Дитя Ковчега

Глава 6 И головы полетят

Пока Тобиас Фелпс проживает свое одинокое детство в Тандер-Спите, давайте катапультируемся обратно во времени и понаблюдаем параллельное детство: мисс Фиалки Скрэби. Нормальный период беременности у Homo sapiens – девять месяцев, и сейчас на дворе ноябрь 1845-го – сорок недель спустя после того самого дня, когда мы подглядывали за сценой брачного единения, исполненной доктором Айвенго и миссис Скрэби за ситцевыми занавесками Мадагаскар-стрит, Бельгравия.

Пора для криков!

– ААААА!

Это Опиумная Императрица на ранней стадии родов.

И ругательств!

– Тысяча чертей и святые угодники!

Это доктор Айвенго Скрэби отзывается по поводу неуместного выбора времени со стороны жены; он сражается с неловко перекосившимся яком, который отказывается соответствовать структурным требованиям каркаса. Скрэби не желает уходить из мастерской и околачиваться под дверью спальни; он останется здесь, решает он, и докрутит каркас, и по традиции выкурит сигару. Черт бы побрал все это, думает он, рассматривая яка. У него и так штук семь детей, если память не изменяет. И вроде бы все уже более-менее взрослые? Кажется, так. Многие, конечно же, уехали за границу, или вступили в брак, или и то и другое. И тут – как раз, когда Коллекция Царства Животных Королевы обременила его работой (восемьдесят одно чучело закончено; осталось тысяч пятнадцать), – еще одно проклятое дитя!

Крики становятся громче. Скрэби слышит, как повитуха снова посылает за водой. И как Кабийо орет merde. Скрэби выпускает клуб дыма.

– ААААА!

Снова Опиумная Императрица. В отличие от других животных, производящих потомство молча, Homo sapiens свойственно кричать в агонии. Из-за ошибки проектирования со стороны Бога. Он возжелал дать человеку большой мозг, но забыл наделить женщину соразмерным тазом.

– Merde alors![37]

Это Жак-Ив Кабийо.

Симбиоз – такой тип взаимоотношений в природе, при котором два животных, весьма разных по сути и отличительным признакам, приходят к соглашению о взаимопомощи. Именно такого состояния два человеческих существа, Жак-Ив Кабийо и доктор Айвенго Скрэби, быстро достигли на Мадагаскар-стрит. В основе этого обмена – использование останков других, не принадлежащих к человеческому роду животных, – по большей части, млекопитающих, но также птиц, рептилий и рыб, – и девиз, излюбленный в самой природе: в хозяйстве все сгодится. Таким образом, пока доктор Скрэби пыхает сигарой и подгоняет своего кривобокого яка в мастерской таксидермиста наверху, мсье Кабийо в полуподвальной кухне тушит сытное ячье мясо, которое в данный момент вынужден оставить на задней конфорке, дабы согреть море воды для повитухи, облегчающей миссис Скрэби родовые схватки.

Merde encore![38]

Он наполняет очередной чайник. Впрочем, стоит упомянуть, что, не считая сегодняшних неудобств, Кабийо доволен – даже более чем доволен – своей долей. Его чутье – в день, когда Скрэби зашел в вольер слонихи Моны, – не подвело, и теперь, когда исходные территориальные споры с миссис Джиггере разрешились (обычное явление, когда одно животное, стоящее ниже в иерархии, вытесняет другое, претендующее на положение повыше), Кабийо узурпировал место доминантного самца в кухне Мадагаскар-стрит и чистой силой кулинарного таланта произвел революцию в питании Скрэби.

Изо всех сил стараясь не замечать воплей роженицы, которые все равно, пусть и слабо, долетают из спальни двумя этажами выше, Кабийо ставит чайник на плиту и протыкает томящееся мясо.

Mais oui, размышляет Кабийо, весь мир у его ног, quand тете![39] Он приехал в дом на Мадагаскар-стрит, вооруженный мертвым кенгуру-валлаби из зоопарка, и в тот же вечер подал доктору и миссис Скрэби первое в их жизни достойно приготовленное блюдо. Достойно? Жак-Ив осмелился бы заявить, что яство оказалось бесподобно. Мясо было не подгоревшим, не холодным и не жестким – три характерные особенности, определявшие качество стряпни миссис Джиггере. Кабийо провозгласили гением (факт, который он и так знал), и миссис Джиггере понизили до должности экономки. Ибо разве, отведав wallaby aux dix-neuf oranges,[40] Скрэби могли пойти на понятную?

– Mais bien sur que non,[41] – шепчет Кабийо, зачерпывая половник мясной подливки и вдыхая аромат, который неплохо описали бы (хотя, конечно, не ему говорить) прилагательные majestueux и formidable.

– ААААА!

И опять миссис Скрэби. И как она оказалась в столь жалком положении? И неужели она вскоре перейдет на Ту Сторону? Она совершенно не помнит сцену, ввергшую ее в подобное состояние. Видения клубятся в миазмах над ее головой, а на втором плане зловеще мерцает облако астральных частиц. Когда миссис Джиггере вливает ей в рот с губки еще немного опиумной воды, Императрица видит потаенную сердцевину облака, что скручивается в причудливые формы. Что это, подсвинок среди летящих перьев? А это – мальчик, сидящий на взморье? Точно, это стая чаек, вон там! А это что, ископаемое? А это – неужели сардина?

Что все это значит?

Ее изуродованное чрево еще раз сжимается, и она снова кричит. Боль проносится по телу, разрывая на части чуть ли не саму душу, и частицы, кружась, складываются в новые картины. Высоко из угла над кроватью она рассматривает свое распростертое тело, приподнятые ноги, миссис Джиггерс, промокающую ей лоб, и повитуху, ощупывающую ее нижние области. Частицы мерцают, и будущее танцует перед ней: она видит обезьянку в коротком детском платьице и мужчину со шприцем; блестящая моторизованная повозка мчится по огромной широкой дороге; необычайно полная женщина в наряде напоминающем меренгу; пара одинаковых девушек-близнецов; странный человек в необычных туфлях, ковыляющий на крыльцо – ее крыльцо; Ее Величество Королева размахивает ятаганом и разрубает напополам брюхо…

– ААААА!

Звенит дверной звонок. Через пару минут дверь мастерской Скрэби неожиданно распахивается – явилась раскрасневшаяся миссис Джиггере: фартук готов вот-вот свалиться, шпильки выбились и болтаются над глазом.

– Мальчик или девочка? – спрашивает Скрэби, откладывая нож для снятия шкур.

– Нет, сэр. Она все еще в муках. А к вам посыльный из Дворца, сэр! Говорит, он конюший Королевы! Он ждет вас внизу!

С некоторой неохотой Скрэби гасит сигару. Миссис Джиггере вытирает руки о передник и нервно пританцовывает. Не каждый день в доме столько событий. Или таких новостей! Добрая женщина больше не в силах сдерживаться:

– Он прибыл сообщить вам, сэр, что «Ковчег» Горация Капканна приплыл в порт!

Скрэби стонет. С опозданием на два года и пять месяцев! Вот это наглость!

– Ой, и мне нужна еще вода, сэр. – Миссис Джиггере взволнованно пыхтит по коридору, Скрэби целеустремленно шагает вслед за ней. – Теперь уже скоро.

– Кабийо за этим проследит. Что еще он сказал, этот конюший?

– О. Только одно, – выдыхает миссис Джиггере, останавливаясь на полпути, и, обернувшись, взволнованно смотрит на хозяина. Затем лихорадочно вытирает руки о накрахмаленный передник и закусывает губу испуганно и в то же время возбужденно. Такого с нею не случалось с тех пор, как в Лондон приезжал Бродячий Цирк Ужаса и Восторга и она ездила на Механической Многоножке.

– Ну? – рявкает Скрэби.

– Он говорит, что Гораций Капканн пропал, сэр. А все животные мертвы! – И, подобрав юбки, уносится прочь.

Наш воображаемый монгольфьер ждет нас; поэтому давайте оставим Опиумную Императрицу с ее ужасными криками (которые будут продолжаться еще несколько часов) и проследуем за Скрэби, Кабийо и конюшим в доки – стать свидетелями опустошения, царящего на «Ковчеге» Капканна. Конюший Бегемотицы, человек несколько женственный и нервный, оказался весьма многословным на предмет Капканна, пока они ехали в быстром кэбе-двуколке в доки.

По слухам, сказал он, Капканн сбежал.

По слухам, заявил конюший, Капканн оставил «Ковчег», чтобы жениться на заморской принцессе.

По слухам, возразил конюший, Капканн утонул.

По слухам, задумчиво проронил конюший, Капканн вернулся в невольничий бизнес и сейчас преуспевает в Джорджии.

По слухам, также известно, что…

– Заткнитесь! – кратко высказался Скрэби, выходя из остановившейся двуколки. – Просто покажите мне этот чертов корабль.

Нервный конюший молча ведет Скрэби и Кабийо к «Ковчегу». Наш шар летит как ветер. Не успели мы ахнуть, как тоже приехали.

«Ковчег» стоит на якоре возле «Корабля Ее Величества Барселоны», по сравнению с которой он и впрямь жалкое зрелище. В корпусе зияет огромная дыра, паруса рваные и грязные. Оперся на причал: драное чрево – будто лопнувший стручок.

– Господи Иисусе на селерифере! – восклицает Скрэби, который, уже взлетев на борт, с натугой открывает дверь пещеры трюма. Он решительно сражен ударившей в нос вонью. «Ковчег» – бывшая галера, невольничье судно, и первое, что различает в сумраке таксидермист, – кандалы, рядами свисающие на цепях с деревянной обшивки.

Итак, зажимая носы, Скрэби и Кабийо пялятся в темноту, пытаясь разобрать хоть что-нибудь. Кабийо, который после своего печального опыта мореплавания от кораблей, мягко говоря, не в восторге, пошатываясь, добирается до трапа – вдохнуть свежего воздуха. Доктор Скрэби, сделанный из материала покрепче, понимает: судя по запаху тления, большинство животных – в том маловероятном случае, если окончательно не испортились, – таксидермически безнадежны. Остальных следует немедленно заморозить. Конюший топчется в углу, нервно переминаясь с ноги на ногу. От этого места у него мороз по коже, и ему плевать, если это заметно.

Кабийо наконец возвращается, покачиваясь, с юта, и вцепляется в руку Скрэби. Когда их глаза привыкают к темноте, мужчины бледнеют – ни один из них в жизни не видел разгрома столь ужасного. Каждая дверь каждой клетки – и большой, и маленькой – открыта. Повсюду валяются туши. Перья, шерсть, чешуя, сломанные кости, широко распахнутые глаза. Съежившиеся, окоченевшие тельца. Свернутые крылья. Корка темно-бордовой крови.

– Merde! – неожиданно вскрикивает Кабийо. Он споткнулся обо что-то, и это что-то теперь медленно катится по настилу к ногам Скрэби. По виду – старый гнилой кокос; длинные волокна скорлупы спутались, а воняет – до самих Небес. Скрэби собирается пнуть кокос, но почему-то останавливается. И вместо этого, зажимая нос, садится на корточки – исследовать объект.

– Господи, – бормочет он. – Это голова!

Это действительно голова. Причем, человеческая. Многомесячной давности. Воняет.

Несмотря на разложение, Скрэби узнает усы. И прекрасные зубы.

– Господь всемогущий, – шепчет он. Голос сиплый, почти хрип.

Это голова Горация Капканна.

Скрэби издавна гордится отсутствием брезгливости, но даже его обычно железный желудок вдруг превращается в желатин, И доктор бросается вперед, нащупывает дверь и ретируется. Снаружи на палубе Кабийо и конюший, быстро проследовавшие за ним, обильно блюют, свесившись за борт «Ковчега», а Скрэби пытается успокоить расшатавшиеся нервы, декламируя под нос таблицы логарифмов. Наконец, он берет себя в руки.

Все по порядку.

– Передайте Королеве, – приказывает он конюшему, – что Капканн убит. А касательно Коллекции Царства Животных, мне понадобится тонна арктического льда – немедленно. И немедленно – это преуменьшение. Лед мне нужен СЕЙЧАС. Я забираю Ее поставки, пока не прибудет моя. Все ясно? Нельзя терять ни минуты. У нас много работы.

И это тоже оказалось преуменьшением.

Предприятие, в которое Скрэби вот-вот пустится, займет двадцать лет.

– ААААА! – доносится слабый крик из спальни. Монгольфьер вновь примчал нас на Мадагаскар-стрит.

И как раз вовремя!

Добро пожаловать, мисс Фиалка Скрэби! Добро пожаловать в мир!

Опиумная Императрица погружается обратно в мягкость подушек и уют астральных частиц, а новорожденная Фиалка громко вопит, требуя законного молока.

У остальных детей Скрэби были узкие кости и тонкие черты Опиумной Императрицы, известной красавицы. Четыре сестры – просто королевы. Четыре брата – не менее симпатичны.

Но теперь в этой коллекции ценного фарфора светского общества появился довесок – ширококостная Фиалка.

Катастрофа, удар, трагедия. Что пошло не так? Тому не было ни малейшей причины, насколько мог судить Скрэби, когда вернулся, порядком измотанный, после фиаско с «Ковчегом» Капканна и осмотрел новорожденную. Неудачный день. Сначала эта чепуха с Царством Животных, затем отрубленная голова катается, словно покрытый гнойниками мяч, а теперь еще очередная девочка, черт побери. Скелет ребенка определенно напоминал коровий. Настолько, что Императрица, для которой акт соития являлся смазанным перерывом в естественном астральном трансе, задумалась, не могла ли забеременеть от гостя с Той Стороны, и незаметно исследовала chaise-longue на предмет наличия эктоплазмы. Все это время странные видения продолжали клубиться в облаке астральных частиц, и суть их все так же озадачивала миссис Скрэби.

Время шло, и девочка росла, росла и росла – огромный прожорливый кукушонок в гнезде Скрэби. Ни один из родителей не заметил, когда Фиалка решила покинуть родные пенаты и спустилась в полуподвальную кухню – жить у Кабийо. Кажется, года в три или четыре? Или, может быть, в два? И мама, и папа были слишком заняты своими делами и не обращали на девочку особого внимания, так что прошел добрый месяц, прежде чем они заметили ее отсутствие – под давлением намеков и ворчания миссис Джиггерс, не одобрявшей такие порядки. Не подобает девочке, рожденной стать леди из высшего общества, опускаться до уровня слуг. Это нарушает естественный порядок вещей. Будучи необразованной, миссис Джиггерс не слыхала слова «иерархия», но именно его она бы использовала, дабы объяснить, что ломается – с ее скромной точки зрения.

Но никто ее не слушал. И Фиалка меньше всех. Что-то буквально притягивало ее к Кабийо, словно некий магнетизм. И к его владениям – на кухню.

Так что, в то время как Тобиас Фелпс проводил детство, лазая по деревьям и закапывая необычные ступни в песок на взморье, Фиалка Скрэби проводила дни на полу кухни Мадагаскар-стрит, играя со сковородами и кастрюлями и сметая все вкусное, что бельгийский шеф-повар Кабийо ей подбрасывал, так как последний вскоре заметил неподобающую ребенку страсть к усваиванию пищи и наклонности гурмана.

Воспитание или питание? Какая разница!

– Ouvre la bouche, ferme les yeux, ma petite chérie![42] – распоряжался Кабийо, и Фиалка покорно подчинялась, ротик херувимчика раскрывался – словно у малютки-котика, ждущего от мамы селедку. Затем, открыв глаза, дитя угадывала, что за деликатес Кабийо положил в ее губки.

Это ли не лучшая тренировка для тонкого вкуса?

Скольким детям повезло к пяти годам различать пятнадцать видов птицы? Весь отряд грызунов? Сотню различных трав и специй? И сколько детей может похвастаться доступом, благодаря тушам в конце сада, в леднике, к целому ковчегу замороженного мяса, включая такие диковины, как: лысый носорог, средиземноморская пятнистая черепаха, малая квагга, двухголовая змея из Гоа, черноногий кролик, пингвин Гумбольдта, краснокрылый тинаму, суринамская пипа и мартышка-джентльмен?

Ответ: немногие!

Время шло, и Фиалка стряпала, стряпала и стряпала. И ела, ела и ела. К десяти годам она быстро превращалась в человекоподобную пирамиду, увесистую призму, передвигавшуюся по дому из кухни в столовую и из столовой в кухню, потея, как головка сыра на колесиках, с неизменной стопкой кулинарных книг подмышкой. Императрица была в полном замешательстве, все чаще и чаще для успокоения прибегая к планшетке и спиритическим сеансам.

– Эта девочка загадка! – доверялась она духам. – Она глотает кулинарные книги, как тарелку пирожных. Раз – и нету!

Духи пожимали плечами.

– Возможно ли отправить Фиалку в какую-нибудь Австралию? – размышляла Императрица.

Бум! – миска для смешивания разбита.

Люп! – соус с пальца облизан.

Ням-ням. C'est bon.[43]

– Или Новая Зеландия дальше, если напрямик?

Духи снова пожимали плечами.

– Погоди – увидишь, – изрекали они.

– Да уж, от вас много пользы, – бормотала Опиумная Императрица, комкая лист на автомате выведенных посланий и бросая его в огонь.

Она купила Фиалке первый корсет, когда той исполнилось одиннадцать. Ребенок распухал во всех местах; ее тело пора было взять под контроль. Однажды Фиалка буквально рухнула в обморок на улице от стеснения в груди – и прямо на тележку бакалейщика, свернув неустойчивую кучу из тысячи-другой морковок. Со значительным затруднением и еще большим гневом Императрица подняла дитя за шиворот, и они побрели прочь по морю катящихся оранжевых корнеплодов под крики мальчишки-продавца; Императрица кинула назад соверен – так бросают через левое плечо соль, чтоб уберечься от зла.

В «Харродз», быстро!

– Принесите нам ваш самый большой корсет! – распорядилась Императрица. – И будьте готовы добавить вставки. – И поджала тонкие идеальные губы.

– Родственница? – поинтересовалась помощница, когда Фиалка удалилась в примерочную.

– Нет, – быстро откликнулась Императрица, посмотрев в зеркало, где ее взору предстала стройная фигура женщины – существа невероятной красоты, к которой слово «эталон» применимо без преувеличения. – Просто знакомая девочка.

Из примерочной доносились охи, вздохи и характерный запах девичьего пота.

– Вы безнадежны, – прошипела Опиумная Императрица позже, когда они сидели перед тарелкой булочек с корицей внизу, в чайной. И что матери делать с таким ребенком? Чувствуя в последнее время зов Той Стороны, Императрица знала: в этом мире ей осталось недолго. Сможет ли она после смерти как-то повлиять на то, что с треском провалила в жизни? Стоит попробовать.

– Вы станете моей кончиной, Фи, – предупредила Императрица, с недовольным звоном размешивая сахар в чашке.

Со мной все в порядке, подумала Фиалка, запихивая в рот очередную булочку.

Уже тогда она чувствовала целеустремленность – редкую целеустремленность, какая бывает у детей, инстинктивно знающих свое предназначение. Фиалка не играла с куклами. Или с обручем. Или с шариками, палками и мячиками. Она смотрела на Кабийо, изучала рецепты миссис Битон и мисс Элизы Эктон[44] и вынашивала взрослые планы.