти человеческой головой, и была набита в вертикальном положении – при этом угол ее тазобедренного пояса свидетельствовал, что это совсем не прихоть таксидермиста, а естественная поза животного. Я необычайно заинтересовался. Обезьяна больше походила бы на человекообразную, если бы не хвост, вопросительным знаком торчавший из панталон. Чушь какая-то. А глаза были голубыми, неправдоподобного цвета и слишком большими для любого примата, заметил я.

– Сохрани ее, – посоветовал я Норману. – У меня нюх, что она редкая.

– Не могу, – ответил он. – Приказ начальства. Все выкинуть.

– Тогда я заберу ее к себе, – предложил я. Мне она понравилась. В ее чертах было что-то необъяснимо знакомое.

– Эбби говорит, она похожа на ее бабушку, – заметил Норман, читая мои мысли. – Ее от этого бросает в дрожь. – Я снова посмотрел на чучело. Теперь, когда он это сказал, обезьяна и впрямь чем-то напомнила мне Эбби, если приглядеться. Странный таз, глубоко посаженные глаза. Я рассмеялся.

– Не лестно, – отозвался я. – Ладно, давай тогда вытащим дружественного джентльмена из дома, приятель.

Норман помог мне сгрузить обезьяну на пассажирское сиденье «ауди-нюанс», и я отвез ее домой. Попробовал, как она смотрится в разных комнатах, и наконец пристроил в ванной. И повесил на нее полотенце – лапа как раз была согнута в нужном положении.

Словно ее и набивали для этой цели.