Дорога свободы

О том, как Гидеон и брат Питер беседовали между собой

На утро за завтраком вся семья была в сборе, и Гидеон с гордостью подумал, что мало кто так богат, как он у кого еще есть такая жена, как Рэчел, двое сильных сыновей и такая хорошенькая маленькая дочка, как Дженни? Мальчики были непокорны я упрямы, но таким был в юности и он сам; на спине у него до сих пор сохранились шрамы от сотни ударов плетью — живое доказательство того, насколько он был упрям.

Они уже принялись за горячую кукурузную лепешку, политую патокой, как вдруг в дверь просунул голову брат Питер и сказал:

— С добрым утром, брат, с добрым утром, сестра, с добрым утром, дети.

Его не пришлось долго упрашивать сесть с ними за завтрак. Запах жареного теста наполнял хижину, так что у всякого начинали течь слюнки еще раньше, чем он успевал положить кусок в рот Брат Питер не поскупился на похвалы. Кроме того, в кармане у него оказались сахарные леденцы для детей. Рэчел особенно благоволила к тем, кто нахваливал ее стряпню, — а служителю божию не обязательно быть кислым, как уксус; таких и то уж слишком много.

После завтрака брат Питер спросил Джефа: — Сынок, можешь ты поработать за Гидеона?

— Могу, — кивнул Джеф.

Гидеон и брат Питер пошли к закрому для кукурузы и сели наземь, прислонившись спиной к дощатой стенке, вытянув ноги. Здесь их пригревало солнце, а из долины веял прохладный утренний ветер. Подошла собака и легла рядом. Оба сорвали по травинке и принялись их жевать.

— Когда думаешь итти, Гидеон? — спросил брат Питер.

— В Чарльстон?

— Угу.

Прошло немало времени, а Гидеон все не мог собраться ответить. Брат Питер сказал: — Почему боишься?

— Откуда взял, что боюсь?

— Слушай, Гидеон, ты и я, мы давно знаем друг друга. На пасху тебе тридцать шесть лет. Почему я помню? Вот почему. Твоей маме пришла пора, она легла на спину, ты у ней в животе, она кричит: «Господи боже, Иисусе Христе, помираю». Мне тогда — четырнадцать лет. Твой отец говорит: «Питер, беги, скажи хозяину, Софи помирает». Я побежал, а старый Джим Блейк, надсмотрщик, говорит: «Все негритянки, как рожать, так кричат — помираю. Доктора? Еще чего!» Бабка Анна, повитуха, она трое суток возле твоей мамы, потом ты родился, но твоя мать умерла. Тогда Джим Блэйк порет меня плетью и божится мистеру Карвелу, я ему ничего не говорил. Вот почему я помню, когда ты родился. Я помню, мы с тобой работали в зной на хлопковых полях. Я помню, мы с тобой толковали — зачем негру жить. Ты сказал: «Я убью себя, лучше заснуть навек, чем такая жизнь». И это я, Гидеон, это я, благодарение богу, вразумил тебя, какой это страшный грех. Когда ты уходил драться вместе с янки, к кому ты пришел?

— К тебе, — кивнул Гидеон.

— Ты сказал: «Береги Рэчел, береги детей». Я сберег.

— Угу.

— А теперь встаешь на дыбы, как мул, когда я говорю — ты боишься.

— Ты говоришь — иди в Чарльстон, — вдруг заговорил Гидеон. — Я простой негр, не умею, писать не умею, только свое имя. А ты говоришь — иди в Чарльстон, в конвент. Иди в город, где полно белых домов — больших домов, вон как этот; иди в город, где полно белых людей, — и все смеются над глупым негром.

Рисуя пальцем в пыли перед собой, брат Питер кротко сказал:

— Ты уже был в Чарльстоне. Как ты пришел туда первый раз?

— Вместе с янки, — сказал Гидеон, погружаясь в воспоминания. — В синем мундире, ружье в руках, десять тысяч солдат со мной, все поют аллилуйя.

— Тогда ты не боялся. Сейчас боишься, потому что один, нет синего мундира, нет ружья, нет аллилуйя, только

рука закона говорит глупому черному негру: «Дитя мое, ты свободен».

Гидеон ничего не ответил, и брат Питер мягко продолжал: — В библии сказано: «Моисей убоялся, но господь сказал: веди мой народ...»

— Я не Моисей.

— Народ говорит тебе: Гидеон, веди меня. В городе, когда мы голосовали, я думал: закон говорит — негр свободен, закон говорит — голосуй, закон говорит негру — ты больше не раб, строй новую жизнь. Негр не умеет читать, не умеет писать, даже не умеет думать. Если раб думал — давали плетей. Если раб научился читать — давали триста плетей. Теперь негр, как старый пес: выгнали со двора — кормись сам. Там в городе я все время думал: кто поведет наш народ? Иной ходит гордо, говорит громко — неправда, все равно, боится. Все боятся. Кто их поведет?

— Почему выбирать меня? — спросил Гидеон — Почему не тебя?

— Народ тебя выбрал, — ответил брат Питер. — Теперь всегда будет так. — Брат Питер наклонился к Гидеону и положил костлявую руку ему на колено. — Слушай, брат Гидеон. Ты говоришь — не умею читать. Каждый так: сперва не умеет, потом умеет. Ты научишься Научишься читать, научишься писать. Я немножко умею — пятнадцать, двадцать слов. Ну хорошо: я напишу, ты заучишь — вот тебе начало.

Гидеон безнадежно покачал головой.

— Потом — разговор, — продолжал брат Питер. — Как ставить слова вместе, белые это зовут грамматика. Ученый знает, как ставить слова; старый негр, вроде меня, он не знает. Как ты научишься?

— Бог знает, — сказал Гидеон.

— Бог-то знает, но и я знаю. Люди говорят, а ты слушай. Белые говорят — ты слушай хорошенько. Всегда слушай, каждый час, весь день. Научишься. Придет время, даже сможешь читать книгу. А в книгах есть все. В книгах — премудрость божия.

— Я сею рис, сею кукурузу, — сказал Гидеон. — Каждый день я в поле. Это моя работа. Это у меня в голове. Когда же учиться?

— Ты только решись. Перейди мост. А Джеф будет пока работать. Он сильный. И Марк — хороший мальчик.

Ты благословен в детях. Будет новый мир, Гидеон. Счастливый новый мир. — Он улыбнулся и махнул рукой в ту сторону, где виднелась кучка рабьих лачуг, кое-как сколоченных, даже без окон. — Вот это — видишь? — ты стряхни с себя. — Он сложил на груди длинные худые руки и склонил голову: — Господу хвала!

Гидеон заговорил снова. — Конвент — это что такое? — сказал он.

— Пишет законы. Закон — это как библия. Нельзя сделать новый мир, если нет законов. Без законов негры, как дикие кабаны в лесу. Белые ненавидят негра, негр боится белых. Это плохо.

— Как я узнаю, какой закон плохой, какой хороший?

— Как ты знаешь, какой человек плохой, какой хороший? Как ты знаешь женщину — честная она или распутная?

— Там есть мерка.

— Тут тоже мерка, — сказал брат Питер. — Вот ты не умеешь читать, не умеешь писать. Почему? Нет школ для негров. Для белых бедняков тоже нет школ. Вот тебе начало. Сделай закон, чтобы были школы. Это хороший закон. Потом вот плантация Карвелов, двадцать тысяч акров. Кто теперь хозяин? Мистер Карвел? Правительство? Негры? Белые? Неграм нужна земля, белым нужна земля. Вот земля, много земли, хватит на всех, но как ее поделить?

— Почем знаю?

— Не сердись, Гидеон. Терпенье!

— Почему не ты делегат? — спросил Гидеон.

— Народ не выбрал. Народ понимает, Гидеон. Я старый негр, какой сейчас — такой в могилу. Придет время, ты посмотришь на меня, Гидеон, скажешь: это он меня чему-то учил? Это же старый, глупый негр, невежда!

— Никогда я так не скажу.

— Может, не скажешь, ты добрый. Но ты, Гидеон, совсем другое. Ты как маленький ребенок. Жадный ко всему. Вот ведро, опусти в колодец — нальется водой до краев. Так и ты, Гидеон.

Гидеон покачал головой. — Хорошо бы... да нет, не верю.

— Это все равно, веришь, не веришь. Так будет. Как ведро набирает чистую, свежую воду.

— Будут смеяться над глупым негром.

— Будут, Гидеон, будут. Мы смеемся, когда беглый негр, бедняга, вылез из болота, спрашивает: где хозяин? Мы говорим: ты свободен, а он не понимает. Что такое — свободен? Не понимает. Как собака. Ну мы смеемся. А ты снеси смех. Снеси презренье. В городе янки говорил, делегатам будут платить, может, доллар в день. Получишь первый доллар, купи книгу. Если без хлеба, если голодный, — все равно, купи книгу, купи свечку, сиди, читай.

Гидеон кивнул. Чем больше говорил брат Питер, тем больше страшила Гидеона мысль о конвенте в Чарльстоне; но вместе с тем его уже начало охватывать то острое, волнующее чувство, которое он испытал, когда бежал с плантации в федеральную армию.

— Какую книгу сперва?

— Проповедник должен сказать — библию. Но библия это трудно, Гидеон. Запутаешься. Купи сперва учебник. Про то, как писать. Потом про то, как считать. А потом сам увидишь.

— Угу, — согласился Гидеон.

— Но в книгах написано не про все, — заметил брат Питер, чувствуя, что пришло время вставить кое-какие оговорки.

— Как это?

— В книгах пишут про то, что было. А чтоб негр получил свободу, этого еще не было. Это как Моисей, когда он вел детей израиля из Египта. У Моисея нет книг. Он обратил лицо свое к богу. Он спросил: что сделать, чтоб было хорошо?

— А Мне как узнать?

— Гидеон, исполни свое сердце любви. Исполни сердце состраданья.

— Да, я гневлив, — покаялся Гидеон.

— Как все, Гидеон. Мы рождены во грехе. Гидеон, кто самый умный на свете?

— Живой или мертвый? — задумчиво спросил Гидеон.

— Все равно.

— Наверно, старый Эб.

— Угу. А почему он самый умный? Почему придумал такое: сказать всем неграм по всей земле — ты свободен?

— Наверно, увидел, это справедливо.

— Может, потому, Гидеон. А может, потому, что у него сердце полно любви и милосердия. Он жил в лесу, старый

Эб, простой человек, как ты. А сердце большое, как вон тот дом.

— Сердце большое, верно, — согласился Гидеон.

— Теперь еще, Гидеон. Как решать? Вот пришли двое и свидетельствуют. Один из города — важный, богатый, он говорит: ветра нет. Другой грязный, голодный, он говорит: ветер сильный. Тебе решать — есть ветер, нет ветра. Как ты решишь?

— Подниму руку, узнаю сам.

— Угу. А, может, спросишь людей, десять человек, двадцать человек. Не верь свидетелю только потому, что он гордый, как павлин, и говорит красно и гладко. И еще, Гидеон. Ты зол на белых — спина болит от плетей, в сердце злоба. Если будет так дальше, будет еще горе, еще раздор. Запомни. Теперь все равно, какого цвета кожа. Негр бывает хороший, бывает дурной — и белый бывает хороший, бывает дурной.

— Это я понимаю, — кивнул Гидеон.

— Ну, кажется, все, — раздумчиво закончил брат Питер. — Благослови тебя бог. Да пребудет он всегда с тобою.

— Аминь, — сказал Гидеон.