Дневник Благодати

1 июня Жестокая арифметика

Желание вывести какую-нибудь математическую формулу благодати вполне соответствовало характеру скрупулезного апостола Петра. «Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? — спросил он Иисуса. — До семи ли раз?» Этим Петр проявил крайнее великодушие, поскольку раввины в его дни учили, что человек обязан прощать не более трех раз.

«Не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз», — без промедления ответил Иисус.

Вопрос Петра побудил Иисуса рассказать очередную назидательную историю о слуге, который умудрился задолжать несколько миллионов долларов. Тот факт, что в реальности ни один слуга не смог бы накопить такой огромный долг, лишь подчеркивал мысль Иисуса: даже конфискация семьи, детей и всего имущества этого человека и в малой степени не покрыло бы его долга. Этот долг был непростительным. Тем не менее, царь из сострадания вдруг аннулировал его и отпустил слугу целым и невредимым.

Чем больше я размышляю над притчами Иисуса, тем больше чувствую искушение использовать для описания арифметики Евангелия слово «жестокая». Я уверен, что Иисус рассказал нам эти истории о благодати для того, чтобы призвать нас полностью выйти за пределы нашего мира неблагодати, живущего по принципу «зуб за зуб», и войти в Божьи пределы бесконечной благодати. Как выразился Мирослав Вольф: «Экономика незаслуженной благодати превосходит экономику нравственных заслуг».

Нас с самого детского сада учат тому, как достигать успеха в мире неблагодати. «Кто рано встает, тому Бог подает». «Без труда не вытащишь и рыбку из пруда». «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке». «Что посеешь — то и пожнешь». «Кто платит, тот и заказывает музыку». Я хорошо знаю эти правила, потому что живу по ним. Я работаю, чтобы зарабатывать; мне нравится побеждать; я отстаиваю свои права… Я хочу, чтобы люди получали по заслугам — не больше и не меньше.

Тем не менее, если я потружусь быть внимательным, то услышу громкий шепот Евангелия о том, что я получил то, чего не заслуживал. Я заслуживал наказание, а не прощение; гнев, а не любовь; долговую тюрьму, а не чистую кредитную историю. Я заслуживал того, чтобы быть сурово отчитанным и умолять на коленях о прощении, а вместо этого передо мной накрыли пир.

Из книги «Что удивительного в благодати?»

2 июня Определение благодати

Как говорят нам богословы, Бог существует вне времени. Он создавал время точно так же, как художник избирает технику живописи, и потому не связан его рамками. Бог видит будущее и прошлое как некое бесконечное настоящее. Если богословы правы, то это объясняет, как Бог мог назвать «возлюбленным» такого непостоянного, ненадежного и импульсивного человека, как я. Глядя на график моей жизни, Он видит не резкие отклонения в направлении то добра, то зла, а устойчивую линию добра: добродетель Божьего Сына, которая, будучи зафиксированной в некий момент времени, применяется ко всей вечности.

Я вырос с образом «арифметического» Бога, Который взвешивает на весах мои хорошие и плохие дела, и всегда находит меня неполноценным. Почему-то, я не замечал Бога Евангелий, Бога милости и великодушия, Который постоянно находит способы вдребезги разбить безжалостные законы неблагодати. Бог разрывает арифметические таблицы и вводит новую арифметику благодати — самого удивительного, преображающего и неожиданного по своему действию слова.

Благодать представлена в таком многообразии форм, что я затрудняюсь дать ей определение. И все же, я готов попытаться хотя бы примерно определить, что такое благодать применительно к Богу. Благодать подразумевает, что мы не можем сделать ничего для того, чтобы Бог любил нас больше. Не учитывается ни наше усердие в духовных дисциплинах, ни самоотречение, ни объем знаний, накопленных в семинариях и библейских школах, ни напряженность нашей борьбы за праведные дела. И еще благодать подразумевает, что мы не можем сделать ничего для того, чтобы Бог любил нас меньше. Не идут в расчет ни расизм, ни гордость, ни пристрастие к порнографии, ни прелюбодеяние, ни даже убийство. Благодать подразумевает, что Бог уже любит нас настолько сильно, как только может любить бесконечный Бог.

В своей книге Бреннан Маннинг рассказал историю об ирландском священнике. Решив пройтись пешком в один из деревенских приходов, он увидел у дороги какого-то престарелого крестьянина, который, опустившись на колени, молился. Впечатленный увиденным, священник сказал: «Ты, наверное, очень близок с Богом». Крестьянин, прекратив молиться, поднял голову и, мгновение поразмышляв, с улыбкой ответил: «Да, Он очень сильно любит меня».

Из книги «Что удивительного в благодати?»

3 июня Нечто противоестественное

В пылу одного из наших споров моя жена выдала очень сильную богословскую формулировку. Мы весьма энергично обсуждали мои недостатки, когда она сказала: «Меня саму очень удивляет, что я прощаю тебя за некоторые из твоих низменных дел!»

Поскольку я пишу о прощении, а не о грехе, то умолчу о пикантных деталях этих «низменных дел» и скажу лишь о том, что поразило меня в замечании моей жены. Она с удивительной точностью передала природу прощения. Это — не какой-то милый платонический идеал, который рассеивают в этом мире, словно освежитель воздуха из баллончика. Прощение — процесс болезненный и сложный, и нанесенные вам раны (мои низменные дела) оживают в вашей памяти даже спустя много времени после того, как вы простили. Прощение — это нечто противоестественное, и моя жена протестовала против его вопиющей несправедливости.

Эта же мысль во многом прослеживается в истории из книги Бытие, описывающей примирение Иосифа с его братьями. В какой-то момент Иосиф повел себя резко, бросив своих братьев в тюрьму, но вскоре его переполнила печаль, и он дал волю горьким слезам. Он начал строить братьям козни, спрятав деньги в их мешках с зерном, взяв заложником одного из них, а другого обвинив в воровстве серебряной чаши. Но в конце концов Иосиф уже не мог сдерживаться. Он призвал своих братьев и, не тая чувств, простил их.

Сегодня я рассматриваю эту историю как реалистичное описание противоестественного акта прощения. Братья, которых Иосифу было так непросто простить, когда-то донимали его, составляли планы его убийства и продали его в рабство. Из-за них он провел лучшие годы своей юности в затхлой египетской темнице. Хотя Иосиф триумфально преодолел все невзгоды и теперь хотел от всего сердца простить своих братьев, он оказался неготовым к этому… пока неготовым. Его раны ныли еще слишком сильно.

Для меня, в Бытие 42-45 Иосиф по-своему говорит: «Меня самого очень удивляет, что я прощаю вас за ваши низменные дела!» Когда благодать, наконец, прорвалась к Иосифу, по дворцу эхом разнеслись звуки его скорби и любви. «Что это за вопли? Помощник фараона заболел?» Нет, Иосиф был вполне здоров. Это был крик прощающего человека.

Из книги «Что удивительного в благодати?»

4 июня Ненасильственное оружие

В фильме Ричарда Аттенборо «Ганди» есть замечательная сцена, в которой Ганди пытается объяснить суть своей философии миссионеру-пресвитерианину Чарли Эндрюсу. Они вместе шли по южноафриканскому городу, когда внезапно им заградила путь банда юных головорезов. Преподобный Эндрюс, бросив взгляд на угрюмых бандитов, решил спастись бегством, но Ганди остановил его. «Разве в Новом Завете не сказано, что если враг ударит тебя по правой щеке, ты должен подставить ему левую?» Эндрюс пробормотал, что он считал эту фразу метафорической.

«Я в этом не уверен, — ответил Ганди. — Мне кажется, Иисус имел в виду, что вы должны проявлять смелость: быть готовыми принять удар, несколько ударов, чтобы показать, что вы не будете ни бить в ответ, ни отворачиваться. И когда вы так поступаете, это взывает к чему-то в природе человека, что ослабляет его ненависть и пробуждает уважение. Думаю, Христос понимал это, и я видел, как это действует».

Проникновенная чуткость Ганди со временем приняла форму устойчивой доктрины. Насилие по отношению к другому человеческому существу (даже если речь идет о солдате, стреляющем в невооруженную толпу) противоречило всему, во что он верил относительно универсального человеческого достоинства. Ганди считал, что убеждения людей невозможно изменить с помощью насилия. Оно лишь ожесточает и разделяет, но не примиряет. Если его сторонники начинали обсуждать планы применения насильственных мер во время его кампаний, он останавливал их. Никакое дело, каким бы справедливым оно ни было, не оправдывает кровопролитие. «Я могу умереть ради чего-то, — говорил Ганди, — но нет ничего такого, ради чего я был бы готов убить».

Со временем его тактику приняли на вооружение и другие политические лидеры. Мартин Лютер Кинг, считавший себя духовным преемником Ганди, после визита в Индию привез эти методы в Соединенные Штаты. Он, как и другие политики, доказал, что в относительно свободных сообществах ненасильственные меры могут сдвигать горы, но как насчет таких стран, как нацистская Германия или современный Китай или Мьянма (Бирма), где военный режим подавляет любой протест?

Специалисты по этике, политики и богословы никак не могут прийти к согласию в том, когда оправдано применение вооруженной силы, и может ли быть оно оправдано вообще. Однако после Ганди уже никто не может отрицать, что ненасильственные методы обладают силой приносить реальные перемены. Как-никак, они принесли свободу второй по численности нации на земле.

Из книги «Уцелевшая душа»

5 июня Цель протеста

Хотя у Мартина Лютера Кинга был ряд недостатков, в одном он был прав: он оставался верным принципу миротворчества. Он не наносил ответных ударов. В то время как другие призывали к мести, он призывал к любви. Борцы за гражданские права подвергали риску свои тела, встречаясь лицом к лицу с шерифами, вооруженными дубинками, пожарными шлангами и рычащими овчарками. Это, по сути, и принесло им победу. Историки указывают на одно событие, ставшее переломным, когда движение за права темнокожих приобрело критическую массу общественной поддержки. Оно произошло на мосту возле города Сельма, штат Алабама, где шериф Джим Кларк натравил своих полицейских на невооруженных черных демонстрантов. Американская общественность, придя в ужас от этой сцены жестокой несправедливости, наконец одобрила принятие закона о гражданских правах.

Я вырос в Атланте, на другом конце города от места, где жил Мартин Лютер Кинг, и должен признаться, что, к своему стыду, когда он возглавлял демонстрации в Сельме, Монтгомери, Мемфисе и других местах, я был на стороне белых шерифов с дубинками и овчарками. Я был скор на то, чтобы порицать нравственные пороки Кинга, но не замечал собственного слепого греха. Тем не менее, благодаря тому, что он был верен, используя свое тело в качестве мишени, и никогда — в качестве оружия, он сломил мою моральную черствость.

Как часто говорил Кинг, главная цель — не одержать победу над белыми, а «пробудить в угнетателе чувство стыда и бросить вызов его ложному ощущению превосходства… Цель — это примирение. Цель — это свобода. Цель — это создание желанного единства». И именно этого Мартин Лютер Кинг, в конце концов, и добился — даже в подобных мне расистах.

Кинг, как и ранее Ганди, погиб от рук убийцы. После его смерти все больше и больше людей начало перенимать принцип ненасильственного протеста как средство установления справедливости. Благодаря ненасильственным методам более полумиллиарда человек сбросили ярмо угнетения на Филиппинах, в Польше, Венгрии, Чехословакии, Восточной Германии, Болгарии, Югославии, Монголии, Албании, Советском Союзе и Чили. Во многих из этих стран пример исходил от христианской церкви. Демонстранты маршировали со свечами в руках по улицам, пели гимны и молились. И, как и во дни Иисуса Навина, стены превращались в руины.

Из книги «Иисус, Которого я не знал»

6 июня Плачущие

Во время написания книг «Где Бог, когда я страдаю?» и «Разочарование в Боге» я проводил много времени среди скорбящих. Поначалу они меня пугали. У меня было мало ответов на вопросы, которые они задавали, и в присутствии их горя я чувствовал себя неловко. Особо мне запомнился один год, когда по приглашению соседа я присоединился к группе терапии в расположенной поблизости больнице. Эта группа под названием «Важен каждый день» состояла из смертельно больных людей, и я на протяжении года вместе со своим соседом принимал участие в их встречах.

Не могу сказать, что мне «нравились» эти собрания — это слово явно неподходящее. И все же, эти встречи стали для меня одними из важнейших событий месяца. В отличие от светских вечеринок, где каждый старается произвести на других впечатление признаками положения и власти, в этой группе никто никого не пытался впечатлять. Одежда, стиль, обстановка дома, регалии, новые машины… Какое это все имеет значение для тех, кто готовится умереть? Я еще не встречал никого, кто был бы больше сосредоточен на самых важных жизненных вопросах, чем участники группы «Важен каждый день». Помню, я тогда еще подумал: было бы неплохо, чтобы на этих собраниях побывали некоторые их моих поверхностных знакомых-гедонистов.

Позже, когда я написал об услышанном от скорбящих и страдающих людей, я начал получать письма от незнакомцев. У меня три папки с такими письмами, каждая — сантиметров по десять в толщину. Эти папки — одна из величайших моих драгоценностей. Одно из писем на 26 вырванных из блокнота листах в линейку было написано мамой в коридоре возле операционной, где хирурги удаляли опухоль из мозга ее четырехлетней дочери. Еще одно пришло от полностью парализованного, который «печатал», дуя в специальную трубку, а компьютер преобразовывал движение воздуха в символы.

У многих писавших мне людей истории не имели счастливого конца. Некоторые все еще чувствовали себя оставленными Богом. Лишь немногие нашли ответ на свои «почему?», однако я увидел достаточно скорби, чтобы обрести веру в обещание Иисуса: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся».

Из книги «Иисус, Которого я не знал»

7 июня Ненужные страдания

Я пришел к убеждению, что основной вклад, который могут сделать христиане, — это ограждать людей от ненужных страданий. Мы можем «почитать» боль. Самое главное — это понимать, что всякая боль причиняет страдание, каким бы ни был ее источник: мигрень, фарингит или острая депрессия. Первый шаг на пути помощи страдающему человеку (или в принятии нашей собственной боли) — это признать, что эта боль обоснована и заслуживает сочувствия. Таким образом мы можем начать вкладывать в нее какой-то смысл.

Но зачастую христиане вкладывают в страдания иной смысл. Так, подлить масла в огонь страданий могут посетители больниц. Мы способны вызвать чувство вины: «Вы же помолились? У вас нет веры, что Бог исцелит вас?» Или же внести смятение: «Не сатана ли причиняет вам эти страдания? Может все так и должно быть? Возможно, Бог особым образом избрал вас, чтобы показать пример другим». Я выяснил, что боль — надежный генератор чувства вины. Все мы совершаем поступки, которых не стоило совершать, и, когда нас постигают страдания, мы сразу же начинаем винить в случившемся себя.

Когда речь идет о сильных страданиях, даже высказывания с благими намерениями могут иметь болезненное действие. Можно по неосторожности сказать: «Бог, должно быть, сильно любил вашу дочь, что забрал ее к Себе так рано», — и тем самым вызвать у страдающих родителей мысль о том, что лучше бы Бог любил их дочь меньше. Если же мы скажем: «Бог не дал бы вам ноши тяжелее, чем вы можете понести», — то страдающий человек может пожелать себе более слабой веры, чтобы заслуживать более легкого бремени.

Я побеседовал с достаточным количеством страдальцев, чтобы узнать, что боль, причиняемая подобными высказываниями у больничной койки, может превышать страдания от самой болезни. Одна известная в христианских кругах женщина ярко описала страдания, причиняемые дисфункцией височно-нижнечелюстного сустава. Она испытывала боли на протяжении всей своей жизни, и все же, по ее словам, ей было гораздо больнее получать письма от христиан с осуждающими комментариями, опирающимися на примитивные формулы, почему Бог допускает страдания. Наверное, основной вклад, который могут сделать христиане, — это не причинять людям ненужных страданий.

Из книги «Где Бог, когда я страдаю?»

8 июня В поисках алмазов

По правде говоря, тяжелые страдания представляются мне бессмысленными, если мы тратим все свои силы на тщетные попытки найти ответ на свои «почему?» Почему Солженицын должен был провести восемь лет в исправительно-трудовом лагере только за то, что он по неосторожности покритиковал Сталина в своем письме другу? Почему миллионы евреев должны были погибнуть ради исполнения прихотей безумного диктатора? Подобные страдания сами по себе бессмысленны и останутся таковыми, если страдающий не начнет искать в них смысл подобно тому, как рудокоп ищет алмазы в угольной жиле.

Виктор Франкл, прошедший через гитлеровские концлагеря, сказал: «Отчаяние — это страдания без смысла». Франкл и Бруно Беттельгейм извлекали смысл из бессмысленных страданий холокоста. Наблюдая за поведением людей в экстремальных обстоятельствах концлагерей, они собрали информацию, сформировавшую базис для всей дальнейшей научной работы. Для Эли Визеля и других, подобных ему, смыслом стало «нести свидетельство». Сегодня они посвящают себя тому, чтобы чтить память тех, кто не выжил.

Находясь в тюрьме, Достоевский углубился в исследование Нового Завета и жития святых. Заключение стало для него (а позже — для его соотечественника Солженицына) горнилом веры. Оба они описывают процесс, в ходе которого грубая реальность человеческого зла прежде всего убедила их в необходимости искупления. Затем, видя живые свидетельства верующих в лагерях, они осознали возможность преобразования. Как изящно выразился в своей классической повести «Один день Ивана Денисовича» Солженицын, вера в Бога, может, и не вытащит тебя из лагеря, однако ее достаточно, чтобы преодолевать день за днем.

Хотя в сравнении с этими первопроходцами мои собственные страдания кажутся банальными, я тоже стараюсь извлечь из них смысл. Я начинаю с библейского обетования того, что страдания могут произвести во мне нечто стоящее. Изучая перечни, подобные представленному в Римлянам 5, где Павел упоминает терпение, опытность, надежду и уверенность, я спрашиваю себя: «Каким образом все это вытекает из страданий?» Они производят терпение (или стойкость), вынуждая меня сбросить темп и обратиться к Богу. Они формируют характер, мобилизуя резервы внутренней крепости. И я продолжаю читать этот перечень, спрашивая у Бога, как Он может привнести смысл в процесс страданий.

Из книги «Где Бог, когда я страдаю?»

9 июня Участие в страданиях

Иногда единственный смысл, который мы можем предложить страдающему человеку, — это заверение, что его страдания, не имеющие очевидного смысла для него, имеют смысл для нас.

Моя жена работала с беднейшими жителями Чикаго, возглавляя программу Церкви на улице Ласалль, направленную на помощь одиноким и брошенным старикам, о которых некому позаботиться. Я много раз видел, как она вкладывала себя в жизнь пожилых людей, стараясь убедить их, что их жизнь и смерть имеют значение. Таким образом моя жена «скрашивала» страдания этих стариков.

Девяностолетний мистер Круйдер, с которым работала Джанет, на протяжении двадцати лет отказывался от операции по устранению катаракты. Когда ему было семьдесят, он решил, что в мире все равно смотреть уже не на что, и, в любом случае, раз он ослеп, то так, наверное, хочет Бог. Возможно, это было наказание за то, что он в юности засматривался на девушек, — говорил старик.

Моей жене пришлось два года льстить, убеждать, настаивать и проявлять любовь, чтобы уговорить мистера Круйдера пойти на операцию. Наконец, он согласился, но по единственной причине: Джанет убедила его, что для нее очень важно, чтобы он вновь обрел зрение. Мистер Круйдер махнул на жизнь рукой. Она для него потеряла всякий смысл, однако Джанет вернула его. Для кого-то было важно, что даже в возрасте 92 лет мистер Круйдер не сдается, и в конце концов он согласился на операцию.

Джанет в буквальном смысле слова разделила страдания с мистером Круйдером. Постоянно навещая, она убедила его в том, что он кому-то важен, и что для нее имеет значение, будет он жить или умрет, обретет он зрение или останется слепым. Этот принцип участия в страданиях является тезисом книги Генри Ноуэна о «раненом целителе» и, наверное, — единственным реальным вкладом в процесс распознания смысла страданий. Следуя ему, мы следуем примеру Бога, Который также взял на Себя боль. Присоединившись к нам, Бог провел жизнь в настолько тяжелых страданиях и в такой бедности, которых большинство из нас никогда не узнает. Страдания никогда не станут совершенно бессмысленными, потому что Бог разделил их с нами.

Из книги «Где Бог, когда я страдаю?»

10 июня Уроки лагерей

Весной 1978 года, когда телевидение транслировало сериал «Холокост», моя церковь провела особое богослужение в знак солидарности с пострадавшими евреями. Это был своеобразный Йом ха-Шоа для христиан. Разные члены общины, включая детей, читали вслух произведения еврейских авторов, переживших холокост: дневник Хаима Каплана из варшавского гетто; детское стихотворение об отсутствии в гетто бабочек; обзоры Виктора Франкла в роли тюремного врача; трогательные истории Эли Визеля; поэму Нелли Закс о трубах крематориев и фрагмент под названием «Почему христиане нас ненавидят?» из романа Андре Шварц-Барта «Последний из праведников».

Во время чтений община сидела в безмолвии, а когда попадались слишком задевающие за живое описания, кое-кто не выдерживал и выходил из зала. Один мой друг, внимательно выслушав все сказанное, после служения поделился со мной своими впечатлениями. «Кое-что огорчило меня даже сильнее, чем все эмоции и чувство вины, которые я испытывал, слушая голоса этих евреев. Все, что я могу для них сделать, — лишь посочувствовать и ощутить сожаление. Но что меня действительно встревожило — это обилие аналогичных ситуаций, которые мы игнорируем сегодня. Легко обвинять христиан времен Второй мировой войны за то, что они не действовали быстрее и решительнее. Но как мы сами реагируем сегодня? Как насчет недавних событий, вроде тех, что произошли в Камбодже и Уганде? Может, нам бы лучше провести служения в память о них?»

Факты о концлагерях для евреев были подробно изложены в газете «New York Times» еще в 1939 году, однако им мало кто поверил, вообще никто не отреагировал, и Соединенные Штаты не вступали в войну вплоть до прямой атаки японцев через два года.

Возле Освенцима есть поле, покрытое толстым слоем костной глины. Это все, что осталось от сожженных евреев. Однако за последние годы были убиты миллионы камбоджийцев и руандийцев, и множество людей по-прежнему гибнет в таких местах, как Дарфур и Конго. И как мы на это отреагировали?

Один урок представляется мне более важным, чем все остальные: правосудие должно исходить извне. Все жертвы лагерей пребывают в ожидании конца. Они могут надеяться лишь на избавление от какой-нибудь внешней силы. Без влияния такой силы ни высокая нравственность, ни выдающаяся смелость, ни чувство прекрасного, ни заразительная надежда — ничто не гарантирует им, что они выживут. Для подавляющего большинства выживание зависит от разрушения мира концлагерей.

Из книги «Открытые окна»

11 июня Вера под огнем

Как ни парадоксально, трудности способствуют укреплению веры и душевных уз. Я вижу это в человеческих взаимоотношениях, которые во времена кризиса зачастую становятся крепче. У меня есть бабушка, которой уже за сто. У моей жены — тоже. Беседуя с ними и с их друзьями, я обнаружил в воспоминаниях пожилых людей почти универсальную тенденцию: трудные, смутные времена прошлого они описывают с нотками ностальгии в голосе. Старики рассказывают друг другу истории о Второй мировой войне и Великой депрессии. Они с любовью вспоминают о таких неприятностях, как снежные бури, уборная на улице в детские годы и дни учебы в колледже, когда они по три недели подряд ели только суп из консервов и черствый хлеб.

Спросите у любой крепкой, дружной семьи, как они достигли таких взаимоотношений, и вы, скорее всего, услышите историю о каком-нибудь кризисе. Видя, как этот принцип действует среди людей, я могу лучше понять одну из тайн взаимоотношений с Богом. Вера сводится к вопросу доверия в конкретно взятых взаимоотношениях. Доверяю ли я своим близким? А Богу? Если я действительно стою на основании доверия, то самые худшие из обстоятельств не разрушат моих взаимоотношений.

Христианский мыслитель Сёрен Кьеркегор всю свою жизнь исследовал испытания веры, ставящие под сомнение Божью благонадежность. Будучи необыкновенным человеком с непростым характером, Кьеркегор жил, постоянно испытывая внутренние муки. Он снова и снова обращался к таким библейским персонажам, как Иов и Авраам, прошедшим через мучительные испытания веры. Как Иову, так и Аврааму во времена кризиса казалось, что Бог противоречит Сам Себе. «Бог, несомненно, не должен поступать подобным образом, но все же поступает». В конце концов, Кьеркегор пришел к заключению, что именно в таких суровых испытаниях и формируется самая чистая вера. Хотя я и не понимаю, почему так происходит, я все равно доверяю Богу.

Для верующего его вера обращается скорее вокруг кризиса личных взаимоотношений, чем интеллектуальных сомнений. Заслуживает ли Бог нашего доверия независимо от того, как все выглядит в данный момент времени?

Из книги «В поисках невидимого Бога»

12 июня Двусторонняя вера

Я прихожу к выводу, что зрелая вера, заключающая в себе простоту и верность, действует противоположно паранойе. Она сосредоточивает все жизненные события вокруг доверия любящему Богу. Когда происходит хорошее, я принимаю это, как дар от Бога. Когда происходит плохое, я не считаю, что это обязательно исходит от Бога — в Библии есть доказательства обратного — и не вижу причин обижаться на Него. Вместо этого, я уповаю на то, что Бог может обратить во благо даже эти неприятности. По крайней мере, именно такова цель, к которой я стремлюсь.

Верный человек смотрит на жизнь с точки зрения веры, а не страха. Основополагающая вера помогает мне не сомневаться в том, что, невзирая на хаос текущего момента, Бог по-прежнему царствует; что каким бы недостойным я себя ни чувствовал, я действительно значим для Бога любви; что никакая боль не длится вечно, и никакое зло в конце концов не восторжествует. Даже самое мрачное из всех деяний в истории человечества — смерть Божьего Сына — вера рассматривает как необходимую прелюдию к самому светлому.

В этом мире происходит многое, что явно противоречит Божьей воле. Почитайте пророков, посланных Богом говорить от Его имени. Они гневно обличали идолопоклонство, несправедливость, насилие, грех и бунт. Почитайте Евангелия, в которых Иисус злил религиозные круги, освобождая людей от инвалидности, которую священнослужители считали «Божьей волей». Я не нахожу оправдания обвинениям в адрес Бога за то, чему Он настолько явно противостоит.

Впрочем, вопросы скептиков остаются открытыми. Как я могу восхвалять Бога за доброе в жизни, не порицая Его за плохое? Это возможно только через установление полного доверия — паранойю наоборот, — основанного на моем опыте взаимоотношений с Богом.

Божья манера поведения нередко ставит меня в тупик. Он действует неспешно, отдает предпочтение бунтарям и блудным сыновьям, удерживается от применения силы и говорит посредством шепота и молчания. Но даже в этих качествах я вижу свидетельство Божьего долготерпения, милосердия и желания убедить, а не заставить. Когда подступают сомнения, я сосредоточиваюсь на Иисусе — самом фундаментальном откровении о Божьей сущности. Я научился доверять Богу, и когда происходит какая-то трагедия или зло, и я не могу соединить их с Богом, Которого знаю и люблю, я ищу другие объяснения.

Из книги «В поисках невидимого Бога»

13 июня Сладкий яд

Общество, отвергающее сверхъестественное, обычно заканчивает тем, что возводит естественное в ранг сверхъестественного. Энни Диллард рассказывает об экспериментах, в ходе которых энтомологи приманивали бабочек мужского пола с помощью раскрашенных картонных моделей, более крупных и привлекательных, чем женские особи данного вида. Восторженный самец взбирается на кусок картона, и это повторяется снова и снова. «А тем временем, рядом настоящая, живая женская особь тщетно складывает и расправляет свои крылья».

Для описания этой же тенденции в отношениях людей Клайв Льюис использовал выражение «сладкий яд ложной бесконечности». Мы позволяем заменителям священного, или ложным бесконечностям, заполнять вакуум нашего разочарованного мира.

Сегодня наиболее явной из ложных бесконечностей является секс. Я с дрожью вспоминаю, как в первый раз увидел фотографию на развороте журнала «Плэйбой», который тогда только начал издаваться. Эта фотография отдергивала завесу тайны, манила меня, подростка, в новый, неизведанный мир, наполненный соблазнами и обещаниями. Сегодня «Плэйбой» — это нечто вроде реликта, которого по степени дерзости уже давно догнали и перегнали.

Я не собираюсь ни нападать на секс, ни презрительно морщиться, словно моралист средних лет. Я лишь хочу сказать, что современный Запад возвел секс чуть ли не в ранг божества. Так, журнал «Sports Illustrated» показательно называет своих купающихся красавиц «богинями», а компания «Victoria’s Secret» одевает своих супермоделей в костюмы ангелов. Предыдущие поколения чтили девственность и воздержание, теперь же мы представляем секс как величайшее из благ, магический соблазн, которым рекламисты пользуются, чтобы продавать нам автомобили, «Кока-Колу» и зубную пасту.

Один мой знакомый священник в разговоре сказал, что начал серьезно сомневаться в трансцендентной силе секса, каким его изображают в рекламных роликах и видеоклипах рок-музыкантов. Согласно исследованиям, каждый третий-четвертый человек из тех, кого он ежедневно видит в пригородной электричке, накануне ночью занимался сексом. Однако, изучая их лица, невозможно заметить никаких отличий. Люди не выглядят ни более радостными, ни более довольными, ни более преображенными. «Как священник, давший обет безбрачия, я задаю вопрос: ‘Не должна ли такая мощная, по всеобщему мнению, сила, как секс, иметь более длительный эффект?’» — резонно замечает он.

Из книги «Отголоски иного мира»

14 июня Зачем хранить чистоту?

В один период моей жизни, когда я боролся с сексуальным искушением, мне попалась статья, которая побудила меня прочитать небольшую книгу «Во что я верю» французского писателя-католика Франсуа Мориака, получившего Нобелевскую премию в области литературы за свои ранние романы. Меня удивило, что Мориак — уже пожилой человек — уделил немало внимания обсуждению собственной похоти. Как он объяснил: «Старость таит в себе риск стать периодом удвоенных испытаний, поскольку воображение старика ужасным образом заменяет ему то, в чем ему отказывает природа».

Мориак отверг большинство аргументов в пользу сексуальной чистоты, которые он с детства слышал в своей католической семье.

«Брак излечивает похоть». В случае с Мориаком, как и со многими другими, этого не произошло, поскольку секс замешан на привлекательности незнакомых людей и страсти к приключениям и случайным встречам.

«С похотью можно совладать с помощью самодисциплины». Мориак обнаружил, что сексуальное желание подобно приливной волне, достаточно мощной для того, чтобы унести с собой все самые благие намерения.

«Истинное удовлетворение можно обрести только в моногамии». Возможно, это и так, но только — не для тех, чьи сексуальные импульсы не угасают даже в моногамном браке.

Таким образом, проанализировав традиционные аргументы в пользу чистоты, Мориак нашел их несостоятельными. Он пришел к выводу, что в конечном счете существует лишь одна причина хранить чистоту, и она представлена Иисусом в Заповедях блаженства: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Как отметил Мориак: «Нечистота отделяет нас от Бога. Духовная жизнь подчиняется законам, таким же доказанным, как и законы физического мира… Чистота — это условие для высшей любви — для ценности, превосходящей все ценности; для того, что является Божьим. Да, на карту поставлено именно столько — не меньше».

Когда я прочитал слова Франсуа Мориака, моя борьба с похотью не прекратилась, однако должен со всей уверенностью заявить, что его анализ совершенно справедлив. Любовь, которую предлагает нам Бог, требует, чтобы наши способности были очищены, и только тогда мы сможем принять высшую любовь, которую нельзя обрести никаким другим способом. Именно таков мотив хранить чистоту. Давая приют похоти, я ограничиваю свою близость с Богом.

Из книги «Иисус, Которого я не знал»

15 июня Опережающее эхо

Я научился здоровому подходу к жизни у Клайва Льюиса, который пробудился к реальности иного мира через красоту скандинавских мифов, природы и музыки Вагнера. В наших желаниях Льюис увидел не просто отголоски, а «опережающее эхо» того мира. Как он выразился, проблески красоты и щемящее томление безмятежности «сами по себе — ничто. Они лишь — аромат ненайденного нами цветка, эхо неуслышанной нами мелодии, новости из страны, в которой мы никогда не бывали».

Я понял: для того, чтобы увидеть то важное, чего я не замечаю на земле, мне нужно вдохнуть аромат цветов и прислушаться к некоторым мелодиям. Отвлекшись от разделения жизни на естественную и сверхъестественную, духовную и недуховную, я начал искать способ объединить эти две составляющие, чтобы получить единство, которое (в чем я все больше убеждался) соответствовало Божьему замыслу.

«Что для меня наибольшее удовольствие?» — спросил я себя. Меня удивительно захватывает дикая природа. Я люблю бежать вниз по скользкому, каменистому склону горы к безопасному укрытию леса, когда вокруг сгущаются грозовые тучи, и все ближе бьют молнии. А сколько впечатлений от встречи с гризли на лесной тропе, когда ты понимаешь, что, какое бы решение ты сейчас ни принял, все зависит не от тебя, а от настроения медведя! Еще я люблю посещать экзотические страны, где нет привычных ни еды, ни запахов, ни звуков. И, конечно же, мне нравятся домашние радости: изысканный кофе, сливочное мороженое, сорванные в саду персики и черника. Теперь, когда я живу в сельской местности, я также скучаю по городским развлечениям: иностранным фильмам, хорошей музыке, театральным постановкам, под впечатлением которых ты ходишь по несколько дней.

Я начал прислушиваться к собственным желаниям, как к отголоскам иного мира — сверкающему ключу к пониманию природы Творца. Я почему-то поддался обману, считая естественный мир недуховным, а Бога — противником удовольствий. Однако именно Бог изобрел материю, включив в наше тело все органы чувств, с помощью которых я ощущаю удовольствие. Естественное и сверхъестественное — это не два отдельных мира, а лишь разные проявления одной и той же реальности.

Из книги «Отголоски иного мира»

16 июня Просчет христианских писателей

Сегодня христианские писатели словно стоят на цыпочках, силясь глядеть поверх Божьего творения. Оно — всего лишь «материя», недостойная того внимания, которое уделяется вопросам сверхъестественного. Подобным же образом, как отметил Жак Эллюль, современная наука настолько тщательно избегает сверхъестественного, что надевает шоры и строго ограничивает интеллектуальную мысль. Писателям-христианам настало время вновь открыть для себя окружающую нас естественную среду и качества истинной природы человека.

Обходя естественное стороной, мы отделяем себя от величайших образов и носителей сверхъестественного, а наши произведения лишаются своего главного преимущества: способности подражать творению. Говоря о весне, Толстой вкладывает в описание крошечных цветов, пробивающихся сквозь оттаивающую землю, не меньше восторга и значимости, чем в описание обращения ко Христу. Они тоже являются проявлением Божьего царства. Как следствие, оба фрагмента возбуждают в чутком читателе душевный порыв. Люди живут в мире природы. Прежде, чем вести их к сверхъестественному, мы должны утвердиться в естественном, проникнувшись его смыслом.

В последнее время несколько хороших писателей двинулись в этом направлении, попытавшись показать в естественном путь к сверхъестественному. Заметной вехой в этом жанре стали книги Энни Диллард. Аналогичный подход, хотя и с менее явным религиозным уклоном, использует и Льюис Томас. Отклики на книги этих двух авторов свидетельствуют о читательском голоде по более целостному видению мира. Естественное и сверхъестественное — это не два отдельных мира, а лишь разные проявления одной и той же реальности, и писатели должны иметь дело с ними одновременно.

Творчество, по своей сути, — христианская концепция, которая не существовала в греческой культуре. Вместо нее греки использовали термин «techna», от которого произошло современное понятие «технология». Великие греческие поэты и драматурги, создавая свои произведения, мыслили категориями изготовления и устройства. У них не было модели божественного «творения из ничего», которой они могли бы подражать. Меня поражает, что мы, христиане, с такой небрежностью лишаем себя возможности исследовать этот изумительно сотворенный мир. Вместо этого мы улетаем в сферу сверхъестественного, настолько далекую для наших читателей, что перепрыгнуть эту пропасть для них не представляется возможным.

Из книги «Открытые окна»

17 июня Все доброе

Бог излил на этот мир благие дары, и то, как мы их используем, определяет, останутся ли они благими и приносящими удовлетворение или нет. Сбалансированная жизнь подобна верховой езде, когда падение в левую сторону представляет собой такую же опасность, как и падение в правую. Восторг езды можно пережить, только оставаясь в седле.

Церкви, которые я знал, в процессе возрастания не демонстрировали баланса в обращении с Божьими благими дарами. Они с хмурыми лицами смотрели на удовольствия и желания. Мне потребовались годы, чтобы поверить в Бога, Который является улыбающимся Источником всего доброго на этой планете. «Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить; Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком», — сказал Иисус (примечательно, что эти слова были адресованы религиозным правящим кругам). Он пришел из иного мира, чтобы показать нам, как лучше всего жить в мире этом.

Со временем христиане обрели репутацию противников удовольствий. Чем активнее мы отвергаем естественные желания, тем более «духовными» становимся. Апостол Павел весьма сурово отзывался о подобных поставщиках супердуховности, которые, по сути, порочили благие Божьи дары,. Он называл их «лицемерными лжесловесниками», которые запрещают «вступать в брак и употреблять в пищу то, что Бог сотворил, дабы верные и познавшие истину вкушали с благодарением. Ибо всякое творение Божье хорошо, и ничто не предосудительно, если принимается с благодарением».

Совершенно очевидно, что Бог не создал нас с желаниями только для того, чтобы мы отвергали их. Как настойчиво утверждал Павел, этот мир — Божье творение. Создавший нас Бог, подобно любящему отцу, желает нам самой лучшей, самой наполненной жизни.

Христианство не обещает вершин личного удовольствия — жизни, вращающейся вокруг гедонизма. Вместо этого, оно обещает жизнь, в которой все находится на своих местах (сведение воедино, а не сокращение), когда мы воспринимаем удовольствия в соответствии с замыслом нашего Творца. Без этого мы рискуем начать потворствовать своим желаниям вплоть до самоуничтожения, подобно алкоголику, который решает, сколько ему выпить. Злоупотребление возникает тогда, когда мы относимся к удовольствию, как к самоцели, а не к указателю на что-то большее. «Добрые желания, которые Ты дал мне, — совершенны, — молился Паскаль. — Будь же их Целью, как Ты стал их Источником».

Из книги «Отголоски иного мира»

18 июня Божья музыка

Родившись в тени замка Вартбург, в котором Мартин Лютер перевел Библию на немецкий язык, Иоганн Себастьян Бах стал единственным композитором, безусловно отождествляемым с Церковью. Он творил так, словно каждую его ноту и фразу должен был тщательно проверять не богатый покровитель, а Сам Бог. Все свои рукописи Бах начинал с аббревиатуры «JJ» («Иисус, помоги») и заканчивал аббревиатурой «SDG» («Soli Deo Gloria» — «Богу единому слава»).

Из всех произведений Баха, величайшим хоралом, когда-либо написанным в Германии, традиционно считают «Страсти по Матфею». При жизни Баха он был исполнен только один раз и, не вызвав особого интереса у слушателей, ровно на сто лет канул в безызвестность. Затем в 1829 году копия этого хорала попала в руки Феликса Мендельсона от его учителя, который, как полагают, купил оригинал рукописи у лавочника, использовавшего бесполезные для него страницы рукописей для того, чтобы заворачивать сыр. Поставив возрожденные «Страсти по Матфею» на сцене, Мендельсон вызвал всплеск интереса к творчеству Баха, который с тех пор никогда уже не ослабевал.

Я слышал это великое произведение в исполнении Чикагского симфонического оркестра и хора во время летнего концерта в парке Равиния, что возле Чикаго. На этом концерте, длившемся четыре часа, присутствовали три тысячи человек. Глядя на аудиторию, я был потрясен ироничностью этого зрелища: важные персоны из высшего общества, сбалансированные немалым контингентом неряшливой публики в джинсах, вперемешку с еврейским населением чикагского пригорода Норт-Шор. Все они с восторгом слушали незавуалированный рассказ о распятии Иисуса, основанный на Евангелии от Матфея.

Что-либо более далекое от того пыльного, кровавого дня на Голгофе, чем эта сцена, было трудно себе и представить. И все же, великий мастер соткал свои чары. Нанятые исполнители передали агонию и ужас того мрачного дня, как и всю его огромную значимость для всего человечества, намного лучше, чем это сделал бы какой-нибудь евангелист с Юга, тяжело дыша и нагоняя страх описаниями ран от гвоздей и терновых шипов.

Кто знает, какое влияние оказало это представление? Мне не известно ни одного церковного пробуждения, которое возгорелось бы от классической музыки, однако то старание, с которым величайший музыкальный гений постарался выразить суть события, разделившего историю на «до» и «после», во мне, верующем, было вознаграждено сполна. Если великое искусство — это «капли благодати», способные пробудить в нас жажду по Истинному, то в руках настоящего мастера эти капли могут превратиться в поток Божьего присутствия. SDG.

Из книги «Открытые окна»

19 июня Концентрация внимания

В тот год, когда эксцентричный немецкий дирижер румынского происхождения Серджиу Челибидаке посетил со своим Мюнхенским филармоническим оркестром Чикаго, я получил важный урок о концентрации внимания. Очень немногие оркестры могли работать с Челибидаке, потому что он требовал проводить перед каждым концертом от 12 до 18 репетиций (для большинства оркестров обычно их проводится не более четырех). Он настаивал на восточном подходе к музыке, стремясь не столько повторять «идеальное» исполнение какого-либо другого дирижера или оркестра, сколько создавать всепоглощающую встречу с музыкой в данный конкретно взятый момент времени.

Первую свою гастроль в США Челибидаке провел в возрасте 71 года, когда же я побывал на его концерте пять лет спустя, он уже не мог без посторонней помощи подняться к пульту. Для концерта он избрал знакомые произведения, но как же они отличались от привычного исполнения! Челибидаке игнорировал отметки о темпе, расставленные композитором, сыграв «Картинки с выставки» Мусоргского в два раза медленнее положенного. Сопоставляя соседние фразы, он был явно больше заинтересован в том, чтобы подчеркнуть тональные особенности каждого конкретно взятого фрагмента, чем гармонично вплести этот фрагмент в постепенное развитие произведения. Челибидаке относился к музыке скорее как к размышлению, чем как к представлению.

Когда мы концентрируем на чем-то внимание, наши тела реагируют на это. Тогда, в концертном зале, я подался вперед, двигал из стороны в сторону головой, подносил к ушам сложенные лодочкой ладони, закрывал глаза… Симона Вейль говорила, что поэт встречается с красотой, усиленно концентрируя внимание на чем-то реальном. Так поступают и влюбленные. Могу ли я сделать нечто подобное в своей внутренней жизни, в отношениях с Богом? Мне не всегда нужно искать новых озарений и истин: «Самая банальная истина, когда она наполняет всю душу, подобна откровению».

Поразмышляв, я понял, что склонен относиться к жизни, как к сплошной последовательности, а не веренице отдельных моментов. Я планирую свое время, определяю цели и продвигаюсь вперед к их осуществлению. Телефонные звонки и любые другие незапланированные события я рассматриваю как раздражающие помехи. Но как же это отличается от образа жизни Иисуса, Который часто позволял другим людям — помехам! — формировать Его распорядок дня! Он уделял полное внимание стоящему перед Ним человеку, будь то римский офицер или безымянная женщина с кровотечением. И еще Он извлекал долговечные духовные уроки из самых обычных вещей: полевых цветов, пшеничных колосьев, винограда, овец, свадеб, семей…

Из книги «Отголоски иного мира»

20 июня Источник безмятежности

Я приехал в индийский город Калькутту — место, отмеченное нищетой, высокой смертностью и неразрешимыми человеческими проблемами. Здесь монахини, обученные Матерью Терезой, служат самым бедным и несчастным людям на планете: полуживым нищим, подобранным на улицах Калькутты. Мир с благоговением смотрит на посвящение этих монахинь и результаты их служения, однако в них есть нечто такое, что впечатляет меня гораздо больше. Это — их безмятежность. Если бы я взялся за столь пугающий проект, то, скорее всего, метался бы туда-сюда, рассылал факсом пресс-релизы донорам, выпрашивал дополнительное финансирование, глотал транквилизаторы и пытался понять, как мне справиться с растущим отчаянием. Но эти монахини вели себя совершенно иначе.

Их безмятежность базируется на том, что происходит перед началом их повседневной работы. Они встают в четыре утра, задолго до восхода солнца, пробужденные колокольным звоном и призывом: «Благословим Господа!» «Благодарение Богу», — отвечают монахини. Облаченные в безупречно белые сари, они чередой направляются в часовню, где на индийский манер садятся на пол и начинают вместе молиться и петь. На стене этой скромной часовни висит распятие со словом: «Жажду». Перед встречей со своим первым «клиентом» монахини погружаются в поклонение и в Божью любовь.

В сестрах, управляющих «Домом для умирающих» в Калькутте, я не чувствовал никакой паники. Заботу и сострадание — да, но никакой озабоченности тем, что еще не было сделано. Еще в самом начале своей миссионерской работы Мать Тереза установила правило, согласно которому сестры должны отводить каждый четверг для молитвы и отдыха. «Работа никуда не денется, но если мы не будем молиться и отдыхать, у нас не будет силы духа, чтобы выполнять свою работу», — объяснила она.

Я молюсь о том, чтобы однажды обрести нечто подобное той святой простоте, которую олицетворяют эти монахини. Утром я прошу о благодати жить только для Бога. Однако, когда звонит телефон и я, поднимая трубку, получаю удар по своему эго, или когда я открываю письмо от какого-нибудь разгневанного читателя, то опять соскальзываю — нет, кубарем лечу — обратно к желанию производить впечатление, когда мою значимость и безмятежность определяют другие люди или обстоятельства. Я ощущаю потребность в преобразовании и держусь только потому, что это чувство — единственное надежное основание для потенциальных перемен.

Из книги «В поисках невидимого Бога»

21 июня Вера в действии

Поскольку в каждой рекламе должна быть доля правды, я чувствую себя обязанным исследовать, как действует вера на практике в повседневных реалиях. В моей собственной жизни веры было множество сюрпризов. Разумеется, если бы путешествие не содержало неожиданных обходных путей, то нам вряд ли понадобилась бы вера.

Некоторые монахи говорят о целостной жизни, в которой духовная сила проистекает изнутри наружу, омывая все дела. Однако большинство из них живет в духовных общинах с молитвой и поклонением по расписанию, и у них нет мобильных телефонов и телевидения, которые вмешивались бы в распорядок их дня. Но как насчет всех остальных, — с невыполнимым списком неотложных дел перед глазами, тех, кто живет в культурной среде, коварно норовящей заглушать тишину и заполнять все паузы?

Когда начинается утро, я целенаправленно сосредотачиваюсь на Боге, и в этом состоянии спокойствия надеюсь, что безмятежность и мир распространятся на весь оставшийся день. Но я обнаружил, что даже если мне удается провести на протяжении суматошного дня хотя бы полчаса в покое, усилия все равно того стоят. Я раньше считал, что все важное в моей жизни: брак, работа, близкие друзья, взаимоотношения с Богом — должно быть в порядке. Если выходит из строя одна из этих сфер, подобно давшей сбой программе в моем компьютере, «зависает» вся система. Впоследствии я научился стремиться к Богу и всецело полагаться на Его благодать, даже когда (и я бы сказал, особенно когда) одна из жизненных сфер катится под откос.

Как человек, публично говорящий и пишущий о своей вере, я также научился принимать тот факт, что я — «глиняный сосуд», который Бог может использовать в те минуты, когда сам я чувствую себя недостойным или лицемерным. Я могу произносить речь или проповедь, которая на момент ее подготовки была для меня подлинной и живой, а в это время — прокручивать в уме какой-нибудь недавний спор или лелеять рану, нанесенную мне кем-то из друзей. Я могу писать о том, что я считаю истинным, даже болезненно осознавая свою собственную неспособность обрести то, к чему призываю других.

Ежедневное упражнение в вере — это упование на то, что Бог проведет меня через очередную битву, невзирая на фоновую суету всей моей остальной жизни. Как научило нас движение восстановления, именно наша беспомощность побуждает нас приблизиться к Богу.

Из книги «В поисках невидимого Бога»

22 июня Бог любит наречия

У пуритан была поговорка: «Бог любит наречия». Под этим они подразумевали, что Бога больше интересует дух, в котором мы живем, чем конкретные результаты. Они старались связывать все аспекты жизни с ее источником в Боге, соединяя два мира воедино, вместо того, чтобы разделять их на священное и мирское.

Угождение Богу не означает, что мы должны загрузить себя очередным набором «духовных» дел. Как говорили пуритане, что бы ты ни делал: убирал в доме или проповедовал, подковывал лошадей или переводил Библию на языки индейских племен, — любая человеческая активность может быть жертвой Богу. Позже в этом же духе высказался Томас Мертон: «То, как монах управляется с метлой, говорит о нем больше, чем то, что он говорит».

Лично мне относительно просто «чтить» Бога в природе и гораздо сложнее почитать Его через обыденные события моей жизни. Как увидеть в приземленных делах, из которых состоит мой день, исполнение высшего замысла? Как сложить воедино два мира, замечая Бога в повседневном?

Мартин Лютер видел потенциальное призвание в любом виде деятельности. «Даже грязная и неприятная работа, вроде уборки стойла или стирки пеленок, является чистой и святой, если она исходит из чистого сердца», — сказал он. Лютер побуждал обычных людей: фермеров, доярок, мясников и сапожников — работать так, как будто Бог лично наблюдает за ними.

Поухаживать за престарелыми родителями. Убрать за ребенком. Посидеть на веранде с соседом. Успокоить недовольного клиента. Проложить оптоволоконный кабель. Составить график дежурства медсестер. Просидеть в автомобильной пробке. Наколоть дров. Сходить за покупками… Большую, если не подавляющую часть своего времени мы поглощены обыденными делами. Требуется вера, чтобы считать их действительно значимыми.

«Мы имеем ум Христов», — написал Павел коринфской церкви, которая среди всех церквей демонстрировала меньше всего этого ума. Каким же образом мы применяем «ум Христов» посреди обыденности?

Писательница Джоан Читтистер из ордена бенедиктинцев обобщила суть духовности как: «необыкновенную жизнь в обыкновенных условиях… Если мы не духовны в том, в чем пребываем, и такие, как мы есть, то мы не духовны вообще».

Из книги «Отголоски иного мира»

23 июня Поступать так, будто…

«Мое учение — не Мое, но Пославшего Меня, — сказал Иисус. — Кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю». Обратите внимание на последовательность. Вначале — желание «творить волю Его», и уверенность возникнет вслед за ним. Иисус представляет путь веры как личное странствие, которое начинается с неопределенности и хрупкого доверия.

Некоторые психологи придерживаются школы поведенческой терапии, где пациента побуждают «поступать так, как будто» определенное положение вещей реально, каким бы неразумным оно ни казалось. Мы изменяем поведение, учит эта школа, если не копаемся в прошлом и не пытаемся согласовать мотивы с действиями, а просто «поступаем так, как будто» перемена уже произошла. Гораздо проще действия вызывают соответствующие ощущения, чем ощущения вызывают соответствующие поступки.

Если вы хотите сохранить брак, но не уверены, что действительно любите свою жену, начните вести себя так, будто вы любите ее: делайте приятные сюрпризы, оказывайте знаки внимания, дарите подарки, проявляйте заботу. Вы сможете увидеть, как материализуются чувства любви при соответствующей модели поведения. Если вы хотите простить своего отца, но у вас это не получается, ведите себя так, словно он прощен. Скажите ему: «Я прощаю тебя» или «Я люблю тебя», — даже если вы не до конца уверены, что это действительно так. Зачастую изменение поведения одной из сторон приводит к разительным переменам и в поведении другой.

Нечто подобное работает и в сфере моих взаимоотношений с Богом. Я хочу, чтобы все послушание исходило из инстинктивного желания угождать Богу, но, увы, это не так. Лично для меня, жизнь веры иногда заключается в том, что я поступаю так, будто все идет, как надо. Я принимаю, что Бог безгранично любит меня; что добро побеждает зло; что любое бедствие обращается во благо, хотя у меня нет твердых подтверждений, а лишь редкие проявления сверхъестественного, подбадривающие меня на пути. Я веду себя так, будто Бог — это любящий Отец; я обращаюсь с ближними так, будто они действительно носят в себе Божий образ; я прощаю обидчиков так, будто признаю, что Бог первым простил меня.

Из книги «В поисках невидимого Бога»

24 июня Прошлое и будущее

Как отметил Стенли Хауэрвас, жизнь веры состоит из терпения и надежды. Когда наши взаимоотношения с Богом подвергаются какому-то испытанию, мы полагаемся на две добродетели: терпение, сформированное долгой памятью, и надежду на то, что наша верность окажется достойной риска. На этих двух качествах, отмечает Хауэрвас, всегда делали акцент евреи и христиане, поскольку мы верим, что вселенной правит Бог, который одновременно и благ, и верен. Терпение и надежда поддерживают живость веры в те периоды, когда на нее падает тень сомнений.

Перефразировав слова Хауэрваса, я бы сказал, что жизнь веры состоит из прошлого и будущего. Я живу прошлым, чтобы укореняться в том, что Бог уже совершил, и таким образом обретаю уверенность в том, что Бог может совершить снова. Общение с невидимым Богом связано с определенными препятствиями. Не имея в данный момент сенсорных подтверждений, мы должны смотреть в прошлое, чтобы напоминать себе, с Кем мы имеем дело. Фраза «Бог Авраама, Исаака и Иакова» напоминала избранному народу об истории Божьего общения с ними — истории, в которой у каждого из трех патриархов были периоды испытаний и сомнений.

Новозаветные послания советуют то же самое: усердно исследуйте Писания, как карты дорог, незаменимые в странствиях веры. Кроме Библии, о Божьей верности также свидетельствует вся Церковь в целом. Где была бы моя вера без Августина, Донна, Честертона, Достоевского, Юргена Мольтмана, Томаса Мертона? Я неоднократно опирался на их слова, подобно тому, как изнуренный путник опирается на памятник у дороги.

Хотя я не веду личного дневника, его функции в чем-то выполняют мои произведения. Я беру статью, написанную мной двадцать пять лет назад, и удивляюсь тому, с какой страстью я тогда относился к вопросу, о котором с тех пор практически не вспоминал. Взгляд в прошлое обычно позволяет мне увидеть, что мои чувства и убеждения не всегда будут такими же, какие они сейчас.

Из книги «В поисках невидимого Бога»

25 июня Жизнь писателя

В те годы, когда мы жили в Чикаго, моя жена руководила программой по уходу за престарелыми бедняками. Типичный разговор за ужином в нашем доме мог выглядеть примерно так:

— Как прошел день, Джанет?

— Все на бегу. Я встретила одну бездомную семью, которая живет в Линкольн-парке. Они три дня ничего не ели. Позаботившись о них, я узнала, что умерла Пег Мартин. Ей было восемьдесят девять. А потом я обнаружила, что члены какой-то банды вломились в церковный автобус и весь его разукрасили баллончиками с краской.

Подробно описав свои приключения, Джанет спрашивала, как прошел мой день, и тут меня охватывала легкая паника. «Э-э-э… Дай вспомнить. Значит, что сегодня было? Я целый день смотрел в экран компьютера. Курьер ‘UPS’ принес посылку. Ах, да!.. Где-то в полтретьего я нашел отличное наречие!»

Наверное, более разительный контраст в повседневных делах, не говоря уже о характерах, отыскать было просто невозможно. Джанет энергична, дружелюбна и общительна. Она дни напролет несла свое служение на Хилл-стрит — в неприглядном районе, прославившемся благодаря телесериалу «Хилл-стрит блюз». Ее дни были заполнены приключениями и людьми. Нередко Джанет кормила за раз по семьдесят человек, и почти каждый день общалась с десятками подопечных.

После того, как мы переехали в Колорадо, она устроилась на работу в хоспис. Пациент, после поступления в эту больницу умирает в среднем в течение десяти дней, и теперь Джанет приносит домой истории семей, которые реагируют на случившееся по-разному: мужественно, с гневом, в отчаянии, — но всех их объединяет скорбь и порождаемое ею смятение.

Я же, тем временем, будь то в Чикаго или в Колорадо, сижу дома в своем кабинете на цокольном этаже, уставившись в мерцающий экран компьютера в поисках подходящего слова. Главное «событие» моего дня происходит около полудня, когда приезжает почтальон. Время от времени звонит телефон, и где-то раз в неделю я могу встретиться с кем-нибудь на деловом обеде. Как видите, распорядок дня писателя едва ли назовешь привлекательным.

Из книги «Находя Бога в неожиданных местах»

26 июня Сидящий у компьютера

Я слушаю рассказы Джанет о ее работе с престарелыми бедняками и пациентами хосписа, и думаю: «Если бы у меня была такая работа, то у меня никогда не было бы творческих тупиков». Но тут, прогоняя прочь мои фантазии, подает голос рассудительность реалиста: «Здесь есть две проблемы, Филип. Во-первых, на работе Джанет ты был бы просто ужасен, а, во-вторых, у тебя не осталось бы времени, чтобы писать книги». В результате, на следующее утро, поев хлопьев с молоком, я спускаюсь вниз по лестнице, чтобы провести очередной день, стрекоча клавиатурой компьютера.

Со временем я понял, что наши с Джанет различия в характере, взглядах и повседневных делах, в действительности, представляли собой великую силу. Джанет была моей второй парой глаз, смотрящей в мир, о котором я практически ничего не знал. Для меня это был вызов и стимул. Когда я слышу о попытках Джанет вдохнуть надежду в тех, кто обладает столь малым в жизни, моя собственная вера подвергается испытанию. Иногда (как, например, сейчас) ее опыт даже находит отражение на страницах моих книг.

Я больше не отношусь к работе Джанет с чувством соперничества. Вместо этого я восторгаюсь теми различиями в наших темпераментах и духовных дарованиях, которые позволяют ей справляться в течение дня с ситуациями, которые меня просто свели бы с ума. Я научился гордиться работой Джанет, рассматривая ее как составную часть моего собственного служения Богу. Служа своей жене и внимательно выслушивая, я укрепляю ее и тем самым помогаю ей и впредь продолжать ее жизненно важную работу.

В хорошие дни, помня об этом принципе, я молюсь о Джанет и ищу способы помочь ей быть во всеоружии для свершения ее нелегкого и удивительного труда. Что же касается плохих дней… Что ж, скорее всего, вы найдете меня слегка окосевшим перед экраном компьютера, мечтающим о великих романах, которые я мог бы написать, если бы проводил дни на Хилл-стрит, а не в своем кабинете.

Из книги «Находя Бога в неожиданных местах»

27 июня Мягкая сила

Я вырос в южной фундаменталистской церкви, учившей вопиющему расизму, апокалиптическому страху перед коммунизмом и американскому ура-патриотизму.

Благодаря чтению ко мне пробился лучик света, который вскоре стал окном в другой мир. Я помню, какое впечатление оказала на меня даже такая умеренная книга, как «Убить пересмешника». Она поставила под сомнение расовую предвзятость моих друзей и соседей. Позже, читая книги, наподобие «Черный, как я», «Малкольм Икс: Автобиография» и «Письмо из тюрьмы Бирмингема» Мартина Лютера Кинга, я чувствовал, как весь мой мир разлетается на куски. Я ощутил действие силы, позволяющей одному человеческому разуму проникать в другой посредством одной лишь раскатанной в листы древесной массы.

Особенно я начал ценить способность книг давать больше свободы. Проповедники в церквях, которые я посещал, могли ВОЗВЫШАТЬ ГОЛОС! и играть на чувствах, как на музыкальных инструментах. Однако, сидя один в своей комнате, голосуя каждой перевернутой страницей, я встречаюсь с другими представителями Царства: Клайвом Льюисом, Гилбертом Честертоном, святым Августином… Их спокойные голоса звучат сквозь время, убеждая меня в том, что где-то живут христиане, знающие благодать, как и закон; любовь, как и суд; рассудительность, как и пылкость.

Я уверен, что стал писателем именно потому, что на собственном опыте пережил силу слов. Я увидел, что испорченные слова, исходный смысл которых был извращен, можно восстановить. Литература способна проникать в щели, принося духовный кислород людям, оказавшимся в западне герметичных камер. Я увидел, что Бог, передав нам сущность самовыражения, назвал ее Словом, и это Слово приходит, даруя самым невообразимым образом свободу.

Думаю, мы входим в эпоху мрачного средневековья, но только — другого вида. Это время, когда дьявол овладел радиоволнами, и слова кажутся серыми и тусклыми в сравнении с блеском виртуальной реальности и мультимедийными DVD. Впрочем, я не теряю надежды. Невзирая на волны истерии и авторитаризма в истории Церкви, слова истины выжили и проявились впоследствии живой силой, изменяющей отдельных людей и целые нации. Я пережил их действие на себе и молюсь о том, чтобы Церковь в эти все более гнетущие времена помнила, что слова оказывают самое сильное влияние, если они даруют больше свободы, приносят избавление.

Из книги «Находя Бога в неожиданных местах»

28 июня Искусство и пропаганда

Подобно двухполюсному магниту, писатель-христианин сегодня ощущает притяжение со стороны двух сил: горячего желания говорить о том, что придает жизни смысл, и противодействующей ему склонности к художественному самовыражению, форме и структуре, которые могут помешать любому «посланию». В результате мы получаем постоянную двойственную тягу одновременно к искусству и к пропаганде.

Слово «пропаганда» сегодня не в чести, поскольку оно подразумевает нечестную манипуляцию или неразборчивость в средствах для достижения цели. Я же использую его в более приемлемом смысле — в том, какой был изначально вложен в него папой римским Урбаном VIII, который и придумал это слово. Для распространения христианской веры он учредил в XVII веке Колледж пропаганды. Как христианский писатель, я охотно признаю, что тоже стремлюсь к пропаганде в этом смысле. Большинство моих произведений нацелены на то, чтобы побудить других задуматься над мировоззрением, которое я считаю безусловно истинным.

Как противовес литераторской борьбы с тягой к пропаганде, многие писатели-христиане испытывают коварную тягу, влекущую прочь от искусства. Не пустяк ли это, когда пылает Рим? Романы, написанные протестантами, порой особенно сильно уклоняются в пропаганду (вплоть до фантазий по мотивам библейских историй и Второго пришествия) и отдаляются от искусства.

Где-то в магнитном поле между искусством и пропагандой и трудится христианский писатель (или художник, или музыкант). Одна сила искушает нас занизить художественные стандарты и проповедовать неприкрашенное послание, а другая — завуалировать или даже исказить это послание в пользу художественного восприятия. Живя посреди этого конфликта, я пришел к убеждению, что данная напряженность благотворна и ее следует принимать.

Успех нередко обусловлен крайностями. Какой-либо писатель может стать популярным в христианском мире, уклонившись в сторону пропаганды. Тем не менее, разлом между христианским и светским мирами медленно, но уверенно расширяется. Если мы будем и впредь склоняться к пропаганде, то вскоре обнаружим, что пишем и продаем книги лишь самим себе. С другой стороны, христианский писатель не может просто впитывать литературные стандарты окружающего мира. Нашей конечной целью должно быть не самовыражение, а только Боговыражение.

Из книги «Открытые окна»

29 июня Телецерковь

Для среднестатистического христианина религиозные телешоу представляют возможность ощутить восторг от личной веры, которого зачастую не хватает в поместной церкви. Некоторые зрители, хотя и совершенно не согласны с философией передачи, получают вдохновение от свежих примеров тех, кто может ясно выражать свою веру в Христа.

Опасность возникает в тот момент, когда люди начинают путать восторг от христианского телевидения с посланием и трудом настоящей церкви. По сравнению с помпезностью телевидения обычная поместная церковь выглядит блекло. Богослужения кажутся скучными, в отличие от телешоу, а проповеди — сложными и запутанными. И, наверное, самая большая опасность заключается в скрытом воздействии телевидения, создающем зависимость от заместительных переживаний. Как-никак, церковь, которую мы «посещаем» с помощью телевизора, находится вне помещения с чихающими детьми, непоседливыми подростками, глуховатыми стариками и сонными прихожанами. Она — в гораздо более безопасной и стерильной среде: в вашей гостиной.

Когда вы смотрите христианские телешоу, никто не побуждает вас принять участие в программе наставничества. Никто не предлагает присматривать за детьми в подростковой группе воскресной школы. Никто не просит готовить обеды для лежачих больных. Единственное, что от вас ожидают в ответ, — это ежемесячное пожертвование в знак признательности. Какой самый лучший способ приобрести этот мир для Бога? Член электронной церкви может легко прийти к заключению, что ответ на данный вопрос — его денежный вклад в новейший телевизионный спутник. При этом он никогда не спрашивает себя: «А не было бы более ценным мое личное участие в евангелизации?» «Ну что решает служение одного маленького человека?» — думает он, превратившись, благодаря чудесам электронного благовестия, в духовного карлика.

Библия изображает реалистичную картину христианской жизни, включая долгие, унылые переходы через пустыню, унизительные падения, страдания, борьбу. Такое не очень хорошо смотрится по телевизору — разве что в виде краткой, обобщенной прелюдии к победной развязке. Возникающая в процессе картина христианской жизни в виде непрестанной радости и неизменного успеха, в действительности, может сыграть с человеком злую шутку. Зритель, личный опыт которого отличается от этого шаблона, может почувствовать себя мучительно недостойным, считая, что ему не достает сверхъестественной веры. По своей сути, электронная церковь — это рот без остальных частей тела.

Из книги «Открытые окна»

30 июня Восхождение

Дорогая Джанет!

Сейчас, когда мы живем в Колорадо, мы восходим на горы. Со временем мы поняли, что восхождение заключается просто в том, чтобы совершать шаг за шагом. И неважно, насколько тяжело тебе дышать, и насколько сильно болят ноги, — в конце концов ты достигаешь вершины.

Возможно, для кого-то брак — это нечто наподобие прогулки по подвесной дороге, однако для нас с тобой это — восхождение на гору. Безусловно, мы узнали, что брак зиждется на любви, однако это — тот тип любви, который необходим для воспитания детей и христианского ученичества: твердая решимость идти вперед, шаг за шагом, метр за метром. Наверное, именно поэтому мне так радостно в этот день, когда мы отмечаем три сотни месяцев со дня нашей свадьбы.

Порой мы оба обдумывали возможность жить в отдельности. Мы обращались к семейным консультантам. Мы старались исполнять свой долг. Но что сегодня изумляет меня больше всего (говорю это со смирением и благодарением Богу) — это тот факт, что борьба породила великое благо.

Мы вместе покинули провинциальный Юг, пережили пугающий переезд в центр Чикаго, побывали на других континентах, и каждый раз ты приспосабливалась и возрастала. И вот что мне нравится в тебе: возрастая, ты никого не умаляла.

На протяжении двенадцати лет, проведенных в Чикаго, ты возглавляла служение пожилым людям. Женщина, которая поскользнулась и пролежала в ванной три дня, прежде, чем подоспела помощь; стареющие проститутки, у которых нет никого, кто оплакал бы их скорую смерть; семья из пяти человек, живущая в старой машине… Они стали твоими детьми, и ты тряслась над ними, проявляя неисчерпаемую заботу.

Сейчас ты работаешь в хосписе. Когда пациенты лежат в коме, ожидая смерти, на поверхность всплывают неразрешенные конфликты, войны между братьями и сестрами, непрощенные обиды, и ты консультируешь этих людей, выслушиваешь их и молишься с ними.

Меня восхищают твои способности, но гораздо больше меня восхищает то, что ты решила посвятить их тем, кто забыт и страдает. Как писатель, я на виду, и потому получаю больше похвалы от людей. Но я уверен, что в конце моей жизни по своей святой значимости ничто не превзойдет ту роль, которую я сыграл в обеспечении условий, помогающих тебе делать то, что ты делаешь. Мы восходим на гору вместе: ты и я.

(Продолжение см. 1 июля)

Авторская колонка в журнале «Христианство сегодня»,

8 апреля 1996 года