Дом Весталок

Дом Весталок

— Что ты знаешь о весталках-девственницах?[44] — спросил Цицерон.

— Только то, что знает каждый римлянин: что их шестеро, что они охраняют вечный огонь в храме Весты, что они служат не менее тридцати лет, в течение которых дают обет целомудрия. Каждое поколение или около того разражается ужасным скандалом…

— Да, да, — сказал Цицерон. Носилки слегка качнулись, пронеся нас вперед. Ночь была безлунная, и носильщики, идущие по неровным булыжникам при свете факелов, устроили нам ухабистую поездку. — Я поднимаю этот вопрос только потому, что мы живем во времена религиозного неверия, хотя я и сам придаю кое-какое значение всем этим бессмысленным суевериям…

Самый острый ум Рима городил несуразицу. Цицерон был необычайно взволнован.

Он подошел к моей двери среди ночи, вытащил меня из моей постели и настоял, чтобы я поперся с ним неизвестно куда.

Носильщики бежали быстрым шагом, от чего мы все время тряслись; я скорее, предпочел бы выбраться и побежать рядом с ними. Раздвинув шторы, и выглянул наружу. Внутри закрытой кабины я потерял ориентацию; темная улица была похожа на любую другую. — Куда мы направляемся, Цицерон?

Он проигнорировал мой вопрос: — Как ты заметил, Гордиан, весталки особенно подвержены скандалам. Ты, без сомнения, слышали о незавершенном деле против Марка Красса?

— Об этом говорят в каждой таверне города — самого богатого человека в Риме обвиняют в совращении весталки. И не какой-нибудь, а самой Лицинии.

— Да, Верховная Жрица Весты, дальняя родственница Красса. Обвинение, конечно, абсурдно. Вероятность того, что Красс втянется в такое дело, не выше, чем у меня. Как и я, в отличие от столь многих из наших современников Красс выше низменных плотских наслаждений, но при этом есть множество свидетелей, готовых подтвердить, что его неоднократно видели в обществе Лицинии — в театре во время празднеств, на Форуме — крутившимся возле нее неподобающим образом, чуть ли не приставая к ней. Мне также сказали, что имеются косвенные доказательства того, что он посещал ее даже днем в доме весталок, в отсутствии ее младших спутниц. Тем не менее, в этом нет никакого основания для преступления, если неосмотрительность не является преступлением. Люди ненавидят Красса только за то, что он так разбогател…

Величайший ум Рима снова начал погружаться в дебри логистики. Час, в конце концов, был поздним. Я прочистил горло:

— Ты будешь защищать в суде Красса? Или Лицинию?

— Ни того, ни другого! Моя политическая карьера вступила в очень деликатную фазу. Я не собирался иметь никакого публичного отношения к скандалу, связанному с весталками. Вот почему события этого вечера принимают для меня катастрофический оборот!

«Наконец, — подумал я, — мы приступим к делу». Я снова выглянула сквозь занавески. Казалось, мы приближались к Форуму. Какие у нас могли быть дела здесь среди этих храмов и площадей посреди ночи?

— Как тебе, наверное, известно, Гордиан, одна из младших весталок является моей родственницей.

— Нет, я не знал этого.

— Во всяком случае, родственница по моему браку; Фабия — сводная сестра моей жены и, следовательно, является моей невесткой.

— Но обвиняемая весталка — сама Верховная Жрица Лициния.

— Да, в скандале была замешана только Лициния… до событий сегодняшнего вечера.

— Цицерон, ты намеренно что-то скрываешь?

— Что-то произошло сегодня ночью в доме весталок. Что-то совершенно ужасное. Немыслимое! Это же Рим. — Цицерон заговорил тихим голосом, который начал повышаться до ораторского: — Я не сомневаюсь, что судебное преследование Лицинии и Красса каким-то образом связано с этой последней катастрофой; существует организованный заговор с целью посеять сомнения и хаос в городе, используя весталок в качестве отправной точки. В чем я уверен в полной мере, так это тому, что некоторые римские политики не остановятся ни перед чем!

Он наклонился вперед и схватил меня за руку:

— Ты знаешь, что в этом году исполняется десятая годовщина пожара, разрушившего храм Юпитера и уничтожившего оракулов Сивиллы? Народ суеверен, Гордиан, он вполне готов поверить, что в десятую годовщину такой ужасной катастрофы должно произойти что-то столь же ужасное. Теперь это произошло. Но сотворили это боги или люди, вот в чем вопрос.

Носильщики сделали последний рывок и остановились. Цицерон отпустил мою руку, откинулся на спинку скамьи и вздохнул.

— Наконец, мы на месте.

Я отдернул шторы и увидел колонны фасада Дома Весталок.

— Цицерон, может быть, я и не специалист в религиозных вопросах, но я знаю, что для человека, вошедшего в Дом Весталок после наступления темноты, это является преступлением и карается смертью. Надеюсь, ты не думаешь, что я…

— Сегодняшняя ночь не похожа на другие, Гордиан.

— Цицерон! Он, наконец, вернулся! — Голос из темноты показался мне странно знакомым. Копна рыжих волос попала в круг света факелов, и я узнал молодого Марка Валерия Мессаллу, прозванного Руфом из-за его пылающих рыжих волос, которого я не видел лет семь с тех пор, как он помогал Цицерону в защите Секста Росция. Ему тогда было всего шестнадцать, парень с красными щеками и веснушчатым носом; теперь он стал служителем культа, одним из самых молодых аристократов, когда-либо избранных в коллегию авгуров, которому было поручено истолковывать волю богов, читая предзнаменования по молниям и полетам птиц. Он все еще казался мне очень похожим на того парня. Несмотря на очевидную серьезность момента, его глаза ярко сияли, и он улыбался, когда подошел к Цицерону и взял его за руку;

— Руф все объяснит тебе все сам, а потом увезет отсюда, — сказал Цицерон.

— Что? Ты поднял меня с постели среди ночи, протащил через пол-Рима, не дав внятных объяснений, а теперь бросаешь меня?

— Мне кажется, я ясно дал понять тебе, что не должен быть замечен в какой-либо связи с сегодняшними событиями. Фабия призвала на помощь Верховную Жрицу Весты, которая позвала Руфа, а вместе они вызвали меня, зная мою семейную связь с Фабией; я привел тебя, Гордиан, и на этом мое участие заканчивается. — Он нетерпеливо жестом показал мне, чтобы я сошел с носилок. Как только мои ноги коснулись брусчатки, даже не попрощавшись, он хлопнул в ладоши, и носилки сорвались с места. Мы с Руфом смотрели, как он удаляется в сторону своего дома на Капитолийском холме.

— Вот уходит необыкновенный человек, — вздохнул Руф. — Я думал совсем о другом, но прикусил язык. Кортеж завернул за угол и исчез из поля зрения.

Мы стояли перед входом в Дом Весталок. По обеим сторонам находились двойные жаровни; мерцающие тени плясали по широкой крутой лестнице. Но в самом Доме было темно, его высокие деревянные двери были захлопнуты. Обычно они стояли открытыми днем и ночью, ибо кто осмелится войти в жилище весталок без приглашения или со злым умыслом? Напротив, круглый Храм Весты был как-то странно освещен, и из него доносилось тихое пение в спокойном ночном воздухе.

— Гордиан! — сказал Руф. — Как странно снова видеть тебя спустя столько лет. Я слышу о тебе время от времени…

— Я тоже слышу о тебе, а иногда и вижу, председательствующим на какой-нибудь публичной церемонии, призывающим к ауспициям. Ничего важного не может произойти в Риме без присутствия авгура, читающего предзнаменования. Ты, должно быть очень занят, Руф.

Он пожал плечами: — В Риме всего пятнадцать авгуров, Гордиан, а я самый молодой и только начинающий. Многие тайны для меня все еще остаются тайнами.

— Молния слева — хорошо, молния справа — плохо. Что в этом непонятного? И если человек, на которого ты гадаешь, недоволен результатом, то ему нужно будет только повернуться лицом в противоположную сторону, поменяв местами право — налево. Это все кажется довольно простым.

Руф поджал губы:

— Я вижу, ты так же скептически относишься к религии, как и Цицерон. Да, многое из этого — пустая формулировка и политика. Но есть еще один элемент, восприятие которого требует, я полагаю, определенной чувствительной восприимчивости.

— И ты предвидишь молнию сегодня вечером? — сказал я, принюхавшись к воздуху.

Он слабо улыбнулся:

— Вообще-то да, я думаю, может пойти дождь. Но мы не должны стоять здесь и разговаривать, где нас могут увидеть. Давай, пройдем. — Он начал подниматься по ступенькам.

— В Дом Весталок? В этот час?

— Сама Верховная Жрица ждет нас, Гордиан. Пошли!

С сомнением я последовал за ним вверх по лестнице. Он тихонько постучал в одну из дверей, которая бесшумно распахнулась внутрь. Глубоко вздохнув, я последовал за ним через порог.

Мы стояли в высоком фойе, выходящем в центральный дворик, окруженный со всех сторон проходом с колоннадами. Здесь было темно; не горел ни один факел. Длинный неглубокий бассейн в центре дворика был черным и полным отражения звезд, его гладкую поверхность нарушали только несколько камышей, росших в центре.

Я почувствовал внезапный суеверный страх. Мой затылок онемел, на лбу выступил пот, и у меня сперло дыхание. Мое сердце колотилось так сильно, что я подумал, что его стук должно быть был достаточно громким, чтобы разбудить спящих девственниц. Мне хотелось схватить Руфа за руку и прошептать ему на ухо, что мы должны немедленно вернуться на Форум — так глубоко страх перед этим запретным местом с детства укоренился во мне после рассказов об этом священном Доме, где обычных людей ждали невообразимые наказания. По иронии судьбы, подумал я, только благодаря общению с самыми уважаемыми людьми в мире, такими как Цицерон и Руф, человек может, неожиданно оказаться в самом запретном месте Риме, в тот самый час, когда только одно его присутствие означало смертельный приговор. А ведь в этот момент я мог безмятежно спать в своей постели.

Позади нас послышался слабый шум. Я обернулся и увидел в темноте смутный белый силуэт, который постепенно превратился в женщину. Должно быть, она открыла нам дверь, но это была не рабыня. Это была одна из весталок, как я понял по ее внешности: ее волосы были подстрижены довольно коротко, а на лбу у нее была широкая белая лента, похожая на диадему, украшенная лентами. Она была одета в простую белую столу, а на плечах у нее был белый льняной плащ весталки.

Она что-то смахнула с пальцев, и я почувствовал капли воды на своем лице.

— Очиститесь, — прошептала она. — Клянетесь ли вы богиней домашнего очага, что входите сюда без злого умысла и по просьбе хозяйки этого Дома, которая является Верховной Жрицей Весты?

— Да, — ответил Руф. Я последовал его примеру.

Весталка провела нас через двор. Когда мы проходили мимо бассейна, я услышал тихий всплеск. Я напрягся от шума, но увидел только легкую рябь, пробегающую по черной поверхности, заставившую замерцать отраженный звездный свет. Я наклонился к уху Руфа и прошептал:

— Наверное лягушка?

— Ну уж точно не мужчина! — прошептал он в ответ, затем жестом попросил меня помолчать.

Мы шагнули под колоннаду, в глубокую тень, и остановились перед дверью, которая была невидима, если не считать слабой полоски света, пробивавшейся из-под ее нижнего края. Весталка очень тихо постучала и прошептала что-то, чего я не расслышал, затем оставила нас и скрылась в тени. Через мгновение дверь открылась внутрь. Появилось лицо девушки — испуганное, красивое и совсем молодое. На девушке тоже была диадему весталки.

Она открыла дверь, чтобы позволить нам войти. Комната была слабо освещена единственной лампой, под которой сидела другая весталка, держа в руках раскрытый свиток. Она была старше своей спутницы, средних лет. Ее короткие волосы у краев были тронуты серебром. Когда мы подошли, она не сводила глаз со свитка и начала читать вслух по-гречески. Ее голос был чист и мягок:

Она отложила свиток и посмотрела сначала на Руфа, потом на меня. Затем она вздохнула.

— В тяжелое время меня утешают слова поэтессы. Ты знаком со стихами Сапфо?

— Немного, — сказал я.

Она отложила свиток в сторону:

— Я Лициния.

Я посмотрел на нее внимательнее. Была ли это та женщина, ради которой самый богатый человек Рима рисковал своей жизнью? Верховная Жрица не показалась мне какой-то экстраординарной, по крайней мере, на мой взгляд; с другой стороны, какая женщина могла бы спокойно сидеть и читать Сапфо посреди того, что даже степенный Цицерон назвал катастрофой?

— Ты Гордиан, по прозвищу Сыщик? — спросила она.

Я кивнул.

— Цицерон послал через Руфа известие, что ты придешь. Ах, что бы мы делали сегодня вечером, если бы Цицерон не стал нам помогать?

— Он подобен бессмертному богу, — сказал Руф, процитировав еще одну строчку из Сапфо.

Наступило тревожное молчание. Девушка, открывшая нам дверь, оставалась стоять в тени.

— Тогда давайте продолжим, — сказала Лициния. — Ты уже должен знать, что меня обвинили в поведении, недостойном весталки; они обвиняют меня в флирте с моим родственником Марком Крассом.

— Да, я слышал нечто подобное.

— Я уже далеко не молода и не интересуюсь мужчинами. Обвинение абсурдно! Да, это правда, что Красс ищет со мной встреч на Форуме и в театре и постоянно докучает мне, но если бы наши обвинители только знали, о чем мы беседуем, когда остаемся наедине! Поверь мне, это не имеет ничего общего с сердечными делами. Красс так же легендарен своей жадностью, как весталки своей целомудренностью — но я не буду вдаваться в подробности. У Красса есть свои прекрасные адвокаты и защитники, а у меня свои и через три дня суды прослушают наши дела и решат их. У них нет свидетелей и нет доказательств чего либо, противоречащего моему обету; этот иск не что иное, как провокация, имеющая целью поставить Красса в неловкое положение и подорвать веру народа в весталок. Никакая разумная коллегия судей не признала бы нас виновными, и все же события этого вечера могут нам обоих все осложнить.

Она посмотрела в темноту, нахмурилась и погладила свиток на коленях, как будто разговор стал ей неприятен, и она хотела бы снова уйти в успокаивающие ритмы стихов поэтессы с острова Лесбос. Когда она заговорила вновь, ее голос стал томным и мечтательным.

— Я была посвящена Весте в возрасте восьми лет; всех весталок выбирают в раннем возрасте, между шестью и десятью годами. Мы служим не менее тридцати лет. Вот, например, Фабия, — она указала на девушку в тени. — вместе с такими же весталками ее уровня со второго десятилетия она выполняет священные обязанности по очищаю святынь и совершает солярные подношения, охраняет вечный огонь, освящает храмы, посещает святые праздники, охраняет священные реликвии. В третьем десятилетии мы становимся учителями и обучаем новичков, передавая им наши тайны. По прошествии тридцати лет нам разрешается оставить посвященную жизнь, но те немногие, кто решает это сделать, почти всегда заканчивают несчастьем. Она вздохнула. — В Доме Весталок женщина приобретает определенные привычки и ожидания, и придерживается ритма жизни, несовместимым с внешним миром. Большинство весталок уходят из жизни так же, как и жили, в целомудренном служении богине и ее вечному очагу.

— Иногда… — ее голос дрожал. — Иногда, особенно в ранние годы, можно соблазниться и уклониться от обета целомудрия. Это наказуемо смертью, и не простой, милосердной смертью, а ужасающей для созерцания участью.

— Последний такой скандал произошел сорок лет назад. Девственная дочь из хорошей семьи была поражена молнией и убита. Ее одежда была разорвана, а нагота обнажилась; прорицатели истолковали это так, что весталки нарушили свои обеты. Три весталки были обвинены нечистыми, вместе с их предполагаемыми любовниками, и предстали перед коллегией понтификов. Одна была признан виновной. Остальные были оправданы. Но народ не был удовлетворен. Они бушевали и бунтовали, пока не была создана специальная комиссия. Дело было прекращено только тогда, … когда все три весталки были осуждены.

Лицо Лицинии вытянулось. Ее глаза блестели в свете лампы.

— Знаешь ли ты какое у нас наказание, Гордиан? Возлюбленного прилюдно избивают до смерти; дело, конечно, ужасное, но простое и быстрое. Не то, что с весталкой. С нее снимают диадему и льняную мантию. Ее одевают как для погребения, укладывают в закрытые носилки и проносят через Форум, на котором присутствуют ее плачущие родственники, вынуждают пережить страдания собственных похорон. Под землей для нее подготовлена камера, где имеются ложе, лампа и стол с небольшим количеством еды. Обычный палач ведет ее вниз по лестнице в камеру, но он не причиняет ей вреда. Видишь ли, ее личность всегда священна для Весты; ни один человек не может убить ее. Затем лестницу поднимают, свод цементируют и запечатывают, а землю выравнивают.

— Хоронят заживо! — хрипло прошептала Фабий. Девушка, остававшаяся в тени, занервничала, ее руки теперь судорожно вытирали губы.

— Да, хоронят заживо! — голос Лицинии был твердым, но смертельно холодным. Довольно долго она смотрела на свои колени, где в ее руке лежал смятый свиток со стихами Сапфо.

— Я думаю, что пришло время объяснить Гордиану, для чего мы позвали его сюда. — Она отложила свиток и встала. — Сегодня ночью в этот дом проник злоумышленник. Точнее, двое злоумышленников, а, возможно, с ними был и третий. Мужчина пришел навестить Фабию после наступления темноты, как он утверждает, по ее приглашению…

— Никогда я такого не говорила! — вскрикнула девушка.

Лициния заставила ее замолчать испепеляющим взглядом.

— Его обнаружили в ее комнате. Но хуже того… Да ты сейчас сам все увидишь, Гордиан…

Она взяла лампу и провела нас по короткому проходу в другую комнату. Это было более простое и более уединенное помещение, чем то, в котором она нас встретила. Стены украшали декоративные шторы насыщенного темно-красного цвета, которые, казалось, поглощали свет жаровни, стоявшей в углу. Там было всего два предмета мебели, стул без спинки и спальный диван. Кушетка, как я заметил, выглядела заправленной, подушки взбиты и расправлены, покрывала аккуратно расстелены. Когда мы вошли, мужчина, сидевший в кресле, поднял голову. Вопреки господствовавшей моде, он не был чисто выбрит, а носил аккуратную бородку. Мне показалось, что при моем появлении он улыбнулся, правда, очень слабо.

Он выглядел на несколько лет моложе меня — около тридцати пяти лет, примерно столько же, сколько было Цицерону. В отличие от Цицерона, он был весьма привлекателен. Что не означает, что он был особенно красив; если я мысленно обрисую его лицо, то могу только сказать, что волосы и бородка у него были темные, глаза пронзительно-голубые, черты правильные. Но в самом его присутствии было что-то неопределенно притягательное и заразительная игривость в его глазах, которые, казалось, плясали, как искрящиеся язычки пламени.

— Луций Сергий Катилина, — сказал он, вставая и представляясь.

Патрицианский род Сергиев восходил ко временам Энея; в республике не было более респектабельного имени.

Самого Катилину я знал по его репутации. Одни называли его очарователем, другие мошенником. Но все соглашались с тем, что он умен, а некоторые говорили, что даже слишком.

Он одарил меня странной полуулыбкой, которая наводила на мысль, что он внутренне смеется над чем-то, но над чем? Он склонил голову. — Скажи мне, Гордиан: что общего у пяти человек в этой комнате?

Озадаченный, я взглянул на Руфа, который нахмурился.

— Они еще живы, — сказала Каталина, — а шестой… нет! — Он шагнул к занавеске, висевшей на дальней стене, и отдернул ее, открывая еще одну нишу. На полу, скрючившись, совершенно неестественным образом, лежало тело человека, который, несомненно, был мертв.

Руф и Лициния сурово и неодобрительно посмотрели на театральный жест Катилины, в то время как Фабия чуть не расплакалась, но никто из них не выказал удивления. Я глубоко вдохнул, затем опустился на колени и долго изучала скрюченное тело.

Я откинулся назад и сел в кресло, почувствовав себя немного подавленным. Вид человека с перерезанным горлом никогда не бывает приятным.

— Вот почему ты позвала меня сюда, Лициния? Это та самая катастрофа, о которой говорил Цицерон?

— Убийство в Доме Весталок, — прошептала она, — неслыханное святотатство!

К моему горлу начала подступать тошнота. Руф достал кубок с вином и сунул его мне в руку. Я с благодарностью выпил его.

— Думаю, нам лучше начать с самого начала, — сказал я. — Что, во имя Юпитера, ты здесь делаешь, Катилина?

Он откашлялся и сглотнул; улыбка только мелькнула на его губах и исчезла, как будто это был нервный тик.

— Фабия вызвала меня, или, по крайней мере, я так подумал.

— Как так?

— Я получил эту записку сегодня вечером. — Он достал клочок сложенного пергамента:

Я задумался на некоторое время.

— Это ты отправила эту записку, Фабия?

— Нет! Никогда!

— Кем она была тебе доставлена, Катилина?

— В мой дом на Палатине пришел посыльный, наемный мальчишка с улицы.

— Ты часто получаешь сообщения от весталок?

— Ни одной не получал.

— И все же ты посчитал это сообщение подлинным. Разве ты не был удивлен, получив такое сообщение интимного характера от весталки?

Он снисходительно улыбнулся:

— Весталки живут целомудренной жизнью, Гордиан, а не уединенной. Ты не должен удивляться, Гордиан, что мы с Фабией давно знакомы. Мы оба из старинных семей и часто встречались с ней в театре, на Форуме, на частных обедах. Я даже, иногда, и всегда днем и в присутствии ее спутниц, навещал ее здесь, в Доме весталок; нас объединяет интерес к греческим поэтам и арретинским вазам. Наше поведение на публике всегда было безупречным. Да, я был удивлен, получив это сообщение от нее, но только потому, что оно было таким тревожным.

— И все же ты решил сделать то, что она просила, — прийти сюда посреди ночи, вопреки законам людей и богов?

Он тихо рассмеялся. Чернота его бороды делала его улыбку еще более ослепительной.

— Гордиан, на какое оправдание при нарушении этих законов может рассчитывать человек, готовый прийти на помощь попавшей в беду весталке? Конечно, я пришел! — Его лицо стало тревожным. — Теперь я понимаю, что, вероятно, пришел не один.

— Ты не заметил, за тобой следили?

— В то время я не был уверен; идя в одиночестве по ночному Риму, всегда представляешь, что кто-то прячется в тени. Но да, я думаю, что за мной могли следить

— Один человек, или несколько?

Он пожал плечами.

— А что скажешь насчет этого человека? — я указал на труп.

Катилина снова пожал плечами:

— Я никогда не видел его раньше.

— Он определенно одет как преследователь — черный плащ с черным капюшоном, закрывающим голову. Где оружие, которым он был убит?

— Разве ты не видел? — Он снова отодвинул шторы и указал на нож, лежавший в луже крови дальше по коридору. Я взял лампу и осмотрел его.

— Очень скверный на вид клинок — длиной с человеческую ладонь и в половину его ширины, такой острый, что даже сквозь кровь видно, как блестит лезвие. Это твой нож, Катилина?

— Конечно, нет! И я его не убивал.

— Тогда кто?

— Если бы мы это знали, тебя бы здесь не было! — Он закатил глаза, а затем мило улыбнулся, как ребенок. В тот момент трудно было представить, как он перерезает горло какому-нибудь человеку.

— Если этот кинжал не принадлежит тебе, Катилина, то где же твой нож?

— У меня нет ножа.

— Что? Ты ходил по Риму безлунной ночью без оружия?

Он кивнул.

— Катилина, чем ты подтвердишь свои слова?

— Дом Весталок находится всего в нескольких минутах ходьбы от моей усадьбы, а это, в конце концов, один из лучших районов города. Я не люблю носить с собой нож, опасаясь порезать себе пальцы. — Мимолетная улыбка снова мелькнула на его губах.

— Возможно, тебе стоит продолжить свой рассказ о ночных событиях. Тебя вызвали сюда сфабрикованной запиской. Ты подошел ко входу…

— …чтобы обнаружить, что двери, как обычно, распахнуты настежь. Должен признаться, потребовалось некоторое мужество, чтобы перешагнуть порог, но все было тихо и, насколько я мог сказать, никто меня не видел. Я кое-что знаю о расположении этого места, посетив его при дневном свете; я зашел прямо в эту комнату и нашел Фабию, сидящую в кресле и читающую свиток. Должен признаться, она, казалось, удивилась, увидев меня.

— Вы должны ему поверить, — сказала Фабия, главным образом обращаясь к Лицинии. — Я бы никогда не отправила такую записку. Я понятия не имела о том, что он появится.

— А что случилось потом? — спросил я.

Катилина пожал плечами:

— Мы вместе тихонько посмеялись.

— Вы нашли ситуацию забавной?

— А почему бы и нет? Я всегда подшучиваю над своими друзьями, а они надо мной. Я предположил, что один из них обманом заставил меня прийти сюда, в одно из самых запретных мест. Согласись, это круто!

— За исключением того, что я вижу перед собой мертвое тело на полу.

— Ах, это, — сказал он, сморщив нос. — Я собирался уйти — о да, я задержался на несколько мгновений, наслаждаясь восхитительной опасностью моего положения; да и какой мужчина не сделал бы это на моем месте? И тут из-за этой занавески раздался ужасный крик… Я полагаю, это был тот момент, когда ему перерезали горло. Я отдернул занавеску, а он в этот момент лежит там и корчится на полу.

— Ты не видел следов убийцы?

— Только нож на полу, лежавший в этой луже крови.

— Ты не преследовал убийцу?

— Признаюсь, я оторопел от шока. Через некоторое время, конечно, сюда начали вбегать весталки.

— Крик был слышен во всем доме, — сказала Лициния. — Я прибыла первой. Остальные пришли вскоре после меня.

— И что ты увидела?

— Тело, конечно, и Фабия и Катилину, прижавшимися друг к другу…

— Можно поточнее?

— Я не понимаю.

— Лициния, ты заставляешь меня грубить. Как они были одеты?

— А, ты об этом? Именно так, как и сейчас! Катилина в тунике, Фабия в облачении весталки.

— А кровать…

— …был именно такой, какой ты его видишь ее сейчас. На ней никто не лежал, если ты намекаешь…

— Я ни на что не намекаю, Лициния, я только хочу увидеть событие в точности таким, каким оно случилось.

— И это было потрясающее зрелище, — произнес Катилина, опустив веки. — Окровавленный труп, нож, а рядом шестеро весталок, падающих в обморок — какой впечатляющий момент, если подумать! Сколько еще мужчин могут претендовать на то, чтобы оказаться в центре такой дикой и впечатляющей картины?

— Катилина, не глумись! — с отвращением сказал Руф.

— Никто не видел, как убийца сбежал? Ни ты, Лициния, ни кто-либо другой?

— Нет. Конечно, во дворе было темно, как и сейчас. Но я, не теряя времени, послал одну из рабынь, чтобы она закрыла и заперла все двери.

— Тогда, возможно, вы и злодея заперли в этом доме?

— Я на это и надеялся. Но мы уже обыскали помещение и никого не нашли.

— А потом он сбежал, если, конечно, ты, Катилина его вообще не выдумал…

— Нет! — воскликнула Фабия. — Катилина говорит правду. Все произошло именно так, как он говорит.

Катилина развел руками и поднял брови:

— Вот так вот, Гордиан. Разве весталка может солгать?

— Катилина, давай оставим шутки. Ты должен осознать, как складываются обстоятельства. У кого еще, кроме тебя, была причина убить этого незваного визитера?

На это у него не было ответа.

— Я не специалист в религиозном праве, — сказал я, — но трудно представить себе более серьезное преступление, чем убийство в Доме Весталок, найти адекватное оправдание поддельной записке или розыгрышу, и кроме того — еще остается труп. В обычном деле об убийстве, римский гражданин имеет возможность сбежать в какую-нибудь чужую страну, чтобы не предстать перед судом и наказанием; но когда дело касается осквернения святынь, у властей нет вариантов для снисхождения. Если, конечно, ты не сбежишь из города сегодня ночью…

Он остановил меня пристальным взглядом. Его глаза казались невероятно голубыми, как будто за ними плясали голубые язычки пламени.

— Хотя я и люблю шутить и загадывать загадки, Гордиан, я отлично осознаю обстоятельства, в которых оказался. Нет, я не убегу из Рима, как испуганная дворняжка, и не оставлю молодую весталку в одиночестве лицом к лицу с такой ситуацией.

Фабия заплакала.

Катилина снова закусил губу:

— Если это было больше, чем розыгрыш — и труп тому доказательство — то, думаю, что возможно знаю, кто за этим стоит.

— Это было бы началом… Кто?

— Тот самый человек, который стоит за обвинением против Лицинии и Красса. Его зовут Публий Клодий. Ты его знаешь?

— Лично я его не знаю, но много слышал о нем. Зачинщик смуты, возмутитель спокойствия…

— И мой личный враг. Постоянный интриган. Человек столь низких моральных качеств, что без колебаний вовлечет дев-весталок в заговор с целью свергнуть своих врагов.

— Значит, ты подозреваешь Публия Клодия в том, что он заманил тебя ложным сообщением и заставил явиться сюда. Но зачем ему посылать за тобой своего человека? Почему бы ему не поднять тревогу снаружи дома и не запереть тебя внутри? Я не вижу мотива для убийства этого человека.

Катилина пожала плечами:

— Я больше ничего не могу сказать конкретного.

Я покачал головой:

— Я, конечно, сделаю все, что смогу. Мне надо расспросить других весталок и всех рабов, которые были в доме сегодня ночью. Если это нам ничего не даст, то с утра я займусь Клодием. Я постараюсь разыскать человека или тех людей, которые преследовали тебя по пути сюда сегодня вечером, и, если они существуют; их можно будет заставить рассказать, что они знают о мертвом человеке, обнаруженным здесь и о причине его смерти. Боюсь, что все это будет похоже на какую-то мышиную возню, но я мог бы обнаружить кое-что полезное для твоей защиты, Катилина. Хотя, это выглядит почти безнадежно. Надо бы обыскать помещения…

— Мы уже искали и ничего не нашли, — сказала Лициния.

— Но мы могли бы поискать еще раз, — сказала Фабия. — Пожалуйста, Верховная Жрица?

— Хорошо, — строгим голосом произнесла Лициния. — Позови несколько рабынь и проследи, чтобы они вооружились кухонными ножами. Мы снова заглянем в каждый угол и щель.

— Я пойду с тобой, — сказала Катилина. — Чтобы защитить тебя, — добавил он, глядя на Фабию. — В конце концов, человек, которого мы ищем, — отчаянный убийца.

Лициния нахмурилась, но не запротестовала.

В безлунном дворике под колоннадой я резко остановился, чтобы мои глаза привыкли к темноте. Руф сразу же наткнулся на меня. Я споткнулся и пнул камешек, который покатился по камням. Звук оказался очень громким в тишине. Из бассейна донесся крошечный всплеск.

Этот шум напугал меня и заставил мое сердце забиться чаще. «Опять эта лягушка», — подумал я. Вместе с тем, мне показалось, что я вижу какие-то призраки в тенях и покачал головой при таких фантазиях.

«Точно так же, — решил я, — и Катилина мог вообразить, что за ним следят, хотя никого там не было.

Тем не менее, я каким-то образом почувствовал, что мы с Руфом не одни во дворике. Слабое пение весталок из соседнего храма, казалось, парило в неподвижном воздухе над нами. Я сидел на скамейке у камышей на краю пруда и смотрел на звезды, усыпавшие его черную гладь.

Руф сел рядом со мной.

— О чем ты думаешь, Гордиан?

— Я думаю, что мы находимся в глубоких водах.

— Ты веришь Катилине?

— А ты?

— Ни на секунду! Этот человек фальшивый насквозь, весь в своем обаянии и без содержания.

— Ах, ты, может быть, сравниваешь его с Цицероном и находишь его недостаточным.

— Совершенно точно.

— И все же в его характере было ответить бы на такое безрассудное письмо из-за чистой новизны восприятия, не так ли? Эта часть истории кажется правдоподобной; или он настолько хитер, что сам придумал такое письмо, чтобы использовать как уловка в случае необходимости?

— Возможно, так и есть, ведь он достаточно коварен!

— Я в этом не уверен. Что же касается его невиновности в убийстве, то меня впечатлила одна деталь, когда он нашел нож, все еще лежавший в луже крови. Это кажется слишком поразительным, чтобы придумать такое на месте.

— Ты недооцениваешь его сообразительность, Гордиан.

— Или, возможно, ты недооцениваешь его благородство. Что, если это Фабия убила незваного гостя, а Катилина солгал, чтобы защитить ее?

— Вот это действительно абсурдно, Гордиан! Эта девушка такая хрупкая и робкая…

— И явно влюблена в Катилину. Разве ты не заметил этого, Руф? Могла ли она убить человека в состоянии аффекта, чтобы защитить своего возлюбленного?

— Это звучит слишком фантастично, Гордиан.

— Возможно, ты прав. — Шепот отдаленного пения и пруд, полный звезд, мешали мне логически мыслить. — Я даже ловлю себя на мысли, что это Лициния ударила его ножом …

— Верховная Жрица! Но с какой целью?

— Чтобы отвлечь внимание от своего собственного предстоящего судебного процесса. Чтобы отомстить молодым любовникам — если они любовники — потому что она безумно ревнует их. Или защитить их, убив человека, посланного шпионить за ними, потому что она становится все более сентиментальной под тяжестью прожитых лет, как и я. А ее план провалился, когда мужчина вскрикнул, и на крик прибежали другие весталки…

— Да, тяжелый случай! — согласился Руф. — Сможем ли мы когда-нибудь найти правду?

— По кусочкам, — сказал я, — и, возможно, надо искать там, где мы не ждем ее найти. — Я протер глаза, и попыталась подавить зевоту. Затем я закрыл глаза и на мгновение задумался…

Я очнулся от прикосновения руки к моему плечу и, подняв глаза, увидел Катилину.

— Обнаружил что-нибудь? — спросил я.

— Ничего. Мы заглянули за каждую занавеску, под каждую кушетку, в каждый ночной горшок.

Я кивнул:

— Тогда я возвращаюсь домой, если Лициния будет так любезна, чтобы прислать несколько носильщиков к подножию лестницы. Я подожду на ступеньках снаружи. — Я направился к огромным зарешеченным дверям. — Я полагаю, что вряд ли еще когда-нибудь навещу это место в такой час ночи. Это был незабываемый момент.

— Надеюсь, тебе было не слишком неприятно, — сказала Катилина. Затем он понизил голос. — Постарайся сделать для меня все, что сможешь, хорошо? Найди этого посыльного, разузнай все о Клодии и его планах? Я не забываю своих друзей, Гордиан. Я щедро расплачусь с тобой в будущем.

— Хорошо, — сказал я и подумал: — «Если у тебя будет это будущее, Катилина».

Весталка, впустившая нас, подошла, чтобы отпереть дверь. Она отводила глаза, особенно от Катилины.

Когда дверь распахнулась, я услышал плеск из пруда. Я улыбнулся весталке. — Лягушки сегодня очень беспокойные.

Она устало покачала головой:

— В пруду нет никаких лягушек, — сказала она.

Дверь за мной закрылась. Я услышал, как упал засова. Я медленно спустился по ступенькам. Внезапный ветер пронесся по Форуму, принеся запах дождя. Я посмотрел вверх и увидел, что звезды начали исчезать одна за другой за завесой черных облаков, идущих с запада.

Внезапно меня осенило.

Я взбежал по ступенькам и постучал в дверь, сначала тихо. Когда ответа не последовало, я ударил по нему кулаком.

Дверь вздрогнула и открылась. Я проскользнул внутрь. Весталка нахмурилась, сбитая с толку. Катилина и Фабия стояли у бассейна, рядом находились Лициния и Руф. Я быстро подошел к ним, почувствовав всю странность звездного света, далекое пение, атмосферу святости и смерти в стенах запретного места.

— Убийца все еще здесь, в доме, — сказал я. — Здесь, в нашем присутствии!

Подозрительные взгляды забегали с глазу на глаз. Лициния отступила назад. Даже Фабия и Катилина отдалились друг от друга.

— У вас все еще есть ножи, которые вы брали с собой для поиска?

Лициния достала кухонный нож из складок столы, как и Фабия.

— А у тебя, Руф?

Он вытащил короткий кинжал, как и я. Только Катилина была без оружия.

Я подошел к краю бассейна. — Когда я вошел в Дом Весталок, я увидела камыши, растущие в центре пруда — только в центре. А теперь эти камыши передвинулись ближе к краю. Что-то там тихонько плещется, а лягушек в пруду нет. — Я быстро протянул руку к камышам, выдернул их из воды и бросил на брусчатку.

Через мгновение из воды выпрыгнул человек, отплевываясь и задыхаясь. Он рванулся вперед и поскользнулся, борясь с бременем промокшего шерстяного плаща, висевшего на нем, как кольчуга. Плащ был черный с капюшоном, как и тот, что носил его сообщник. В темноте он выглядел чудовищем, сотворенным из тьмы и появившимся из омута кошмаров. Затем что-то сверкнуло в темноте, отразившись в звездном свете. Он, пошатываясь, двинулся на меня, держа в руках кинжал.

Катилина, хотя и был безоружен, бросилась на убийцу. Вдвоем они упали в воду. Мы с Руфом подбежали за ними к бассейну, но среди пенящегося хаоса невозможно было понять, что там творится.

Затем борьба закончилась так же внезапно, как и началась. Катилина на четвереньках выполз из бассейна, вода капала с его бороды, он широко раскрыл глаза, как будто сам удивился тому, что совершил. Убийца корчился в воде, окруженный красным пятном, которое даже в темной воде нельзя было ни с чем спутать — это была кровь: звезды, отражавшиеся в ней, были огненно-красными.

— Помоги мне вытащить его из воды, — сказал я. — Быстрее, Руф!

Мы вытащили мужчину на брусчатку. Его нож по самую рукоятку вонзился ему в сердце. Его пальцы все еще сжимали ручку. Его глаза были широко открыты. Время от времени он вздрагивал и дергался, но его лицо — с широким носом, насупленными бровями и щетиной — было странно умиротворенным. Домашние рабы, встревоженные шумом, собрались вокруг. Жрицы храма Весты, не обращая ни на что внимания, продолжали петь.

Катилина, как и Цицерон, я подозреваю, был не особо верующим человеком. И все же мне кажется, что сам Юпитер оказал в тот момент свою милость Катилине. Признался бы убийца перед смертью, если бы тонкая нить собственной молнии Юпитера не пронзила небо?

Умирающий видел это. Его глаза расширились. Руф склонился над ним и коснулся руки мужчины, сжимавшей навершие кинжала:

— Я авгур, — сказал он властным, не по годам, тоном. Несмотря на копну рыжих волос, веснушки и ярко-карие глаза, в тот момент он совсем не показался мне мальчиком. — Я читаю предзнаменования. Что ты видишь?

— Молния… — простонал мужчина.

— Справа от тебя, рука, сжимающая кинжал в твоём сердце.

— Плохое предзнаменование? Скажи мне, авгур!

— Боги пришли за тобой…

— О, нет!

— Видишь, где они найдут тебя, в Доме Весталок, с еще теплой кровью человека, которого ты убил. Они сердятся…

Еще одна вспышка молнии разорвала небо. Небеса загрохотали.

— Я нечестивец! Я ужасно оскорбил богов!

— Да, и тебе лучше умилостивить их, пока ты можешь. Признайся в том, что ты совершил здесь, в присутствии Великой Жрицы.

Мужчина забился в конвульсиях так сильно, что я подумал, что он сейчас умрет. Но через мгновение он собрался с силами:

— Простите меня! О, боги…

— Зачем ты пришел сюда?

— Я следовал за Катилиной.

— По чьему приказу?

— Публия Клодия… (— Я так и знал! — прошептал Катилина.)

— Какова была твоя цель?

— Мы должны были проникнуть в этот дом, незамеченными. Затем мы должны были шпионить за ним в комнате весталки. Я должен был дождаться самого компрометирующего момента, но только они вообще не собирались раздеваться! — Он резко рассмеялся и задохнулся от боли.

— А потом?

— Потом я должен был убить Гнея.

— Человека, который пришел с тобой?

— Да.

— Но почему? Зачем тебе нужно было убивать своего напарника?

— Что может лучше и безнадежно погубить Катилину, кроме как застать его обнаженным вместе с весталкой, рядом с трупом и окровавленным кинжалом? Вот только они не… собирались снимать… свою одежду! — Он рассмеялся еще раз. Кровь потекла из уголка его рта. — Затем я… наконец… прошел вперед и перерезал Гнею горло. Бедняга никак не ожидал этого! После этого я должен был, молча, сбежать и поднять тревогу за дверью. Но я никак не рассчитывал, что Гней завопит так громко! Свой нож я оставил там, как велел мне Клодий, чтобы изобличить Катилину. Тогда я взял нож Гнея и выбежал во двор. Внезапно отовсюду стали появляться фонари, преградив мне путь к дверям. Я вспомнил об уловке, которой мой старый центурион научил меня в армии, я потихоньку со скользнул в пруд, как водяная змея, и срезал тростник, чтобы начать дышать через него. Когда я через некоторое время приподнял голову и посмотрел, как обстоят дела, двери были закрыты и заперты, а рядом стояла весталка, охраняя их! Я снова скрылся под водой и стал ждать. Там я почувствовал себя мертвым, глядя на черное небо и все эти звезды…

Молнии заплясали вокруг нас, как справа, так и слева. Раздался сильный треск грома, и небо над нашими головами разверзлось потоком дождя. Убийца в последний раз содрогнулся, напрягся, а затем обмяк.

Как известили весь Риму, судебные процессы над весталками Лицинией и Фабией и их предполагаемыми любовниками закончились оправдательными приговорами.

Лицинию и Красса судили одновременно. Защита Красса была новой, но эффективной. Причиной его страстного преследования Лицинии, как оказалось, была не похоть, а простая жадность. Похоже, ей принадлежала вилла на окраине города, которую он собирался купить по выгодной цене. Репутация Красса как алчного человека послужила тем, что судьи безоговорочно приняли это оправдание. Красс был публично осмеян и на какое-то время стал предметом шуток; но мне сказали, что он продолжал преследовать Лицинию до тех пор, пока, наконец, не приобрел собственность по той цене, которую хотел.

Отдельные судебные процессы над Фабией и Катилиной быстро переросли в политические дебаты. Цицерон заметно отсутствовал на слушаниях, но некоторые из самых уважаемых римских ораторов выступили в защиту, в том числе Пизон и Катулл и, вероятно, единственный человек в Риме, считавшийся более невосприимчивым к похотливым искушениям, чем Цицерон — Марк Катон. Именно Катон сделал такие смелые заявления о махинациях Клодия (правда, недоказуемые, поскольку убийцы были мертвы, а убийство было замято, но тем не менее вредные), что Клодий счел для себя удобным бежать из Рима и провести несколько месяцев в Байях, выжидая, чтобы скандал прошел. После этого Цицерон в частном порядке поблагодарил Катона за защиту чести своей невестки. Катон надменно ответил, что делает это не для Фабии, а для блага Рима. Прекрасная пара придурков!

Катилину также оправдали. Настойчивые свидетельства о том, что он с Фабией были обнаружены полностью одетыми, сильно повлияла на судей. Что касается меня, то я до сих пор не уверен в его виновности или невиновности того, что касается соблазнения Фабии. Мне показалось странным, зачем он так много времени тратил на ухаживание за молодой женщиной, поклявшейся в целомудрии, если его намерения не были низкими; и откуда Клодий мог знать, что Катилина откликнется на поддельную записку Фабии, если у него не было оснований полагать, что эти двое уже были любовниками? На первый взгляд может показаться, что неоднократно сказанные слова убийцы о том, что они не собирались раздеваться, оправдывают Катилину и Фабию; но есть очень многие вещи, которые может проделать парочка влюбленных и не раздеваясь, будучи полностью одетыми.

Намерения и мотивы Катилины до сих пор остаются для меня загадкой. Только время покажет, какой он на самом деле.

Спустя долгое время после того, как испытания закончились, я получил неожиданный подарок от Верховной Жрицы Весты — свиток, содержащий собрание стихов Сапфо. Экон, которому сейчас семнадцать, изучает греческий язык, и считает эти стихи своими любимыми, хотя я не уверен, что он достаточно взрослый, чтобы оценить ее многочисленные нюансы. Я люблю сам иногда брать этот свиток с полки, особенно долгими безлунными ночами, и тихонько вслух читать:

Этот отрывок, в частности, заставляет меня думать о Лицинии, такой одинокой в Доме Весталок.