Дом Весталок

Маленький Цезарь и пираты (1 вариант перевода)

— О, Гордиан! Как удачно, что я тебя встретил! Ты слышал последние новости — про Юлия Цезаря, молодого племянника Мария?

Такими словами приветствовал меня мой добрый друг Луций Клавдий, когда мы с ним случайно повстречались у входа в Сениевы бани. Я направлялся внутрь, Луций же как раз выходил.

— Если ты имеешь в виду ту старую историю о том, как юный и прекрасный Цезарь, будучи в Вифинии, стал царицею для царя Никомеда, то да, слышал, и не один раз. В том числе и от тебя. Причём с каждым разом всё с большими пикантными подробностями.

— Ну, это уже старо. Я говорю о последней новости — как пираты захватили его и потребовали выкуп, и как он с ними потом разделался!

Заметив моё недоумение, он радостно улыбнулся, отчего два его подбородка на мгновение слились в один. Глаза на раскрасневшемся, ещё лоснящемся от недавней горячей ванны лице радостно блеснули в предвкушении первым сообщить мне потрясающую новость.

Я не стал скрывать, что он изрядно раздразнил моё любопытство. Однако, поскольку Луций уже выходил из бань, а я только направлялся туда — причём намеревался подольше понежиться в горячем бассейне, ибо в весеннем воздухе ещё ощущался пронизывающий холод — рассказ, по-видимому, придётся отложить до другого раза.

— Чтобы кто-нибудь другой рассказал тебе и при этом перепутал всё на свете? — вознегодовал Луций. — Ну уж нет. Я пойду вместе с тобой. — И он решительно повернул обратно, знаком приказав свите следовать за собой. Свита, довольно многочисленная — камердинер, парикмахер, маникюрщик, массажист и телохранители — на миг застыла в недоумении; однако тут же последовала за хозяином.

Для меня это было нежданной удачей. Сеанс хорошего, квалифицированного ухода мне явно не помешал бы. Бетесда довольно умело стригла меня; а уж как массажистка была выше всяких похвал; но Луций Клавдий, будучи богатым, мог позволить себе самых искусных, самых умелых парикмахера, массажиста и маникюрщика. Одно из преимуществ дружбы с богатым человеком состоит в том, что время от времени он позволяет тебе пользоваться услугами его рабов; так что благодаря этой счастливой встрече мои волосы были искусно подстрижены, ногти на руках и ногах аккуратно подпилены и борода подровнена. Пока рабы хлопотали надо мной, Луций то и дело порывался начать рассказ; но я всякий раз удерживал его, дабы получить полный уход, раз уж выпала такая возможность. Лишь когда мы по второму разу вошли в горячий бассейн, я позволил ему приступить.

— Ты наверняка знаешь, Гордиан, что за последние пару лет пираты совсем обнаглели.

— Скажи спасибо Марию и Сулле, — ответил я, расслабляясь в горячей воде. Всё заволакивал пар; головы наши торчали над водой, как островки на море в сплошном тумане. — Война — это всегда беженцы. Потерявшие всё, вконец отчаявшиеся люди. А такие нередко начинают разбойничать — что на суше, что на море.

— Ну, как бы то ни было, результат налицо: житья от них нет. Захватывают суда, грабят города; дошло даже до того, что берут заложников!

— А наш Сенат, по обыкновению, не может ни на что решиться.

— А что они могут — назначить кого-то одного командующим флотом, наделив его чрезвычайными полномочиями, чтобы он управился с пиратами? А если он потом захочет использовать флот против политических соперников? Нам только ещё одной гражданской войны не хватало!

Я покачал головой.

— Командующие, соперничающие за власть, с одной стороны; пираты с другой и Сенат во главе всего этого. Честное слово, иной раз мне делается страшно за нашу Республику.

— Как и любому здравомыслящему человеку, — заметил Луций.

Мы немного помолчали, мысленно сокрушаясь о судьбах Рима; но Луцию не терпелось продолжать, и он заговорил.

— Так я и говорю, пираты настолько обнаглели, что стали захватывать римских граждан и требовать с них выкуп. Я имею в виду не купцов, захваченных с их торговыми судами, а именитых граждан, патрициев. И молодой Цезарь попал им в руки.

— Когда это случилось?

— В самом начале зимы. Цезарь провёл лето на Родосе, обучаясь ораторскому искусству у Аполлония Молона. Он получил назначение в Сицилию, под начало тамошнего наместника; но всё тянул, желая подольше остаться на Родосе, и отплыл уже ближе к зиме. У самого острова Фармакуса за ними погнались пираты, настигли их и захватили — корабль и всех, кто на нём был! Они потребовали с Цезаря выкуп — полмиллиона сестерциев. Так представляешь — он рассмеялся им в лицо! Назвал глупцами за то, что они оценили его жизнь так дёшево. Сказал, что его жизнь стоит миллиона. И они запросили миллион. Конечно же, ему всего двадцать два года, и он из знатного рода и привык, чтобы ему во всём подчинялись — может, ещё и поэтому он повёл себя так храбро.

— Умно, — заметил я. — Оценив свою жизнь вдвое дороже, он и пиратов заставил сделать то же самое. Думаю, даже кровожадным убийцам достанет расчётливости ценить заложника, который может принести им миллион, больше того, за которого можно получить только полмиллиона.

— По-твоему, это был такой ловкий трюк? Те, кто не любит его — а таких хватает — утверждают, что в нём говорило самомнение. Однако в остальном он, несомненно, повёл себя в высшей степени мудро и храбро, добившись от пиратов, чтобы они опустили почти всех, кто был с ним — на том основании, что такую крупную сумму придётся собирать во всех его земельных владениях и со всех клиентов; и сборами должна заниматься вся его свита, чтобы собрать деньги в срок. В конце концов пираты согласились. С Цезарем осталось только двое его рабов — минимум прислуги, без которого не может обойтись человек знатный; да ещё личный врач, необходимый Цезарю из-за случающихся у него приступов падучей.

В таком плену Цезарь провёл почти сорок дней, и всё это время вёл себя так, будто находился на отдыхе. Если ему хотелось вздремнуть, а пираты слишком шумели, он посылал к ним одного из своих рабов с приказом вести себя тише. Когда они устраивали развлечения или состязания, он присоединялся к ним и нередко побеждал и обыгрывал — и обращался с ними так, будто не он их пленник, а они его телохранители! Чтобы заполнить досуг, он писал речи и сочинял стихи, практикуясь в искусстве, которому обучался у Аполлония Милона, а потом читал это всё пиратам — представляешь, те сидели и слушали! А если у них хватало наглости перебивать или насмехаться, Цезарь называл их в лицо варварами и невеждами, ни капли не боясь! Он в шутку говорил, что будь он их учителем, он бы задал им хорошенькую порку, и грозился, что в один прекрасный день все они будут распяты за то, что посмели оскорбить патриция!

— И ему сходило с рук?

— Да эти пираты были смирными, как овечки! Должно быть, почуяли сильного человека — не им чета! Чем больше он давал им понять, что в грош их не ставит, тем больше они обожали его!

— Когда наконец прибыл выкуп, и они отпустили его на свободу, он отправился прямиком в Милет, снарядил за свой счёт несколько кораблей и вернулся к тому островку, где пираты устроили себе гнездо. Он напал на них врасплох, взял в плен почти всех, и не только вернул свой выкуп, но и захватил всё, что они успели награбить, и объявил своими трофеями! И поскольку наместник медлил с приговором пиратам, выискивая в законах лазейку, которая позволила бы ему конфисковать у Цезаря его трофеи для передачи в свою сокровищницу, Цезарь решил покарать их сам. Пока он был у них в плену, он много раз похвалялся, что ещё увидит, как их развесят на крестах, а они лишь потешались над ним, принимая его слова за пустую похвальбу! Но хорошо смеётся тот, кто смеётся последний. В конце концов, это Цезарь посмеялся над ними, когда их поприбивали нагишом к крестам. «Пусть все раз и навсегда запомнят, что Цезарь держит слово», — так он сказал.

Несмотря на царившую в помещении жару, меня пробрал невольный озноб.

— И ты слышал это на Форуме?

— Ну да. Все только об этом и говорят. Цезарь возвращается в Рим, и слава опережает его.

— Нашим римлянам это придётся по вкусу, — проворчал я. — Бьюсь об заклад, этот юный патриций высоко метит. Эта история — как раз то, что нужно, чтобы снискать восторг избирателей.

— Что ж, Цезарю как раз и нужно восстановить свою репутацию. История с Никомедом её изрядно подпортила, — ухмыльнулся Луций.

— Ну да, и в глазах толпы нет деяния почётнее, чем взять человека и прибить к кресту.

— Как нет ничего позорнее, чем когда тебя самого взяли, — отвечал Луций. — Пусть даже взял сам царь.

— Пожалуй, вода становится слишком горячей, — заметил я. — Если ты не против, я хотел бы ещё раз воспользоваться услугами твоего массажиста.

Следующие несколько месяцев я слышал эту историю повсюду — от досужих болтунов на улицах, от посетителей в тавернах, от философов на Форуме и от акробатов за стенами Циркуса Максимуса. Степенные люди, качая головами, говорили, что эта история поистине доказывает, какую угрозу представляют пираты Республике; но главную мораль они видели в том, что молодой бесстрашный патриций сумел подчинить орду кровожадных пиратов и в конце концов покарал их с истинно римской справедливостью.

Стоял жаркий летний день в середине секстилия, когда меня вызвали в дом патриция по имени Квинт Фабий.

Особняк, расположенный на Авентинском холме, выглядел одновременно и старинным, и ухоженным — вернейший признак, что владельцы его преуспевали на протяжении многих поколений. Стены передней были сплошь увешаны восковыми масками предков хозяина, ибо Фабии были старинным родом, восходившим ко временам основания Рима.

Раб провёл меня в комнату, где ждали хозяева. Квинт Фабий был человек средних лет с тяжёлой челюстью и седеющими висками. Валерия, его жена, шатенка с голубыми глазами, поражала красотой. Оба держались очень прямо, сидя на стульях без спинок. За спиной у каждого стоял раб с опахалом. По знаку Фабия для меня принесли точно такой же стул, за которым тоже стал раб с опахалом.

Обыкновенно в моей практике чем выше общественное положение нанимателя, тем больше времени требуется ему, чтобы изложить своё дело; Квинт Фабий, однако же, явно не намерен был терять время попусту.

— Что ты можешь сказать об этом? — спросил он, когда по его приказу ещё один раб развернул передо мной свиток папируса.

— Ты ведь умеешь читать? — спросила Валерия, и в голосе её не слышалось ни малейшего желания оскорбить — одна лишь переполнявшая его тревога.

— Умею, только не очень быстро, — ответил я, желая выиграть побольше времени, чтобы ознакомиться с письмом — ибо папирус был именно письмом — и сообразить, что же, собственно, от меня требуется.

На папирусе явственно видны были пятна от воды, края были порваны. Ещё заметно было, что его не сворачивали, а сложили в несколько раз. Почерк был детский, но твёрдый, изобилующий вычурными завитушками.

Моим дорогим отцу и матери

Вы наверно уже знаете от моих друзей, что меня похитили. Простите меня! Конечно же, глупо было заплывать одному так далеко. Понимаю, что вы очень переживаете за меня. Могу немного утешить вас: те, кто меня похитил, обращаются со мною не очень жестоко; я не голодаю и похудел лишь самую малость.

Они сказали мне, чтобы я передал вам их требования: они требуют выкупа в сто тысяч сестерциев. Деньги должны быть переданы их человеку в Остии утром в первый день ид секстилия в таверне «Летучая рыба». Пусть человек, который привезёт деньги, будет в красной тунике.

Судя по акценту и по замашкам это, скорее всего, сицилийские пираты. Возможно, кто-то из них умеет читать; и хотя я в этом сомневаюсь, но не могу рисковать и потому не пишу всего. Впрочем, как я уже сказал, похитители обращаются со мной не слишком грубо. Молю богов о скорой благополучной встрече с вами.

Ваш любящий сын Спурий.

Читая письмо, я уголком глаза заметил, как Квинт Фабий нетерпеливо барабанит пальцами по подлокотнику своего стула; Валерия неотрывно следила за мной, бессознательно прижав к губам тонкие нервные пальцы.

— Полагаю, — заметил я, окончив чтение, — вы хотите, чтобы я отправился в Остию, передал выкуп и принял у них вашего сына?

— Да! — воскликнула Валерия, подавшись вперёд. — И привёз нашего мальчика домой!

— Он не мальчик. — Голос Квинта Фабия прозвучал неожиданно резко. — Ему семнадцать лет. Он уже год как надел тогу.

— Ты берёшься за эту работу? — спросила Валерия.

Я сделал вид, будто перечитываю письмо.

— Почему вы не пошлёте кого-нибудь из своих людей? У вас же наверняка есть доверенный секретарь?

Квинт Фабий посмотрел на меня изучающе.

— О тебе говорят, что ты умный человек. Проницательный.

— Для передачи выкупа не требуется ни ума, ни проницательности.

— Кто знает, какие непредвиденные трудности могут возникнуть? Мне сказали, что на твою осмотрительность и знание людей можно полагаться. И на твоё умение молчать тоже.

— Бедный Спурий! — голос Валерии прервался. — Ты прочитал письмо. Ты сам видишь, как он страдает.

— По его словам, неудобства, которым он подвергается, минимальны, — заметил я.

— Конечно же! Знай ты, какой он жизнерадостный по натуре, то сразу бы понял, что если он хоть намёком обмолвился о неудобствах — значит, условия, в которых он содержится, просто невыносимы! Если он признаётся, что немного похудел — значит, от него остались кожа да кости! Чем такие люди могут кормить пленника — бросать ему рыбьи головы и заплесневелые корки? Если он говорит, что похитители обращаются с ним «не очень жестоко» — значит, они жестоки так, что и вообразить страшно! Когда я думаю, как он сейчас страдает — о, я не вынесу этого! — И она всхлипнула, готовая вот-вот разрыдаться.

— Когда и где его похитили?

— В прошлом месяце, — отвечал Квинт Фабий.

— Двадцать два дня назад, — добавила Валерия, шмыгнув носом. — О, эти бесконечные двадцать два дня и ночи!

— Он отправился с друзьями в Байи, — пояснил Квинт Фабий. — У нас там вилла, а на другой стороне, в Неаполе — дом. Они всей компаний взяли скиф и отправились на морскую прогулку. Подняли парус, плавали среди рыбачьих лодок. День выдался жаркий, и Спурий решил искупаться. Его приятели оставались в лодке.

— Спурий замечательный пловец, — с гордостью сказала Валерия сквозь слёзы.

Квинт Фабий передёрнул плечами.

— Мой сын преуспел в плавании больше, чем во всём остальном. Спурий плавал от лодки к лодке, а его друзья смотрели, как он перекликается и шутит с рыбаками.

— Он по натуре очень общительный, — заметила Валерия.

— Он заплывал всё дальше и дальше, — продолжал Квинт Фабий. — Его друзья потеряли его из виду и начали волноваться. Потом один из них разглядел его на борту чьей-то лодки. Поначалу они приняли её за рыбачью, хотя она и была больше остальных. Когда те, кто был на лодке, подняли парус и поплыли в открытое море, друзья Спурия даже не сразу сообразили, в чём дело. Когда до них дошло, они пустились в погоню, но ни один из этих молодых людей не был искусен в обращении с парусом, так что лодка скрылась из виду. После безуспешных поисков друзья Спурия вернулись на виллу. Они всё ещё надеялись, что Спурий появится — не в этот день, так на следующий. Но время шло, а от него не было никаких вестей.

— Мы себе места не находили! — снова вступила в разговор Валерия. — Мы написали нашему управляющему на виллу; он поднял на ноги всю округу, расспросил всех местных рыбаков, надеясь, что найдётся хоть один, кто знает хозяев той лодки; но так и не сумел ничего узнать.

— Местных рыбаков! — презрительно фыркнул Квинт Фабий. — Если ты, Гордиан, когда-нибудь бывал в Неаполе и его окрестностях, то знаешь, что это за народ. Потомки греческих колонистов, до сих пор цепляющиеся за свои нравы. Многие из них даже не говорят на латыни! Что до их нравов, то чем меньше о них говорить, тем лучше. Нечего и ждать от таких людей помощи в поисках римлянина, похищенного пиратами. Тем более, патриция.

— Совсем напротив, — возразил я. — Как бы ни относились местные рыбаки к патрициям, пиратов им любить не за что.

— Во всяком случае, мой управляющий не смог добиться от них толку. Мы понятия не имели, где Спурий и что с ним, пока не получили на днях это письмо.

Я снова принялся разглядывать папирус.

— Ваш сын пишет, что захватившие его люди — пираты с Сицилии. Мне это представляется весьма сомнительным.

— Но почему? — удивилась Валерия. — Разве они не совершают набеги на всём побережье — от Азии до Иберии?

— Но не в Италии. Никогда прежде не слыхал, чтобы сицилийские пираты сунулись на итальянский берег.

— Значит, теперь сунулись, — сказал Квинт Фабий. — Ты прав, это неслыханно; но говоря по совести, чему тут удивляться? Наш Сенат не решается ничего предпринять, вот они и обнаглели от безнаказанности.

— Допустим; но явиться за выкупом в Остию? В устье Тибра, откуда рукой подать до Рима?

— Какое это имеет значение — куда привезти выкуп? — срывающимся голосом произнесла Валерия. — Какая разница — плыть до самых Геркулесовых Столбов или просто спуститься на Форум? Мы должны сделать так, как они хотят, иначе они не отпустят Спурия.

Я кивнул.

— Ещё одно. До ид два дня. Сто тысяч сестерциев — это десять тысяч талантов. Вы успеете собрать такую сумму?

Квинт Фабий пренебрежительно фыркнул.

— Деньги не проблема. Скорее, это оскорбление — запросить всего-навсего сто тысяч. Хотя, — чуть слышно добавил он, — я не уверен, что мальчишка стоит даже этого.

Валерия яростно глянула на него.

— Будем считать, что я этого не слышала, Квинт! Да ещё при чужом человеке! — она бросила взгляд на меня и тут же опустила глаза.

Квинт Фабий пропустил её слова мимо ушей.

— Итак, Гордиан. Берёшься?

Я поглядел на письмо. Всё это мне совершенно не нравилось.

— Если дело в оплате, то уверяю тебя, я не поскуплюсь, — сказал Фабий, по-своему истолковавший мою нерешительность. — Я достаточно щедр и хорошо тебе заплачу.

— Размер платы всегда ключевой вопрос, — заметил я, хотя скудость доходов в последнее время и сумма, до которой возросли мои долги, вынуждали меня хвататься за предложенную работу практически на любых условиях.

— Я поеду один?

— С тобой поедут мои люди. У них будет оружие.

Я поднял руку.

— Этого-то я и боялся. Квинт Фабий если ты намерен освободить своего сына силой, прошу тебя, выбрось это из головы. Ради безопасности твоего сына и своей собственной я не стану в этом участвовать.

— Гордиан, я сделаю так, как решил.

— Тогда твои люди поедут без меня.

Он глубоко вздохнул.

— Значит, я посылаю тебя одного, ты передаёшь им деньги, они отпускают моего сына — и уходят с миром? Просто потому, что нет никого, кто решился бы схватить их?

— А ты собираешься их схватить?

— Хватать грабителей — одна из тех целей, для которых нанимают вооружённых людей.

Я покачал головой.

— Ладно, — угрюмо сказал Квинт Фабий. — Мне говорили, что с тобой можно договориться, если хорошо поторговаться. Как тебе такое условие: если ты передашь им выкуп в обмен на моего сына, а потом мои люди сумеют отбить деньги обратно, я плачу тебе двадцатую часть от выкупа? Сверх оговорённой платы?

Звон монет никогда не претил мне, а одна двадцатая от ста тысяч сестерциев равнялась пяти тысячам, что составляло пятьсот талантов.

— Пять тысяч сестерциев? — уточнил я, чтобы не осталось никаких недоразумений.

— Пять тысяч сестерциев, — повторил Квинт Фабий.

Пять тысяч хватит на то, чтобы расплатиться с долгами, починить прохудившуюся крышу и наконец-то купить телохранителя — что мне давно следовало сделать. И ещё останется ещё изрядная сумма.

С другой стороны, вся эта история скверно пахла.

В конце концов, я решил, что за пять тысяч плюс гонорар можно на время зажать нос.

После того, как мы окончательно договорились о размере оплаты, я спросил хозяев, не найдётся ли в доме изображения их сына, чтобы я мог узнать молодого человека при встрече. Квинт Фабий ушёл, предоставив отвечать своей жене. Валерия в ответ на мой вопрос вытерла слёзы и слабо улыбнулась.

— Йайа из Цибицен — она известная художница — сделала наш групповой портрет в прошлом году, когда мы всей семьёй были в Байи.

Она провела меня в соседнюю комнату и показала портрет, мастерски выполненный на дереве восковыми красками: слева Квинт Фабий, суровый и надменный; справа — радостно улыбающаяся Валерия; а между ними — на удивление миловидный юноша с тёмными волосами и голубыми глазами. И хотя на портрете все были изображены по плечи, можно было разглядеть, что юноша облачён в тогу.

— Этот портрет был сделан, чтобы отпраздновать совершеннолетие вашего сына?

— Да, верно.

— Он очень красив. Почти как ты. — Я сказал это, потому что так оно и было, а вовсе не для того, чтобы польстить ей.

— Все говорят, что мы похожи.

— Хотя вот тут, в складках у рта, немного проглядывает сходство с отцом.

Она покачала головой.

— Квинт Фабий не отец Спурию. Спурий мой сын от первого брака. Его отец, мой первый муж, погиб в гражданскую войну. Когда мы с Квинтом поженились, он усыновил Спурия и назначил своим наследником.

— Значит, он его отчим. А ещё дети у вас есть?

— Нет. Квинт хотел, но… — Она пожала плечами и тяжело вздохнула. — Но Квинт любит Спурия, как родного. Я в этом ничуть не сомневаюсь, хотя с виду иной раз этого и не скажешь. Между ними случаются размолвки; но разве между родными отцами и сыновьями их не бывает? Да, они нередко ссорятся из-за денег. Спурий экстравагантен в своих вкусах, не отрицаю, а Фабии известны своей прижимистостью. Но то, что сказал мой муж про Спурия — не принимай его слов всерьёз. Мы оба вымотаны до предела.

Она снова обернулась к портрету и прошептала дрожащими губами.

— Мой маленький Цезарь!

— Цезарь?

— Цезарь, племянник Мария. Тот, которого схватили пираты и держали, пока он не заплатил им выкуп; а он потом напал на них и разделался с ними. Спурий просто бредит этой историей. Молодой Цезарь стал его кумиром. Всякий раз, когда Спурию случалось увидеть его на Форуме, он прибегал потом домой и говорил: «Угадай, мама, кого я сегодня видел?» Что там было гадать. Цезаря, кого же ещё? Кем ещё он мог так восхищаться? Он во всём старается походить на него; и вот теперь …

Её губы снова задрожали, но она справилась с собой.

— Вот почему я зову его мой маленький Цезарь и, зная, как он храбр, молю богов, чтобы всё обошлось.

Назавтра я отправился в Остию в сопровождении целой армии наёмников Квинта Фабия. Наёмники эти были сплошь ветераны и вольноотпущенники из бывших гладиаторов, не способные зарабатывать на кусок хлеба иначе, как убивая других и рискуя своей шкурой за довольно умеренную плату. Было нас пятьдесят человек, и мы теснились в узкой лодке. Наёмники гребли по очереди, распевали старые солдатские песни и хвалились друг перед другом своими подвигами на полях сражений и на цирковой арене. Послушать их, так они поубивали столько народу, что хватило бы на несколько таких городов, как Рим. За командира у них был старый вояка по имени Марк, бывший центурион в армии Суллы. Лицо его, от правой скулы через обе губы и вниз к подбородку пересекал уродливый шрам. Возможно, из-за этого ему было трудно говорить; во всяком случае, он почти не раскрывал рта. Когда я попытался выведать у него, какие приказы дал ему Квинт Фабий, Марк этот недвусмысленно дал мне понять, что я буду знать не меньше и не больше, чем он сочтёт нужным мне сообщить; а считает он нужным не сообщать мне ничего — по крайней мере, пока.

Я был для них чужаком. Они избегали моего взгляда. Всякий раз, когда я пытался завязать с кем-то из них разговор, тот, к кому я обращался, сразу же находил себе какое-нибудь неотложное дело, так что слова мои повисали в воздухе.

Всё же отыскался среди них один, кто не стал воротить от меня нос — возможно, потому, что он и сам был в этом отряде отщепенцем. Звали его Белбон, и он единственный из всех был раб, бывший гладиатор, откупленный в своё время Квинтом Фабием и приставленный им к лошадям; а теперь посланный вместе с наёмниками за исполинскую силу и умение обращаться с оружием. Шевелюра у этого Белбона была цвета соломы; а волосы на руках и груди с рыжеватым оттенком. Он был на голову выше самого высокого и заметно шире в плечах самого плечистого из остальных; и если ему случалось слишком быстро перейти от борта к борту, остальные подшучивали, что он, того и гляди, перевернёт лодку.

Я не предполагал узнать от этого Белбона ничего существенного; но вопреки моим ожиданием, он оказался достаточно осведомлённым и подтвердил мою догадку, что отчим и пасынок между собой на ножах.

— Они никогда особенно не ладили, — сказал он в ответ на мои расспросы. — Хозяйка души не чает в сыне, а он очень любит мать; а вот хозяин его всегда недолюбливал. Это немного странно; потому что молодой хозяин похож на отчима так, как не каждый сын на родного отца похож.

— Правда? Я видел его портрет; мне показалось, он вылитая мать.

— Лицом — верно. И улыбкой, и манерами. Но всё это вроде маски, если ты спросишь меня. Как солнце, играющее в холодной воде. В душе он так же суров, как хозяин, и такой же жёсткий. Рабы, которым случилось не угодить ему, могут кое-что об этом рассказать.

— Может, потому они и не могут поладить, — предположил я. — Слишком похожи и вдобавок добиваются внимания одной и той же женщины.

В Остии мы пришвартовались к короткому причалу. За длинным рядом лодок блестела речная гладь. Над головой кружили чайки. Ветер доносил запах моря. Самые сильные из наёмников выгрузили ящики с деньгами и перенесли их в крытую повозку, которую потом закатили внутрь склада. Примерно половина отряда осталась охранять её. Я ожидал, что остальные отправятся прямиком в ближайший кабак, но Марк не намерен был допускать никаких послаблений — по крайней мере, до того как выкуп молодого хозяина и всё прочее, задуманное его отчимом, будет успешно завершено; и приказал всем, кто не занят в охране, оставаться в лодке.

Что касается меня самого, то я намеревался поискать ночлега в «Летучей рыбе», о чём и уведомил Марка, сообщив ему, что хочу взять с собой Белбона.

— Нет, — отрезал он. — Раб остаётся здесь.

— Но мне нужен телохранитель.

— Квинт Фабий ничего об этом не сказал. Ты не должен вызывать ничьих подозрений.

— Я вызову подозрения, если появлюсь в таком месте один и без телохранителя. Одинокий путник бросается в глаза.

На миг он задумался.

— Ладно, бери его с собой.

— Забирай, забирай его, — выкрикнул нам вслед один из наёмников. — Сразу просторней станет. А то этот бугай занимает столько места, что троим хватило бы!

Белбон в ответ рассмеялся, не усмотрев в его словах ничего обидного.

«Летучая рыба» находилась уже на морском берегу, где якорь бросали более крупные суда. Здание было двухэтажным; внизу таверна, наверху — крошечные комнатки для желающих переночевать. Кроме того, имелась конюшня. Я заплатил за комнату и заказал для нас с Белбоном плотный ужин из копчённой рыбы и устриц. Поев, мы отправились бродить по улицам, чтобы назавтра лучше ориентироваться. Мне давненько не приходилось бывать в Остии, так что освежить память не помешает.

Вдоволь находившись по городу, мы уселись на морском берегу и стали смотреть, как багряное солнце погружается в волны. Перед нами чуть покачивались корабли: маленькие — у самого берега, более крупные — подальше, на рейде. Среди рыбачьих лодок и торговых судов выделялся боевой корабль; он был выкрашен в ярко-красный цвет, с бортов торчало множество вёсел. Огромная бронзовая баранья голова на носу отливала кроваво-красным в лучах заката.

Мы с Белбоном то и дело передавали друг другу мех разбавленного вина, купленного мною в «Летучей рыбе», так что мой собеседник не терял разговорчивости. Выждав удобный момент, я спросил его, какие приказания дал Марку хозяин.

— Нам велено перебить всех пиратов, — просто ответил Белбон.

— И всё?

— Ну, конечно, так, чтобы молодой хозяин не пострадал. Но никто из пиратов не должен уйти живым.

— Не схватить их и доставить в Рим, чтобы их там судили?

— Нет. Хозяин приказал, чтобы мы перебили их на месте, всех до единого.

— И ты сможешь, Белбон?

— Убить? — он пожал плечами. — Я не такой, как остальные. Мне не приходилось убивать так много, как им.

— Сдаётся мне, они сильно преувеличивают.

— Думаешь? Ну, всё равно, я недолго был гладиатором, и убил не очень многих.

— Не многих?

— Нет. Только… — он сосредоточенно сдвинул брови, — человек двадцать или тридцать.

На следующее утро я проснулся рано и надел красную тунику, как было указано в письме похитителей. Прежде, чем спуститься в таверну, я велел Белбону найти на улице место, откуда хорошо просматривается выход.

— Если я выйду, следуй за мной, но держись на расстоянии. Постарайся, чтобы тебя не заметили. Сумеешь?

Он кивнул. Я поглядел на его огромную фигуру и шевелюру цвета соломы, и меня обуяли сомнения; но переигрывать было поздно.

Солнце стояло уже довольно высоко, и хозяин таверны поднял жалюзи, впустив в помещение утренний свет и свежий морской воздух. Перед таверной сделалось оживлённее. Сидя у входа, я смотрел на спешащих по своим делам моряков и торговцев. Краем глаза я мог видеть Белбона; он нашёл себе удобное местечко в тени сарая и стоял, привалившись к стене, с самым что ни есть сонным видом — ни дать, ни взять, раб-бездельник, который, пользуясь отсутствием хозяина, отлынивает от работы. Он либо мастерски притворялся, либо на самом деле был такой тугодум, каким выглядел.

Ждал я недолго. Молодой человек, выглядевший даже слишком молодо для своей бородки, шагнул в таверну с улицы, моргнул раз и другой, привыкая к полумраку после яркого солнечного света, и разглядев моё одеяние, приблизился ко мне.

— Кто тебя прислал? — Акцент у него был греческий, а вовсе не сицилийский.

— Квинт Фабий.

Он кивнул, разглядывая меня, а я стал разглядывать его. Длинные чёрные волосы и негустая чёрная бородка обрамляли тонкое лицо, загорелое и обветренное, с зелёными глазами, хранившими диковатое выражение. Никаких шрамов — ни на лице, ни на руках; и вообще он совсем не походил на матёрого пирата. Не чувствовалось той равнодушной, вошедшей в привычку, въевшейся в плоть и кровь жестокости, которая отличает разбойников — что на суше, что на море.

— Меня зовут Гордиан, — сказал я. — А тебя как называть?

Он растерялся — видно не ожидал, что посланный с выкупом заинтересуется его именем.

— Клеон. — Это прозвучало так, словно он не нашёлся, что придумать.

Имя тоже было греческое. Да и лицом он походил на грека.

Я поглядел на него с сомнением.

— Ты здесь для того же, что и я, верно?

— Выкуп. — Он понизил голос. — Где выкуп?

— А где ваш пленник?

— С ним всё в порядке.

— Я должен удостовериться в этом своими глазами.

Он кивнул.

— Я могу отвезти тебя к нему, если хочешь.

— Хочу.

— Тогда иди за мной.

Мы вышли из таверны и некоторое время шли вдоль берега, пока не свернули в узкую улочку между двумя рядами складов. Клеон шагал очень быстро, сворачивая на каждой поперечной улице. Раз или два он вдруг разворачивался и шёл назад. Я опасался, что мы вот-вот наткнёмся на Белбона; но либо бывший гладиатор искусно скрывался, либо давно потерял нас.

Наконец Клеон привёл меня к телеге с покрытым парусиной дном, знаком велел мне забраться на неё и накрыл меня с головой плотной тканью. Возница тронул лошадей. Из-под парусины ничего не было видно. Поначалу я пытался определить, куда мы едем, считая повороты; но повозка сворачивала то и дело и всякий раз в другую сторону, так что я скоро сбился и вынужден бы оставить это занятие.

Наконец телега остановилась. Послышался скрип дверных петель. Повозка дёрнулась, проехала ещё немного. Снова скрип петель, затем стук захлопнувшихся дверей. Сразу же запахло сеном и навозом.

Мы находились в конюшне. Это я понял ещё прежде, чем Клеон откинул парусину.

Я сел и огляделся. Внутри царил полумрак, который рассеивали лишь лучи, проникающие сквозь щели в стенах. Проникал в них также и запах моря. Мы явно не слишком отъехали от берега. Я попытался разглядеть лицо возницы, но он тут же отвернулся.

Клеон схватил мою руку.

— Ты хотел видеть пленного.

Я слез с телеги и последовал за ним. Мы сделали несколько шагов и остановились перед одним из стойл. При нашем приближении с кучи сена поднялась фигура в тёмной тунике.

Даже в полумраке конюшни я легко узнал его. Вживую Спурий ещё больше походил лицом на мать, только кожа у него была не молочно-белая, а покрыта бронзовым загаром, отчего голубые глаза выделялись ещё ярче. И выражение их было не взволнованно-меланхоличное. Скорее уж, происходящее забавляло его. На портрете в лице его ещё просматривалась детская округлость щёк. Теперь он похудел, и это шло ему, придавая его облику мужественность. Что до страданий, то ни в лице его, ни в поведении не чувствовалось никаких признаков запуганности. Спурий отнюдь не выглядел затравленным. Выглядел он человеком, наслаждающимся отдыхом от всех забот. Однако при виде меня он сразу же, без всяких расспросов, приступил к делу.

— Что так долго? — резко спросил он, и даже в полумраке было видно, как блеснули его белые зубы. Парень явно подражал Цезарю в самоуверенности; и, похоже, не без успеха, потому что Клеон посмотрел виновато и пожал плечами.

— Ладно. — Спурий перевёл взгляд на меня. — А ты кто?

— Меня зовут Гордиан. Твой отец поручил мне передать выкуп.

— А сам он не приехал?

Я ответил не сразу.

— Нет, — сказал я наконец и слегка кивнул в сторону Клеона, давая понять Спурию, что незачем говорить лишнего при его похитителях.

— Деньги с тобой?

— При себе у меня их нет. Я хотел сначала взглянуть на тебя.

— Хорошо. Передай этим дикарям деньги, и пусть они меня уже отпустят. До смерти надоело находиться среди отребья. Хочется вернуться в Рим и очутиться наконец среди порядочных людей. Не говоря уже о том, чтобы съесть какую-нибудь порядочную стряпню. — Он скрестил руки на груди. — Поторопись! И не вздумай хитрить; вокруг полно пиратов; они прирежут нас обоих, дай им только повод. Им человека убить — раз плюнуть. Ты убедился, что со мной всё в порядке? Отдай этим головорезам деньги, и они отпустят меня на все четыре стороны. Поторапливайтесь оба!

Мы вернулись к телеге, забрались на неё, Клеон снова накрыл меня парусиной, и повозка тронулась. Когда после бесчисленных поворотов она остановилась, Клеон откинул парусину, я сел и заморгал от солнечного света. Мы находились на той же приморской улочке, неподалёку от «Летучей рыбы». Направляясь вместе с Клеоном к входу, я заметил Белбона, и сердце моё упало: великан стоял точно там же, где я его оставил, привалившись к стене сарая, с закрытыми глазами и приоткрытым ртом. Он что же, так и проторчал тут всё это время, заснув стоя?

— Когда и где ты заплатишь нам? — спросил Клеон.

Я рассказал ему, где находится склад.

— Приезжай со своими людьми, и вы получите выкуп. После того, как вы заберёте его, я поеду с вами. Когда отъедете на достаточное расстояние, отпустите парня со мной.

— Идёт.

— А откуда мне знать, что заполучив деньги, вы отпустите парня… да и меня тоже?

— Нам нужны деньги, а не ты и не парень. — Его голос странно дрогнул при последних словах. — Так через час. — Он зашагал прочь и быстро скрылся из виду.

Круто развернувшись на месте, я решительно направился к Белбону, твёрдо намереваясь хорошенько пнуть его и хотя бы этим отвести душу; но тут же ткнулся во что-то большое и твёрдое — в самого Белбона, потерял равновесие и упал бы, не подхвати он меня и не поставь на ноги — легко, как ребёнка.

— Я думал, ты дрыхнешь! — сказал я.

Он рассмеялся.

— Что, здорово я умею прикидываться мёртвым? Когда я ещё был гладиатором, этот трюк однажды спас мне жизнь. Мой противник решил, что я грохнулся в обморок со страху. Дуралей поставил мне ногу на грудь и торжествующе обернулся к своему хозяину — и не успел и глазом моргнуть, как уже валялся на земле с набитым песком ртом и острием моего меча у своего горла!

— Отлично! Ты проследил, куда мы ехали?

Белбон виновато повесил голову.

— Я почти сразу же потерял вас из виду.

— Нумины яйца! Значит, мы даже не знаем, где они его держат. Ничего не остаётся, как ждать, когда Клеон явится за выкупом. И почему от всего этого так скверно пахнет?

— Скверно?

— Здесь пахнет жареным.

— Так, наверно, обед готовят. — Великан кивнул на двери таверны.

— Я не о том… А, вот оно что! Наконец-то хоть что-то начинает проясняться! — И заметив, как Белбон недоумённо задрал голову к безоблачному небу, пояснил. — Я хочу сказать, что начинаю догадываться… надеюсь, что начинаю. И мне всё это очень не нравится.

— Так ты понял? Когда Клеон заберёт золото, ни в коем случае не пытайтесь помешать ему или следовать за ним! Ни в коем случае!

Марк смерил меня насмешливым взглядом.

— И за тобой тоже? Откуда мне знать, что ты не задумал удрать вместе с ними — и с золотишком?

— Квинт Фабий поручил мне передать выкуп за своего сына. Он мне доверяет. Этого для тебя должно быть достаточно.

— Мне он тоже кое-что поручил. — Марк смотрел на меня в упор, скрестив на груди могучие волосатые руки.

— Послушай, Марк. Я думаю, что разгадал намерения этих людей. Если они получат выкуп, то отпустят парня, не причинив ему никакого вреда…

— Ха! Полагаться на обещания пиратов!

— Ровным счётом никакого. И если я прав, потом вам нетрудно будет отбить деньги обратно. Но если вы попытаетесь проследить за ними или напасть, когда они явятся за выкупом, я не дам за жизнь Спурия и ломаного гроша. За свою, кстати, тоже.

Марк в задумчивости закусил губу.

— Сам посуди, — продолжал я. — Квинт Фабий будет очень недоволен, если с его сыном что-нибудь случится. Ну так что? Клеон со своими людьми вот-вот появятся.

Марк буркнул что-то, что можно было истолковать как согласие, и отвернулся. Наёмник, выставленный караулить на улице, рысцой вбежал на склад.

— Четверо и повозка, командир! Едут сюда!

По знаку Марка его люди отступили и скрылись среди теней. Кто-то коснулся моего плеча. Я обернулся.

Белбон.

— А мне что делать? — спросил он. — Попробовать проследить, куда они поедут?

Не сводя глаз с входа, я отрицательно покачал головой.

— Но ведь это опасно — ехать с ними одному, — настаивал Белбон. — Скажи им, что тебе нужен телохранитель, иначе ты не поедешь.

— Тихо! Спрячься вместе с остальными! Ну же! — прошептал я, отталкивая его обеими руками — вернее, пытаясь оттолкнуть. С таким же успехом я мог толкать дерево.

Поколебавшись секунду-другую, Белбон отступил следом за остальными. Почти сразу же в дверях появился Клеон. В повозке, кроме него и давешнего возницы, были ещё двое — тоже совсем молодые и тоже похожие на греков.

— Выкуп здесь. — Я указал Клеону на ящики и поочерёдно откинул крышку каждого. Даже в полумраке склада блеск золота, казалось, ослепил его.

— Ух ты, как много! — сказал он со смущённой улыбкой. — Я всё думал, сколько же это будет. Всё пытался представить себе стаю в десять тысяч золотых рыбёшек… — Он тряхнул головой, словно желая прийти в себя после сна, и вместе со своими товарищами принялся грузить ящики в повозку.

Пираты бурно радовались бы богатой добыче; но эти четверо делали своё дело поспешно, невесело и даже как-то испуганно. Покончив с погрузкой, Клеон утёр струившийся со лба пот и указал мне на длинное узкое пространство в повозке между двумя ящиками.

— Ты сможешь здесь поместиться, если лёжа. — Он беспокойно поглядел на тёмные углы склада, погружённые в тени, и продолжал, повысив голос. — Повторяю ещё раз: не вздумайте проследить за нами. Мы расставили на дороге своих людей. Малейшее подозрение — и я ни за что не ручаюсь. Понятно? — Он равно обращался и ко мне, и к тёмным углам склада.

— Понятно, — отозвался я. Забираясь в повозку, я схватился за его руку, чтобы не потерять равновесия, и шепнул ему в самое ухо, чтобы никто больше не услыхал. — Клеон, ты ведь на самом деле не сделаешь ему ничего плохого?

Ответом мне был жалобный взгляд — точно Клеон наконец-то нашёл кого-то, кто его понял. Молодой человек судорожно глотнул; затем придал лицу суровое выражение и нарочито резко ответил.

— Если всё будет без обмана, с ним ничего не случится.

Вынужденный довольствоваться этим ответом, я улёгся между двумя ящиками. Повозку накрыли парусиной, и она тронулась с места, угрожающе раскачиваясь под тяжёлым грузом.

Трясясь в повозке между двумя ящиками, я старался уверить себя, что тревожиться не о чём. Марк согласился ничего не предпринимать, пока Спурий не будет на свободе. Клеон получил деньги. Скоро они отпустят Спурия со мной. И даже если я ошибаюсь в своих предположениях насчёт похитителей, им нет никакого резона убивать пленника. Или меня. Что они выиграют от нашей смерти? Главное, чтобы не случилось ничего неожиданного…

Возможно, всему виной была темнота, теснота и духота, но я ощутил подступающий под сердце холодный страх. Я принял неразборчивый ответ Марка за согласие выждать; но что, если я просто не расслышал? Как знать — может, сейчас его люди следят за нами? А если их заметят расставленные по дороге часовые? Кто-то из них запаникует, закричит; наёмники, поняв, что их всё равно обнаружили, нападут на повозку, и чей-нибудь меч, проткнув парусину, вонзится мне в сердце? Видение было таким реальным, что я невольно дёрнулся, будто пробуждаясь от дурного сна; хотя сна-то у меня не было ни в одном глазу… Я глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки.

Но взять себя в руки не получалось; в вихре мыслей возникло новое подозрение, ещё ужаснее прежнего: что, если я совершенно ошибся в Клеоне? Что если его смущение, неуверенность в себе — всего лишь искусное притворство бездушного, опытного вымогателя и убийцы? Красивый, надменный мальчик, которого я видел в это утро, может быть уже мёртв; Клеон положил конец его мальчишеской браваде, перерезав ему горло. Меня везут в конюшню, где его убили; и как только они убедятся, что никто не следил за ними, они вытащат меня из повозки, заткнут рот, свяжут по рукам и ногам и потащат на свой корабль, где примутся приплясывать от радости, с лихвой вознаграждая себя за всё прошлое притворство. Корабль отчалит, и тщетно стану я вырываться и звать на помощь. А когда настанет ночь, они подожгут на мне одежду, и я загорюсь, как факел — а потом, когда им надоест слушать мои вопли, вышвырнут меня за борт. Я почти чувствовал горелый запах собственной плоти; почти слышал, как зашипели, угасая, языки пламени, когда надо мной сомкнулись волны; почти ощущал, как хлынула в ноздри солёная вода. Волны поглотят меня, и стаи рыб устремятся к мёртвому телу…

В узком пространстве между ящиками я кое-как исхитрился утереть вспотевший лоб краем красной туники. Нечего воображать себе невесть что, укорил я себя. Надо полагаться на собственные суждения и знание людей и жизни. А насколько я могу судить, Клеон не тот человек, который способен на убийство — по крайней мере, на хладнокровное и обдуманное убийство. Даже знаменитый актёр Росций не сумел бы так прикинуться невинной овечкой. Тоже мне, пират!

Но едва я немного успокоился, как меня хватил новый приступ страха — более сильный, чем предыдущие. Более реальный. Что, если Квинту Фабию на самом деле всё равно, останется Спурий жив или нет? По словам Белбона, Квинт Фабий наказал позаботиться, чтобы с юношей не случилось ничего худого; но возможно, это только его догадки? Не может же раб знать, что именно приказал его хозяин главе наёмников. Фабий Спурию не отец и говорит о нём с презрением. Так может, он на самом деле не прочь раз и навсегда избавиться от нелюбимого пасынка, коль скоро представился случай? Ну да, он послал выкуп; но что ещё ему оставалось? Как иначе он мог успокоить Валерию? И потом, он был бы опозорен на весь Рим, откажись он выкупить пасынка, которого к тому же усыновил. Но в конце концов, пираты могут убить мальчишку. Или же мальчишка может погибнуть так, чтобы его смерть можно было свалить на пиратов… Если уж на то пошло, вполне возможно, что это Квинт Фабий и организовал похищение пасынка. А что? Ловкий ход. Избавиться от Спурия, не навлекая на себя никаких подозрений. Звучит дико, но знавал я на своём веку людей, вполне способных задумать и не такое. Только зачем ему тогда понадобилось нанимать меня?

А чтобы доказать Валерии и всему Риму, что он ничего не пожалеет, лишь бы освободить сына. Но в этом случае его план как избавиться от Спурия включает трагическую гибель некоего Гордиана Сыщика в результате провалившейся по несчастной случайности миссии выкупа заложника…

Казалось, мы едем целую вечность. Дорога сделалась хуже; повозку трясло всё сильнее. Все опасности, нарисованные моим разыгравшимся воображением, померкли перед одной, реальной — быть раздавленным тяжеленными ящиками. До чего душно было на дне повозки под проклятой парусиной! К тому времени, когда повозка, наконец, остановилось, моя туника была мокрой насквозь, как будто я искупался в ней.

Похитители стянули парусину, и моё взмокшее тело охладил прохладный бриз.

Вопреки моим ожиданиям, мы находились не в конюшне, а на пустынном морском берегу на узкой песчаной полоске между морем и грядой пологих низких холмов. Никаких признаков жилья вокруг, насколько хватало глаз, не было. Я увидел вытащенную на песок лодку, а чуть поодаль от берега покачивалась на волнах рыбацкая шхуна.

Пока я озирался, Клеон с тремя товарищами принялись перетаскивать в лодку ящики с золотом.

— Ух, и тяжеленные же! — проворчал тот, что был за возницу. — За один раз точно не перевезём. Да и за два, похоже…

Не дослушав, я схватил Клеона за руку.

— Куда вы подевали парня?

— Я здесь, — произнёс Спурий, выходя из-за валунов. Теперь, когда солнце жарило вовсю, он скинул тунику и лишь вокруг бёдер его был обёрнут кусок ткани. Судя по бронзовому загару, равномерно покрывавшему его стройное тело и длинные, мускулистые руки и ноги, он обычно именно так и одевался. Если вообще одевался.

Я поглядел на Клеона. У него был вид человека, который внезапно уколол себе палец. Он не сводил глаз со Спурия, и я заметил, как он трудно глотнул, словно в горле у него стоял комок.

— Ну, наконец-то! — сказал Спурий, скрестив руки на груди. — Надменность ему шла, что и говорить. — Давно пора!

— Ну, раз пора, одевайся и пошли, — сказал я. — Клеон, скажи, в какой стороне Остия, и мы пойдём. Или же ты оставишь нам повозку?

Клеон стоял, словно не слыша нас. Спурий быстро встал между нами, схватил меня за руку и отвёл в сторону.

— За вами никто не следил? — спросил он. — Когда вы сюда ехали?

— Никто.

— Ты уверен?

— Само собой, головой я не поручусь. — Я снова поглядел в сторону Клеона, который по-прежнему никак не реагировал на происходящее. Лодка с частью золота уже шла к шхуне; я видел, как низко просели её борта под грузом тяжёлых ящиков.

— Не виляй! — прикрикнул Спурий, будто разговаривал с рабом. — Послал мой папаша с тобой вооружённых наёмников? Отвечай!

— Молодой человек, — оборвал я сурово, — я обещал твоим матушке и отцу…

— Отчиму! — он буквально выплюнул это слово.

— Моё дело — доставить тебя домой живым и невредимым. И пока мы не добрались до Остии, тебе лучше придержать язык.

Мой ответ привёл его в замешательство. Смерив меня ненавидящим взглядом, юноша произнёс, намеренно повысив голос.

— Они всё равно меня не отпустят, пока всё золото не будет на корабле. Верно, Клеон?

— Что? Да, верно, — рассеянно отозвался Клеон. Ветер трепал его чёрные волосы. Он заморгал, словно в глаза ему попали солёные брызги.

Спурий снова схватил меня за руку и отвёл ещё на несколько шагов.

— А теперь отвечай, — зло сказал он. — Послал мой папаша с тобой наёмников с оружием, или же ты явился сюда один?

— Я уже сказал тебе, помолчи…

— А я тебе приказываю отвечать! А не то такого наговорю о тебе своим родителям, что ты не обрадуешься!

Его настойчивость окончательно развеяла мои сомнения. Я был прав в своих подозрениях — прав с самого начала. Никакое это не похищение…

Если я явился в Остию один, Спурию совершенно незачем возвращаться домой. Он вполне может остаться со своими «похитителями» — и со своим золотом; вернее, со своей долей. Возможно даже, ему удастся содрать с отца ещё один выкуп. Если же со мной солдаты, которые только и ждут, чтобы напасть — тогда ему лучше позволить мне спасти его, дав, таким образом, своим подельникам — которые, конечно же, никакие не пираты, а самые что ни есть обычные рыбаки из Неаполя и его окрестностей — спокойно уйти с золотом.

— Ну, допустим, послал, — сказал я. — В этом случае твоим дружкам надо сматываться отсюда вместе с золотом, да поскорее. Как ты тогда сможешь получить свою долю?

Он ошеломлённо захлопал длинными ресницами и вдруг улыбнулся — так обаятельно и подкупающе, что я перестал удивляться, отчего Клеон так очарован и совсем потерял голову.

— Как будто я не знаю, где они все живут! Да стоит мне указать на них и объявить, что это они меня похитили, и их всех быстро на крестах перевешают! Так что обмануть меня они не посмеют. Сохранят мою долю как миленькие, пока я не явлюсь за ней.

— И как же ты с ними договорился? Девять десятых выкупа тебе, остальное им?

Он усмехнулся так, словно его поймали на непристойной, но остроумной проделке.

— Ну, вообще-то я не был так щедр.

— Как же ты надыбал этих «пиратов»?

— Да просто прыгнул в воду и плавал между рыбачьими лодками, пока не нашёл тех, кто сгодится. Эти четверо рождены для того, чтобы ими командовали. Они были как рыбы в сети. Мне не понадобилось много времени, чтобы заметить, что они от меня без ума. Клеон-то уж во всяком случае. Чему тут удивляться?

— А тебе не приходило в голову, что пока ты тут загораешь нагишом и красуешься перед поклонниками, твоя мать места себе не находит от страха за тебя?

— Ничего ей не будет, — отвечал он без тени сожаления или смущения. — Она сама виновата. Заставила бы старого скупердяя давать мне больше денег — не переживала бы теперь. Но у неё же никогда не хватало духу идти ему поперёк. Вот и пришлось мне самому поломать голову, как заставить папашу раскошелиться и вырвать у него то, что и так моё по праву.

— А эти четверо? Ты хоть понимаешь, что с ними сделают, если поймают?

— Они с самого начала знали, что идут на риск. Им есть, ради чего.

— А Клеон? — Я оглянулся на молодого грека. Он по-прежнему смотрел на Спурия с мольбой. — Бедняга совсем потерял голову. Что ты с ним сделал?

— Ничего такого, из-за чего моему почтенному отцу пришлось бы краснеть. Во всяком случае, ничего такого, чего мой почтенный отец сам не проделывал бы время от времени с молоденькими рабами — из тех, кто посмазливее. Я знаю, что подобает человеку моего положения, и никогда не опозорю себя. Мы рождены не для того, чтобы доставлять наслаждение другим — мы наслаждаемся сами! Не как Цезарь, ставший мальчиком для Никомеда! Клеону просто не повезло — Венера сыграла с ним злую шутку, сделав так, чтобы он без памяти влюбился в меня. Мне это было на руку; но теперь я буду рад от него избавиться. Его ухаживания мне порядком поднадоели. Предпочитаю, чтобы меня услаждал раб, а не преследовал поклонник. От раба, по крайней мере, можно избавиться, хлопнув в ладоши.

— А ведь для него всё это может очень плохо кончиться. Его даже могут убить.

Он вскинул брови, глядя поверх моего плеча в сторону холмов.

— Значит, ты всё-таки здесь не один? И солдаты…

— Глупая была затея, Спурий. Неужели ты всерьёз рассчитывал, что она сработает?

Он сверкнул на меня глазами.

— Сработает!

— Не сработает. Я заинтересован благополучно доставить домой не только тебя, но и золото. Видишь ли, часть этого золота обещана мне.

Наверно, зря я это сказал. Не следовало так открыто выставлять себя его противником. Впрочем, Спурий мог бы предложить мне плату за молчание.

Но мальчишка оказался ещё скупее отца.

Взмахом руки он подозвал Клеона, который тут же подбежал к нам.

— Вы всё забрали?

— Только что погрузили последние ящики, — ответил Клеон. Слова давались ему с трудом. — Сейчас отплываем. Ты с нами, Спурий?

— Пока не знаю. — Спурий всё разглядывал холмы и пустынный берег. — Но в одном я уверен: этому, — он кивнул на меня, — рот надо заткнуть. Раз и навсегда.

Похоже, Клеон не сразу сообразил, о чём речь. Какой-то миг он по-прежнему печально смотрел на Спурия. Потом до него дошло, и он неуверенно глянул на меня.

— Ну же, Клеон, — сказал Спурий. — У тебя ведь есть нож. А у него нет. Так что это должно быть нетрудно.

Клеон не двинулся с места. Вид у него был самый несчастный.

— Давай же, Клеон! Ты же говорил, что однажды уже убил человека — зарезал в драке в одной таверне в Помпеях. Потому я и взял тебя в помощники. Ты же с самого начала понимал, что рано или поздно до этого дойдёт.

Судорожно глотнув, Клеон медленно потянулся к ножнам на поясе и вытащил зазубренный нож — из тех, какими рыбаки чистят и потрошат добычу.

— Клеон! — заговорил я. — Я всё знаю. Он же тебя просто использует. На твои чувства ему наплевать. Убери нож. Всё ещё можно исправить…

Спурий расхохотался.

— Зря стараешься, Гордиан. Клеон не великий умник, но он не идиот. Он прекрасно понимает, что раз уж ввязался в эту игру, то должен идти до конца. У нег нет выбора. Ему не меньше, чем мне, надо убрать тебя, Гордиан.

Клеон застонал.

— В тот самый день в заливе, когда ты подплыл к нам и взобрался на борт, я понял, что ты несёшь одни несчастья. — Он не сводил с меня глаз, но слова его были адресованы Спурию. — Твоя безумная затея…

— Тогда она не показалась тебе безумной. Она тебе понравилась — особенно когда я заговорил о золоте.

— Забудь про золото! Другие согласились ради золота — не я. Я хотел только…

— Да, да, Клеон. — Спурий возвёл очи горе. — Я знаю, чего ты хочешь. И как-нибудь мы обязательно… обещаю тебе. Но сейчас… — Спурий нетерпеливо махнул рукой. Представь себе, что он рыба. Вспори ему брюхо! И мы тут же отплывём. Мы вернёмся в Неаполь — с золотом!

— Ты с нами?

— Конечно же! Но только этого надо убрать. Он слишком много знает, он нас всех выдаст.

Клеон шагнул ближе. У меня мелькнула мысль броситься бежать, но я тут же отказался от неё. По песку Клеон наверняка бегает быстрее меня; а уж при мысли, что этот зазубренный нож воткнётся мне в спину… Лучше уж схватиться с ним врукопашную. Мы были примерно одного роста и сложения; к тому же опыта в драках у меня наверняка больше…

Только всё это мало что значит, если он с ножом, а я нет.

Оставалось лишь надеяться на переполнявшую его явную неуверенность. Всякий раз, когда он обращался к Спурию, в голосе его звучала мольба — но звучала в нём и обида. Если сыграть на этом, то возможно, мне удастся вызвать в нём ярость против Спурия. Или же хотя бы удержать его от нападения на меня самого.

Но прежде чем я успел хотя бы рот открыть, выражение его лица совершенно изменилось. Клеон принял решения в мгновение ока в самом буквальном смысле этих слов. На какой-то миг мне показалось, что он сейчас кинется на Спурия — как пёс, бывает, кидается на хозяина. На миг я даже испугался, как же объясню Валерии, почему стоял в стороне, когда её сына закололи у меня на глазах?

Но как оказалось, чего-чего, а этого я боялся совершенно зря. Клеон кинулся не на Спурия. Он кинулся на меня.

Мы сцепились, и мне тотчас обожгло правую руку, словно по ней хлестнули бичом или розгой — и, падая на песок, я увидел, что он забрызган кровью.

Мы покатились по земле. Песок заскрипел у меня на зубах. Я почувствовал жар от тела Клеона, и в лицо мне ударил едкий запах пота. Клеон успел здорово устать, перенося в лодку тяжёлые ящики с золотом. Но всё равно у меня едва хватало сил отбиваться от него. Он придавил меня к земле, зазубренный нож был уже у самого моего горла…

Чья-то могучая фигура показалась из-за валунов и бегом кинулась к нам.

Белбон.

В один миг Клеона сорвало с меня, как пёрышко. Белбон поднял его в воздух и с силой швырнул оземь. Он упал навзничь, и лишь благодаря мягкому песку хребет его не переломился надвое. Нож по-прежнему был у него в руке; молниеносным ударом ноги Белбон вышиб его, лезвие сверкнуло на солнце и вонзилось в песок. Великан обрушил колени на грудь упавшему, поднял тяжёлый кулак…

— Нет, Белбон! — закричал я. — Ты же его убьёшь!

Белбон повернул голову и уставился на меня с недоумением. Клеон, придавленный его коленями, слабо трепыхался, как рыба, вытащенная из воды.

Тем временем трое остальных рыбаков поспешно выбрались из лодки на берег. Пока мы с Клеоном дрались один на один, они не вмешивались; теперь же поспешили на помощь товарищу, на ходу вытаскивая ножи.

Я вскочил и кинулся к валявшемуся на песке ножу Клеона и схватил его. При виде лезвия, окровавленного моей же кровью, меня слегка замутило. Белбон уже стоял на ногах, выхватив свой кинжал. Клеон оставался лежать на песке, судорожно хватая ртом воздух. Итак, нас двое против троих; и мы, и они вооружены. На моей стороне исполин— гладиатор; но я ранен в правую руку. Значит ли это, что силы равны?

Видимо, рыбаки так не считали, потому что внезапно замерли на месте, а потом беспорядочно кинулись назад в лодку, натыкаясь друг на друга.

— Бежим! — кричали они Клеону. — Уходим!

На миг я даже возомнил, будто это я обратил их в бегство — с некоторой помощью Белбона, разумеется; но тут же сообразил, что они смотрели куда-то поверх моей головы. Я резко обернулся — и увидел Марка с солдатами. Они бежали по склону, размахивая мечами.

Трое рыбаков были уже в лодке. Двое схватились за вёсла; третий, ухватившись одной рукой за борт и подавшись всем телом к берегу, всё кричал Клеону.

— Уходим! Скорее же!

Клеон с трудом поднялся на четвереньки, но встать не мог. Марк с солдатами были уже совсем близко. Рыбаки в лодке всё медлили. Спурий стоял в нескольких шагах от Клеона, скрестив руки на груди и со скучающей миной, словно вынужденный смотреть отчаянно несмешную комедию.

— Ради Геркулеса, Спурий! — заорал я. — Помоги ему хотя бы подняться!

Спурий не двинулся с места. Подбежав к Клеону, я помог ему встать и подтолкнул в сторону лодки.

— Беги! — крикнул я ему. — Беги, если хочешь жить!

Он побежал; но вдруг, уже по колено воде, остановился и, обернувшись, стал смотреть на Спурия, который стоял, по-прежнему скрестив руки на груди, и рассматривал Клеона отрешённо и насмешливо.

— Беги! — снова закричал я. — Беги же, идиот!

Рыбаки в лодке тоже кричали ему и уже взялись за вёсла. Но Клеон застыл на месте, словно прикованный взглядом Спурия, с несчастным, побитым видом.

Подскочив к Спурию, я схватил его за плечи и рывком развернул в сторону.

— Убери от меня свои руки! — возмущённо завопил он; но дело было сделано. Клеон словно очнулся. На лице его появилось осмысленное выражение. Он отвернулся и снова кинулся бежать. Ещё несколько шагов — и он поплыл следом за лодкой.

Я упал на песок, зажимая кровоточащую рану на руке. Мгновение спустя нас окружили люди Марка.

Убедившись, что Спурий цел и невредим, Марк обрушил всю свою ярость на меня.

— Ты помог ему! — заорал он. — Я видел, как ты помог ему подняться! И кричал, чтобы он убегал! Я всё слышал!

— Замолчи! — ответил я. — Ты не понимаешь…

— Я понимаю, что они уходят с золотом. Слишком далеко, чтобы их можно было догнать вплавь. Ладно, никуда не денутся. Пусть доберутся до своей шхуны, а там «Алый баран» управится с ними.

Прежде, чем я успел сообразить, причём тут какой-то баран, Белбон пронзительно закричал, указывая на воду. Клеон как раз догнал лодку; его товарищи стали втаскивать его на борт; но, видать, что-то пошло неладно: тяжело гружённая лодка накренилась и зачерпнула воду. Опытные рыбаки могли выровнять её; но они от страха, видно, совершенно потеряли голову. Как бы то ни было, мы и опомниться не успели, как лодка перевернулась.

— Золото! — завопили Марк и Спурий в один голос.

На шхуне стали поспешно поднимать парус. Я не мог взять в толк, почему они обращаются в бегство вместо того, чтобы поспешить на помощь товарищам; но тут увидал давешний боевой корабль, который уже видел вчера на рейде в Остии. Вёсла стремительно ударяли по воде; бронзовая баранья голова на носу вздымалась над пенящимися волнами. На шхуне, должно быть, его заметили ещё раньше. Вот оно что. «Алый баран». Марк махнул одному из своих людей, оставшихся на холме, и тот, в свою очередь, принялся размахивать красным плащом — сигнал, что Спурий освобождён, и можно атаковать пиратов.

Наверняка никто не хотел, чтобы так получилось; но ведь то же самое можно сказать и обо всей этой кошмарной истории. По всей вероятности, «Алый баран» намеревался обойти шхуну, чтобы взять её на абордаж; для боевого корабля это не составило бы никакого труда, если бы не ударившиеся в панику рыбаки. Как и их товарищи в лодке, они совершенно потеряли голову от страха. Когда «Алый баран» поравнялся с ними, шхуна, словно с отчаяния, повернула и подставила ему свой правый борт, прямо под удар массивной бронзовой головы — совсем как гладиатор, который, видя, что всё равно погибать, бросается на меч противника.

Отдалённый звук удара, треск ломающегося дерева, отчаянные крики… Парус упал; судно переломилось посередине и стало быстро погружаться в воду. Всё было кончено за несколько секунд.

— О боги, — пробормотал Белбон.

— Золото! — выкрикнул Марк.

— Всё золото, — с досадой вымолвил Спурий.

Те четверо, что находились в перевернувшейся лодке и пустились вплавь к своей шхуне, теперь беспомощно забарахтались в воде, не зная, на что решиться.

— Всё, — сказал Марк. — Деваться им больше некуда. «Алый баран» не выпустит их в море. Они попытаются выбраться на берег, и мы их всех перебьём. — И закричал своим людям. — Слушай меня!

— Нет! — закричал я, поднимаясь на ноги. — Марк, ты не можешь их убить! Это было не похищение! Они притворялись, это всё неправда!

— Неправда, да? — рявкнул Марк. — А золото — оно что, нам привиделось?

— Но они же не пираты. Они простые рыбаки. Спурий подговорил их. Это была его затея, с самого начала…

— Они вымогали деньги у Квинта Фабия.

— Они не заслужили смерти!

— Об этом не тебе судить. Не вмешивайся, Сыщик.

— Нет! — Я заковылял к кромке берега. Рыбаки боролись с волнами — слишком далеко, чтобы я мог различить среди них Клеона. — Не выходите на берег! Они убьют вас, не выходи…

Что-то обрушилось сзади мне на голову; небо и море слились в одну ослепительно-белую линию; она вспыхнула и погасла, и всё поглотила тьма.

Очнулся я от боли — пульсирующей в затылке, тупой и ноющей в правой руке. Потянувшись к голове, я обнаружил, что она забинтована; точно так же, как и рука.

— Наконец-то! — Надо мной склонилось лицо Белбона с выражением огромного облегчения. — Я уж боялся…

— Клеон? И остальные…

— Тише! Тебе не надо пока вставать, а то рана на руке опять откроется. Я разбираюсь в ранах — мне довелось кое-что узнать о них, пока я был гладиатором. Есть хочешь? Хорошая еда — лучшее лекарство. Разогревает кровь.

— Очень хочу. И не только есть, но и пить.

— Ну, так ты в самом подходящем месте. Мы в «Летучей рыбе»; а уж здесь найдётся всё, чтобы напоить и накормить человека.

В голове у меня немного прояснилось, и я огляделся. В маленькой комнате никого, кроме нас двоих, не было.

— Где Спурий? И Марк?

— Они все уехали назад в Рим. Ещё вчера. Марк хотел, чтобы и я уехал с ними; но я сказал, что кто-то должен остаться с тобой, пока ты не окрепнешь. Хозяин поймёт.

Я осторожно коснулся забинтованного затылка.

— Меня что, кто-то ударил?

Белбон кивнул.

— Кто? Марк?

— Нет, Спурий. Камнем. Ты упал, и он опять замахнулся, но я ему не дал. Встал над тобой и стоял всё время, чтобы он не смог снова тебя ударить.

— Сопливый подонок… — Ну, конечно же. Содрать с родителей деньги не получилось, и теперь Спурий надеялся хотя бы убрать всех, кто мог бы рассказать им правду.

— А Клеон и остальные…

Белбон опустил глаза.

— Марк приказал перебить всех до единого.

— Но не может же быть, чтобы никто не смог уйти…

— Это было ужасно. Видеть, как человек умирает, даже на арене тяжело; но там хотя бы честный бой: оба противника вооружены, и оба умелые бойцы. Но смотреть, как эти бедолаги выходят из воды, задыхаясь и моля о пощаде, а люди Марка рубят их одного за другим…

— А Клеон?

— Вроде его тоже убили. Марк всё кричал солдатам: «Чтобы ни один не ушёл!», а Спурий указывал на тех, кто пытался выбраться на берег. Всех пиратов поубивали и побросали их тела обратно в море.

Я представил себе, как это было, и боль в голове усилилась.

— Никакие это были не пираты, Белбон. Не было там никаких пиратов. — Комната расплылась у меня перед глазами, но виной тому была не боль в затылке, я стоящие в глазах слёзы.

— Ужасно! — пробормотал Луций Клавдий, когда я закончил свой рассказ. — Тебе повезло, что ты вообще остался жив. А ты потом был у Квинта Фабия?

Мы снова находились в Сениевых банях. Я лежал нагой на скамье, а надо мной трудился раб-массажист. Моё избитое тело нуждалось в живительном массаже; а моя избитая совесть требовала, чтобы я излил свои переживания сочувственному слуху моего доброго друга.

— Конечно, был. Отправился к нему, как только вернулся в Рим — надо же было забрать свою плату.

— И свою долю золота.

Я скорчил болезненную гримасу, и не массажист был тому виной.

— А вот с золотом получился полный пшик. Согласно договору, мне полагалась двадцатая часть от тех денег, что удастся вернуть. Ну, а поскольку выкуп мы потеряли…

— Он обсчитал тебя, придравшись к юридической оговорке? Так похоже на Фабия! Но ведь должно же было хоть что-то вынести на берег! И разве солдаты не пытались достать его со дна?

— Ещё как пытались; но поднять со дна удалось немного; а уж моя доля составила жалкие гроши.

— И это в награду за все твои труды, и за то, что ты рисковал головой! Да уж, Квинт Фабий, должно быть, и вправду так скуп, как говорит его сын. Но ты хоть рассказал ему правду?

— Рассказал, да что толку. Те, кто может подтвердить мои слова, убиты; а Спурий на голубом глазу твердит, что его держали в плену пираты.

— Вот врун бесстыжий! Будем хотя бы надеяться, что Фабий слишком хорошо его знает, чтобы ему верить.

— Он делает вид, что верит; по крайней мере, на людях. Думаю, он поступает так лишь для того, чтобы избежать семейного позора. Я-то сам считаю, что он с самого начала подозревал, в чём тут дело, потому и нанял меня — чтобы я выяснил правду. И наверно, потому он велел Марку не оставить в живых никого из подельников своего пасынка — чтобы правда никогда не вышла наружу. О да, он отлично знает правду и не питает никаких иллюзий насчёт своего пасынка. Он его вообще терпеть не может. Ну, и пасынок платит ему тем же.

— Но ведь такая семейная вражда нередко заканчивается…

— Убийством, — спокойно договорил я. — Я, правда, не берусь предсказывать, кто из них кого прикончит.

— А его мать? Валерия?

— Она чуть с ума не сошла от беспокойства — а всё потому, что её сынку захотелось денег. Я подумал, что она имеет право знать. Но едва я попытался рассказать ей, она словно оглохла. Если она и прислушалась хоть к одному моему слову, то вида не подала. Когда я закончил, она вежливо поблагодарила меня за то, что я вызволил её сына из рук этих ужасных пиратов, и попрощалась.

Слушая меня, Луций только головой качал.

— Но всё-таки я получил от Квинта Фабия то, что хотел.

— Что именно?

— Поскольку он отказался заплатить мне двадцатую часть выкупа, я уговорил его отдать мне взамен то, чем он не слишком дорожил.

— Ах, да. Твой телохранитель. — Луций глянул на Белбона, который, скрестив могучие руки, стоял перед нишей, где я оставил свою одежду, с таким видом, точно охранял сенаторскую тогу. — Парень просто клад, да?

— Он спас мне жизнь — тогда, на берегу. И похоже, не раз ещё спасёт.

Всякий раз, когда дела приводят меня в Неаполь и его окрестности, я непременно заглядываю в прибрежные таверны, где собираются местные рыбаки. Пользуясь случаем, я расспрашиваю всех и каждого о молодом рыбаке, греке по имени Клеон. К несчастью, неаполитанцы скрытны и подозрительны, и не доверяют чужакам. К кому бы я ни обратился, все в один голос твердят, что знать не знают никакого Клеона. Наверняка кто-то из них врёт; ведь невозможно же, чтобы во всём городе не нашлось ни единого человека, который бы его знал.

Не добившись толку в тавернах, я иду на берег и всматриваюсь в лица рыбаков в лодках. Сам не знаю, почему я вбил себе в голову, что Клеон непременно должен был уцелеть в той бойне…

Однажды мне показалось, что я увидел его — мельком. Человек в лодке был гладко выбрит, но глаза… Глаза были Клеона. Я окликнул его с берега; но лодка проплыла мимо прежде, чем я успел разглядеть его как следует, и я так никогда и не узнал, был ли это Клеон, или же меня обмануло внешнее сходство. В конце концов, это мог быть какой-нибудь его родственник или просто похожий на него человек. Я ведь так и не решился приняться за розыски по-настоящему — наверно из опасения, что правда окажется слишком жестокой и лишит меня всякой надежды. Лучше уж просто думать, что это был Клеон. Разве могут найтись в мире два человека с совершенно одинаковыми, печальными зелёными глазами?