Дорога сна

Глава XIII. Призрачная истина

Я пью за разорённый дом,

За злую жизнь мою,

За одиночество вдвоём,

И за тебя я пью.

За ложь меня предавших губ,

За мёртвый холод глаз,

За то, что мир жесток и груб,

За то, что Бог не спас!

Трио «Меридиан» — Последний тост

Позднее Аврора никак не могла до конца осознать, что же заставило её поступить именно так, как она поступила. Должно быть, она внезапно поглупела или вовсе лишилась разума, — как иначе объяснить то, что она выдала Леону Лебренну, человеку, с которым она была знакома чуть дольше пары месяцев, величайшую тайну своей жизни?

Конечно, за эту пару месяцев она перенесла множество потрясений. Неожиданная влюблённость в Леона и нелепая, как считала Аврора, попытка помочь ему, стерев память; трагическая гибель Люсиль, неловкие попытки расследования, самоубийство Чёрного Жоффруа, к которому она тоже была причастна; и, наконец, страшное зрелище неудавшейся казни атамана разбойников — всё это не могло не оставить следа на её тонкой и чувствительной натуре. Но даже после пережитых потрясений она не должна была очертя голову кидаться в объятия Леона!

Аврору всё ещё бросало в краску при мысли о произошедшем. Это казалось ей неправильным, почти чудовищным: она стала свидетельницей гибели человека, пусть и преступника, всё равно что сама убила его, а потом спокойно наслаждалась ласками бывшего капитана! Ей вспомнились строчки из какой-то заумной книги, прочитанной давным-давно: на далёких южных островах, где живут туземцы, после похорон одного из членов племени принято петь, плясать, веселиться и совокупляться. На смерть там отвечают торжеством жизни… Раньше это казалось Авроре дикостью сродни людоедству и рабству, теперь же она подумала, что в этом есть здравое зерно. «Во всяком случае, Чёрный Жоффруа вряд ли осудил бы меня», — эта мысль вызвала у неё невольную усмешку.

И всё же она не могла перестать винить себя за глупость. Это же надо было так расслабиться, чтобы проболтаться трижды: про то, что она впервые увидела Леона, когда он был без рубашки, про его любовь к рыжеволосым женщинам и про преступника с рыбьими глазами! Аврора признавалась себе, что до сегодняшнего дня и не подозревала, как хорошо может быть женщине с мужчиной, и тихие ласки её мужа были лишь тенью того удовольствия, что доставил ей Леон. Но это не извиняло её, а даже добавляло вины: как глупо было, впервые в жизни полностью познав радость плотских утех, растаять от их тепла и выболтать все свои тайны!

Но теперь отступать было уже поздно. Леон смотрел на неё своими ясными голубыми глазами, чуть прищурившись, и от этого пристального взгляда её бросало в дрожь. Скрестив руки на груди, которую Леон только что ласкал, будто защищаясь от его взора, Аврора выпрямилась и заговорила. Она рассказала обо всём — о том, как ещё в детстве обнаружила у себя способность проникать в чужие сновидения, как быстро поняла, что нужно скрывать это даже от самых близких, как подсматривала сны других людей до тех пор, пока не пресытилась этим, и, наконец, о том, как в первый раз увидела Леона спящим на берегу реки.

Поразительно, но когда Аврора заговорила об этом, он низко опустил голову, явно смущённый, и краска прилила к его лицу, с которого ещё не сошли остатки летнего загара. Когда же Леон услышал, что Аврора не раз заглядывала в его сны, то и вовсе отвернулся, сделав такое движение, как будто хотел прикрыться.

— Неудивительно, что Бертран сказал про вас, что вы как будто видите человека насквозь, — пробормотал он. — «Словно стоишь перед ней голый», — вот его точные слова. Теперь-то я понимаю, что это не просто фигура речи!

— Я не видела Бертрана голым! — поспешила оправдаться Аврора, с каждым словом чувствуя себя всё более и более виноватой. — Вообще-то я не так уж и часто заглядывала в его сны. Ему постоянно снится война, — она повела плечами, — вот уж на что я точно не хочу смотреть!

— Зато в мои сны вы заглядывали частенько, — укоризненно заметил Леон, всё ещё порядком смущённый. — И даже видели меня с де Круаль — иначе как бы вы узнали про мою любовь к рыжим?

— Простите, — прошептала она, убирая от лица волосы. Леон только что назвал свою прежнюю любовницу по имени и даже не заметил этого, и нельзя было сказать, обрадовало это Аврору или огорчило. — Я знаю, это некрасиво, ещё более некрасиво, чем подсматривать за людьми через замочную скважину или щель в двери! Единственным оправданием мне может служить то, что я никому ни о чём не рассказывала и никогда не использовала увиденное во снах в своих целях… до одного случая.

И она поведала про тот ужасный сон, приснившийся ей в ночь после праздника урожая, — сон, в котором Люсиль насиловал неизвестный мужчина. Леон, услышав об этом, помрачнел и нахмурился, взгляд его снова стал холодным, как лёд.

— Вы думаете, это мог быть её дядя, верно? — спросил он.

Аврора, которой эта мысль пришла в голову едва ли не самой первой, молча кивнула. Она старательно гнала от себя это предположение, но чем дальше, тем крепче оно пускало корни в её разуме, и она была рада, что ей не пришлось высказывать его вслух, что Леон озвучил это за неё.

— Если судить по словам служанки, они с Люсиль и правда дядя и племянница, а не супруги, которые зачем-то скрывают свой брак, — мрачно проговорил он. — Что ж, не он первый, не он последний, кто совершает грех кровосмешения. Теперь понятно его желание всё время держать Люсиль при себе, понятно, почему он охранял её, как цепной пёс… А когда она попыталась сбежать и рассказать о совершённом над ней насилии, он настиг её и убил, — Леон смотрел в одну точку, пальцы его сжались в кулаки. — Я верю, что это не просто дурной сон, что такое и правда могло быть, но как нам это доказать?

— Я надеюсь на дневник Люсиль, — дрогнувшим голосом ответила Аврора. — Может, она его всё-таки вела и описывала там все ужасы, которые с ней происходили? Я хочу ещё раз наведаться в гостиницу и обыскать номер, пока де Труа со слугами не уехали из наших краёв.

— Слуг, кстати, тоже нельзя исключать, — заметил Леон. — Кто знает, может кто-то из них запугивал Люсиль, чтобы она ничего не рассказала дяде, а сам творил с ней… всякие непотребства.

— Но ведь это ужасно! — воскликнула Аврора. — Бедную девушку подвергли насилию — возможно, множество раз! — а потом закололи! И она надеялась на мою помощь, а я ничего не смогла сделать!

— Не вините себя, — поморщился Леон. — В таком случае и я, и Бертран, и Гретхен виноваты не меньше. Мы встречались с Люсиль, не зная, какие ужасы она перенесла, и ничего не замечая. Вы — единственная, кто понял, что с ней что-то не так, кто хотя бы попытался ей помочь…

— Я ничего бы не поняла, если бы не заглянула в её сон, — нервно перебила его Аврора. — До того, как увидеть весь этот кошмар, я думала, что ей снятся нежные девичьи сны: первые поцелуи, цветочки, песни и танцы… До чего глупо!

— Вы не виноваты, — повторил Леон. — Вы не могли знать, да и никто не мог знать, что творится за запертыми дверьми. Кто виноват, так это насильник и убийца Люсиль, — хотя возможно, это два разных человека.

— Вы думаете? — растерянно спросила она.

— Почему нет? Например, кто-то из слуг обесчестил её, а дядя убил, потому что считал, что Люсиль опозорила его.

— И при этом оставил слугу в живых? Что-то не верится.

— Согласен, это странно, — кивнул Леон. — Но я помогу вам выяснить, в чём дело. Я краем уха слышал, что Гретхен завтра собирается на рынок. Я вызовусь составить ей компанию, а заодно приглашу де Труа со слугами — им ведь тоже надо закупить припасов перед долгой дорогой! Я расскажу им, что нашёл убийцу Люсиль. Что им был… например, кто-то из убитых разбойников. Если де Труа и впрямь виновен, он успокоится, что находится вне подозрений. А вы тем временем проберётесь в гостиницу и обыщете номер. Ну что, как вам план?

— Прекрасно! — Аврора внезапно ощутила прилив бодрости. — Только одно меня смущает… Вам хватит сил добраться до рынка и вернуться обратно? Всё-таки вы едва встали на ноги…

— Разве я уже не доказал вам, что у меня достаточно сил для чего угодно? — хмыкнул он, кивнув на смятое покрывало. Аврора почувствовала, что краска приливает к её щекам, и опустила ресницы.

— Нехорошо это, — произнесла она. — Бедная Люсиль перенесла насилие и была убита, а я наслаждаюсь вашими объятиями и шучу над этим! Это несправедливо по отношению к несчастной девушке!

— Ну-ну, вы всё равно не поможете ей тем, что откажетесь от меня, — рассудительно заметил Леон. — А ясная голова и здоровый сон вам не помешают. Чем более страстным будет соитие, тем более крепким будет сон, это не раз проверено мной лично!

— Что ж, не смею вам возражать, — Аврора вновь потупилась. — У вас опыта значительно больше, чем у меня.

Леон усмехнулся, но затем сразу стал серьёзным.

— Кстати, насчёт крепкого сна… Мне тут приснился один странный сон. Я не очень хорошо помню, что именно видел, но точно знаю, что там был человек, которого я называл отцом. Я не помню ни его лица, ни имени — кажется, даже во сне я их не знал. Но я точно знаю, что видел своего отца. Скажите мне, Аврора, — он заглянул ей в глаза, и она вздрогнула, увидев в них глубокую беспросветную тоску, — как со всем происходящим связана моя память? Почему я не помню многого из своей прошлой жизни? Что произошло в тот вечер, когда я остановился у вас на ночлег? Я помню, что пришёл в себя утром в вашей гостиной, вы привели меня в чувство, — но что предшествовало этому?

Аврора долго молчала, не в силах выдавить ни слова. Она чувствовала, как сильно бьётся её сердце, как всё тело охватывает жар, к лицу приливает кровь, а по вискам бегут капли пота. У неё даже слегка закружилась голова — настолько ей было страшно и стыдно. Но она не могла и не хотела больше врать Леону, поэтому разомкнула губы и с трудом проговорила:

— В этом тоже только моя вина. Вы знаете, что я изготовляю целебные зелья и снадобья, я лечила вас, Маргариту, кое-кого из местных, Бертран тоже обращается ко мне за помощью, когда его беспокоит отсечённая рука… Так вот, не все мои зелья лечат. Вы уже знаете, что у меня есть снадобье, которым можно отравить человека, есть у меня и много других… небезопасных вещей. Среди них зелье, которое может стирать память. И я… дала вам выпить его.

Спотыкаясь и путаясь в словах, с горящими от стыда щеками, она повторила историю, уже рассказанную Леону однажды, историю о своей бабушке-целительнице и унаследованных от неё записях, о том, как Леон ураганом ворвался в скучную заболоченную жизнь Авроры со своими горестями и страданиями, о которых хотел забыть, и она в порыве милосердия отдала ему зелье, предназначенное для неё самой. Бывший капитан выказал меньше изумления, чем она ожидала, — похоже, о многом он уже догадался сам. Он выслушал и о расписке, данной им Авроре, и о своём долгом полуобморочном сне на козетке в гостиной, но когда она произнесла: «Вы сказали, что ваш отец…», он резко вскинул руку, останавливая её. Этот жест напугал Аврору — ей показалось, что Леон хочет ударить её, и она отшатнулась.

— Не бойтесь, — заметив её страх, с глубокой горечью произнёс он. — Я не причиню вам вреда, Аврора. Я верю вам — и тому, что вы можете проникать в чужие сны, и в ваши волшебные зелья. Нет нужды показывать мне расписку, чтобы я убедился в правдивости ваших слов. Должно быть, я и правда был в таком состоянии, что выбор был невелик: лишиться памяти или лишиться рассудка.

— И вы не злитесь на меня за то, что я стёрла вам память? — недоверчиво спросила она.

— Если на кого и злиться, так это на самого себя, — Леон грустно усмехнулся. — Это было моё решение, вы не принуждали меня пить ваше зелье. Но я выпил, память покинула меня… а теперь, видно, начинает потихоньку возвращаться.

— Только не просите меня дать вам ещё зелья! — воскликнула Аврора. — Я ни за что больше не пойду на это, я не могу так рисковать! Кто знает, что станет с вами, если вы выпьете зелье второй раз?

— Я и не собирался пить его, — он опять усмехнулся. — Не бойтесь, больше я ничего у вас не попрошу. Если действие зелья заканчивается, а память возвращается ко мне, значит, так тому и быть. Я устал спорить с судьбой, — он махнул рукой и поморщился — видимо, плечо всё ещё отдавало болью.

— Неужели вы не хотите, чтобы я вам всё рассказала? — удивилась Аврора. — Про то, кем был ваш отец, какие приключения вы пережили, кто были ваши друзья и враги?

— Не хочу, — Леон потряс головой. — Пусть всё идёт своим чередом. Если я их забыл, должно быть, на то были свои причины. Может, память вернётся ко мне во снах — со временем. А если не вернётся, то не так уж и важно то, что я забыл.

— И вам совсем не любопытно узнать, кем вы были раньше? — Аврора уставилась на него с недоумением.

— Любопытство — черта женского характера, мне оно несвойственно, — улыбнулся он. — Сейчас я здесь, с вами, у меня есть хороший друг и прекрасная возлюбленная, есть дело, которое я должен завершить, а остальное подождёт.

— Вы очень благородный человек, — Аврора ощутила, что на глазах выступили слёзы, и быстро вытерла их рукой. — Вы простили женщину, которая стёрла вам память и отняла у вас ваше прошлое, которая тайком подсматривала ваши сны…

— Полно вам, — перебил её Леон, поморщившись, — здесь нет никакой вашей вины. Я сам просил стереть себе память, а что касается снов… как вы и сказали, это не более предосудительно, чем подглядывать в щёлочку. Вы используете свой дар — оба своих дара — во благо, и на вас в любом случае меньше вины, чем на разбойнике Чёрном Жоффруа, предательнице Вивьен или убийце бедной Люсиль.

Они ещё долго разговаривали после этих внезапных признаний, и так вышло, что Аврора провела у Леона почти весь день и покинула его только ближе к вечеру. Никого это, казалось, не волновало: у Бертрана и Маргариты были свои хлопоты, Франсуа мелькал туда-сюда по коридорам, прихрамывая больше обычного и жалуясь на спину. Аврора, сославшись на плохое самочувствие, не стала спускаться к ужину и поела у себя в комнате, благо такое поведение вполне могло быть объяснено потрясением после увиденной казни. Спать она легла рано, всё ещё в растрёпанных чувствах, и от души надеялась, что ей приснится Леон, и то волшебное, что он делал с ней нынче днём. Но судьба, как обычно, жестоко посмеялась над Авророй. Она хотела просто уснуть, не заходя ни в чей сон, но на этот раз в сон пришли к ней.

Впоследствии ей часто казалось, что это произошло наяву, — настолько реальным выглядело всё происходящее. Авроре приснилось, что она проснулась посреди ночи, села на постели, сонно поморгала, потом протёрла глаза и осмотрелась, не совсем понимая, где она находится. Сообразив, что она не в Усадьбе теней, а в замке Железной Руки, она огляделась, пытаясь понять, что её разбудило. У Авроры было странное чувство, как будто её тихонько позвали по имени, причём голос был женский. Сначала она никого не увидела, но потом возле окна что-то шевельнулось, от него отделилась тень, и посреди комнаты, озарённая бледным лунным светом, закачалась Люсиль де Труа.

Аврора и во сне чётко помнила, что Люсиль мертва, и сразу поняла, что перед ней призрак. Медно-рыжие волосы девушки теперь стали синеватыми, кожа приобрела неестественно бледный оттенок, глаза казались двумя чёрными дырами на белом лице, тело не было прикрыто ничем, кроме кружевной рубашки, и Аврора стыдливо отвела глаза от просвечивающей под тонкой тканью груди Люсиль. Как ни странно, её вовсе не напугало присутствие привидения в комнате, — её охватили лишь тоска и жалость. «Люсиль, кто убил тебя?» — хотела спросить она, но губы отказались разжиматься.

Вместо Авроры заговорила сама Люсиль.

— Он всегда был очень строг со мной, — холодным неживым голосом проговорила она. — Считал, что за мной нужен глаз да глаз, потому что такие девушки, как я, часто попадают в беду. Такие красивые и легкомысленные, — добавила она, отвечая на невысказанный вопрос Авроры. — Он часто порол меня, даже за мелкие проступки вроде разлитых чернил или разбитой вазы, — не было нужды пояснять, что «он» — это суровый дядя Люсиль. — Говорил, что заботится о моей бессмертной душе, — её губы искривились, будто она сдерживала не то усмешку, не то сильнейшую боль.

Она подошла ближе, лунный свет ярче вырисовал её тонкий колышущийся силуэт, и теперь Аврора ясно видела, что сквозь фигуру Люсиль смутно видны очертания комнаты. Видела она и страшную колотую рану на груди девушки, и пятна крови на светлой ночной рубашке.

— Впервые это случилось, когда мне было шестнадцать, — всё тем же неживым голосом продолжала она. — Он, как обычно, порол меня за что-то — странно, что я уже не помню, за что! Он всегда бил меня только по ягодицам и никогда — по спине. Когда я была маленькой, он стегал меня через одежду, но когда я стала старше, он стал задирать мне юбку. И однажды он просто… не выдержал.

Аврора в ужасе прижала руку ко рту. То страшное, что она давно подозревала, но о чём боялась поделиться даже с Леоном, обходясь стыдливыми намёками, теперь само выплыло наружу, рассказанное жертвой Жюля-Антуана, — жертвой, которой она стала задолго до своего убийства.

— Мне было так больно, и вокруг было столько крови, что я испугалась, что умираю, — ровным голосом говорила Люсиль. — А он, мне кажется, испугался только того, что я кому-нибудь расскажу. Он то запугивал меня и угрожал убить, то утверждал, что мне всё равно никто не поверит, он расскажет всем, что это я — распутная девка, которая его соблазнила… Странное дело — он почти никогда не пытался меня подкупить, всегда только угрожал! И я никому не сказала. У меня никого не было в целом свете, кроме него, слуги бы мне не поверили… кроме Анны, но что бедная добрая старушка могла сделать! И я смирилась.

Аврора хотела сказать что-то, ужаснуться, пожалеть, разгневаться, чувства переполняли её, но язык словно отсох, и она могла лишь сильнее прижать ладонь ко рту, не осознавая, что кусает себя.

— Потом это стало повторяться всё чаще и чаще. Он говорил, что это я виновата, что я — демон, соблазняющий его, что я гадкая, испорченная и развратная девчонка. И наверное, это в какой-то мере было правдой, — Люсиль с внезапной застенчивостью опустила глаза. — Потому что далеко не каждый раз, когда это случалось, был мне противен. Порой мне даже… нравилось, — призраки едва ли могут краснеть, но Авроре почудилось, что бледные щёки её диковинной собеседницы чуть потемнели.

— Ты не виновата, — с трудом выдавила она, сумев-таки разлепить пересохшие губы. — Ты ни в чём не виновата, это всё он, твой дядя…

— Теперь-то я понимаю, — на губах Люсиль появилась грустная усмешка. — Но всё это время я чувствовала себя его сообщницей, не меньшей преступницей, чем он сам. Он говорил, что никогда не позволит мне выйти замуж, что я создана для него, а он — для меня, что мы принадлежим друг другу. Грех кровосмешения его не пугал. «Ты всё ещё моя девочка, Люсиль?» — бывало, спрашивал он, гладя меня по волосам. Я часто придумывала, как могла бы освободиться от его власти. То я представляла, что какой-нибудь храбрец убьёт дядю на дуэли и увезёт меня в далёкие края, — но такого храбреца что-то не попадалось, и все мои многочисленные поклонники исчезали, стоило им увидеть тяжёлый взгляд дяди. То я замышляла убить его — отравить или зарезать в постели — но понимала, что у меня не хватит духу. Тюрьмы и пыток я боялась ещё больше, чем его. То я думала сбежать, но боялась, что он вернёт меня и запрёт в замке, откуда я уже никогда не смогу выбраться. Последней моей надеждой был уход в монастырь…

— Но тут появилась я, — прошептала Аврора. — Увидела твой сон, в котором тебя насиловал дядя, и начала задавать вопросы. И ты увидела во мне надежду, потянулась ко мне, почти рассказала мне всё! Именно ко мне ты хотела убежать в то утро, а вовсе не к Деве Марии! Прости меня, — у неё вырвался придушенный всхлип. — Прости, что не смогла помочь тебе. Прости, что не оправдала твоих ожиданий… что подвела тебя.

— Здесь нет твоей вины, — голос Люсиль зазвучал так же ласково, как когда-то при жизни. — Мне надо было бежать тайком, а не бросать дяде вызов, но я так устала постоянно притворяться покорной! Мне хотелось хоть раз в жизни взбунтоваться против его власти! И я крикнула ему в лицо, что ухожу от него, что бегу к тебе, чтобы рассказать тебе всю правду, а уж ты поможешь мне добиться справедливости! Наверное, он страшно испугался, что узнаешь ты, узнают Бертран, Леон и остальные… Не знаю, за что он боялся больше — за свою жизнь или за свою репутацию. Но он незаметно для всех выбрался через окно гостиницы, настиг меня в лесу и заколол кинжалом.

— Бедная Люсиль! — прошептала Аврора. — Как много несчастий выпало на твою долю! Но скажи, как помочь добиться справедливости? Я зашла в тупик, у меня нет никаких улик против твоего дяди! Скажи, как нам доказать его вину?

— Доказать вину? — Люсиль неожиданно громко расхохоталась, так что Аврора испуганно покосилась на дверь: не услышал бы кто! — Думаешь, я хочу, чтобы моего дядю судили по закону? Нет, я хочу, чтобы вы его убили!

И она стремительно растворилась в воздухе, оставив свои последние слова тающим в ночной тишине.

Аврора некоторое время не осознавала, что происходит, пока не поняла, что она уже не сидит, а лежит на постели, сквозь шторы пробиваются первые рассветные лучи, а её правая кисть, которой она зажимала рот, вся в следах зубов. Её всю трясло, как в лихорадке, укушенная рука болела, голова кружилась, а в ушах всё ещё звенел голос Люсиль. Шатаясь, Аврора выбралась из постели, закуталась в шерстяную накидку, распахнула дверь и побрела по коридорам, вздрагивая от прикосновения босых ног к ледяному полу. Шарахаясь от каждой тени и поминутно оглядываясь, она дошла до комнаты Леона, как и в прошлый раз, без стука распахнула дверь и ввалилась внутрь.

Бывший капитан уже не спал глубоким сном, а дремал и с сонным видом приподнялся на постели, разбуженный скрипом двери. Когда Аврора без сил рухнула возле него, он осторожно притянул её к себе, и она прижалась к его груди, согреваясь теплом его тела — живого, дышащего, горячего, плотного, совсем не такого, как у Люсиль де Труа.

— Это и правда был её дядя, — выдохнула она, запрокинув голову и заглядывая во встревоженное лицо Леона. — Он порол её, растлил её, насиловал несколько лет, а когда она попыталась сбежать, убил. Мне сказала сама Люсиль. Она явилась мне во сне.

И она разрыдалась, уронив голову на грудь Леона.