Донбасс

Интерлюдия Совет

А пока Викинг, Антонио, Джованни и Мария с детьми совершают санное путешествие из Ревеля в Санкт-Петербург, мы вернемся на месяц назад — в 25 декабря 1769 года.

На следующий день после прибытия Румянцева и Потемкина в столицу, на свое последнее заседание собрался Совет при высочайшем дворе, созданный год назад, как чрезвычайный орган для обсуждения вопросов ведения войны с Османской империей. Хотя фактически боевые действия прекратились уже несколько месяцев назад, формально война была окончена только с момента подписания Бухарестского мирного договора, о чем и хотела объявить Екатерина.

Собравшиеся в Тронном зале члены Совета, в том числе успевший прибыть в Петербург граф Панин, и отдельно приглашенные Румянцев и Потемкин, обменивались мнениями в ожидании прихода императрицы. Даже мельком взглянув на происходящее в зале, можно было составить мнение о подводных течениях, преобладающих в высших эшелонах власти Российской империи.

Две группы сановников стояли обособленно и поглядывали друг на друга без особой приязни. В первую группу входили генерал-прокурор сената князь Алексей Александрович Вяземский, вице-канцлер князь Александр Николаевич Голицын и президент Императорской Академии наук и художеств генерал-фельдмаршал граф Кирилл Михайлович Разумовский.

На другой чаше весов обосновались генерал-адъютант граф Григорий Михайлович Орлов, президент Коллегии иностранных дел граф генерал-аншеф Никита Павлович Панин, а также президент Военной коллегии генерал-аншеф граф Захарий Николаевич Чернышев.

Потемкин, еще не имевший аппаратного веса, пока занимал нейтральную позицию, но учитывая, что он собирался занять место фаворита императрицы, сместив с пьедестала Григория Орлова, то ему была прямая дорога в первую группу. Викинг в прошлый раз преждевременно подумал, что Потемкин уже добился желаемого, а императрица тогда даровала ему право личной переписки с ней. Можно подумать, что это не такая большая награда, но для Екатерины, уважающей эпистолярный жанр и ведущей переписку с императорами и лучшими европейскими умами того времени, в числе которых были известные французские философы Вольтер и Дидро, это было знаком особого расположения.

Что касается генерал-фельдмаршала Румянцева, то ему, все эти придворные пляски с бубнами, были так сказать «до одного места». В редких перерывах между войнами, он проводил время в своих имениях и в столичной жизни не участвовал, но — учитывая его жгучую неприязнь с президентом Военной коллегии, которого Румянцев, совершенно оправданно, считал бездарностью и паркетным генералом, путь во вторую группу ему тоже был определенно заказан.

Императрица об этих страстях имела полное представление, так как имела к этому самое прямое отношение. Прекрасно помня, как попала на престол на гвардейских штыках, она не хотела повторить судьбу своего мужа и, с самого начала своего правления, старалась контролировать подводные течения. А освоив с течением времени в совершенстве искусство «divide et impera», что означает «разделяй и властвуй», она легко использовала объективные противоречия, существующие между знатью, поочередно одаривая и приближая представителей различных групп.

По прошествии четверти часа обер-гофмейстер объявил о прибытии императрицы. Екатерина, быстро пройдя мимо склонившихся вельмож, вышла на середину зала и объявила.

— Господа, Османская империя подписала мирный договор! Григорий Александрович, огласите нам сей документ!

После того, как Потемкин зачитал договор, Екатерина обведя присутствующих взглядом, спросила.

— Высказывайтесь господа, с данным договором нам жить, значит и всем коллегиям надобно действовать сообразно новой политической обстановке!

— Переход Крыма и причерноморья под вашу руку событие архиважное, ваше величество, но может быть Григорий Александрович пояснит, почему мы отказались от контрибуции и зачем покупать острова, которые эскадра под моим началом уже привела в российское подданство? — вставил шпильку граф Орлов, подозревающий о начале соперничества с Потемкиным за внимание императрицы.

— Конечно граф, наложение контрибуции, наряду с территориальными потерями, сделало бы договор слишком невыгодным для османов, что подвигло бы их искать помощи в Европе для давления на нас, а также саботировать его выполнение, что подтвердил в разговоре великий визирь. Получили бы на бумаге пять миллионов рублей, а на деле — шиш с маслом! А касательно островов — их еще удержать надобно, австрийский посол недвусмысленно высказался о нежелательности расширения нашего влияния на Балканы. Покупка же, не вошедшая в основной договор, а оформленная отдельным порядком, выглядит куда менее агрессивно! — спокойно парировал Потемкин.

— Ваше величество, позвольте! — закинул свой камень в огород Потемкина граф Панин, — А как же влияние на Балканах и права православных христиан, которые мы всегда защищали! Многолетняя дипломатическая работа пошла прахом, мы сами от всего отказались!

— Ваше величество! — Потемкин демонстративно проигнорировал Панина и повернулся к Екатерине, — Я, как и вы, мечтаю о крестах на Святой Софии, но мы сейчас не готовы, значит нужно показать Европе, что нас больше интересуют внутренние дела, а к этому вопросу вернуться в удобный для нас момент! А касательно православных, то турки обязались не препятствовать их переселению, так что, кому от турка совсем житья нет — пусть переселяются, нам много земель осваивать предстоит!

Екатерина, недолюбливавшая Панина, но терпевшая его во главе Коллегии иностранных дел ввиду ограниченности кадрового ресурса, отреагировала на слова Потемкина.

— Да господа, надобно так выстраивать нашу внешнюю политику, чтобы действовать по собственному разумению и в благоприятных условиях! А вы что скажете Алексей Александрович? — обратилась она к генерал-прокурору сената, с чьим мнением считалась более других.

Князь Вяземский, ввиду своей исключительной честности и порядочности, а также своих деловых качеств, пользовался особым расположением императрицы. Объединив в своих руках юстицию, финансы и внутренние дела, он по праву являлся вторым человеком в империи и, будучи прагматиком до мозга костей, в основном, сторонился придворных интриг, и мог быть отнесен к первой группе только из-за дружеских отношений с Разумовским и неприязненных с Орловым.

— Благодарю ваше величество! Открытие торговых путей, несомненно, благотворно скажется на доходах казны, а что за товар вы собирались поставлять туркам в оплату за Кубань и острова Григорий Александрович? — перевел Вяземский взгляд на Потемкина.

— Этот вопрос еще требует обсуждения Алексей Александрович! Но одно несомненно — надобно поставлять товары нашего производства, но никак не сырье. Что, конечно же, потребует расширения мануфактур. Главное, что турки не станут чинить препонов нашим товарам и мы сможем вытеснить с их рынка товары, произведенные в других странах! — донес Потемкин до Совета главную идею Викинга, которую они обсуждали очень много раз.

Получив удовольствие от процесса обсуждения мирного договора, Екатерина уже собиралась вынести на свет вопрос ареста графа Крымского, как обер-гофмейстер, которому позволялось по неотложным делам обращаться к императрице практически в любое время, завис тенью над плечом Екатерины, передал ей два письма и что-то прошептал на ухо, и, судя по расширившимся от удивления глазам императрицы, сообщение было действительно неординарным.

— Григорий Александрович! — подозвала Екатерина Потемкина и отдала ему письма, — Прочтите!

Первое письмо, оказалось посланием турецкого султана. В нем он отвешивал Екатерине целый воз комплиментов, а также писал, что рад началу переписки с великой русской императрицей, что к русскому двору вскорости прибудет турецкий посланник, что русский посол Обрезков, проведший в заточении более года, освобожден из Семибашенного замка, а также сетовал на то, что граф Крымский, приглашенный великим визирем на аудиенцию к нему, превратно истолковал приглашение и, перебив охрану, скрылся в неизвестном направлении, посему турецкая сторона более не может гарантировать его безопасность.

Второе письмо было донесением графа Шереметева, о том, что на границе спокойно, а в Молдавии бродят слухи, будто в Стамбуле был сильный пожар, уничтоживший половину города. После оглашения посланий, которые гонцы домчали от Стамбула до Петербурга за рекордные двенадцать дней, в зале повисла тишина.

Первым нарушил тишину граф Кирилл Михайлович Разумовский.

— Наш пострел везде поспел, лихой казак! — улыбнувшись, произнес он, — Если даже половина из его дел в Крыму правда, не удивлюсь, что это граф Крымский приложил руку с сожжению Стамбула! Григорий Александрович, а каков лицом граф? А то Настасья, моя старшенька, уже в девках засиделась?

Будучи в четырнадцать лет пастухом в Киевской губернии, в восемнадцать, получив в Кенигсберге блестящее образование, по протекции старшего брата, который тоже поднялся из низов и стал фаворитом императрицы Елизаветы, был назначен президентом Императорской Академии наук и породнился с императрицей, женившись на ее родственнице Екатерине Нарышкиной, а в двадцать два года был избран гетманом Малороссии. Красавец и умница, удержавшись на олимпе при Петре III и вовремя поддержав дворцовый переворот, Разумовский занимал при дворе особое положение, на неприкосновенность которого не посягала даже Екатерина. Один из богатейших людей империи, генерал-фельдмаршал, ни разу не державший в руке сабли и получивший это звание, как компенсацию при упразднении гетманства, он был единственным человеком при дворе, который вел себя столь непринужденно в присутствии императрицы.

— Ах Кирилл Михайлович, хитрец! Только выгодная партия появилась при дворе, вы уже тут как тут! — засмеялась Екатерина, — Уверена, у графа скоро отбоя от предложений не будет — красив, умен, храбрец! Григорий Александрович, а вы что по этому поводу думаете, вы ведь лучше всех его знаете! — посмотрела она на Потемкина.

— Думаю, что это наилучший выход из ситуации, ваше величество! Конечно нашему посольству при дворе султана следует навести справки, но уверен, что в ближайшее время граф сам появится в столице и прольет свет на эту историю! — внимательно посмотрел Потемкин на Екатерину.

Уловив его невысказанную мысль о том, что не стоит дальше муссировать эту тему, Екатерина перешла к заслушиванию Румянцева, а после отдала поручения по подготовке торжественных мероприятий по празднованию победы в войне и, объявив о роспуске Совета, покинула Тронный зал.