На каждой встрече в поездке по ЮАР в 2006 году я рассказывал историю Джоанны, соединившей благодать и примирение. Когда мы приехали в Кейптаун, она пригласила нас в тюрьму «Полсмур», где трудилась все эти годы. В этом удивительном месте, представляющем собой пять отдельных тюрем, соединенных друг с другом подземными туннелями, содержатся в общей сложности восемь тысяч заключенных — втрое больше, чем количество, на которое была рассчитана тюрьма.
В комнату, напоминающую спортзал, набилось несколько сотен мужчин, и Джоанна начала служение. Потрясающе обаятельная, она приветствовала каждого заключенного по имени. Чувствовалось, что ее уважают и обитатели, и администрация тюрьмы. Обычно заключенным разрешается покидать свои камеры только на один час в день, поэтому возможность посетить еще и церковное богослужение всеми воспринимается с большим энтузиазмом. Я надолго сохраню в памяти, как хор из нескольких сотен мужских голосов энергично поет: «Скоро, очень скоро мы увидим Господа… Слезы Он сотрет… Смерть навек уйдет».
После собрания мы посетили одну из трех камер, которые заключенные окрестили «христианскими». Пятьдесят человек обитает в комнате размером с мою гостиную. Там стоят трехъярусные нары, а несколько заключенных лежат на кусках пенопласта прямо на полу. «Туалет» — полиэтиленовый мешок для мусора, служащий сразу всем 50 мужчинам, — опустошают раз в день, и, соответственно, в камере стоит ужасный смрад.
Там мы услышали от некоторых заключенных их истории: «Я получил пожизненное плюс 38 лет за убийства… Я изнасиловал… Я убил свою жену…» Один за другим они рассказывали о том, как Бог изменил их жизни, и как они стремятся жить для Него, даже если никогда и не выйдут на свободу. Джоанна и ее муж Джулиан проводят программу реституционного правосудия, в ходе которой эти мужчины проходят через этапы исповеди, покаяния и возмещения жертвам нанесенного ущерба. Спев несколько песен, мы вышли на потрясающе свежий воздух и снова очутились посреди красот Кейптауна.
Яркая картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Вместо порнографии и граффити, заключенные украсили свои камеры текстами гимнов и песен прославления. Особенно трогательно это выглядит в свете того, что Джоанна когда-то сказала мне в ресторане: «на этом месте действительно присутствует Господь».
Путевые заметки, ЮАР, 2006 год
Однажды я взял интервью у доктора Эверетта Купа, который на тот момент занимал пост главного врача службы здравоохранения США. У него была безупречная репутация евангельского христианина, и именно он в содружестве с Фрэнсисом Шеффером, помог мобилизовать консервативное христианское сообщество на участие в политических баталиях по проблеме абортов.
В своей роли «доктора нации» Куп навещал больных СПИДом. Видя их иссохшие, истощенные, покрытые багровыми язвами тела, он начал проникаться к ним глубоким состраданием как врач и христианин. Однажды он дал обет заботиться о слабых и бесправных, а более слабой и бесправной группы, чем больные СПИДом, в США просто не существовало.
На протяжении нескольких недель Куп выступал с обращениями к религиозным организациям, включая церковь Джерри Фалуэлла, Конвенцию религиозных телерадиокомпаний и консервативные группы среди иудеев и католиков. В этих обращениях Куп, одетый в униформу службы здравоохранения, уверял в необходимости воздержанной жизни и защиты моногамного брака, однако в завершение добавлял: «Я — главврач службы охраны здоровья людей гетеросексуальных и гомосексуальных, молодых и пожилых, нравственных и безнравственных». Также он напоминал собратьям-христианам: «Вы можете ненавидеть грех, но обязаны любить грешника».
Куп всегда выражал свое личное категоричное неприятие сексуальной развращенности, неизменно используя слово «содомия» применительно к гомосексуальным связям, однако как главврач службы здравоохранения он отстаивал интересы гомосексуалистов и заботился о них. Однажды, обращаясь к 12-тысячному собранию геев в Бостоне, Куп не поверил своим ушам, когда толпа начала скандировать: «Куп! Куп! Куп!» «Невзирая на мои резкие высказывания об их образе жизни, я чувствовал с их стороны невероятную поддержку, — сказал он мне. — Думаю, причина в том, что я публично заявил: ‘Я главврач службы здравоохранения всей этой страны, и я буду служить людям, какими бы они ни были’. Кроме того, я просил людей быть более сострадательными к ним, а также о добровольцах, которые могли бы позаботиться о них».
Куп никогда не шел на компромисс со своими убеждениями. Он и по сей день все так же решительно использует эмоциональное слово «содомия», однако ни один евангельский христианин не воспринимается гомосексуалистами лучше, чем он.
Из книги «Что удивительного в благодати?»
Возможности «злоупотребления благодатью» я осознал со всей остротой, сидя однажды поздно вечером в ресторане и слушая, как мой приятель Дэниел рассказывает мне по секрету о своем решении оставить жену после 15 лет брака. Он говорил, что нашел ту, с которой «опять почувствовал себя полным жизни, чего не испытывал уже много лет».
Будучи христианином, Дэниел прекрасно осознавал личные и моральные последствия того, что он собирался сделать. Его решение нанесло бы непоправимый вред его жене и троим детям. И все же, как он сам выразился, он просто не мог противостоять силе, влекшей его к более молодой женщине, подобно мощному магниту.
А потом он бросил последнюю бомбу: «Филип, ты изучаешь Библию. Как думаешь, Бог простит меня за то ужасное дело, что я собираюсь совершить?»
Повисло молчание. Вопрос Дэниела лежал на столе, как живая змея. Потягивая кофе, я долго и напряженно размышлял об ответной реакции людей, которую вызывает благодать. Как отговорить своего приятеля от совершения страшной ошибки, если он знает, что ему рукой подать до прощения?
В благодати есть одна «уловка». Как сказал святой Августин: «Бог дает тогда, когда находит пустые руки». Если в руках у человека что-то есть, или они сжаты в кулаки, он не в состоянии принять дар. Благодать, другими словами, надо принять. Клайв Льюис объясняет, что «злоупотребление благодатью» возникает, когда мы путаем потворство с прощением: «Потворствовать злу — это попросту его игнорировать, относиться к нему так, будто это добро. Однако прощение должно быть не только даровано, но и принято, чтобы стать завершенным. Человек, не признающий вины, не может принять прощение».
Вот что я ответил своему приятелю Дэниелу: «Простит ли тебя Бог? Конечно! Ты же знаешь Библию. Бог употребляет убийц и прелюбодеев для Своей славы. В конце концов, пара негодяев по имени Петр и Павел возглавила новозаветную Церковь. Прощение — это наша проблема, а не Божья. То, через что мы неизбежно проходим, совершая грех, отдаляет нас от Бога — мы сами меняемся под действием нашего бунта — и нет никакой гарантии, что мы когда-либо вернемся назад. Сейчас ты спрашиваешь меня о прощении, но захочешь ли ты получить его позже, особенно если оно связано с покаянием?»
Из книги «Что удивительного в благодати?»
Библейский автор Иуда предупреждает о возможности превратить «благодать Бога нашего в повод к распутству». Вначале на задворках нашего разума появляется лукавая мысль. «Я хочу этого. Ну да, я знаю, что это неправильно, но, все равно, почему бы мне это не сделать? Я всегда могу потом получить прощение». Эта идея перерастает в навязчивую мысль, и в конце концов благодать становится «поводом к распутству».
Христиане реагируют на такую опасность по-разному. Мартин Лютер, опьяненный Божьей благодатью, иногда высмеивал возможность злоупотребления: «Если ты — проповедник благодати, то проповедуй не фальшивую, а настоящую благодать. И если это настоящая благодать, то приноси ей настоящий, а не фальшивый грех, — написал он своему другу Меланхтону. — Будь грешником и греши решительно… Довольно того, чтобы мы по богатству Божьей славы познали Агнца, понесшего на Себе грех мира; а посему грех нас не отделяет, даже если мы тысячи, тысячи раз на день совершаем прелюбодеяние или убийство».
Другие, встревоженные перспективой христиан, прелюбодействующих или убивающих тысячи раз на день, призывали Лютера к ответу за его гиперболу. В конце концов, Библия представляет благодать исцеляющим противодействием греху. Как же они оба могут сосуществовать в одном человеке? Не должны ли мы «возрастать в благодати», как заповедает Петр? Не должно ли наше семейное сходство с Богом увеличиваться день ото дня? «Христос принимает нас такими, какие мы есть, — пишет Уолтер Тробиш, — однако, когда Он нас принимает, мы уже не можем оставаться такими же».
Богослов XX века Дитрих Бонхёффер придумал выражение «дешевая благодать», обобщающее идею злоупотребления благодатью. Живя в нацистской Германии, он был потрясен трусостью, с которой христиане воспринимали угрозы Гитлера. Лютеранские пасторы по воскресеньям проповедовали со своих кафедр о благодати, а в остальные дни недели оставались безмолвными, когда нацисты воплощали свою политику расизма, эвтаназии и, в конце концов, — геноцида. Книга Бонхёффера «Цена ученичества» указывает на многие фрагменты Нового Завета, повелевающие христианам достигать святости. Всякий призыв к обращению ко Христу, — настаивает Бонхёффер, — включает призыв к ученичеству и подобию Его образу.
Из книги «Что удивительного в благодати?»
Как-то летом мне нужно было изучить основы немецкого языка, чтобы успешно закончить университетскую программу. Что за ужасное было лето! Прекрасными вечерами, когда мои друзья ходили под парусами по озеру Мичиган, катались на велосипедах и потягивали «капучино» в уличных кафе, я сидел с репетитором, разбирая немецкие глаголы. Пять вечеров в неделю, три часа за вечер я тратил на зазубривание слов и окончаний, которые мне больше никогда не понадобятся. И я терпел подобную пытку по единственной причине: чтобы пройти тест и получить свой диплом.
А что, если бы секретарь факультета пообещал мне: «Филип, мы хотим, чтобы ты усердно учился, изучил немецкий и прошел тест, но мы заранее гарантируем тебе, что ты получишь проходной балл. Твой диплом уже заполнен»? Как вы думаете, проводил бы я каждый чудесный летний вечер в жаркой, душной квартире? Ни за что! Именно так, в общих чертах, выглядела богословская дилемма, которую Павел разбирает в Послании к Римлянам.
Зачем учить немецкий? Разумеется, на то есть благородные причины. В частности, изучение иностранных языков развивает интеллект и расширяет диапазон общения. Тем не менее, эти причины никогда не мотивировали меня к изучению немецкого. Я учил язык по эгоистическим причинам: чтобы получить диплом, — и только нависшая надо мной угроза нежелательных последствий заставила меня пересмотреть свои летние приоритеты. Сегодня я помню очень мало немецкого, который тогда впихнул в свой мозг. Следование «ветхой букве» (Павлово определение ветхозаветного закона) дает в лучшем случае краткосрочные результаты.
Что вдохновило бы меня изучать немецкий? Мне приходит на ум один сильный стимул. Если бы моя жена — женщина, которую я люблю, — говорила только на немецком, я бы выучил этот язык в рекордные сроки. Почему? У меня было бы отчаянное желание общаться mit einer schоnen Frau. Я бы допоздна не ложился спать, разбирая глаголы и правильно размещая их в конце предложений в своих любовных посланиях. Я бы высоко ценил каждое новое слово в своем лексиконе как еще один способ выразить свои мысли той, которую я люблю. Я изучал бы немецкий со всем усердием, зная, что сами взаимоотношения будут мне наградой.
(Продолжение см. 6 октября)
Из книги «Что удивительного в благодати?»
(Продолжение от 5 октября)
Эта реальность помогает мне понять сердитый ответ Павла: «Никак!» — на вопрос: «Оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать?» Мог бы жених в брачную ночь завести со своей невестой следующий разговор? «Дорогая, я так сильно тебя люблю, и счастлив, что разделю с тобой свою жизнь. Но мне нужно выяснить кое-какие детали. Сейчас, когда мы поженились, насколько далеко я могу заходить с другими женщинами? Могу ли я спать с ними? Или целовать их? Ты же не будешь возражать, если я время от времени буду заводить интрижку на стороне, правда? Я знаю, что тебя это может ранить, но только подумай о том, сколько у тебя будет возможностей прощать меня после того, как я изменю тебе!»
Единственным разумным ответом такому «донжуану» была бы пощечина и «никак!» Совершенно очевидно, что он абсолютно не понимает, что такое любовь.
Аналогичным образом, если мы приближаемся к Богу с позиции: «Что я могу себе позволить?» — то это показывает наше непонимание Божьего замысла для нас. Бог хочет чего-то несравненно большего, чем взаимоотношения, которые у меня могли бы быть с рабовладельцем, принуждающим меня к послушанию с помощью кнута. Бог — не босс, не менеджер и не джинн из бутылки, исполняющий наши повеления.
Безусловно, Бог хочет чего-то более близкого, чем даже самые близкие взаимоотношения на земле — пожизненные узы между мужчиной и женщиной. Богу нужно не мое правильное поведение, а мое сердце. Я делаю «добрые дела» для своей жены не для того, чтобы заслужить ее одобрение, но чтобы выразить свою любовь к ней. Подобным же образом, Бог хочет, чтобы я служил «в обновлении духа», не по принуждению, а охотно. «Ученичество — говорит Клиффорд Уильямс, — просто означает жизнь, проистекающую из благодати».
Из книги «Что удивительного в благодати?»
Если бы мне нужно было обобщить одним словом главный новозаветный мотив того, чтобы «быть добрым», я бы избрал «благодарность». Большинство своих посланий Павел начинает с перечня богатств, которыми мы обладаем во Христе. Если мы осознаем, что для нас сделал Христос, то из благодарности мы, конечно же, будем стремиться жить «достойно» такой великой любви. Мы будем стремиться к святости не для того, чтобы Бог полюбил нас, а потому, что Он уже любит нас. Как писал Павел Титу, именно Божья благодать научает нас, «чтобы мы, отвергнувши нечестие и мирские похоти, целомудренно, праведно и благочестиво жили в нынешнем веке».
В своих мемуарах под названием «Обычное время» католическая писательница Нэнси Майрс рассказывает о своих годах бунта против детских образов «Бога-Папы», Которому можно было угодить, только следуя списку трудновыполнимых предписаний и запретов:
Я постоянно была на опасной грани, преступая запреты, и искупить это я могла, только прося прощения у Того, Кто по сути и заманил меня в ловушку греха, запрещая определенные поступки, хотя наверняка знал, что я их совершу, — Бога, действующего в стиле «ты попался».
Майрс нарушала многие из правил, постоянно испытывала чувство вины, а затем, как она выразилась, «научилась пребывать в заботе» Бога, Который «просит лишь одного, что делает грех невозможным: любви».
Наилучшее основание для того, чтобы быть добрым, — это желать быть таковым. Внутренняя перемена требует взаимоотношений. Она требует любви: «Как можно стать добрым, если не посредством любви?» — спрашивает Августин. В своем знаменитом высказывании: «Люби Бога и делай, что хочешь», — Августин ничуть не шутил. Человек, который по-настоящему любит Бога, будет желать угождать Ему. Вот почему как Иисус, так и Павел обобщили весь закон в простой заповеди: «Возлюби Бога».
Если мы действительно осознали чудо Божьей любви к нам, то у нас никогда не возникнет лукавый вопрос, рассматриваемый в Римлянам 6 и 7: «Что мне может сойти с рук?» Мы будем проводить свои дни, стараясь постигать Божью благодать, а не пользуясь ею в своих интересах.
Из книги «Что удивительного в благодати?»
Писатель Бреннан Маннинг, который по несколько раз в год проводит выездные школы по духовному уединению, однажды сказал мне, что всякий, кто следовал его советам в тихом уединении, обязательно получал слово от Бога. Заинтригованный и слегка скептически настроенный, я записался на один из таких выездов. Мы были свободны проводить большую часть из пяти дней, как нам хочется, но с единственным требованием: два часа молитвы в день.
Сомневаюсь, что я когда-либо в жизни посвящал более 30 минут непрерывной молитве. В первый день я вышел на опушку леса и сел, прислонившись спиной к дереву.
Мне повезло: на поляну, где я сидел, вышло стадо из 147 лосей. Увидеть даже одного лося — это уже удача, а наблюдать сразу за 147 особями в их природной среде — просто восторг. И все же, как я вскоре понял, смотреть на 147 лосей в течение двух часов — это, мягко говоря, скучновато.
Впрочем, со временем на меня начала влиять сама безмятежность пейзажа. Я больше не думал ни о работе, которая осталась дома, ни о поджимающих сроках, ни о чтении, назначенном нам Бреннаном. Мое тело расслабилось, а разум успокоился в повисшей тишине.
«Чем спокойнее разум, — пишет Мейстер Экхарт, — тем сильнее, эффективнее, глубже, действеннее и совершеннее молитва».
Я больше ни разу не видел лосей, хотя каждый вечер специально обходил поляну и лес, чтобы найти их. За последующие несколько дней я многое сказал Богу. В том году мне исполнялось пятьдесят, и я просил руководства в том, как подготовить свою душу к оставшейся жизни. Я составлял списки, и многое из того, что пришло мне на ум, никогда бы туда не пришло, если бы я не сидел на той поляне по несколько часов подряд. Та неделя стала для меня чем-то вроде ревизии, обозначившей пути для дальнейшего возрастания. Я не слышал никакого явного голоса, но в конце недели был вынужден согласиться с Бреннаном: я действительно получил слово от Бога.
Я стал более убежденным, чем когда-либо, что Бог находит способы проговорить к тем, кто искренне Его ищет, — особенно когда мы снижаем громкость окружающих нас помех.
Из книги «Молитва. Способна ли молитва изменить жизнь?»
Сказать, что мы с Богом — неравные партнеры, — значит сказать до смешного мало. И все же, пригласив нас трудиться для Царства здесь на земле, Бог действительно учредил странный двусторонний союз. Бог делегирует полномочия в работе людям, чтобы мы, так сказать, вершили историю вместе.
Совершенно очевидно, что в этом союзе один партнер — доминирующий, что-то сродни альянсу Соединенных Штатов и островами Фиджи или, скажем, корпорации Microsoft и программиста-старшеклассника. Нам прекрасно известно, что происходит, когда подобные неравные союзы создаются людьми: доминирующий партнер начинает давить своим авторитетом, а другому приходится, в основном, помалкивать. Бог же, не имея оснований бояться угроз от таких, как мы, напротив, побуждает к устойчивому и искреннему общению.
Иногда я спрашиваю себя: почему Бог ценит искренность настолько высоко, что готов даже терпеть несправедливые выпады в Свой адрес? Исследуя молитвы, записанные в Библии, я с удивлением увидел, что многие из них произносились с раздражением: ворчащий о несправедливости Иеремия; Иов, дерзко высказывающий: «Что Вседержитель, чтобы нам служить Ему? И что пользы прибегать к Нему?» Аввакум, обвиняющий Бога в глухоте… Библия учит нас молиться с горячей искренностью.
Уолтер Брюггеман указывает на одну очевидную причину искренности Псалмов: «Жизнь такова, какая она есть, а эти стихи сочинялись для того, чтобы показать всю жизнь, а не только ее часть». Попадая в «веселые» евангельские церкви, Брюггеман испытывает двойственное чувство. Там звучат только радостные песни, в то время как половина псалмов — это «песни стенаний, протеста и жалоб на беспорядочность этого мира. По крайней мере, совершенно очевидно, что церковь, которая постоянно поет ‘веселые песни’ пред лицом жестокой реальности, делает нечто совершенно отличное от того, что делает сама Библия».
Из библейских молитв я узнаю, что Бог желает, чтобы мы поддерживали союз с Ним, высказывая свои жалобы при личных встречах. Если я шагаю по жизни, притворно улыбаясь, хотя внутри обливаюсь кровью, то я оскорбляю эти взаимоотношения.
Из книги «Молитва. Способна ли молитва изменить жизнь?»
Исследовав, как молился Иисус, я понял, что Его пример отвечает на один важный вопрос: «Важна ли молитва?» Когда подкрадываются сомнения, и я начинаю спрашивать сам себя, не является ли молитва лишь освященной формой разговора с самим собой, я напоминаю себе, что Божий Сын, Который повелел, — и явилось, и Которым все существует, испытывал острую потребность молиться. Он молился так, словно это было действительно важно; словно время, уделенное Им молитве, имело не меньшую ценность, чем время, которое Он посвящал заботе о людях.
Один мой знакомый врач, узнав о том, что я исследую вопрос молитвы, сказал, что мне следует начать с трех общих предпосылок: (1) Бог существует; (2) Бог способен слышать наши молитвы; (3) Бога заботят наши молитвы. «Ни один из этих трех пунктов нельзя ни доказать, ни опровергнуть, — говорил он. — В них можно только или верить, или не верить». Этот человек, безусловно, прав, хотя, на мой взгляд, пример Иисуса дает веские доводы в пользу веры. Обесценивать молитву, считая, что она неважна, — значит утверждать, что Иисус заблуждался.
Иисус держался за молитву, как за спасательный трос, потому что она давала Ему водительство и силу для познания и исполнения воли Отца. Но даже при этом Его иногда возмущали окружающие земные обстоятельства («О, род неверный и развращенный! Доколе буду с вами?»), иногда Он боролся с искушением («Не искушай Господа Бога твоего») и иногда сомневался («Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?»).
Скептики оспаривают целесообразность молитвы: если Бог знает все лучше всех, то что толку молиться? На подобные вопросы у меня нет лучшего ответа, чем пример Иисуса, Который знал мудрость Отца лучше любого из нас и все же чувствовал острую необходимость в том, чтобы наводнять небеса просьбами.
Хотя Иисус не представлял метафизических доказательств эффективности молитвы, ее ценность несомненна уже исходя из самого факта, что Он молился. «Просите, и дано будет вам», — прямо сказал Иисус, и эти слова являются упреком для всех, кто считает прошение примитивной формой молитвы. Когда Его ученики потерпели неудачу в попытках исцелить одержимого мальчика, Иисус дал этому простое объяснение: недостаток молитвы.
Из книги «Молитва. Способна ли молитва изменить жизнь?»
Очевидно, что молитва была непростым делом даже для Иисуса. Как и людям, которые пишут мне письма, Иисусу знакомо разочарование неотвеченных молитв. Его самая длинная молитва, фактически, сосредоточена в просьбе о единстве: «Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе». Тот, кто хотя бы немного знаком с историей Церкви, знает, насколько далекой от исполнения остается эта молитва до сих пор.
В одну из ночей Иисус искал руководства для избрания двенадцати учеников, которым Он мог бы доверить Свою миссию. Тем не менее, читая Евангелия, я удивляюсь, как эта сомнительная дюжина вообще могла считаться ответом на какую-нибудь молитву. Она включала Иуду Искариота, который, как подчеркнул Лука, «потом сделался предателем», не говоря уже об амбициозных Сынах Грома и взрывном Симоне, которого Иисус вскоре упрекнул, как «сатану». Когда позже Иисус с раздражением вздохнул об этих двенадцати: «Доколе буду терпеть вас?» — не поддал ли Он хоть на мгновение сомнению Отцовское водительство, данное Ему когда-то на склоне горы?
В одной провокационной книге богослов Рей Андерсон размышляет о выборе Иисусом Иуды в качестве одного из двенадцати. Предвидел ли Он участь Иуды в ту ночь, когда молился? Припоминал ли Он Отцу ту молитву, когда Иуда покинул Тайную Вечерю, чтобы предать Его? На примере Иуды Андерсон выводит один ключевой принцип: «Молитва — это не средство устранения из жизни элементов неизвестности и непредсказуемости, а способ вплести неизвестное и непредсказуемое в канву действия Божьей благодати в нашей жизни».
Молитвы Самого Иисуса о Его учениках уж точно не устраняли «элементы неизвестности и непредсказуемости». Эти двенадцать периодически удивляли и разочаровывали Иисуса своими мелочными интересами и неадекватной верой. В конце концов, все двенадцать бросили Его в тот момент, когда были нужны Ему больше всего. Впрочем, со временем одиннадцать из них испытали медленное, но неизменное преображение, став своеобразным долговременным ответом на изначальную молитву Иисуса. Иоанн смягчился до «апостола любви». Симон Петр позже показал, что значит «следовать за Ним», пострадав так же, как Христос. Единственным исключением стал Иуда, предавший Иисуса. Но даже его предательство привело к распятию и спасению мира. Молитва удивительным и непостижимым образом внедряет неизвестное и непредсказуемое в работу Божьей благодати.
Из книги «Молитва. Способна ли молитва изменить жизнь?»
Я проповедовал о поединке, который состоялся в Гефсиманском саду. Иисус боролся с Божьей волей и принял ее только как последнюю возможность ввиду отсутствия альтернатив. Позже, когда Бог для донесения Его послания язычникам избрал самого неподходящего на эту роль кандидата (известного нарушителя прав человека по имени Савл Тарсянин), один из лидеров церкви высказал свое несогласие: «Я слышал от многих о сем человеке, сколько зла сделал он святым Твоим в Иерусалиме». Но Бог парировал этот аргумент: «Иди, ибо он есть Мой избранный сосуд». Несколько лет спустя этот же человек, уже под именем Павел, сам торговался с Богом, постоянно молясь об устранении его физического недуга.
Почему же Бог, всемогущий Властелин вселенной, прибегает во взаимоотношениях с людьми к стилю, который напоминает переговоры или, грубо говоря, — торг? Считает ли Бог это упражнение частью обязательной программы нашей духовной тренировки? А может, наши стенания для Него являются чем-то вроде окна в этот мир или сигналом тревоги, который способен вызвать Его вмешательство? Ведь, по большому счету, именно плач израильтян побудил Бога призвать Моисея.
Я лучше всего понимаю, чего Бог ожидает от нас в молитве, проводя аналогию с самыми близкими для меня людьми. Я думаю о своем брате: ему одному известны позорные и болезненные тайны нашего детства. Я думаю о своей жене, которая знает обо мне больше любого другого человека на земле, и с которой я обсуждаю буквально все: от того, что заказать в ресторане, до того, в каком штате нам жить. Еще можно вспомнить моего редактора, который поддерживает меня на каждом беспокойном этапе подготовки книги. Характер моего поведения со всеми этими людьми, моими близкими партнерами, напоминает сцены торгов с Богом. Я выдвигаю предложения, отступаю, рассматриваю их точку зрения, достигаю компромисса и, в конце концов, изменяюсь.
Подобно Аврааму, я вначале приближаюсь к Богу в страхе и трепете, но вскоре узнаю, что Он хочет, чтобы я перестал раболепствовать и вступил в дискуссию. Я отваживаюсь не принимать с кротостью состояние этого мира со всей его неправдой и несправедливостью. Я должен призывать Бога к ответу за Его же обетования и Его же характер.
Из книги «Молитва. Способна ли молитва изменить жизнь?»
Я сижу на церковном богослужении с явными признаками латиноамериканского темперамента и пятидесятнической закалки. Если бы не некоторые визуальные напоминания, то я мог бы легко забыть, что это собрание проходит в одной из крупнейших тюрем Чили. Я оглядел присутствующих в зале: одни мужчины в поношенной одежде, типичной для уличного сброда. В толпе — шокирующее количество лиц со шрамами.
После пения на сцену поднимается гость из Канады, ярко выделяющийся на этом фоне белой рубашкой и галстуком. Тюремный капеллан объявляет, что этот человек, Рон Никкель, побывал в тюрьмах более пятидесяти стран мира. Возглавляемое им Международное тюремное братство несет послание об Иисусе заключенным и работает на правительственном уровне над улучшением условий в местах заключения. Десяток прихожан громко крикнули: «Аминь!»
«Передаю вам привет от ваших братьев и сестер во Христе из тюрем всего мира, — начал Рон, сделав паузу для переводчика на испанский. — Особо же вас приветствует Паскаль, который живет на Мадагаскаре, вблизи Африки. Он готовился стать ученым и всегда гордился своим атеизмом, но однажды его арестовали за участие в студенческой забастовке и бросили в тюрьму, которая была рассчитана на 800 человек, а фактически содержала 2 500. Люди там сидят локоть к локтю на голых досках. Большинство из них одето в лохмотья и покрыто вшами. Можете себе представить, какая там царит антисанитария». Внимательно слушающие Рона чилийские заключенные громко сочувственно заохали.
«У Паскаля была единственная книга, доступная в той тюрьме: переданная ему родными Библия. Он читал ее каждый день и, невзирая на свои атеистические убеждения, начал молиться. К концу третьего месяца своего заключения Паскаль уже проводил в битком набитой камере ежедневные занятия по изучению Библии.
По прошествии же этих трех месяцев Паскаля, к его огромному удивлению, освободили. Но вот что поразительно: он продолжает ходить в тюрьму! Два раза в неделю он посещает заключенных и раздает им Библии, а по пятницам доставляет огромные кастрюли с овощным супом, потому что знает, что заключенные умирают от недоедания. Многие из них оказались за решеткой за воровство продуктов. Перед тем, как попасть в тюрьму, они голодали!»
Иностранные гости после многих объятий и рукопожатий уезжают, а заключенные, получив воодушевление, остаются. Для них это что-то вроде духовной разминки.
Из книги «Находя Бога в неожиданных местах»
Я попросил Рона Никкеля из Международного тюремного братства вспомнить самые худшие условия заключения из всех, которые он когда-либо видел. На мгновение задумавшись, Рон рассказал мне о том, как однажды вместе с Чаком Колсоном побывал в тюрьме в Замбии. Их «проводник» — бывший заключенный по имени Него — провел их в секретную внутреннюю тюрьму, где содержатся только самые отъявленные преступники.
«Мы подошли к постройке в виде стальной клетки с крышей из проволочной сетки. По внешнему периметру этой клетки располагались камеры, образуя своеобразный ‘внутренний двор’ размерами пять метров на двенадцать. Двадцать три часа в сутки заключенные содержались в камерах, настолько маленьких, что в них невозможно было даже лечь всем сразу. В течение одного часа они могли походить в тесном внутреннем дворе. Него провел в этом месте двенадцать лет.
Приблизившись к внутренней тюрьме, мы заметили, как через пятисантиметровую щель под стальными воротами на нас смотрит множество глаз. Когда же ворота распахнулись, мы увидели грязь, подобной которой я нигде больше не встречал. Там вообще не было никаких санитарных приспособлений. По сути, заключенные были вынуждены испражняться в те же миски, из которых ели. Стальное ограждение невыносимо раскалилось под палящим африканским солнцем, и внутри него стояла настолько зловонная, удушливая атмосфера, что я едва мог дышать. ‘Как люди вообще могут жить в таком месте?’ — удивлялся я.
Тем не менее, когда Него сказал им, кто я такой, произошло нечто невероятное. Восемьдесят из 120 заключенных выстроились в несколько рядов у дальней стены и запели… гимны, христианские гимны, превосходно разложенные на четыре голоса. Него шепнул мне, что 35 из этих мужчин приговорены к смерти и вскоре будут казнены.
Я был до глубины души потрясен контрастом между их мирными, безмятежными лицами и ужасом их окружения. Во мраке за спинами этих людей я смог рассмотреть на стене старательно нарисованный углем рисунок: Иисус, распятый на кресте. Заключенные, наверное, потратили на него не один час. Это было просто поразительно! Христос был там, с этими людьми, разделяя их страдания и давая им радость, достаточную для того, чтобы они могли петь в таком месте.
Предполагалось, что я обращусь к ним с проповедью, чтобы подкрепить их веру, но мне удалось лишь пробормотать несколько слов приветствия. Учителями были они, а не я».
Из книги «Находя Бога в неожиданных местах»
Мы можем — некоторые так и делают — думать, что вся цель нашей жизни заключается в достижении комфорта. Греби под себя, построй себе хороший дом, вкусно ешь, пей в свое удовольствие, занимайся сексом, — словом, преуспевай. Что еще нужно? Однако присутствие страданий ужасно усложняет такой образ жизни, если только мы не решаем надеть себе на глаза шоры.
Трудно поверить, что этот мир существует только для того, чтобы я мог развлекаться на вечеринках, в то время как треть его населения каждый вечер ложится спать голодным. Трудно поверить в то, что цель жизни — хорошо себя чувствовать, когда я вижу подростков, сбитых насмерть на шоссе. Если я попытаюсь укрыться в гедонизме, страдания и смерть все равно прячутся поблизости, не давая мне покоя и напоминая о том, насколько пустой была бы жизнь, если бы этот мир и был всем, что я когда-либо смогу познать.
Страдания, иногда шепчущие, иногда кричащие, — это «отголосок трансцендентности», напоминающий о том, что что-то не в порядке с состоянием всего человечества. Что-то не так с жизнью, в которой есть место войнам, насилию и человеческим трагедиям. Тот, кто хочет быть удовлетворенным этим миром и верить в то, что единственная цель жизни — это наслаждения, наверное, ходит с затычками в ушах, потому что мегафон страданий тяжело не услышать.
Конечно же, я могу обвинить во всем Бога, допустившего подобные беды. И в то же время, страдание может привлечь меня к Нему. Я могу поверить Божьему обетованию, что наш мир — это еще не все, и воспользоваться шансом оказаться в совершенном месте, которое Бог готовит для тех, кто следует за Ним по этой исполненной боли земле.
Быть творением нелегко. Мы думаем, что достаточно сильны, чтобы управлять своим миром без таких неприятностей, как боль и страдания, напоминающих нам о нашей зависимости. Мы считаем себя достаточно мудрыми, чтобы самим принимать решения в отношении нравственности и жить правильно без мегафона страданий, кричащего нам в ухо. Но мы ошибаемся, что и подтверждает история об Эдемском саде. Мужчина и женщина, пребывая в мире без страданий, избрали противление Богу.
Так же и у нас, пришедших после Адама и Евы, есть выбор. Мы можем довериться Богу или же обвинять за состояние этого мира Его, а не самих себя.
Из книги «Где Бог, когда я страдаю?»
На первый взгляд, Книга Иова сосредоточена на проблеме страданий, однако, если взглянуть глубже, она поднимает совсем другой вопрос: доктрину человеческой свободы. Иову пришлось пережить незаслуженные страдания, чтобы продемонстрировать, что Бог в высшей степени заинтересован в добровольно проявляемой любви.
Спор, состоявшийся между сатаной и Богом, — событие далеко не тривиальное. Обвинение сатаны, что Иов любит Бога только потому, что Тот «кругом оградил его», — это прямая атака на Божий характер. Она подразумевает, что Бог Сам по Себе любви не заслуживает, а верные люди, наподобие Иова, следуют за Богом только потому, что «подкуплены» Им. Подтвердить или опровергнуть вызов сатаны должна была реакция Иова после того, как он лишится всех опор веры.
Чтобы понять суть проблемы человеческой свободы, будет полезно представить себе мир, в котором каждый получает то, чего он действительно заслуживает. Это был бы мир справедливости и стабильности, и все бы четко понимали, чего ожидает Бог. В нем царствовала бы законность. Тем не менее, у такого стерильного мира есть одна огромная проблема: это совсем не то, что Бог хочет совершить на земле. Бог ожидает от нас любви, добровольно проявляемой любви, и мы не должны недооценивать, как важна для Него эта любовь. Добровольно проявляемая любовь настолько ценна, что Бог позволяет нашей планете быть раковой опухолью зла во вселенной — на какое-то время…
Если бы этот мир существовал по фиксированным, безупречно справедливым правилам, то в нем не было бы истинной свободы. Мы бы поступали правильно только ради собственной прямой выгоды, и каждый добрый поступок был бы запятнан эгоистическими мотивами. В отличие от этого, описанные в Библии христианские добродетели развиваются тогда, когда мы избираем Бога и Его пути вопреки искушениям или побуждениям поступить иначе.
Бог хочет, чтобы мы сами избирали любить Его, даже если этот выбор связан со страданием, потому что мы посвящены Богу, а не своим приятным ощущениям и наградам. Бог хочет, чтобы мы хранили верность, как Иов, даже тогда, когда у нас есть все причины в сердцах отречься от Него. Иов крепко держался за Божью справедливость, будучи лучшим в истории примером Божьей несправедливости. Он не искал Дающего ради даров. Лишившись всех даров, он по-прежнему искал Дающего.
Из книги «Где Бог, когда я страдаю?»
Большинство из нас живет по шкале ценностей, отличной от Божьей. Наивысшей ценностью мы считаем жизнь (и, как следствие, самое тяжкое преступление — это убийство), однако Бог явно придерживается другой точки зрения. Он, безусловно, ценит человеческую жизнь — ценит настолько, что объявил ее «святой» в том смысле, что отобрать ее имеет право только Он, но не человек. Бог, не колеблясь, воспользовался этим правом во дни Ноя, а во времена Ветхого Завета Он неоднократно лишал людей жизни, чтобы остановить распространение зла.
Аналогичным образом, многие фрагменты Библии показывают, что некоторые вещи для Бога более ужасны, чем страдания Божьих детей. Бог даже Себя Самого не оградил от страданий: подумайте, какую ужасную боль Он пережил, став человеком и умерев на кресте. Неужели все это говорит о том, что Богу недостает сострадания? Или же это, все-таки, показывает, что некоторые вещи для Бога важнее, чем жизнь без страданий, даже для Его самых верных последователей?
Библия неизменно видоизменяет вопросы, которые мы поднимаем о проблеме боли. Она редко или неоднозначно отвечает на вопрос с оглядкой назад «почему?» Вместо этого Библия поднимает устремленный в будущее вопрос: «Какова конечная цель?» Мы помещены на землю не для того, чтобы удовлетворять свои желания и стремиться к хорошей жизни, свободе и счастью. Мы здесь для того, чтобы измениться, стать более похожими на Бога, чтобы подготовиться к жизни с Ним. И в этом процессе самым непостижимым образом могут быть задействованы все аспекты творения: радость иногда возникает на фоне боли, зло может превратиться в добро, а страдание способно произвести нечто ценное.
Говорит ли к нам Бог через наши страдания? Было бы опасно, и даже — не по Писанию, изводить себя поисками Божьего послания в каждом отдельно взятом импульсе боли или конкретном случае страданий. Оно может заключаться просто в том, что мы, как и все, живем в мире по определенным законам. Однако, с позиции более обширной перспективы, охватывающей всю историю, — да, Бог говорит к нам через страдания или, возможно, — невзирая на страдания. Сочиняемая Богом симфония включает в себя минорные аккорды, диссонансы и утомительные фуговые пассажи, однако те из нас, кто будет следовать за дирижером с первых взмахов его палочки, однажды с обновленными силами возликуют в песне.
Из книги «Где Бог, когда я страдаю?»
Павел в Послании к Римлянам сделал великое, радикальное заявление: «Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу». Это утверждение иногда понимают превратно, подразумевая, что «с любящими Бога будет происходить только хорошее». Однако, как становится ясно из оставшейся части этой главы, Павел имеет в виду прямо противоположное. Для продвижения Своего дела в Павле и через него Бог использовал даже физические и душевные травмы. Было бы корректнее сказать, что Бог работал в Павле посредством суровых обстоятельств, чем то, что Он действовал в самих этих обстоятельствах.
Вводит ли Бог в нашу жизнь страдания, чтобы получить хорошие результаты? Вспомните принцип, сформулированный в конце Книги Иова. Вопросы о причинах относятся к Божьей сфере, и мы не можем рассчитывать на то, что постигнем ответ на них. У нас нет права размышлять над утверждениями вроде: «Некоторые родственники обратились ко Христу на похоронах. Наверное, именно поэтому Бог забрал его домой». Вместо этого, наша задача — правильно реагировать. Павел, как и другие авторы Нового Завета, настаивает: если мы реагируем с верой, то Бог, несомненно, будет действовать в нас на благо. Как пророчески сказал сам Иов: «Он спасает бедного от беды его и в угнетении открывает ухо его» (36:15).
Идея продуктивности страданий открывает новое измерение в нашем восприятии боли. Через те страдания, которые преследуют определенную цель, люди проходят вполне охотно, что могут подтвердить спортсмены и беременные женщины. Согласно Библии, правильная христианская реакция на страдания дает аналогичную надежду и человеку на больничной койке. Когда мы полагаемся на Бога и доверяем Святому Духу созидать в нас образ Божий, внутри нас формируется истинная надежда, которая «не постыжает». Благодаря страданиям, мы можем стать лучше в буквальном смысле этого слова. Боль, какой бы бессмысленной она ни казалась в настоящий момент, может иметь преображающее действие.
Где Бог, когда я страдаю? Он в нас (а не в том, что причиняет нам боль), помогая превратить плохое в хорошее. Мы можем с уверенностью сказать, что Бог может из злого получить доброе, но мы не должны говорить, что Он причиняет зло в надежде извлечь благо.
Из книги «Где Бог, когда я страдаю?»
Я читал лекцию о писательском мастерстве, когда кто-то, как гром среди ясного неба, задал совершено неожиданный вопрос: «Вы написали три книги о боли. В двух словах: чему вы научились?»
Инстинктивно я ответил простой формулой: «Боль — это благо. Боль — это зло. Боль может быть созидающей». Позже, когда было время поразмышлять, я пришел к выводу, что эта триада идей обобщает не только то, что я узнал о боли, но и почти все аспекты жизни.
Итак, боль — это благо. Работая с доктором Полом Брендом, специалистом по проказе, я узнал, что если полностью устранить идеально выверенные болевые сигналы в теле, то люди будут разрушать сами себя. Собственно, в этом и состоит проблема проказы.
И все же, боль — это зло или «падение». Работая в хосписе, моя жена ежедневно наблюдала за разрушительным действием боли, у которой уже не было какого-либо полезного предназначения. Для умирающих пациентов болевые сигналы были чем-то сродни глумлению космического садиста.
Но, несмотря на это, боль может быть созидающей. Стоящие у порога смерти, прокаженные, а также люди вроде Джони Эриксон Тада, для которых страдание стало частью их жизни, продемонстрировали мне, что даже из самого худшего, что подбрасывает нам судьба, может получиться хорошее.
Я воспринимаю эту триаду убеждений как линзу, через которую можно рассматривать жизнь. Впрочем, я все больше убеждаюсь, что для большинства современников идея созидания кажется такой же старомодной, как и само слово. Мы вообще уклоняемся в крайности — либо благости, либо падения.
Остатки марксистов, борцы за чистоту окружающей среды, приверженцы христианской науки, либеральные демократы и адепты богословия процветания превозносят благость творения. В то же время неоконсерваторы, кальвинисты, феминистки, миротворцы ООН, борцы за права человека и редакторы газет ежедневно напоминают нам о жестокой реальности падшего состояния человечества.
Вместо того, чтобы обосновываться в какой-то одной точке этого спектра, я стараюсь охватить его целиком, рассматривая мир через третью линзу — созидания. На мой взгляд, Римлянам 8 более, чем любой другой из библейских фрагментов, дает реалистичную надежду. Он утверждает одновременно и благость, и падшее состояние творения. И все же громче всех звучит утверждение, что «все», встречающееся нам на пути (а для Павла это означало всевозможные невзгоды), может иметь созидающий эффект, поскольку, в конечном счете, содействует нам ко благу.
Авторская колонка в журнале «Христианство сегодня»,
11 сентября 1995 года
Во время поездки в Пекин в 2004 году я взял интервью у четырех представителей китайского движения домашних церквей. Самое большое впечатление на меня произвел брат Ши — жизнерадостный, энергичный сорокачетырехлетний христианин, совсем непохожий на типичного сельского верующего. И действительно, будучи еще подростком, он возглавлял Союз коммунистической молодежи своей провинции, а позже служил в Красной Гвардии. Ежедневно по пути в штаб-квартиру партии Ши проходил мимо заполненной людьми церкви Святой Троицы.
Однажды он решил зайти туда и был сильно озадачен яркими свидетельствами верующих. Купив Библию, Ши прочитал ее от корки до корки. Несколько месяцев спустя он объявил своему партийному начальнику о том, что стал христианином. Тот накричал на него, популярно объяснив, что Ши лишил себя всех шансов достичь успеха в жизни и похоронил свое блестящее будущее. Когда Ши вышел из кабинета, начальник позвонил отцу парня, чтобы сообщить о предательстве его сына.
Отец встретил Ши на пороге с проклятиями. «Как ты мог так поступить с нами! — возмущался он. — Я боролся с христианином Чан Кайши и сражался с христианами в Корее, а теперь Иисус появился в моем собственном доме!» Вытолкав Ши на улицу, отец выбросил вслед все его вещи. Несколько дней парень ночевал в конторе своего друга. Встречая своего отца на улице, он пытался заговорить, но тот всегда отворачивался.
Десять лет спустя, после чудесного исцеления своего внука, отец Ши начал, наконец-то, смягчаться, и сегодня он тоже христианин.
Брат Ши вынужден постоянно путешествовать, и нередко лишь чудом избегает рук полиции. «Благодаря помощи церквей, которые скрывают меня, я еще ни разу не был арестован, — сказал он. — Однажды мне удалось скрыться всего за три минуты до того, как нагрянула полиция». Благодаря своим лидерским качествам, Ши сегодня координирует церкви своей провинции общей численностью в 260 000 человек. Со своей женой (тоже известным церковным лидером) он видится только раз в год.
Перед поездкой в Китай я встретился с одним миссионером, которому пришлось покинуть эту страну в 1950-х годах. «Нам было так жаль церковь, которая там осталась! — вспоминал он. — У них не было никого, кто мог бы учить их, ни печатных изданий, ни библейских школ, некому было заниматься больницами и детскими домами. Буквально ничего, кроме Святого Духа». И Святой Дух, как видно, неплохо справился.
Из книги «Находя Бога в неожиданных местах»
Посещая церкви на других континентах, я вижу в них одно разительное отличие от американских христиан: они по-другому относятся к невзгодам и страданиям. Мы, живущие в беспрецедентном комфорте, почему-то озабочены проблемой боли. Скептики называют это основным препятствием на пути к вере, а верующие никак не могут свыкнуться с ней. Молитвенные собрания в США зачастую сосредоточены на болезнях и просьбах об исцелении. Но так происходит далеко не везде.
Я спросил у одного человека, посещающего подпольные домашние церкви в Китае, молятся ли там верующие об изменениях в жесткой политике правительства по отношению к христианству. На мгновение задумавшись, он ответил, что ни разу не слышал, чтобы какой-либо китайский христианин молился об облегчении. «Для них преследования — это нечто само собой разумеющееся, — сказал он. — Они не могут себе представить ничего другого». Затем мой знакомый привел несколько примеров.
Один пастор отсидел 22 года в исправительно-трудовом лагере за проведение несанкционированных церковных собраний. Выйдя из тюрьмы, он вернулся в церковь и поблагодарил общину за молитвенную поддержку. Еще один пастор, находясь в заключении, узнал, что его жена слепнет. Ему настолько захотелось увидеться с ней, что он сообщил начальнику тюрьмы, что отрекается от своей веры. Его освободили, но вскоре, мучимый совестью, он вновь сдался полиции. Следующие тридцать лет он провел в тюрьме.
Я обнаружил, что то же самое происходит и в Мьянме (бывшая Бирма), где диктаторский режим жестоко преследует религиозную деятельность. Человек, пригласивший меня в эту страну, сообщил: «Обращаясь к пасторам, помни, что каждый из них, скорее всего, уже побывал за свою веру в тюрьме».
«Тогда, может быть, мне поговорить с ними на одну из тем, которые я затрагиваю в книгах ‘Где Бог, когда я страдаю?’ или ‘Разочарование в Боге’?» — спросил я.
«О, нет. Здесь это, на самом деле, никого не беспокоит, — ответил он. — Мы воспринимаем преследования за веру как нечто само собой разумеющееся. Мы хотим, чтобы ты проповедовал о благодати. Нам нужна помощь в том, чтобы лучше ладить друг с другом».
Из книги «Отголоски иного мира»
Один мой друг недавно вернулся из поездки по азиатским странам, в которых христиане подвергаются гонениям. Верующие в Малайзии говорили ему: «Мы очень благословлены, потому что в Индонезии христиан убивают, а нам здесь приходится всего лишь мириться с дискриминацией и ограничениями на нашу деятельность». В Индонезии, где христиане действительно умирают за свою веру, моему другу сказали: «Мы очень благословлены, потому что в Малайзии нельзя свободно издавать Евангелие, а у нас это по-прежнему возможно». Церковь в Индонезии ценит силу Слова.
Работа писателя дает мне возможность бывать в самых разных странах, включая и некоторые из тех, где угнетают христиан. Я заметил поразительное различие в лексике молитв. Когда приходят трудности, верующие в благополучных странах обычно молятся: «Господи, убери от нас это испытание!» Молитвы христиан, которые подвергаются гонениям и тех, что живут в очень бедных странах, звучат по-другому: «Господи, дай нам силы перенести это испытание».
Аллен Юань, отсидевший за проведение несанкционированных церковных собраний в Китае 22 года в исправительно-трудовом лагере, после освобождения вернулся в свою церковь и рассказал, что вел ежедневный учет своей опасной работы. Он сцепил один миллион железнодорожных вагонов, ни разу не получив травму. «Бог ответил на ваши молитвы о моей безопасности!» — радостно засвидетельствовал Юань. Кроме того, работая возле границы с Россией без теплой одежды, он за все годы заключения ни разу серьезно не заболел.
По некоторым оценкам, христиане в развитых странах Запада сегодня составляют лишь 37 процентов от общего числа верующих в мире. Путешествуя и читая историю Церкви, я заметил характерную деталь: удивительный исторический феномен «перемещения» Бога из одного места в другое. Все началось на Ближнем Востоке, продолжилось в Европе, затем перенеслось в Северную Америку, а оттуда — в развивающиеся страны. Моя теория такова: Бог ходит, где хочет.
Это — пугающая мысль в стране, подобной США, где находятся штаб-квартиры пятисот развлекательных спутниковых телеканалов.
Из книги «Находя Бога в неожиданных местах»
Наверное, наиболее впечатляющим результатом постыдной связи Давида с Вирсавией стала незабываемая поэма — Псалом 50. Одно дело, когда царь исповедуется в своем моральном падении перед пророком в личной беседе, и совсем другое — когда он составляет подробный текст этой исповеди, чтобы его пели по всей стране!
У каждого народа есть свои герои, однако Израиль, возможно, — единственная нация, эпическая литература которой построена на падениях величайшего из ее лидеров. Этот выразительный псалом, который, вероятно, использовался во время богослужений как руководство для исповеди, показывает, что Израиль, в конечном итоге, чтит память Давида не столько за его политические достижения, сколько за посвящение Богу.
Псалом 50 шаг за шагом проводит читателя (или поющего) через этапы покаяния. Он изображает постоянные умственные повторения: «О, если бы только у меня была возможность вернуть все назад!», гложущее чувство вины, стыд и, наконец, — надежду на новое начало, возникающую из искреннего покаяния.
Давид жил по ветхозаветному закону, который предписывал за подобные преступления суровое наказание: смерть через побивание камнями. Однако Псалом 50 замечательно раскрывает истинную природу греха, как нарушенных взаимоотношений с Богом. «Тебе, Тебе единому согрешил я», — взывает Давид. Он видит, что его вину не изгладят никакие ритуальные жертвоприношения и религиозные церемонии. Жертвы, которых ожидает Бог, — это «дух сокрушенный; сердце сокрушенное и смиренное», — и у Давида они были.
Посреди своей молитвы он ищет, может ли из его трагедии получиться что-либо доброе, и видит проблеск света. Давид молится о том, чтобы Бог использовал его опыт, как нравственный урок для других. Возможно, узнав историю о его грехе, кто-то избежит такой же ловушки, или, прочитав его исповедь, обретет надежду на прощение. Молитва Давида сполна получила ответ и стала его величайшим наследием, как царя. Самый лучший царь Израиля пережил глубочайшее падение. Однако ни он, ни кто-либо другой, не может упасть настолько глубоко, чтобы стать недостижимым для Божьей любви и прощения.
Из книги «Знакомство с Библией»
Соломон был успешен во всем, что только можно себе представить, и поначалу казалось, что он с благодарностью последует за Богом. Так, его молитва при освящении Храма, записанная в 3 Царств 8, — одна из самых величественных за всю историю. Тем не менее, к концу своего правления Соломон безрассудно растратил почти все свои достижения. Этот поэт, воспевавший романтическую любовь, побил все рекорды распущенности, обзаведясь гаремом в семьсот жен и триста наложниц. Этот мудрец, сочинивший столько рассудительных притчей, невиданным сумасбродством попрал свою мудрость. Чтобы угодить своим женам-чужеземкам, этот набожный человек, построивший Божий Храм, сделал последний ужасный шаг: ввел в святой Божий город поклонение идолам.
В течение одного поколения Соломон превратил Израиль из молодого царства, уповающего на то, что Бог поможет ему просто выжить, в самодостаточную, сильную державу. Однако по ходу дела он упустил из виду первоначальный замысел, к которому его призвал Бог. По иронии судьбы, к моменту смерти Соломона Израиль очень напоминал Египет, из которого он когда-то вышел: империя, удерживаемая с помощью раздутого бюрократического аппарата и рабского труда, с официальной государственной религией и самим правителем в ее главе. Успех в царстве этого мира вытеснил интересы Царства Божьего. Мимолетный, яркий образ народа Завета растаял, и Израиль лишился Божьего благоволения. После смерти Соломона царство разделилось надвое и покатилось к краху.
Наверное, самая лучшая эпитафия для Соломона — это слова Оскара Уайльда: «В жизни возможны только две трагедии: первая — не получить того, о чем мечтаешь, и вторая — получить». Соломон получал все, чего хотел, — особенно когда речь шла о символах власти и высокого положения. Постепенно он начал меньше полагаться на Бога, и больше — на свои достижения: самый большой в мире гарем; дом, вдвое превосходящий размерами Храм; хорошо оснащенная колесницами армия; сильная экономика… Успех устранил все кризисы разочарования в Боге, но он также устранил и само стремление Соломона к Богу. Чем больше он наслаждался благими дарами этого мира, тем меньше думал о Дающем.
Из книги «Разочарование в Боге»
Люди, с удивлением обнаружившие в Библии книгу наподобие Песни песней, могут испытать шок от Книги Екклесиаста. «Суета сует, — все суета!» — восклицает в отчаянии автор этого гнетущего пакта о капитуляции.
Хотя в Книге Екклесиаста имя автора не упоминается, она содержит явные намеки на то, что если не автором, то, по крайней мере, ее вдохновителем был царь Соломон. В ней рассказывается история самого богатого, мудрого и знаменитого в мире человека, следующего за каждым своим стремлением к удовольствиям, куда бы оно его ни вело. Этот человек, говорящий о себе как «Учителе», расточил свою жизнь, и в конце концов терпит крах, испытывая сожаление и отчаяние.
Ранее, в главе 3, кратко описывается суть книги. Эта глава, начавшись с изысканной поэмы о времени, переходит к размышлениям о жизни, типичным для ищущего смысл Учителя. Автор делает вывод, что Бог возложил на человечество «заботу», не позволяющую нам достичь полного удовлетворения на земле. В конце жизни, проведенной в погоне за удовольствиями, Учитель спрашивает: «Что пользы?» Он увидел, что постоянное давление страха смерти быстро портит даже редкие моменты мира и удовлетворенности. По словам Учителя, вне Бога жизнь бессмысленна, и, на самом деле, никогда не обретет полноты смысла, потому что мы — не Бог.
Но Бог также «вложил мир в сердце» человека, целую вселенную. Мы чувствуем тоску о чем-то большем: о радости, которая длится вечно; о любви, которая не угасает; об удовлетворенности, а не скуке, от работы.
Таким образом, Учитель балансирует между двумя состояниями: непреклонным желанием впасть в отчаяние и тягой к чему-то высшему. Книга Екклесиаста, во многом напоминающая личный дневник, — это его записки о поисках равновесия. Напряжение, созданное главой 3, все не ослабевает, и читатели уже думают, что оно так и сохранится до конца, но Екклесиаст дает в заключение книги один совет, обобщающий в себе всю мудрость Учителя: «Бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека».
Из книги «Знакомство с Библией»
Поначалу библейский колледж был плодотворной почвой для моих сомнений и скептицизма. Я выживал, учась подражать «духовному» поведению — обязательному для студента, чтобы получать нормальные оценки. Например, в нашем колледже была отвратительная практика «христианского служения». Каждый студент был обязан принимать участие в каком-нибудь регулярном служении, наподобие уличных евангелизаций, посещения тюрем или домов престарелых. Я записался на «работу в университете».
Каждую субботу вечером я должен был отправляться в студенческий центр Университета Южной Каролины и смотреть телевизор. От меня, конечно же, ожидалось, что я буду там «свидетельствовать», и на следующей неделе я прилежно отчитывался обо всех людях, с которыми заговаривал о вопросах личной веры. Должно быть, мои приукрашенные истории выглядели правдоподобно, поскольку никогда не вызывали вопросов.
От меня также требовалось посещать еженедельное молитвенное собрание вместе с четырьмя другими студентами, задействованными в университетском служении. Эти собрания всегда проходили по одной и той же схеме: вначале молился Джо, потом — Крейг и Крис, затем — еще один Джо, и, наконец, все четверо вежливо умолкали секунд на десять. Я никогда не молился, и после короткой паузы мы открывали глаза и расходились по своим комнатам.
Однако одним февральским вечером ко всеобщему (и моему собственному) удивлению, я начал молиться. Я и сам не понимаю — почему. Я этого не планировал, но после того, как Джо, Крейг, Крис и Джо закончили молиться, я вдруг громко сказал: «Боже…». Я почувствовал, что атмосфера в комнате становится все более напряженной.
Насколько я помню, я сказал что-то вроде: «Боже, мы собрались здесь, и предполагается, что мы беспокоимся о тех десяти тысячах студентов Университета Южной Каролины, которые идут в ад. Ну, Ты же знаешь, что мне абсолютно все равно, идут они в ад или нет, если он вообще существует. Мне даже абсолютно все равно, окажусь ли я там сам».
Для того чтобы по достоинству оценить, как эти слова прозвучали для присутствующих в комнате, вам нужно было бы поучиться в библейском колледже. С таким же успехом я мог бы произнести заклинание или принести в жертву младенца. Однако никто не пошевелился и не попытался остановить меня, и я продолжал молиться.
(Продолжение см. 27 октября)
Из книги «Разочарование в Боге»
(Продолжение от 26 октября)
Почему-то, молясь, я начал говорить о Притче о добром самарянине. От нас в библейском колледже ожидалось, что мы испытываем такую же обеспокоенность состоянием студентов университета, как тот самарянин — состоянием истекающего кровью иудея, лежащего в канаве. Но, как я сказал, ничего подобно я не чувствовал. Мне эти студенты были совершенно безразличны.
И тогда что-то произошло. На середине своей молитвы я увидел эту историю в новом свете. Перед моими глазами предстала сцена, о которой я говорил: самарянин древних времен в хитоне и тюрбане склонился над грязной, залитой кровью фигурой в канаве. Вдруг, на внутреннем экране моего мозга эти два образа изменились. Добрый самарянин приобрел лицо Иисуса, а иудей, эта достойная жалости жертва придорожных грабителей, — лицо кого-то другого… Я с содроганием узнал в этом лице себя.
Через мгновение я увидел, как Иисус протянул руку с влажной тряпкой, чтобы омыть мои раны и остановить кровотечение. Когда Он наклонился, я, израненная жертва ограбления, открыл глаза и скривил губы. Затем я увидел, словно в замедленном повторе, как я плюю прямо Иисусу в лицо. И я видел все это — я, не веривший в видения, библейские притчи, и даже в Иисуса. Я был потрясен. Резко прекратив молиться, я поднялся на ноги и вышел из комнаты.
Весь тот вечер я размышлял о случившемся. Это было не совсем видение. Скорее, я просто фантазировал, немного изменив нравственный акцент притчи. И все же, я не мог отделаться от этой картины. Что это значило? И стоило ли этому верить? Я не был уверен, но понимал, что моя самонадеянность разлетелась на куски. В этом колледже я всегда находил защиту в своем агностицизме. Но теперь — нет. Я словно по-новому взглянул на самого себя со стороны. Пожалуй, со всем своим самоуверенным, насмешливым скептицизмом я был самым нуждающимся из всех людей на земле.
В тот вечер я написал своей невесте короткое письмо, в котором осторожно сказал: «Я хочу выждать пару дней, прежде чем поговорить об этом, но, вполне возможно, у меня только что впервые в жизни было настоящее религиозное переживание».
Из книги «Разочарование в Боге»
В один из отпусков я навестил свою маму, которая живет от меня за тысячу с лишним километров. Мы сидели и вспоминали о событиях далекого прошлого, как это часто бывает в беседах матери и сына. И конечно же, с полки шкафа была спущена большая коробка со старыми фотографиями. Эта рассыпавшаяся по столу беспорядочная груда бумажных прямоугольников хранила в себе все вехи моего пути от рождения до юности: снимки в костюмах ковбоя и индейца, роль кролика в спектакле в первом классе, мои детские домашние любимцы, бесконечные репетиции за пианино, выпускной в начальной школе, потом — в старшей школе, и, наконец, — в колледже.
Среди этой груды я нашел фотографию какого-то малыша; на обороте было написано мое имя. В самом портрете не было ничего необычного. На вид я был как любой младенец: пухлощекий, наполовину лысый, с диковатым, рассеянным взглядом. Но фото почему-то было измято и потрепано, как будто оно побывало в зубах у одной из тех собак из моего детства. Я спросил у мамы, почему она сохранила такой покалеченный снимок, если у нее было столько других в нормальном состоянии.
Вы должны кое-что узнать о моей семье. Когда мне было десять месяцев отроду, мой отец заболел спинальным полиомиелитом поясничного отдела и через три месяца умер — сразу же после моего первого дня рождения. В свои 24 года он оказался полностью парализованным, и его мышцы настолько ослабли, что ему пришлось жить внутри большого стального цилиндра, выполнявшего функции легких. Моего отца навещали совсем немногие. В 1950 году вокруг полиомиелита была такая же истерия, как сегодня — вокруг СПИДа. Единственным верным посетителем была моя мама, которая садилась в определенном месте, чтобы отец мог видеть ее в зеркальце, прикрученном к стенке его железного «легкого».
Мама объяснила, что сохранила эту фотографию, как память, потому что во время болезни моего отца она была прикреплена к цилиндру, в котором он лежал. Отец попросил, чтобы мама принесла ему свою фотографию, а также — двух его сыновей, и маме пришлось зажимать эти снимки между какими-то металлическими деталями. Этим и объясняется столь плачевное состояние моей детской фотографии.
(Продолжение см. 29 октября)
Из книги «Разочарование в Боге»
(Продолжение от 28 октября)
После того, как отец попал в больницу, я редко его видел, поскольку детей в полиомиелитные палаты не допускали. Кроме того, я был тогда настолько маленьким, что, даже если бы и пустили, у меня об этом все равно не сохранилось бы никаких воспоминаний.
Когда мама рассказала мне историю этой измятой фотографии, во мне поднялось необычное, сильное чувство. Было странно осознавать, что обо мне заботился кто-то, с кем я, в определенном смысле, даже никогда не виделся. Последние месяцы жизни мой отец проводил долгие часы, глядя на эти три изображения членов его семьи — моей семьи. В поле его зрения больше ничего не было. Чем он занимался целыми днями? Молился о нас? Безусловно. Любил нас? Да. Но как может парализованный человек выразить свою любовь — особенно, когда к нему в палату не допускают его собственных детей?
Я часто думаю об этой измятой фотографии, поскольку она — одна из немногих ниточек, связывающих меня с тем незнакомцем, который был моим отцом, — незнакомцем, умершим куда более молодым, чем я сейчас. Этот человек, которого я совершенно не помню, и о котором у меня не осталось никаких сенсорных впечатлений, дни напролет думал обо мне, посвящал себя мне, любил меня, как только мог. Наверное, каким-то непостижимым образом, он делает это и сейчас в другом измерении. Думаю, у меня еще будет время, много времени, чтобы возобновить взаимоотношения, которые так жестоко оборвались, едва начавшись.
Я вспомнил об этой истории потому, что чувства, вызванные у меня измятой фотографией из маминой коробки, в точности совпали с теми, которые я испытал февральским вечером в общежитии колледжа, когда впервые поверил в Бога, Который есть любовь. Я осознал, что есть Кто-то рядом, и Он наблюдает за тем, как разворачивается жизнь на нашей планете. Более того, этот Кто-то любит меня. Это было удивительное чувство ничем не сдерживаемой надежды — чувство, настолько новое и переполняющее, что оно казалось вполне заслуживающим того, чтобы ради него рискнуть жизнью.
Из книги «Разочарование в Боге»
Мне слишком хорошо знакома моя инстинктивная реакция на Божью скрытность: я начинаю в отместку игнорировать Его. Подобно ребенку, который думает, что может спрятаться от взрослых, закрыв пухлыми ручонками глаза, я пытаюсь исключить Бога из своей жизни. Если Он не явил мне Себя, то почему я должен Его признавать?
Еще два вида реакции на подобное разочарование в Боге дает Книга Иова. Первый из них продемонстрировали друзья Иова. Его полное разочарование в Боге не вписывалось в их богословие. Они видели две четко очерченные альтернативы: человек, утверждающий, что он праведен, и Бог, Который праведен наверняка. «Подави свои чувства, — сказали друзья Иову. — Мы точно знаем, что Бог справедлив. Стыдись своих возмутительных высказываний в Его адрес!»
Второй вид реакции продемонстрировал Иов. Это была беспорядочная мешанина, раздражительное сопротивление безжалостной логике его друзей. «Для чего не умер я, выходя из утробы и не скончался, когда вышел из чрева?» — спрашивает Иов у Бога. Подобно птице, снова и снова бьющейся в оконное стекло, он мечется в протесте, хотя и знает, что все это тщетно.
И какой же из этих двух видов реакции одобряет Книга Иова? Обе стороны были отчасти неправы, но после произнесенных из бури слов Бог повелел благочестивым друзьям смиренно прийти к Иову с покаянием и попросить его помолиться о них.
Книга Иова содержит одно смелое послание: вы можете говорить Богу, что угодно. Бросайте в Него свою печаль, свой гнев, свои сомнения, свою горечь, свое предательство, свое разочарование — Бог способен все это принять. Как правило, духовные гиганты Библии в тот или иной момент боролись с Богом. Вместо того, чтобы вычеркивать Его из своей жизни, они предпочитали остаться хромыми, как Иаков. В этом смысле Библия содержит прообраз одного из догматов современной психологии: в действительности вы не можете отказаться от своих чувств или заставить их исчезнуть, поэтому вам лучше выразить их. Бог может справиться с любой человеческой реакцией, кроме одной. Он не выносит, когда мы пытаемся игнорировать Его или ведем себя так, как будто Его не существует, как когда-то инстинктивно поступал я. Подобной реакции у Иова не было никогда.
Из книги «Разочарование в Боге»
Моему другу Ричарду, который по-прежнему считает Книгу Иова самой честной частью Библии, ее концовка кажется почти неуместной. «Я рад за Иова, потому что ему лично явился Сам Бог. Это именно то, чего я просил долгие годы. Но поскольку Бог не посетил меня, каким образом Иов помогает мне решить мои проблемы?»
Я думаю, что Ричард указал на одну важную разграничительную черту веры. В определенном смысле, наши дни на земле напоминают жизнь Иова до того, как Бог пришел к нему в буре. Мы тоже живем среди намеков и отголосков, и некоторые из них выступают против могущественного, любящего Бога. И мы так же должны упражняться в вере, не имея определенности.
Ричард ложился ниц на деревянный пол в своей квартире и умолял Бога «явить» Себя, делая ставку всей своей веры на Божью готовность шагнуть в видимый мир, как Он это сделал для Иова. И Ричард проиграл эту ставку. Честно говоря, я сомневаюсь, что Бог вообще чувствует Себя «обязанным» что-то доказывать. Он много раз делал это в Ветхом Завете и поставил точку в лице Иисуса. Какого еще воплощения мы требуем?
Я говорю это с огромной осторожностью, но подозреваю, что за яростным, настойчивым желанием увидеть чудо — пусть даже физическое исцеление — иногда скрывается не избыток, а недостаток веры. Молитвы, подобные мольбам Ричарда, выдвигают Богу условия. Когда мы страстно желаем получить сверхъестественное решение проблемы, не ставим ли мы свою верность Богу в зависимость от того, покажет Он еще что-нибудь в видимом мире, или нет?
Требуя от Бога видимых доказательств, мы можем запросто приготовить путь к устойчивому состоянию разочарования. Истинная вера не столько пытается склонить Бога к исполнению нашей воли, сколько проявляет готовность исполнить Его волю. Исследуя Библию, я был потрясен тем, сколь малое число святых переживало что-либо подобное драматичной встрече Иова с Богом. Все остальные реагировали на Божью скрытность не требованиями к Нему явить Себя, а тем, что продолжали действовать с верой в Бога, Который оставался скрытым. В Евреям 11 верно подмечено, что гиганты веры «умерли в вере, не получив обетований, а только издали видели оные и радовались».
Из книги «Разочарование в Боге»