Драматургия ГДР

Марта Флинц.

Готлиб }

Йозеф }

Франтишек }

Карл }

Антон } — ее сыновья.

Фридрих Вайлер.

Отто Калуза.

Нойман, фабрикант.

Анна, его жена.

Хинтерлехнер.

Гампе.

Элерт.

Эдуард Ладентин, экспедитор.

Еккель, инженер.

Господин Швертфегер.

Полицейский.

Учитель }

Экснер }

Толстый гость } — посетители кафе «Огненный шар».

Рихард Эльстерман, обербургомистр.

Кете Раупах.

Лозе-Эсперанто.

Онаш, бедняк.

Бетти Липперт, дочь кулака.

Бойе.

Вестфаль, образцовый крестьянин.

Трактористка.

Киномеханик.

Бинкау, бедняк.

Вагнер.

Его жена.

Бархе.

Вайкерт.

Крестьяне.

Переселенцы.

ПРОЛОГ

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Немецкий городок. Улица перед домом мебельного фабриканта Ноймана. Поздняя осень 1945 года. Г р у п п ы п е р е с е л е н ц е в ищут пристанища. Одна из них останавливается перед домом. Сопровождающий переселенцев р а б о ч и й подходит к двери и звонит. В доме гаснет свет. Рабочий звонит еще раз. На окнах падают жалюзи. Рабочий звонит в третий раз. Звонок выключен. Рабочий обращается к публике.

Р а б о ч и й (под музыку). Ну и дела. Не поверишь, что у нас сорок пятый год. Фабрикант баррикадирует двери, а я — Фриц Вайлер, слесарь, в партии с двадцатого года, красный спортсмен, при нацистах в штрафном батальоне, под Москвой перешел на сторону Красной Армии, был в плену три года — я стою у его дверей, словно нищий. И мне, рабочему, приходится смотреть, как люди остаются на улице. С утра на ногах, на дворе ночь, а скольких я разместил? Троих — всего-навсего. Выходит, не справляюсь. Но я же рабочий, а не бюрократ — я так и сказал вчера в комитете, когда приехал из Новосибирска. Хочу, говорю, заняться своим делом. А что они ответили, не успел я поставить чемодан? Фриц, говорят, хорошо, что ты приехал. Иди на товарную станцию: прибыли эшелоны с переселенцами, беженцами, власти не управляются с расселением. Твоя профессия от тебя не убежит, а вот люди не знают, куда им податься. Тут без рабочих не обойтись, они-то знают, что такое нужда. Еще бы не знать. И кто виноват — знаю. Эти. (Жест в сторону дома.) Хотят пересидеть революцию в своих теплых квартирах. Мол, отсиделись в восемнадцатом, отсидимся и в сорок пятом. Дудки. Теперь наша власть. За нами Красная Армия. А что это значит? Это значит, что надо ставить классовый вопрос. (Задумывается. Пауза.) Вот мы его сейчас и поставим. (Решительно подходит к дверям и пытается их взломать.) Выходи, живодер! Думаешь спрятаться от революции? Фашист. В восемнадцатом мы вас пощадили, но в сорок пятом пора свести счеты. Никуда от нас не денетесь.

За его спиной раздается властный окрик: «Стоп!» На велосипеде быстро въезжает п о л и ц е й с к и й.

П о л и ц е й с к и й. Что здесь происходит?

В а й л е р. Дружище, Красный Отто!

П о л и ц е й с к и й. Вайлер, Фриц!

В а й л е р. Я думал, нацистские бандиты тогда схватили тебя.

П о л и ц е й с к и й. А я думал, тебя.

В а й л е р. Сколько мы не виделись?

П о л и ц е й с к и й. Целых двенадцать лет.

В а й л е р. И теперь ты — полиция. А я заделался бюрократом по жилищным вопросам. И вдвоем мы возьмем за жабры этого господина Ноймана. Давай, Отто, я не шучу. (Наваливается на дверь.)

П о л и ц е й с к и й. Товарищ Вайлер, нам позвонили, что представитель власти нарушает закон. Черт подери, Фриц!

В а й л е р. Подменили тебя, что ли? Кулак Красного Отто вошел в поговорку. Помогай, что стоишь? (Снова наваливается на дверь.)

П о л и ц е й с к и й. Брось, право слово. Я здесь не Красный Отто. Я здесь прежде всего — советник гражданской полиции советской оккупационной зоны Германии. А раз партия доверила мне такой пост, я обязан разобраться, что тут за скандал, и наказать виновных, кто бы они ни были. Фриц, брось дурить. Аргументировать кулаком умеет всякий, а ты попробуй Потсдамскими соглашениями. У нас антифашистско-демократический строй, пора к этому привыкать. (Собирается уйти, затем оборачивается.) И все-таки — рот фронт, Фриц! (Уезжает.)

Вайлер разглядывает дом.

В а й л е р (кричит). Жилищная комиссия по расквартированию! Тут люди без крова! Откройте! Пожалуйста!

Дом по-прежнему темен и тих. Пауза. Слышен шум ветра да гул работающей фабрики.

В а й л е р (решительно направляется к фабричным воротам, складывает рупором ладони у рта и кричит). Кончай работу!

С фабрики доносятся крики: «Кончай работу!», «Как, уже?», «Не иначе как напился!» Фабричный гул смолкает. Наверху распахивается окно и выглядывает багрово-красное лицо владельца, господина Н о й м а н а.

Н о й м а н. Продолжать работу! Сейчас всего шестнадцать часов тридцать две минуты. Что за идиот велел кончать работу?

Р а б о ч и е уходят с фабрики.

Стоп! А кто мне возместит убытки? (Закрывает окно и, задыхаясь, выбегает из дверей. Затем бросается навстречу выходящим толпой рабочим.) Кто сделает еще шаг, может забирать документы. Я из кожи вон лезу из-за лишней пары досок, чтобы вы не подохли с голода. И вот благодарность. Вы что, захотели на улицу, к этим нищим? Доиграетесь. Марш, на работу.

Р а б о ч и е возвращаются на фабрику. В а й л е р проходит с ними.

(Запирает ворота. Потом обнаруживает у своих дверей переселенцев. Оглядывается и направляется к ним.) А где же ваш господин квартирмейстер? Исчез. Ага. Да, головой стены не пробьешь. Попытайтесь-ка сами, на свой страх и риск. Вам сюда, прямо по улице. Плохо дело. Власти неспособны обеспечить людям крыши над головой.

Наверху раскрывается окно, из него выглядывает Ф р и ц В а й л е р.

В а й л е р. Жилищная комиссия по расквартированию. Вам придется приютить беженцев.

Н о й м а н (у дверей). Анна, позвони в полицию. Скажи, что он ворвался в дом. (Вайлеру.) Можете преспокойно оставаться наверху. Мы подождем советника полиции Калузу.

В а й л е р. Добро! Подождем товарища Калузу. У нас антифашистско-демократический строй, пора к этому привыкать.

Пауза.

Н о й м а н (уверенно). Вы ждете совершенно напрасно. Эта комната действительно не зарегистрирована, поскольку я и не обязан ее регистрировать. При антифашистско-демократическом строе на первом плане — экономика. А в этой комнате я намерен производить эксперименты по производству древесного эрзац-волокна. Распоряжение три дробь семь. Известно ли вам его содержание?

В а й л е р. Да. Чти отца своего и мать свою.

Слышен звонок велосипеда. Появляется товарищ К а л у з а. Ставит велосипед и, заметив Вайлера в окне, направляется к Нойману.

К а л у з а. Здравствуйте.

Н о й м а н. Добрый вечер.

В а й л е р. Рот фронт!

К а л у з а. Слушаю вас.

Н о й м а н. Господин советник полиции, он вломился ко мне в дом.

В а й л е р. Ну, это уже смешно.

К а л у з а. Ничего смешного. Спустись вниз.

В а й л е р. Отто, он же утаил комнату.

К а л у з а. Я не спрашиваю, утаил ли он комнату. Я сказал, чтобы ты спустился вниз. Причем немедленно.

Н о й м а н. Вы что, не слышите, что сказал господин советник полиции?

В а й л е р. А с вами мне вообще не о чем разговаривать, квартирный спекулянт.

К а л у з а. Не шуми, право слово. Спускайся, или я вызову патруль.

Вайлер закрывает окно.

Н о й м а н. Премного обязан, господин советник полиции.

В а й л е р появляется внизу. Н о й м а н поднимается наверх.

В а й л е р. Ну, знаешь! Подставлять ножку своему же, партийцу!

К а л у з а. Только по закону, Фриц, право слово. Подожди, я научу тебя, как надо поступать. (Подходит к двери и звонит.)

Сверху выглядывает Н о й м а н.

Н о й м а н. Что-нибудь еще, господин советник полиции?

К а л у з а (мрачно). Да. Так как же с комнатой?

Н о й м а н (испуганно). Ах, с комнатой…

К а л у з а. Да, с комнатой. Причем с незарегистрированной.

В а й л е р (обрадованно). Ну наконец-то, Отто. (Нойману.) Признавайтесь в преступлении.

Н о й м а н. А с вами мне вообще не о чем разговаривать. Вы не внушаете доверия.

В а й л е р. Еще бы! Ведь я поймал вас с поличным.

Н о й м а н. Люди вроде вас вообще не могут занимать никакой официальной должности.

В а й л е р. Вы так полагаете? Бери его, Отто.

Н о й м а н. Вы здесь не в пивной. Вам ваши грубости даром не пройдут, я все запомнил.

В а й л е р. Не все, дерьмо ты этакое.

К а л у з а. А теперь чтоб у меня было тихо. Право слово.

В а й л е р. Нет, до чего наглые эти фабриканты! О каких-то распоряжениях болтает. Свое дурацкое три дробь семь можете повесить у себя в сортире.

К а л у з а (взглянув наверх). Три дробь семь?

В а й л е р. Представляешь?!

К а л у з а (достает затрепанную книжечку.) Помещение для хозяйственных нужд.

Н о й м а н. Именно так я и сказал этому господину. Распоряжение три дробь семь, приказ триста двадцать ПП СБЦ.

К а л у з а. Но это в случае, если ББ К два восемьдесят восемь.

Н о й м а н. Разумеется. Я же не сказал три дробь шесть.

К а л у з а. А как обстоит дело с ААЦ ФЦУ?

Н о й м а н. Я выполняю Т сорок.

К а л у з а. А в случае, если восемьдесят семь?

Н о й м а н. Т два дробь семь.

К а л у з а. Т два дробь семь. А Т два дробь восемь?

Н о й м а н. Будет выполнено.

К а л у з а. Каким образом?

Н о й м а н. По распоряжению один от одиннадцатого пятого сорок пятого, принимая во внимание инструкцию три дробь тысяча четыреста пятнадцать, арабскими цифрами.

К а л у з а. Порядок.

Н о й м а н. Премного благодарен, господин советник полиции. Спокойной ночи. (Захлопывает окно.)

В а й л е р. Ничего не понимаю. По какому праву этот тип закрывает окно?

К а л у з а. Распоряжение три дробь семь, Фриц.

В а й л е р. Плевал я на три дробь семь!

К а л у з а. Не нарушай закона, право слово.

В а й л е р. Закон, закон!.. Вот мой закон, Отто: людям нужен кров на ночь. А вся эта болтовня про помещение для хозяйственных нужд — чистая мура!

К а л у з а. Распоряжение три дробь семь, Фриц. (Протягивает ему книжечку.) При наличии помещения или площади, пригодной для хозяйственных целей и могущей быть использованной в течение двадцати четырех часов, вселение квартирантов не допускается, за исключением семейств с детьми, которым в случае бедственного положения жилье предоставляется в обязательном порядке. (Прячет книжечку.) Сказано ясно и понятно, помещение охраняется законом. Всего! (Садится на велосипед.)

В а й л е р. Но ведь это бюрократизм!

К а л у з а. Знаешь, у нас и без того хватает дел, чтобы еще препираться с товарищами. (Останавливается.) Попытайся-ка еще разок в Остеркётене. (Уезжает.)

Вайлер снова один. Разглядывает дом. Он освещен, как в начале сцены. Д в а г о с п о д и н а входят с разных сторон и звонят условленным образом. Господин Нойман сходит вниз и впускает их в дом. Двери запираются. Вайлер подходит к переселенцам.

В а й л е р. Значит, так. Будем вселяться, пользуясь бедственным положением. Распоряжение три дробь семь. Каждый будет говорить, что у него дети. А если кто захочет узнать, где они, скажете, что на товарной станции. Или еще что-нибудь в этом роде. И придут позже. Понятно? Пошли. (Выстраивает переселенцев в очередь у дверей Ноймана. Затем звонит условленным образом, а сам с удостоверениями и печатью усаживается на ступеньке перед дверью.)

Н о й м а н открывает двери.

Вам все же придется приютить беженцев. Бедственное положение. Распоряжение три дробь семь. Исключительный случай: семьи с детьми. Имя?

С т а р ы й п е р е с е л е н е ц. Хинтерлехнер. Эдуард. Двое детишек. Они на товарной станции и придут потом.

В а й л е р (ставит печать и протягивает удостоверение Нойману. Переселенцу). Порядок. Входите. Следующий.

П е р е с е л е н е ц входит в дом.

В т о р о й п е р е с е л е н е ц. Гампе, Франц и Эрна. Двое детей. На товарной станции. Входи, Эрна. (Входят в дом.)

Один из переселенцев протискивается без очереди.

Т р е т и й п е р е с е л е н е ц. Пропустите. У меня астма.

В а й л е р. А дети?

Т р е т и й п е р е с е л е н е ц. Конечно. Четверо. Они с супругой на товарной станции и могут подойти в любой момент. (Нойману.) Разрешите представиться: Элерт. (Входит в дом.)

Н о й м а н. Уж не думаете ли вы, что я поверю в эту чушь? Немедленно предъявите мне удостоверения личности этих людей.

В а й л е р (протягивает Нойману направление на вселение). Предъявлю. Завтра. Они все потеряли. Следующий.

Подходит очередь тщедушной женщины.

Ж е н щ и н а. Марта Августа Вильгельмина Флинц, урожденная Блаха, из Богемской Лайпы. Пятеро сыновей. Они на товарной станции и придут потом.

Н о й м а н (быстро). У вас пятеро?

Ж е н щ и н а. Да.

Н о й м а н. Сыновей.

Ж е н щ и н а. Да.

Н о й м а н. А может быть, четверо?

Ж е н щ и н а. Нет, пятеро.

Н о й м а н. Пятеро сыновей на товарной станции и придут потом?

Ж е н щ и н а. Да.

Н о й м а н (отходя от двери). В таком случае, господин Вайлер, ни о каком вселении не может быть и речи. Или вы хотите, чтобы полиция проверила такое обилие детей?

В а й л е р (после паузы). Выходите. Все.

П е р е с е л е н ц ы медленно выходят из дома. Нойман идет к дверям.

Н о й м а н (Вайлеру). Видите ли, господин Вайлер, я вас понимаю. Все ради дела. На вашем месте я, вероятно, поступил бы так же. Раньше мы называли это духом предпринимательства. (Запирает двери.)

В а й л е р (очень громко). Малахольная пустомеля. Допрыгались… Ночуйте теперь на улице. Ну и тупица. А ему только того и надо.

Э л е р т (женщине). В другой раз шевели мозгами. Вот и поймешь, что тише едешь, дальше будешь.

В а й л е р. Хорошенькая революция. (Тяжело опускается на ступеньку и закуривает окурок.)

Переселенцы стоят в нерешительности. Одна женщина собирается уходить. Останавливается возле Вайлера. Это та, что утверждала, будто у нее пятеро сыновей.

Ж е н щ и н а. Пускай я малахольная. Но не настолько, чтобы ломиться в чужой дом и так орать, что людям пришлось звать полицию. Самим-то лень мозгами пошевелить, а то догадались бы: фабрики-то стоят пустые, раз делать в них нечего. (Группе переселенцев.) У товарной станции пустой фабричный цех. Стена пробита снарядом. Крыша течет. Вот в нем я и поселюсь, хоть я и малахольная. (Уходит.)

П е р е с е л е н ц ы следуют за ней.

В а й л е р (поднимаясь). Подождите, я с вами. У меня тоже нет жилья. (Уходит вместе с ними.)

Наверху раскрывается окно. Выглядывают Н о й м а н и д о р о д н а я ж е н щ и н а.

Н о й м а н (служанке в доме). Брунгильда, верните женщину с зеленым узлом. Анна, я понял. Они хотят подбить простых людей на ложь. Вам нужна крыша над головой? Так наврите с три короба. Скажите, что у вас дети. А эта тихая женщина, что она сказала? Пятеро сыновей. Понимаешь? Пятеро — и все сыновья. Тут я и понял. Это уж не хитрость, а ограниченность.

С л у ж а н к а выходит из дома.

Да, Анна, эту женщину я пущу. В конце концов, место у меня есть. Все равно рано или поздно нас заставят. А так я хоть знаю, кого беру.

Возвращается с л у ж а н к а с ж е н щ и н о й.

Моя милая, позвольте вам представить мою жену. Мы решили приютить вас. Не благодарите. Вы не умеете лгать, и это мне понравилось.

Ж е н щ и н а низко кланяется и входит в дом.

Квартира Ноймана. Н о й м а н закрывает окно.

Н о й м а н. Так-то спокойнее. Кажется, я немного привык к антифашистско-демократическому строю. Эта комната господская. Значит, для кого она? Для господ. (Кричит в раскрытую дверь.) Господин Еккель! Эдуард, старина, поднимайся сюда! С сегодняшнего дня будем заседать здесь.

Появляются д в а г о с п о д и н а.

Да будет свет! Анна, что ты там бормочешь, вверни лампочки.

Анна ввертывает лампочку.

Нет, не одну. Все! Да, пусть соседи заглядывают. Что они увидят? Опытных коммерсантов за работой. Да, за работой. Нет, это не безумная смелость, а верный расчет. Сними чехлы с кресел.

Анна снимает чехлы.

Что значит, чужая в доме? Беженку мы поселим на чердаке. Какие еще ведра с песком? Теперь они ни к чему. Перестань бормотать! Если мы наконец не возьмемся за ум, то в один прекрасный день все пойдет прахом. (Кричит.) Нет, не лучше, когда прахом! Мне надоело обделывать свои дела в бомбоубежище лишь потому, что моя жена якобы способна видеть на три аршина сквозь землю! Да кто я, наконец? А теперь позаботься о беженке, как там ее. Дай ей поесть, что-нибудь горячее. Нет, не Брунгильда позаботится, а ты. На то есть свой резон.

А н н а выходит.

(К гостям.) У нее навязчивая идея — будто нам обязательно вселят какую-нибудь семью. Она прожужжала мне все уши, просто сил нет. Это у нее от матери, та была точно такая же. В четырнадцатом году она добормоталась до того, что действительно началась война. Ужас!

Все осматривают комнату.

Э д у а р д. Великолепно! Но я не знаю, зачем мы стараемся? Грозит девальвация: один к двадцати.

Е к к е л ь. Об этом болтают в общественных сортирах.

Э д у а р д. Это мое любимое место. Они еще опомнятся. Еще скажут спасибо, если им позволят хотя бы сортиры чистить.

Е к к е л ь. Когда придет господин Швертфегер, вы этот тон лучше бросьте. Для него главное — приличие. Говорят, однажды он отказался от сделки только из-за того, что его партнер за обедом поднес к губам нож.

Э д у а р д (с горечью). Хорош гусь! У человека десятки тысяч.

Н о й м а н. Господину Швертфегеру пора бы появиться.

Звонок.

Господин Швертфегер! (Выбегает.)

Оба господина встают. В комнате появляется д о р о д н ы й г о с п о д и н, сопровождаемый Н о й м а н о м.

(Представляет.) Господин Ладентин, первый наш экспедитор. Господин инженер Еккель, подземное и наземное строительство. Господин Швертфегер. С минуты на минуту должен появиться Боббе — добрый дух из экономического управления.

Ш в е р т ф е г е р (после паузы). Это хорошо, я тороплюсь.

Н о й м а н. Договоры ожидают вашей подписи.

Ш в е р т ф е г е р (усаживаясь). Уютное местечко.

Н о й м а н. Здесь сиживал еще мой дед.

Все садятся. Швертфегер достает очки и бумаги.

Ш в е р т ф е г е р. К делу. Вы — экспедитор? Гарантируете ли вы бесперебойную работу транспорта?

Э д у а р д. Нет.

Н о й м а н. Полагаю, счастливое завершение сделки даст нам основание надеяться на лучшее. Позвольте, господин Швертфегер, по этому поводу стаканчик довоенного?

Ш в е р т ф е г е р. Благодарю. Но я не пью, ни капли. Принципиально. Не выношу спиртного.

Н о й м а н. Тогда поздравим друг друга просто так.

Э д у а р д. Вам что! Вы сидите дома и в ус не дуете. А мои грузовики ездят по дорогам. Завтра я без официальных документов ни одной машины не выпущу.

Н о й м а н. Эдуард, я же сказал: придет Боббе. Больше мне добавить нечего.

Пауза. Господин Швертфегер снимает очки.

Ну, право же, у господина Швертфегера может сложиться впечатление, будто мы не в состоянии гарантировать спокойное и нормальное ведение дела.

Э д у а р д. Но они же — не идиоты. Уже четыре недели я твержу представителям городского управления, что мои грузовики в ремонте. А чего ради? Еще неизвестно, кто больше заплатил бы. И я снова мог бы спать спокойно. (Громко.) А ты лезешь ко мне с твоими дурацкими советами.

Ш в е р т ф е г е р (приподнимаясь). Я привык, чтобы мои партнеры хотя бы элементарно соблюдали приличия.

Н о й м а н. Господин Швертфегер, это его больное место. Он сам малюет на стене черта и сам же его пугается.

Е к к е л ь. Вот именно.

Н о й м а н. Пусть господин Швертфегер скажет, как он расценивает политическое положение в Халле.

Ш в е р т ф е г е р. Реалистически.

Н о й м а н. Ну вот. Долго все это не продержится.

Е к к е л ь. Нам нужен добровольческий корпус.

Ш в е р т ф е г е р. Нам нужно сохранять достоинство. Вы читали Дамашке? Мироощущение немца социально. Таков принцип. Но натура немца восстает против уравниловки в любой форме. В результате: высокая поглощающая способность рынка, обусловленная разрухой, с одной стороны, и здоровый дефицит во всех сферах — особенно на товары широкого потребления и стройматериалы, — с другой.

Е к к е л ь. Простите, а русские?

Ш в е р т ф е г е р. Знаете, что погубило Христа? Библия. Он придерживался догмы.

Н о й м а н. Русские тоже придерживаются, не так ли, Эдуард?

Ш в е р т ф е г е р. Вот вам пример. Они против нацистов. Я тоже. С маляром я дел не имел. Этот тип слишком громко орал.

Е к к е л ь. Что с него было взять? Ефрейтор.

Ш в е р т ф е г е р. Но нельзя же из-за этого выставлять за дверь всех чиновников городского управления. Не все ли равно, как он относится к нордической расе, лишь бы умел рассчитать налог. Но именно в этом и проявляется догма: диктат пролетариев. Ну кто же против рабочих? Однако управлению государством обучаются не у верстака, а в университете. Право же, вам следовало бы почитать Дамашке.

Н о й м а н. Кстати. Эдуард, новый бургомистр — железнодорожный рабочий.

Ш в е р т ф е г е р. Они совсем запутались, чему доказательством является вся их так называемая политика. Эти красные приходят к нам, нехорошим буржуям, и просят о сотрудничестве с ними. Мы им говорим: ну что ж, подождите год-другой, а сами пытаемся установить контакты с американцами. Way of life, вы меня поняли?.. Надо действовать втихую…

Смех.

Э д у а р д. Вам смешно. А мне? Когда позавчера появилась налоговая инспекция, я от страха подписался на «Теглихе рундшау», — видите, она торчит из кармана моего пальто. Если же теперь опять все перевернется, я окажусь в соучастниках и преспокойно могу сдавать свои семь грузовиков в утиль. Твой Боббе все не идет.

Н о й м а н. Эдуард, я не узнаю тебя. Ты же штурмовал высоту под Верденом.

Э д у а р д. Да, но тогда у меня не было машин.

Н о й м а н. Боббе придет, Эдуард.

Звонок.

Э д у а р д. Значит, придет.

Смех. Эдуард смеется тоже. Гости углубляются в изучение бумаг.

Ш в е р т ф е г е р. К делу. Завтра утром, в шесть, ваши грузовики должны быть на Ханзеринг. Там подсядет мой доверенный. Он проводит вас к моему складу леса в Флеминге. Нойман нарежет пятьсот кубометров по двадцать пять и сорок. Послезавтра материал будет на строительной площадке. Ясно?

Е к к е л ь. Логично.

Ш в е р т ф е г е р. Вот разрешение на выдачу. Сюда — печать экономического управления, и тогда всё о’кэй.

Н о й м а н (с удовлетворением). А печать уже тут как тут.

Входит В а й л е р.

В а й л е р. Добрый вечер.

Все заняты бумагами. Слышатся приветствия: «Добрый вечер, Боббе». Вайлер шагами измеряет комнату. Швертфегер с удивлением наблюдает за «Боббе».

Ш в е р т ф е г е р. Что это Боббе делает?

Гости уставились на Вайлера.

Н о й м а н. Это некий господин Вайлер. С час тому назад он был столь любезен, что предложил отобрать у меня комнату. Кажется, мой дом притягивает его как магнит.

Ш в е р т ф е г е р. Это не Боббе?

Н о й м а н. Господин Вайлер именует себя уполномоченным жилищного управления. А обучали его на рабочего.

В а й л е р. Да, на слесаря.

Н о й м а н. А теперь вам лучше уйти! С минуты на минуту мы ожидаем господина городского советника Боббе. Мне хотелось бы предотвратить тягостную для вас встречу.

В а й л е р (подает ему письмо). Вам это знакомо?

Н о й м а н (читает). «Боббе, старина, сегодня вечером, ровно в восемнадцать, крайне важно…» и т. д. и т. д. Это мое письмо Боббе.

Е к к е л ь (читает на обороте). «Товарищ Вайлер, как тебе известно, Боббе в среду посажен».

Н о й м а н (переворачивая письмо). «Ты — новый начальник экономического управления. Пойди посмотри, что там происходит… Маллинк, рабочий контроль».

Э д у а р д. Странно… Кажется, у меня начинается желчная колика. (Собирается уходить.)

Н о й м а н. Эдуард, вспомни Верден.

Е к к е л ь (в дверях, Вайлеру, стоящему с отсутствующим видом). Разрешите выйти?

Н о й м а н (кружа по комнате). Однако, господин Еккель, об этом совершенно незачем спрашивать господина Вайлера. Постойте, господин Еккель, туалет — сюда. А это выход на улицу.

Е к к е л ь выходит.

В а й л е р. Я пришел по поводу помещения для хозяйственных нужд, распоряжение три дробь семь. Завтра, к семи утра, оно должно быть освобождено.

Слышен стук двери. Это ушел Е к к е л ь.

Н о й м а н. Господин Еккель…

Ш в е р т ф е г е р (встает). Мое пальто.

Н о й м а н. Господин Швертфегер, для беспокойства нет никаких оснований.

Э д у а р д. Ой, мой живот…

В а й л е р. Сюда поставьте пресс. Нам необходимы плиты из твердой древесины. Причем как можно скорее.

Н о й м а н (кружа по комнате). У меня нет пресса.

В а й л е р. Завтра утром получите. Для железа. Его можно переоборудовать.

Н о й м а н. Не выйдет. Чисто технически.

В а й л е р. Выйдет. Я работал на таких штуках. Слесарем.

Ш в е р т ф е г е р. Мне пора в Халле. Пальто.

Э д у а р д. Могу принести.

Н о й м а н. Я сам. Ты останешься.

Э д у а р д. Я подписчик «Теглихе рундшау». (Уходит.)

Н о й м а н. Иуда.

В а й л е р. Стену прорубим. Вот здесь. Для полиспаста. Пресс весит добрых две тонны. (Швертфегеру.) Вы из Халле?

Ш в е р т ф е г е р (побледнев). Нельзя ли водки?

Нойман приносит водку. Швертфегер пьет и садится.

Н о й м а н (Вайлеру). Есть у вас документы?

В а й л е р. Вот гарантийное письмо экономического управления.

Н о й м а н. Гарантийное письмо экономического управления… Минуточку. (Кричит.) Фрау Финце! (Вайлеру.) Тут у меня три разрешения жилищного управления на вселение квартирантов. (Показывает их.) Подписаны они уполномоченным Вайлером. Но именно он, менее часа тому назад, использовал служебное положение, доверенное ему нашим новым руководством, для изощренного злоупотребления своими правами. (Садится, наливает себе и Швертфегеру.)

В а й л е р. Это уже неправда.

Дверь раскрывается. Появляется ф р а у Ф л и н ц.

Ф р а у Ф л и н ц. Бог в помощь.

Н о й м а н (представляя ее Швертфегеру). Фрау Финце.

Ф р а у Ф л и н ц. Флинц.

Н о й м а н. Верно. У Фрау Финце пятеро сыновей. Во всяком случае, так полагает господин Вайлер.

Вайлер молчит.

(Направляется к телефону.) Теперь я подойду к телефону, наберу двадцать пять — двадцать пять — это Дом принцессы, ныне помещение нашей полиции — и скажу: пожалуйста, пришлите чиновника. А также поставьте в известность советского коменданта города. (Снимает трубку.) И если я этого все же не сделаю, то только из-за слишком большого уважения к нашему новому строю. (Кладет трубку.) Но поймите, чего это мне стоит. Ведь вам должно быть совершенно очевидно, если сейчас придет кто-нибудь из властей и спросит, как дела с помещением, мне придется сказать, что оно отдано матери с пятью сыновьями. (К фрау Флинц.) Итак, отныне вы будете говорить каждому кто придет, что у вас пятеро сыновей.

Ф р а у Ф л и н ц. Да.

Н о й м а н. А если кто-нибудь спросит, где они?

Ф р а у Ф л и н ц. На улице.

Н о й м а н. Нет, лгать она не умеет. От нее и так требуют слишком многого. Действительно, ставить женщину в такое положение — отвратительно. Фрау Финце, если вы ответите так, то ведь любой человек может задать вам вопрос прямо в глаза: «На улице? Так приведите всех пятерых. Пожалуйста, вот дверь». И что вы станете делать?

Фрау Флинц идет к двери, открывает ее. Входит длиннющий п а р е н ь.

Ф р а у Ф л и н ц. Это Антон, самый младший.

А н т о н. Бог в помощь.

Н о й м а н. Кто это?

Ф р а у Ф л и н ц. Мы все зовем его Верзилой. Он уже ребенком лихо выворачивал стволы. Его любимое занятие — резать по дереву. Может целые сутки просидеть за работой.

Н о й м а н. Минутку. Господин по прозвищу Верзила любит резать по дереву. Что дальше?

Входит низенький мрачноватый ч е л о в е к.

Ф р а у Ф л и н ц. Его прозвали Верзилой, потому что Готлиб такой маленький, хотя он самый старший и им вместо отца. (Готлибу.) Что говорят, когда входят в комнату?

Г о т л и б. Здорово.

Ф р а у Ф л и н ц. Это господин Нойман. А рядом с ним — здешний хозяин.

Г о т л и б. Ага.

Ф р а у Ф л и н ц. Нельзя все время говорить «ага».

Н о й м а н. Минутку. (К фрау Флинц.) Подойдите-ка сюда. (Парню.) Закройте дверь. Итак, вы утверждаете, будто являетесь сыном этой женщины? Вы утверждаете это?

Готлиб молчит.

Ах, вы в этом не уверены!

Ф р а у Ф л и н ц. Он стесняется.

В а й л е р. Но он похож на нее. Это вы должны признать.

Ф р а у Ф л и н ц. Он стесняется, привык цепляться за материнскую юбку. Настоящий домосед, как говаривал мой покойный муж. Стоит ему дорваться до книги, ему уже ни до чего дела нет. Вы только послушайте, что этот парень вбил себе в голову! Вздумал стать актером, все равно-де ничему не учился. А что тебе сказала мать?

Г о т л и б (почти плача). С такой профессией помрешь с голоду.

Ф р а у Ф л и н ц. Да, я это сказала. Нам дармоедов не надо. Это он зарубил себе на носу. Что же теперь тебе нравится больше всего?

Г о т л и б (мрачно). Считать.

Ф р а у Ф л и н ц. Он в уме лихо считает. Вашей конторе он бы подошел. Готлиб, скажи, пожалуйста, господам, сколько будет шестнадцать на двенадцать?

Г о т л и б. Сто девяносто два.

Ш в е р т ф е г е р (который все это время потихоньку прикладывался к «довоенному товару», встает, опрокидывая кресло). Славный малый. А теперь посчитаем. (Направляется к Вайлеру, наливает рюмку.) Твое здоровье. (Готлибу.) Готлиб, сколько стоят пятьсот кубических метров хорошего леса (Вайлеру) — другим я вообще не занимаюсь — (Готлибу), если законная цена одного метра сто марок?

Н о й м а н. Господин Швертфегер!

Г о т л и б. Пятьдесят тысяч.

Ш в е р т ф е г е р (кивает головой). Неверно. Пятьсот кубических метров по сто марок будет не пятьдесят тысяч, как по Адаму Ризе[2], а двадцать раз по пятьдесят тысяч. Таков сегодня устный счет в лесном деле. Верно, Нойман?

Н о й м а н (направляясь к нему). Господин Швертфегер, не проводить ли вас до машины?

Ш в е р т ф е г е р. Зачем? (Жест в сторону Вайлера.) Мы только что познакомились. А теперь кое-что посчитаем.

Н о й м а н. Господин Швертфегер, пора…

Ш в е р т ф е г е р. В каталажку? Только после тебя.

Н о й м а н. Вы пьяны, черт бы вас взял!

Ш в е р т ф е г е р. Да, потому что с тобой можно иметь дело только в таком состоянии. (Вайлеру.) Представь себе, он спекулянт.

Н о й м а н. Это клевета!

Ш в е р т ф е г е р. А я докажу. Давай сюда свою главную книгу. Готлиб, будешь подсчитывать. Вслух.

Н о й м а н (хватает Швертфегера за шиворот). Вон! И чтоб вашей ноги здесь не было!.. Я прекращаю с вами всякие деловые контакты. Пьяный шут. (Открывает двери и выталкивает Швертфегера. Вайлеру.) Безупречный коммерсант. Но не умеет пить.

Входят т р о е п а р н е й.

П е р в ы й (подавая Нойману руку). Йозеф Флинц, год рождения двадцать девятый, рост — метр семьдесят два. Работал помощником конюха у господина Вальдека. Специальность — правая рука Марты Августы Вильгельмины Флинц, когда ей надо провернуть очередное дельце. Ни в каких военных организациях, а также в нацистской партии не состоял, только иногда в Юнгфольке. Это благодаря Марте Августе Вильгельмине Флинц, обращавшей в бегство всех правительственных и военных вербовщиков. Мать сказала, здесь нужны крепкие руки. Вот они. (Показывает на себя и братьев.)

Н о й м а н. Я ничего не понимаю. В мою квартиру вваливаются какие-то люди и утверждают, что они чьи-то там сыновья. Требуют, чтоб я устроил их на работу. Да это же какое-то нашествие бродяг.

Вперед выталкивают большого, добродушного парня.

Ф р а у Ф л и н ц. Вот Франтишек — он совсем другой. Можно сказать, полная противоположность. Парень рта не раскроет. В отца. Франтишек, скажи, пожалуйста, господину Нойману, кем ты хочешь стать? Господину Нойману интересно.

П а р е н ь. Моряком.

Ф р а у Ф л и н ц. Столяром. Франтишек, сейчас же повтори кем ты хочешь стать.

Ф р а н т и ш е к. Моряком.

Ф р а у Ф л и н ц. Франтишек!.. Что за упрямец. А ведь он целыми днями режет по дереву.

Н о й м а н. Увольте меня от этого сброда! Вон! Или я за себя не ручаюсь.

В а й л е р. Стоп! Ведите себя прилично в чужой комнате.

Н о й м а н (лишившись дара речи). Что? Что вы посмели сказать о моей квартире? Вы назвали ее чужой комнатой?

В а й л е р. Да, это комната фрау Флинц. И ее пятерых сыновей.

Н о й м а н. Разыграно как по нотам. Стоит только появиться кому-нибудь с грязным воротничком, как вы уже готовы на все!

В а й л е р. Может, у них и грязные воротнички, зато есть удостоверения личности.

Готлиб показывает господину Нойману свое удостоверение и подзывает братьев.

Н о й м а н (читает). Флинц, Флинц, Флинц, Флинц, Флинц.

В а й л е р. Куда вынести кресла?

Н о й м а н (сдаваясь). В прихожую… (Направляется к двери.)

Ф р а у Ф л и н ц. А это Карли, наш лучший.

Один из парней выступает вперед и кланяется.

П а р е н ь. Я хотел бы стать столяром.

В а й л е р. Прекрасная профессия.

Н о й м а н (уставясь на фрау Флинц). Сперва дайте мне вторую фабрику. (Направляется к двери.)

Фрау Флинц и парни идут к двери и кланяются.

Ф р а у Ф л и н ц. Какая прекрасная комната. Мы этого никогда не забудем, господин Нойман.

П а р н и. Большое спасибо.

Н о й м а н ушел. Вся семья осматривает комнату. Флинцы с почтением взирают ни окружающее их великолепие. Вайлер берется за кресло.

В а й л е р. В Зимнем дворце начиналось так же.

Ф р а у Ф л и н ц. Помогите господину чиновнику.

Йозеф берется за кресло вместе с Вайлером.

Й о з е ф. Ты чиновник?

Ф р а у Ф л и н ц. Йозеф, нужно говорить «вы».

В а й л е р. Я слесарь.

Й о з е ф. А здесь что вы делаете?

Они уходят, вынося кресла. Одно из кресел падает.

Ф р а у Ф л и н ц. Осторожно! Не повредите хорошей вещи.

Г о т л и б. Мать сказала «осторожно».

Парни выносят мебель. Карл вносит пожитки.

Й о з е ф. Вот это дядька — первый сорт!

Ф р а у Ф л и н ц. Да. Но эту красивую комнату нам дал господин Нойман. Мы должны быть всю жизнь благодарны ему.

В а й л е р (возвращаясь.) Большим семьям — большие комнаты. С этим все согласны. И вы и мы. То есть коммунисты.

Ф р а у Ф л и н ц. Ничего я не знаю и знать не хочу. У меня пятеро ребят, хватит с меня. Если бы я стала заниматься политикой, как их отец, то мы все померли бы с голоду. Они забастовали в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, и хозяин вышвырнул нас на улицу. Антону было всего семь, а ему уже пришлось подрабатывать. Отец только и делал, что пил. Так и спился. А когда во Франции погиб мой Иоганн, я поклялась, что остальных ребят им не заполучить. Две повестки я сожгла. Франтишека превратила в глухонемого. Пусть себе кричат «зиг хайль» или «рот фронт»: за своих ребят я любому глотку перегрызу. Пусть нас оставят в покое. О нас и так некому позаботиться.

В а й л е р (закуривая). А мы о ком думаем, по-вашему? Почему мы вляпались в такое дерьмо? Потому что люди слишком мало думали о себе. Тот, кто думает о себе, не станет же выбирать Гитлера. Я пережил это на собственном опыте. Они торчали в окопах в России, куда их никто не звал, война им осточертела — и что, они опомнились? Взбунтовались? Нет, они позволяли себя убивать. Пушки вместо масла. Да разве это люди? Вот я и говорю: люди, подумайте о себе сами, — научитесь наконец думать. Ну, чего вы хотите? Значит, политика вас не интересует?

Ф р а у Ф л и н ц. Нет.

В а й л е р. А комната господина Ноймана?

Ф р а у Ф л и н ц. Ну, это другое дело.

В а й л е р. Допустим. Но комната — это только начало. У кого нет ничего, тому много надо. Скромность мы оставим богатым, те могут ее себе позволить. Видите ли, коммунизм такой скромности не признает. (Направляется к двери, оборачивается.) Я хотел достать помещение для работы, а раздобыл комнату всего для одной семьи. Зато в ней пять сыновей. (Оглушительно смеется.)

Фрау Флинц смеется тоже.

Зима. Кафе «Огненный шар». На круглой танцевальной площадке под звуки аккордеона движутся пары. За столиками н е с к о л ь к о п о с е т и т е л е й. О ф и ц и а н т. Появляется с е м ь я Ф л и н ц. Они несут корзину с деревянными фигурками. Фрау Флинц сует официанту сигарету.

Ф р а у Ф л и н ц. Кафе битком набито, вот где дела идут. Йозеф и Карл, займитесь-ка парочками. Не торопитесь. Франтишек, раскрой наконец рот. Рассказывай всем, до чего хорош такой щелкунчик, особенно к празднику. Антон, возьмешь на себя того старика, но не вздумай клянчить. Готлиб, станешь у туалета и подождешь, пока кому-нибудь из господ приспичит. Я останусь здесь, с корзиной.

Г о т л и б. Есть хочется.

Ф р а у Ф л и н ц. Понятно. Если сплавим здесь товар, купим еды.

Г о т л и б. Ага.

Ф р а у Ф л и н ц. На твоем «ага» далеко не уедешь. Придется пораскинуть мозгами. Верно, Йозеф?

Й о з е ф. Можно ущипнуть пожилую даму пониже спины и вкрадчиво прошептать: «Мадам, вам необходимо иметь своего щелкунчика».

Ф р а у Ф л и н ц. Йозеф! У кого ты этому научился?

Й о з е ф. У Марты Августы Вильгельмины Флинц, урожденной Блахи, из Богемской Лайпы. Смеются.

Г о т л и б. Пошли.

Ребята протискиваются в сутолоку танцующих.

Йозеф и Карл танцуют. Дама Йозефа неожиданно вскрикивает.

Й о з е ф. Мадам. Вам необходимо иметь своего щелкунчика. (Продает фигурку.)

К а р л (показывая своей даме щелкунчика). Не нужен ли вам щелкунчик?

Дама пятится от Карла.

К Готлибу, стоящему у дверей с надписью «Для мужчин», подходит мужчина.

Г о т л и б. Я с утра ничего не ел. Возьмите щелкунчика, а то я упаду.

М у ж ч и н а. Я тебе не кто-нибудь, а господин учитель. И был бы им до самой смерти, если б не новые учебники.

А н т о н (становясь за спиной пожилого господина). Можно постоять около вас и дождаться чинарика?

Йозеф подходит к матери. За ним идет ничего не понимающая д а м а.

Й о з е ф. Порядок, мать, дело идет на лад. Дай еще щелкунчика. (Бросается в сутолоку.) Дама остается.

А н т о н. Можно, я допью из вашей кружки? Тут еще осталось. Можно?

Франтишек все время размахивает своим щелкунчиком перед носом толстого гостя.

Т о л с т ы й г о с т ь. Объясните наконец, к чему мне щелкунчик? Солить его, что ли?

А н т о н (своему подопечному). Пиво — это жидкий хлеб. Видите ли, я ничего не ел.

Г о л о с т а н ц у ю щ е й д а м ы. А орехов вы достать можете?

Г о л о с К а р л а. Нет, не могу.

А н т о н. А этот маленький кусочек сахару, он вам еще нужен? Сахар — это питание для мозгов.

У ч и т е л ь (Готлибу). Фридриха Великого я называю великим, великим, а не вторым.

Т о л с т ы й г о с т ь. Господин официант, еще кружку. И уберите это бесплатное приложение к меню. Он мне мешает подносить пищу ко рту.

Г о т л и б (около матери). Мать, господин учитель хочет еще одного щелкунчика.

Й о з е ф (толкает одного из танцующих и роняет щелкунчика на пол). Идиот! Из-за тебя произведение искусства упало в грязь!

Т а н ц у ю щ и й. Простите.

Й о з е ф. «Простите»! Это подарок даме на память.

Т а н ц у ю щ и й. Если вы настаиваете, я готов возместить убытки.

Й о з е ф. Десять марок. (Получает деньги.) Можете оставить его себе.

К а р л (останавливает свою даму). Значит, по-вашему, это всякая дрянь? Тогда сейчас же верните его мне.

У ч и т е л ь (получая от Готлиба второго щелкунчика). Знаешь, что-такое колесо истории? Вот я стал помощником проповедника в Баасдорфе. И на кой мне Иисус?

А н т о н (своему подопечному). Ну, вы, я думаю, уже накурились?

Г о с т ь. А больше вам ничего не нужно?

А н т о н (доставая щелкунчика). Нужно. Не хотите ли щелкунчика?

Г о с т ь. А ну, убирайтесь! Вы, щелкунчик!

Аккордеонист делает предостерегающий жест, затем спокойно продолжает играть, но танцплощадка пустеет. Н е с к о л ь к о м у ж ч и н исчезают в туалете, парни собираются вокруг фрау Флинц. Слышно, как подъехал большой грузовик. В ресторанчике появляется товарищ К а л у з а в сопровождении другого п о л и ц е й с к о г о.

К а л у з а. Значит, так. Через несколько минут начнем проверку трудовых книжек. Никакой паники, право слово. Все по закону. Прошу соблюдать порядок. (Отнимает газету у первого гостя, закрывшего ею лицо.) Ваша трудовая книжка, прошу.

Сквозь занавеску в дверях показывается голова м у ж ч и н ы.

М у ж ч и н а. Облава!

К а л у з а (добродушно рассматривая его). Вы поедете с нами.

П о л и ц е й с к и й. Пошли! (Уводит мужчину.)

П р е д ы д у щ и й г о с т ь. А куда собираются отправлять?

К а л у з а. В Лойну.

Г о с т ь. Я требую работы в городе. У меня здесь семья.

К а л у з а. Вам хорошо известно, что многие предприятия разрушены. Сначала надо расчистить развалины, потом работать. И прежде всего в Лойне, там главное. Поедете со мной. Расплатились?

Гость швыряет деньги на стол.

Нужно сказать «большое спасибо». (Полицейскому.) Повышенные ставки, рабочие карточки, ордера, талоны на спиртные напитки. (Следующему.) Вашу трудовую книжку.

Мужчина показывает документ.

(Полицейскому.) Вот трудовая книжка. Всегда проверяйте отметку в левом углу. Вот она. (Мужчине.) Можете танцевать дальше. Развлекаться необходимо, право слово. Танцы разрешены Советской военной администрацией. Администрация поощряет танцевальные вечера. (Следующему.) Вашу трудовую книжку. Получает от толстого гостя бумагу и рассматривает ее.) А, господин Экснер с Шульштрассе!

Т о л с т ы й г о с т ь. Выбирайте выражения. Я денацифицирован.

К а л у з а. Это я и делаю. (Полицейскому.) Вот врачебное заключение. Оно действительно до определенного срока. Это, например, до сорок четвертого года. (Гостю.) Вы последуете за мной.

Т о л с т ы й г о с т ь. Это слишком! Забирать больных людей!

К а л у з а (полицейскому.) В сомнительных случаях состояние здоровья определяет врач. Этого человека надлежит доставить в управление здравоохранения.

Т о л с т ы й г о с т ь. Господин официант, еще кружку. (К Калузе.) Чего вы ждете, господин Калуза? Почему вы меня не ударите? Ведь вы были знамениты этим на весь город. (Смеется.)

Калуза долго смотрит на него.

К а л у з а (к публике, под музыку). Да, я был знаменит на весь город. До тридцать третьего меня называли Красным Отто. Сперва только враги. Потом все. Да, мы дрались со штурмовиками за наших товарищей. Тогда это называлось «обороняться». А сегодня, в тысяча девятьсот сорок шестом году, наша власть, а это значит: «Рукам воли не давать!» Наш новый строй сильнее всякого кулака. Вот что я твержу себе все время. А когда мне попадаются знакомые морды из тех, что потакали штурмовикам, я стискиваю зубы. Труднее всего научиться выдержке. (Уходит с авансцены.)

Т о л с т ы й г о с т ь (смеясь). Красный Отто.

Калуза ударяет его кулаком наотмашь.

П о л и ц е й с к и й. Так его.

К а л у з а. Ошибка вышла. Убери его.

Т о л с т о г о г о с т я уносят. Калуза садится. К нему подходит фрау Флинц.

Ф р а у Ф л и н ц. Господин полицейский, этот человек получил по заслугам.

К а л у з а. Но бить все равно нельзя.

Ф р а у Ф л и н ц. Со всяким случается.

Калуза кивает.

Знаете, моим ребятам никакая работа не страшна. Вы бы с ними враз столковались.

Парни встают.

К а л у з а (полицейскому). Продолжайте проверку.

Полицейский уходит в глубь сцены.

(К фрау Флинц.) Как, эти пятеро — все ваши? Вот это да!

Издалека доносится энергичный голос полицейского: «Вашу трудовую книжку, пожалуйста».

Если бы все были такие сознательные, полиции нечего было бы делать!

Ф р а у Ф л и н ц. Что верно, то верно, но все же полиция — дело хорошее.

К а л у з а. Почему?

Ф р а у Ф л и н ц. Сами посудите. У меня пятеро парней. И всем им охота сбежать от матери, а тут еще они слышат, что в Лойне настоящая работа, рабочие карточки, хорошо платят, ордера, водка и все такое. А главное — мать далеко, никакого надзора. Вы ведь понимаете, к чему их сразу потянет?

К а л у з а (улыбается). Тут уж ясно, право слово. Одет, сыт, проглотил стаканчик, ну и потянет.

Ф р а у Ф л и н ц (хмыкнув). Вот я и говорю. Народ они молодой, не понимают еще, что всякую работу нужно делать на совесть, хоть она вроде и незаметная. На то и полиция, чтобы приказать: сиди и не рыпайся, делу время — потехе час. Верно?

К а л у з а. Ничего подобного, милая. Мое дело обеспечить рабочую силу для расчистки развалин. И точка.

Г о л о с п о л и ц е й с к о г о. Вашу трудовую книжку.

М у ж с к о й г о л о с. Какое вы имеет право?

К а л у з а. Но-но… С вами по-хорошему, и будьте любезны соблюдать, право слово. (Парням.) Ну, давайте ваши трудовые книжки.

Ф р а у Ф л и н ц. Вот я и говорю. Толстяк ни в какую не хотел ехать в Лойну. Тут уж без всякой трудовой книжки видно, что человек работать не хочет.

К а л у з а (садится). Что я ему и доказал — яснее ясного. Только вот ударил зря.

Полицейский добрался до туалета.

Г о л о с п о л и ц е й с к о г о. А ну, выходи!

Ф р а у Ф л и н ц. Вот я и говорю. Человек хочет в Лойну, О чем это говорит? Это говорит, что он хочет работать, а то зачем бы ему туда ехать. И если у кого такой наметанный глаз, как ваш, то к чему ему спрашивать трудовую книжку, раз человек действительно желает трудиться. Моим ребятам в Лойне делать нечего.

П о л и ц е й с к и й долго не показывался из туалета. Наконец выходит оттуда с м у ж ч и н а м и.

О д и н и з м у ж ч и н (беспрерывно твердит). Я — артист.

П о л и ц е й с к и й. Да-да.

Слышатся негромкие восклицания: «Безобразие! Где свобода?»

К а л у з а (с сомнением, к фрау Флинц). То есть как это. Человек хочет трудиться, а ему нечего делать в Лойне? Тут что-то не так, право слово.

Ф р а у Ф л и н ц. Что ж тут непонятного. По своей охоте человек не поедет в Лойну, там ведь работать надо. А если ему охота работать, то в Лойне ему делать нечего.

П о л и ц е й с к и й (подходит). Господин советник полиции, разделались со всеми.

Ф р а у Ф л и н ц. Так им и надо. Вот, смотрите. Это — щелкунчик. Вот я и говорю, охота вам изо дня в день торчать в душной комнате и делать щелкунчиков? Мои парни только и ждут, что кто-нибудь придет и скажет: а ну, выходи из душной комнаты и отправляйся на расчистку развалин, там вам повезет. Что вы на это скажете?

К а л у з а. Черт возьми, верно.

Ф р а у Ф л и н ц. Вот я и говорю. Видите, как трудно моим парням сказать вам, что они не поедут в Лойну.

К а л у з а. Да этого от них никто и не требует. Кто их принуждает?

Ф р а у Ф л и н ц. Полиция. Она заботится о том, чтобы никто не потрафлял своим прихотям, а работал.

К а л у з а. Вы, значит, стоите на том, что я должен удерживать людей от расчистки развалин?

Ф р а у Ф л и н ц. Только потому, что вы — полиция. А расчищать, конечно, надо.

К а л у з а. Знаешь что? Иди ты к чертовой матери со своей брехней! (Ставит щелкунчика на стол и отходит.)

Семья Флинц, смеясь, садится за стол. Вновь начинает играть музыка.

К а р л (смеясь). Первый класс, мать. Теперь если он тебя увидит, то даст такого крюку…

Все смеются.

А н т о н. А мне охота потрудиться по возможности над краюшкой хлеба.

Ф р а у Ф л и н ц. Теперь мы позволим себе и по кружке пива.

Г о т л и б. Ага.

Й о з е ф (серьезно). Мама, я еду в Лойну.

Оглушительный смех.

Мне не до смеха.

Ф р а у Ф л и н ц. Йозеф!

Й о з е ф. Ты права, мама. Сижу я изо дня в день в душной комнате. И что делаю? Щелкунчиков. И просижу так до конца дней своих. Да, мне хочется живой работы. Я за то, чтобы каждый сам становился человеком. Вот так-то. Ну, будьте здоровы. Не печалься, мать. Это ведь ты меня вразумила. Увидите Йозефа либо в лимузине «покобелло», либо в раю. (Выбегает.)

Доносится его крик: «Подождите!» Затем звук отъезжающего грузовика. Вся семья оцепенела. Музыка как в начале картины.

Сборочный цех у товарной станции. Он отремонтирован. Здесь устроено общежитие. Его о б и т а т е л и, в том числе несколько переселенцев, сидят на импровизированных стульях и скамьях. Среди них Ф р и ц В а й л е р с огромным радиоприемником.

В а й л е р. Вечер, посвященный открытию первого общежития переселенцев, объявляю открытым. Повестка дня. Пункт первый: художественное вступление — Чайковский, увертюра «1812 год». Моя собственная, привез из СССР. Пункт второй: вступительное слово. Пункт третий: провозглашение начала строительства социализма. Слово будет предоставлено нашему обербургомистру, члену Социал-демократической партии Германии.

П о ж и л о й м у ж ч и н а (вскакивая). Что?

Переселенцы аплодируют. Вайлер ставит пластинку. Под сводами цеха звучит увертюра Чайковского «1812 год».

П о ж и л о й м у ж ч и н а (подзывает Вайлера). Товарищ Вайлер, я выступать не стану, этому я не обучался. Это вы отстроили цех для жилья, вам и выступать. Только не мне, я не умею. Ну, ладно там, Первое мая, день рождения Бебеля — я согласен, тут любому известно, что говорить, ничего не надо придумывать. Но в такой день, на открытии… Не знаешь как начать: «Товарищи» — это не всем подходит, а сказать «граждане» у меня язык не повернется.

В а й л е р. Тогда ты не имеешь права называться бургомистром.

П о ж и л о й м у ж ч и н а. Я обербургомистр.

В а й л е р. Тем более. Но согласись — именно как обербургомистр ты должен уметь в нужный момент произнести речь.

Э л ь с т е р м а н (вытаскивая из кармана бумажку). Вот пригласительный билет. Что в нем значится? «Гость». О выступлении ни слова.

В а й л е р. Но на открытиях принято произносить речи. Это же ясно, как божий день.

Э л ь с т е р м а н. Тогда выступай ты. Ты — КПГ.

В а й л е р. А ты — глава города. И за тебя голосовали СДПГ, КПГ, ХДС и ЛНП.

Э л ь с т е р м а н. Единогласно.

В а й л е р (достает сигарету). Закури фабричную. Вчера обменял на чемодан. А главное — скажи об этой женщине.

Э л ь с т е р м а н. О какой еще женщине?

В а й л е р. Она живет не здесь, я ее пригласил. В сорок пятом, когда буржуазия забаррикадировала двери, эта женщина заявила: они не хотят нас пускать? Ладно, позаботимся о себе сами. Мы отправились сюда и отстроили жилье. Во всяком деле важна инициатива. А инициатива исходила от нее.

Э л ь с т е р м а н. Инициатива?

В а й л е р. Она из деревни. Муж с политическим прошлым. Пятеро сорванцов на шее. Пассионария. Конечно, она этого о себе не думает. Но я ее впряг в нашу телегу, а за ней потянутся и другие. Завтра утром, ровно в восемь я являюсь к Паулю Бартлингу и объявляю, что мы развернули социалистическое строительство. А я снова могу идти в слесаря. Так-то. А ты собираешься подложить мне свинью, отказываешься выступать: «Я этому не обучался!»

Э л ь с т е р м а н (к публике, под музыку). Выходит, что я, Рихард Эльстерман, по профессии токарь, должен уметь произносить речи. А откуда мне уметь? Этому я не обучался. В концлагере меня научили не с речами выступать, а помалкивать, чего бы это ни стоило. И вдруг мне говорят, что с сегодняшнего дня я не токарь, а обербургомистр и должен восстанавливать предприятия. Откуда мне знать, как это делается? Во время забастовок я учился останавливать фабрики, а не восстанавливать их. Но мы взялись за дело и восстановили. Мы знали, что многое недоделано и некоторые начнут придираться, но ведь пришлось начинать все сначала и делать в тысячу раз лучше прежнего. Над этим стоит поразмыслить. (Взбирается на груду металлического лома.)

Переселенцы аплодируют.

Эльстерман, Рихард, обербугомистр. (Большая пауза.) Граждане жильцы! Там, где вы сейчас живете, когда-то было полно станков. На них делали бомбардировщики. Каждое движение руки несло смерть. Станков нет. Разбомбили. Теперь здесь живут люди. И это прогресс. Цех войны вы превратили в цех мира. Сами, своими руками. Что важнее всего для человека сегодня? Многие этого не знают. Самое важное — это…

Ф р а у Ф л и н ц (соседу, тихо). Трудовая книжка.

Пораженный Эльстерман умолкает.

Г а м п е. Тихо. Потом поговорите.

Э л ь с т е р м а н (продолжает). …это инициатива. Инициатива. И та, от кого она исходила…

Х и н т е р л е х н е р (сидящий рядом с фрау Флинц). Марта, а почему трудовая книжка? У меня ее нет.

Ф р а у Ф л и н ц. Тихо, Эд, ты портишь весь праздник.

Х и н т е р л е х н е р. Но ведь я работал здесь, на стройке общежития.

Г а м п е. Тихо!

Э л ь с т е р м а н. Что-нибудь непонятно?

Х и н т е р л е х н е р. У меня нет трудовой книжки.

Ф р а у Ф л и н ц. Да тише ты, Эд. Ведь господин обербургомистр разъяснил, что это фабрика. А если на фабрике люди не работают, а живут — это прогресс.

Э л ь с т е р м а н (возмущенно). Что я сказал?

Ф р а у Ф л и н ц. Что на земле будет мир, если все фабрики постепенно перестроить под общежития. Эта — только начало.

Э л ь с т е р м а н. Женщина, побойся бога. На фабриках надо работать.

Ф р а у Ф л и н ц. Пока не выкинут все станки. А потом жить. (Эду.) А для жилья трудовой книжки не надо.

Г а м п е (резко). Кончай дурацкую болтовню. Сама не строила, а людей с толку сбиваешь. Ты ее не слушай, Эд. Мы работали, а теперь хотим это отпраздновать.

Ф р а у Ф л и н ц (Хинтерлехнеру). Вот оно как.

Наступает тишина.

Э л ь с т е р м а н. Вот поэтому я и говорю. (К фрау Флинц.) Гражданочка, вы не должны из моих высказываний делать вывод, будто фабрики надо превратить в общежития. Это же не так.

Ф р а у Ф л и н ц. Господин обербургомистр, вы только что произнесли прекрасную речь. И порадовались, что у нас теперь наступил полный покой.

Смех.

Э л ь с т е р м а н. Я сказал, что у нас теперь цех мира.

Ф р а у Ф л и н ц. Ну да. Вроде как «почивайте с миром», дорогие граждане.

Смех.

В а й л е р. Спасибо нашему обербургомистру за торжественную речь.

Аплодисменты. Особенно рьяно аплодирует фрау Флинц. Эльстерман аплодирует вместе со всеми.

Переходим к третьему пункту.

Э л ь с т е р м а н. Минуточку, сперва нужно уточнить. Гражданочка, я говорил о бомбардировщиках. Это было военное предприятие. Вот почему его не нужно восстанавливать, чтобы не было больше бомбардировщиков. С этим покончено.

Ф р а у Ф л и н ц. Верно. Поэтому теперь в цеху не работают, а живут. Да еще боятся, как бы кто ненароком работать не начал.

Э л ь с т е р м а н. Да, мы начеку. Есть еще господа, желающие нажиться на войне.

Ф р а у Ф л и н ц. Что-то незаметно.

Э л ь с т е р м а н. В том-то и опасность.

В а й л е р. Товарищ Эльстерман!

Ф р а у Ф л и н ц. А особенно такие, как господин Нойман…

Э л ь с т е р м а н. …мебель и обработка древесины…

Ф р а у Ф л и н ц. Да. Я уж точно знаю, предложи ему, он сразу займет этот цех.

Э л ь с т е р м а н. Могу себе представить.

Ф р а у Ф л и н ц. Даст всем заработок и хлеб. И скажет, что в цеху будут делать столы и стулья.

Э л ь с т е р м а н. Но нам-то известно, что из этого получится.

Ф р а у Ф л и н ц. Маленькие деревянные бомбардировщики.

Э л ь с т е р м а н. Что?

Ф р а у Ф л и н ц. Картонные. Дерева все равно нет.

Э л ь с т е р м а н. Гражданочка, вам бы взять пример с той труженицы, по предложению которой был построен этот цех мира.

После секундной тишины раздается оглушительный смех. Эльстерман застывает от изумления.

В а й л е р. Товарищ Эльстерман не в курсе. Это же она и есть. Ну, посмеялись, и будет. Мы ведь все заодно. В праздник можно и пошутить. Главное, мы не сидим сложа руки. Всем нам хочется одного — выбраться из нужды. И сообща мы этого добьемся. Есть такое простое слово: социализм. Фрау Флинц, однажды вы уже проявили инициативу. И мы отстроили общежитие. Теперь мы будем строить социализм. Вы — с нами?

Ф р а у Ф л и н ц. На социализм у меня нет времени. Надо думать, где найти работу. (Уходит.)

Переселенцы и оба выступавших на трибуне смотрят вслед фрау Флинц.

Г а м п е. Правильно, давайте работу. Причем немедленно. Я краснодеревщик. Мне нужен не социализм, а работа.

Э л ь с т е р м а н. Сперва надо разобрать развалины.

Э л е р т. Ну и поехали на развалины. В Лойну.

Г о л о с. Куда? В Лойну?

Э л е р т. Флинц говорит, что туда надо всем, кто без трудовых книжек.

Г о л о с. Мы на фабрике живем, а ведь другие на фабриках работают. И нам так надо.

Д р у г о й г о л о с. Я не поеду в Лойну.

Е щ е о д и н г о л о с. Они нарочно не дают нам работы.

Е щ е г о л о с. И я так считаю.

Г а м п е. Глупости.

Г о л о с. Это же фабрика. Флинц то же самое говорила. Цех — не место для жилья. Мы сами лишили себя рабочих мест.

Е щ е г о л о с. И я так считаю.

Э л е р т. А работы здесь не найти.

Г о л о с. Поэтому и придется ехать в Лойну.

Г а м п е. Не позволяйте Флинц морочить вам голову. У нее одни ее сорванцы на уме.

Э л ь с т е р м а н. Люди!

Г о л о с. Я не поеду в Лойну.

Э л ь с т е р м а н. К чему горячиться. У нас демократия. Сами решайте, что делать с цехом. Жить в нем или нет.

В а й л е р (ожесточенно). Нет, здесь решаем мы. А кто поддакивает этой подкупленной особе, тому придется объяснить, у кого власть. У нас! Мы знаем, что хорошо, а что плохо. Мы хотим счастья для всех людей. А кто этого не понимает, того мы научим уму-разуму. Вот так. Если мы считаем правильным, чтобы люди здесь жили, — значит, они будут жить. Если мы считаем правильным разбирать развалины, — значит, будем разбирать. Даже на Северном полюсе.

Э л ь с т е р м а н (спокойно). Так не пойдет. Каждый имеет право сказать, как поступить с цехом.

В а й л е р. Валяйте. Говорите. Мы в поте лица отремонтировали цех, а теперь появляется эта особа, живущая у господина Ноймана, и начинает науськивать: отдайте цех господину Нойману.

Г а м п е. Неправда.

В а й л е р. Она именно так и заявила. Мы тут не глухие.

Шум.

(Встает на стул.) Все вы холопские души — лижете задницу своему эксплуататору: пожалуйста, будьте любезны, возьмите нас, сами мы чересчур глупы. Но мы, рабочие, не спасуем перед парой дураков. А я вам говорю, что еще до наступления ночи эта особа окажется за решеткой.

Наступает томительная тишина.

А теперь можете выступать. (Садится.)

Э л ь с т е р м а н. Я лишаю тебя слова. У нас демократия. Каждый может смело говорить что захочет. Прошу поднимать руки. Будем обсуждать.

В а й л е р. Ага, «обсуждать»!.. Как накануне тридцать третьего. Тогда вы тоже все обсуждали. Ты и твои социалисты. Пока не стало слишком поздно.

Э л ь с т е р м а н. А вы? Вы в каждом человеке видели фашиста.

В а й л е р. А вы? Вы заявили, что Гитлер сам на себе петлю затянет. Ха-ха! Мы-то знали, к чему все идет.

Э л ь с т е р м а н. Но не предотвратили.

В а й л е р. Не смогли, потому что вы были против единого фронта.

Э л ь с т е р м а н. Но вы ни разу даже не прочитали наши условия.

В а й л е р. Было только одно условие.

Э л ь с т е р м а н. Какое? Какое?

В а й л е р (забирает пластинку и собирается уходить). Валяй, объединяйся с этими мелкими буржуями. Вот тогда вы получите такое государство, какое заслуживаете. Трепачи вы, а не социал-демократы.

Г а м п е. У них самих нет единства. Паны дерутся, а у холопов чубы летят.

Э л е р т. Слыхали, валят друг на друга. Выходит, все не так.

Г о л о с. А нам зажимают рты. Мы для них слишком глупы.

Д р у г о й г о л о с. Специалистов бы сюда. Флинц права. Господин Нойман взял ее на работу. Возьмет и нас.

Е щ е о д и н г о л о с. Я переучусь.

Э л е р т. Цех надо передать господину Нойману. Тогда и у нас будет работа. Жить будем в городе. Господин Нойман пойдет на это, он нам поможет.

Снова шум. Все столпились перед обербургомистром.

Э л ь с т е р м а н. Граждане жильцы, давайте голосовать. Прошу поднимать руки.

Г о л о с а. Ах, скажите, голосовать…

— Ломайте перегородки! Тогда им придется переселить нас отсюда. Ведь это же фабрика. И дать нам в городе квартиры. А рабочие места освободятся.

Переселенцы молча разбегаются по цеху, ломают перегородки и другие пристройки.

Э л ь с т е р м а н. Люди, давайте голосовать! Каждый может свободно высказать свое мнение. У нас демократия!

Квартира Рихарда Эльстермана. Ночь после событий в сборочном цехе. Э л ь с т е р м а н сидит на кухне, курит. Снаружи доносится голос: «Рихард!» Эльстерман подходит к окну, поднимает гардину и открывает окно.

Г о л о с В а й л е р а. Рихард, не спишь? Я проходил мимо. Хотел сказать, что машина на Дессау пойдет в восемь.

Э л ь с т е р м а н. Знаю.

Г о л о с В а й л е р а. Рихард.

Э л ь с т е р м а н. Да.

Г о л о с В а й л е р а. Не нужно ли чего?

Э л ь с т е р м а н. Вроде нет.

Г о л о с В а й л е р а. Рихард, я только хотел пожелать тебе доброй ночи.

Э л ь с т е р м а н. Спокойной ночи, Фриц. Смотри не простудись. Ночь сырая.

Г о л о с В а й л е р а. А все же хорошо, что у нас общее дело.

Э л ь с т е р м а н. Да, Фриц.

Шаги удаляются. Э л ь с т е р м а н закрывает окно, гасит свет и уходит в соседнюю комнату.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Комната в «Доме единства». В а й л е р, Э л ь с т е р м а н и молодой член партии К е т е Р а у п а х.

Р а у п а х. Товарищи, вчера вы проголосовали за решение о бывшем сборочном цехе. В комитете считают, что вы слишком поторопились. Нам бы хотелось услышать, что вы обо всем этом думаете. Мне поручили побеседовать с вами. Давайте ознакомимся с мнением округа. (Читает.) «Окружное правление Социалистической единой партии Германии постановляет: 1. Восстановленный сборочный цех близ товарной станции передать для эксплуатации фабриканту Нойману. 2. Попытка в нынешних условиях провозгласить социализм может привести к серьезному подрыву доверия народа к партии. Для социализма сейчас, в 1946 году, отсутствуют необходимые предпосылки. 3. В связи с требованием одной из переселенок предоставить ей работу, возникла острая ситуация. Товарищи Вайлер и Эльстерман, не придав должного значения инциденту, потеряли чувство реальности, а своим препирательством повредили престижу нового строя». (Складывает бумагу.) Вот решение, товарищи. Побеседуем о нем.

Оба молчат.

(То сворачивает, то разворачивает бумагу, посматривая на часы.) Может быть, уже поздно? Мы так долго заседаем. Не перенести ли разговор?

Товарищи молчат по-прежнему. Раупах садится напротив Эльстермана. Вайлер курит.

Э л ь с т е р м а н. Что же мне сказать, девочка? Что я уже ничего не понимаю, что я слишком стар? Я сказал Паулю Бартлингу, что это моя вина, не проявил твердости. В дискуссии с этой женщиной меня положили на обе лопатки, я не умею аргументировать, голова у меня уже не варит. Это я понял. Возьмите обербургомистром человека помоложе, я слишком стар. И не думайте, что я ломаюсь. Вы же знаете, работал я с охотой. То же самое я говорил и в округе. Но они не пошли мне навстречу. Что ж. Больше мне сказать нечего.

В а й л е р (встает и гасит сигарету). Я все время слышу слово «вина». Кого-то нужно осудить за ошибки, повредившие партии. Согласен. Так кто же виноват? Товарищ Эльстерман говорит, что он. Допустим. Кто попался на удочку этой сомнительной особы? Кто ликвидировал производственную площадь, когда ее не хватает? Разве Эльстерман? Значит… (Садится, снова закуривает.) Раупах записывает. Откладывает листок в сторону.

Р а у п а х. Хорошо. Вы еще раз выслушали решение, но ничего нового мне не сказали. Значит, разговор окончен. (Собирает бумаги.)

Эльстерман и Вайлер сидят в нерешительности.

Кстати, товарищ Вайлер, а эта женщина арестована?

В а й л е р (удивленно). Почему? Нет.

Р а у п а х. Но ведь ты угрожал ей арестом.

В а й л е р. Верно. Это был мой единственный правильный поступок.

Р а у п а х. Так. Тогда, значит, виновата во всем эта женщина.

В а й л е р. Да. Она тоже. Если бы все не полетело вверх тормашками, я не наделал бы столько ошибок.

Раупах смотрит на Вайлера.

(Гасит сигарету.) Социализма с такими личностями не построить. Что, не так?

Раупах смотрит на Вайлера.

Считаешь, что и это моя ошибка? Верно. Саботажников надо сажать за решетку.

Р а у п а х. Чему же она повредила?

В а й л е р. Строительству общежития.

Р а у п а х (показывает Вайлеру свои записи). «Кто ликвидировал производственную площадь, когда ее не хватает?» Ведь это твои слова.

В а й л е р. Вот в этом и ошибка.

Р а у п а х. Но ведь та женщина сказала то же самое.

В а й л е р. Женщина? Да, сказала. Но потом. А сначала она сама предлагала отстроить общежитие. А это было вылазкой врага.

Р а у п а х. Тогда, значит, и решение партии о перестройке цеха под общежитие — тоже вражеская вылазка?

В а й л е р. Не передергивай. Сперва общежитие, потом производственная площадь… Вроде как стой здесь, беги туда, — так получается? Если партия так ставит вопрос, то как же это понимать?

Р а у п а х. Я бы сказала, диалектически. Но мне хотелось бы, чтобы меня правильно поняли. Товарищ Вайлер, теперь ты за использование производственной площади?

В а й л е р. Да. Но без господина Ноймана.

Р а у п а х. Вынесем пока господина Ноймана за скобки. Итак, ты — за это. Но сперва ты был за общежитие. Или ты сделал это только из-за той, как ты выражаешься, «особы»?

В а й л е р. Разве я когда-нибудь что-нибудь делал в интересах врага?

Р а у п а х. Следовательно, ты считал это правильным, а теперь думаешь по-другому?

В а й л е р. Ну, бывает.

Р а у п а х. Но ведь эту мысль подала тебе все та же «особа»?

В а й л е р. Она науськивала.

Р а у п а х. А ты орал. Итак, еще раз: почему ты угрожал ей арестом?

В а й л е р. Потому что осознал, что то, что я считал верным, на самом деле неправильно. И потому, что не хочу, чтобы из-за меня партии пришлось бы публично признать, что эта особа права.

Р а у п а х. Я тебя верно поняла? По-твоему, партия должна сказать: раз однажды решили — значит, это навсегда?

В а й л е р. Если уж я что сказал, то не отступлюсь. Сказал, что я состою в партии, — значит, так оно и будет, что бы ни случилось.

Э л ь с т е р м а н (встает). Пойдем, Фриц. Половина двенадцатого.

В а й л е р. Та женщина просто не может быть правой. Она не с нами.

Р а у п а х. Допустим. Но значит ли это, что она против нас? Ей хочется работы для своих сыновей. Зачем же ей быть против, если она увидит, что и мы хотим того же? Я могу тебе сказать, когда она выступит против. Если сегодня, в одна тысяча девятьсот сорок шестом году, кто-нибудь начнет орать: даешь социализм!

В а й л е р. Валяйте, отдавайте цех капиталисту. Может, вы и раскопаете в своих книжках, будто нам нужна мебель, а не социализм. Но не требуйте, чтобы это понял рабочий. Для меня капиталисты — это враги. Наверно, я слишком долго с ними боролся, слишком долго ждал социализма, чтобы сейчас еще дожидаться, пока он наконец понравится мелкому бурящую. Хватит, натерпелся! Баста. Они говорят о работе. Я тоже. Они говорят о жратве. Я тоже. Сидят в уютных квартирках и вопят о мире. Я тоже. Я своей семьи шесть лет не видел. И до сих пор не знаю, что с ней сделали фашисты. Но если кто хочет жить за наш счет, дудки! Мой счет — самый первый. Послезавтра начинаю работать у Полизиуса, в Дессау. Слесарем. (Проходит мимо Эльстермана. Захлопывает дверь.)

Э л ь с т е р м а н. Нет, с Фрицем так не годится. Его это дело совсем доконало.

Р а у п а х. А он должен соблюдать партийную дисциплину.

Э л ь с т е р м а н. Он это и делает на тридцать лет дольше, чем ты. (Выходит.)

Р а у п а х (к публике, под музыку). Двое товарищей, тридцать лет участвовавших в классовых боях, узнают от члена партии со стажем всего в полгода, что их опыта уже не хватает. Я, Кете Раупах, на целое поколение моложе их. А мне приходится им говорить: вы боролись еще до моего рождения, но сегодня, чтобы продолжать борьбу, нужно учиться. И я могу сказать это только потому, что они завоевали для нас возможность учиться. И мы учились. А у них не было времени. А теперь мы выходим на трибуны перед ними, когда-то своею грудью заслонявшими нас от классового врага, и объясняем им, что такое классовый враг. Им — своим потом и кровью преобразовавшим мир — теперь приходится узнавать от нас, что это значит — переделать мир. Мне куда больше хотелось бы им сказать: расскажите о себе, как оно было, и не будем говорить об ошибках. Вы имеете право оставаться такими, как есть. Но тогда это означало бы, что я плохо училась у вас, позабыла о борьбе, о том, что наш мирный труд — тоже борьба, что мы объединились для поисков верного пути. А с ошибками бороться необходимо. По-моему, самая главная ваша заслуга в том, что мы, трое товарищей, вместе боремся за общее дело. Как вы нас этому учили. (Отходит назад.)

Входят В а й л е р и Э л ь с т е р м а н.

В а й л е р. Входи, входи! Видите ли, он собрался рассылать циркуляры. Капиталист получает цех — это же совершенно новая ситуация, а он хочет отделаться циркулярными письмами. На циркулярах далеко не уедешь. Тут надо придумать что-нибудь поновее. А ему и невдомек. А еще именует себя бургомистром.

Э л ь с т е р м а н. Обербургомистром.

В а й л е р (к Раупах). Объясни, что надо делать. Да ты сама не знаешь. Нужно перетащить на нашу сторону производственный совет и захватить в нем руководство. Тогда можно будет управлять производством. Вот так.

Р а у п а х (обрадованно). Значит, ты не сдаешься?

В а й л е р. Я? Нет, я умываю руки.

Р а у п а х. А как же твое предложение?

В а й л е р. Это я предоставляю вам. Фабрикант будет посмеиваться, а я — смотреть на это? Ну нет.

Р а у п а х. Фриц, а если фабрикант вовсе не станет посмеиваться?

В а й л е р. Много ты понимаешь в фабрикантах.

Р а у п а х. Представь себе, что ему вовсе не захочется расширять производство, что он откажется от цеха.

В а й л е р. Твоими устами да мед пить!

Р а у п а х. Нет, это создаст трудности. Что будет с нашим решением, если он откажется?

В а й л е р. Тогда дайте партийное поручение той пустомеле. По-моему, она — за нас.

Р а у п а х. Ты совершенно прав. «Трудящиеся передают для производства восстановленный ими цех фабрике Ноймана». Уже сегодня ночью это пойдет во все газеты.

В а й л е р. Вы что, с ума сошли?!

Э л ь с т е р м а н. Не-е, Фриц. Она права. Фабрикант — не идиот. Собираясь расширять производство, он сперва от страха кладет в штаны — вроде того гуся, которого откармливают к празднику. Что он при этом думает? Не иначе как меня собираются зажарить.

Р а у п а х. Товарищ Эльстерман, мы не ведем в политике двойной игры. Но в одном ты прав. В нынешних условиях капиталист расширяет свое производство вовсе не так охотно. (Продолжает записывать.)

В а й л е р. Рихард, это же чепуха! Он что, против прибыли? Уж ты-то должен это знать. Ведь ты достаточно заседал в производственных советах. Чем они занимались? Расширялись, расширялись и еще раз расширялись. Вспомни, как оно было, даже в семнадцатом?

Э л ь с т е р м а н. Семнадцатый — это семнадцатый. А сегодня апрель сорок шестого. Это скачок. Диалектика. Представь, на газу греется вода. И вот наступает момент. (Жест.) Пар. И вот уже кипит…

В а й л е р. И ты туда же.

Э л ь с т е р м а н. Не-е, Фриц. У любой вещи две стороны. Вот — капиталист. А вот — его фабрика. А тут — мы. Постой, это уже третья сторона. (Пауза.) Кете, как это? Не одолжишь ли ты книгу об этом… с диалектикой? Мне она до зарезу нужна.

Кете не отвечает. Она уснула.

В а й л е р (тихо). Заснула.

Э л ь с т е р м а н. Пусть спит. Нам-то что, а она еще молодая.

Выключают свет и закрывают за собой дверь.

Г о л о с Э л ь с т е р м а н а (громко). Вот — пар, а вот — вода. И вот уже кипит…

Комната семьи Флинц. В дверях появляется господин Н о й м а н. В руках у него газеты. Он молчит. Ф л и н ц ы окружают его, вид у них жалкий. Господин Нойман протягивает фрау Флинц одну газету за другой. Фрау Флинц читает.

Ф р а у Ф л и н ц (сияя). Так прославиться — и буквально за одну ночь! Мы решили сделать вам маленький сюрприз. Помните, как вы сказали: «Сперва дайте мне вторую фабрику!» Мы никогда этого не забывали.

Н о й м а н. Скажите еще раз, что я такое сказал — и я вам скажу такое… (С подъемом.) Мы жили тихо и мирно. Никакой политики, ни-ни, упаси бог. Красные нас даже не замечали. Они считали, что Нойман — это мелкая сошка. Он слишком глуп, он так и останется при своих девяноста девяти рабочих. После сорок пятого мне только того и надо было. (Садится. С отчаянием.) А что сегодня говорит весь город? Этот Нойман — настоящий коммерсант. Нойман знает толк в своем деле. Нойман — это голова. Нойман расширяет производство. Еще бы, двести рабочих. Вот так, ты ни сном, ни духом, а тебя уж записали в Рокфеллеры.

Появляется готовая к отъезду г о с п о ж а Н о й м а н. Она подает мужу пальто и шляпу.

А н н а Н о й м а н (громко и с вызовом). Что ж, вы добились своего. Знаете, что в этом портфеле? Все то, что осталось от дела его жизни. И он забирает это с собой, в Ганновер. Наконец-то он послушался своей жены, которая ему постоянно твердила: не оставайся в этом аду, поедем к дяде. Послушайся он меня раньше, все было бы в порядке. Пойдем, Фридрих Вильгельм, пора.

Н о й м а н (пристально глядя на жену). И не подумаю. Не поеду я в Ганновер. Дело моей жизни — здесь. Здесь начинал еще мой дед. Он бы меня одобрил. И перестань ныть. Я остаюсь. Брысь на кухню, чертова баба! Или я за себя не ручаюсь! (Передает жене вещи.)

А н н а Н о й м а н уходит что-то бормоча.

(К фрау Флинц.) Ну-с. Вы поставили меня в дурацкое положение. В другой раз вам это не удастся. Если я откажусь принять цех, что в моем положении было бы единственно разумным шагом, на меня набросится весь город. Ладно, я возьму цех. Безумие! Один бог знает, во что мне это обойдется! Но я полагаюсь на ваших сыновей. Они в сто раз умней своей мамаши, которая только зря языком треплет. Подойдите-ка сюда. Садитесь. (Оделяет всех сигарами.) Ну и кашу заварила ваша мать, а расхлебывать придется нам. Вы все будете при деле. Вам я доверяю. Мы откроем не просто один цех, а мебельную фабрику номер два. Вы получите оклады и карточки старших рабочих. У каждого будет своя бригада. Понятно? Так. А теперь самое главное. Чтобы эти новые сто рабочих не сбили вас с панталыку, мы сами станем делать политику. Вы для вида позаботитесь о том, чтобы политическая жизнь била ключом. Руководящую роль должна играть СЕПГ, это в духе времени. Значит, ты и ты — завтра утром пойдете в «Дом единства» и запишетесь в партию. Вступительный взнос уплачу, конечно, я. Они вас примут, несмотря на такую мать, как ваша, потому что вы пролетарского происхождения, а значит, хочешь не хочешь — красные. (Смеется.) Ну и слава богу, пусть так думают. (Антону.) Ты заявишься в молодежную организацию и скажешь, что хочешь расшевелить здешнюю публику. (Готлибу.) Ты — тяжел на подъем, сгодишься для профсоюза. Кто старший?

Г о т л и б. Я.

Н о й м а н. Все будете рассказывать ему о том, что болтают на фабрике, а ты после работы будешь являться ко мне с докладом. Зато работать будешь в бухгалтерии. (К фрау Флинц.) А вы держитесь в тени. Одно резкое слово против господ товарищей — и ваши сыновья окажутся на улице. Минутку. (Быстро выходит.)

Парни воспряли духом.

К а р л (громко). Что нужно человеку для жизни?

В с е. Трудовая книжка.

Ф р а у Ф л и н ц. Тише. Господин Нойман может услышать.

К а р л. Ну и пусть. Теперь начнем зарабатывать. У нас нет даже керосинки, уж я не говорю про приемник, без него разве жизнь.

Входит господин Н о й м а н. Семейство чинно усаживается.

Н о й м а н. Сел за стол с чертом — готовь большую ложку. (Достает книгу.) Начнем, пожалуй. Мой дед отобрал это у рабочих еще при Бисмарке. «Коммунистический манифест».

Ф р а у Ф л и н ц. Господи, спаси и помилуй.

Н о й м а н. Ваша забота, чтобы парни поскорее выдолбили ее наизусть. А потом начнем выступать. Сегодня, чтобы не бросаться в глаза, надо речи произносить. (Передает, книгу фрау Флинц.)

Та ее не берет.

Вы же хотите, чтобы ваши сыновья получили работу? И чтобы их не сбили с толку?

Фрау Флинц кивает.

Тогда, пожалуйста.

Фрау Флинц крестится и берет «Коммунистический манифест».

Ф р а у Ф л и н ц накрывает на стол, за которым сидит Г о т л и б и нетерпеливо вертит в руках вилку. На его указательном пальце толстая повязка. Он читает книгу.

Г о т л и б. Есть хочется.

Ф р а у Ф л и н ц. От работы отлынивать да обжираться — это по-нашему. То ему в боку колет, то спину тянет, то палец нарывает. А младшие братья корми его. Мы же книжонки почитываем. Вилку он держать может, а ручку с пером нет. Да еще требует самую большую порцию, потому что он старший и вместо отца. Видел бы это покойник.

Г о т л и б. В пивной у Бахмайера.

Ф р а у Ф л и н ц. Постыдился бы говорить так о покойном отце. Он был больной человек.

Г о т л и б. Я тоже. (Поднимает палец, жалобно.) Ой, опять стреляет!

Фрау Флинц приносит горячую картофелину.

Сразу полегчало. (Очищая картошку.) Старшему положено.

Стол накрыт. На лестнице слышны шаги. Дверь распахивается настежь, появляются т р о е с ы н о в е й, укутанные в ватники, стряхнув снег, бросаются к столу.

Вам здесь не свинарник! Вон таз, умойтесь. С грязными лапами — за стол! Что мать подумает?

Братья, не споря, умываются. Затем садятся к столу. Фрау Флинц раскладывает картошку. Готлиб получает самую большую порцию, Антон самую маленькую. Готлиб начинает преувеличенно громко и демонстративно молиться.

Отче наш, иже еси на небесех…

А н т о н (быстро). Дай, господи, жратвы для всех…

Ф р а у Ф л и н ц. Антон! (Готлибу.) А ты позволяешь.

Г о т л и б. Эй, Верзила, я церемониться не стану. (Продолжая молиться.) …Хлеб наш насущный даждь нам днесь.

Антон хватает картошку.

(Бьет его по пальцам.) Подождешь, пока я не скажу «аминь». (Выжидает.)

Братья застыли.

Аминь.

А н т о н (жуя). Картошка и соленые огурцы… Как только доберусь до них, чувствую, что еда — мое второе любимое занятие.

Ф р а н т и ш е к (жуя). А какое первое?

Антон говорит Франтишеку что-то на ухо. Оба смеются.

Г о т л и б. Ведете себя за столом как свиньи. Берите пример с Карли.

К а р л (с набитым ртом). Карл у Клары украл кораллы, Клара у Карла украла кларнет.

Г о т л и б (жуя). Не разговаривай с набитым ртом. Будете продолжать в том же духе, окажетесь в бараках, вроде нашего Йозефа: он тоже не хотел слушаться старших. Вот мать может подтвердить. Знаете, где его письмо? В печке.

Ф р а у Ф л и н ц (вынимает из сумки «Коммунистический манифест»). Ну, кто уже поел?

А н т о н. Я, как всегда. Всего-то было на один зуб.

Ф р а у Ф л и н ц. Другой бы на твоем месте радовался: самый младший, а столько получаешь.

Г о т л и б. Верзила, начинай. Старшему не пристало есть как на пожаре, успею заняться образованием.

Ф р а у Ф л и н ц. На этой странице господин Нойман еще что-то подчеркнул. Значит, нужно выучить наизусть. (Медленно читает.) «Основным условием существования и господства класса буржуазии является накопление богатства в руках частных лиц… Условием существования капитала является наемный труд».

А н т о н. И это все? (Повторяет, мать суфлирует.) «Основным условием существования и господства класса буржуазии является накопление богатства в руках частных лиц…»

Стук, раскрывается дверь. Появляется господин Н о й м а н в меховой шапке и толстых перчатках. Он кивает и наблюдает, не перебивая.

(Продолжая.) «…образование и увеличение капитала. Условием существования капитала является наемный труд».

Н о й м а н. Хорошо. Только тон пока еще неуверенный. В конце фразы ты должен понижать голос и переходить почти на пение, как будто читаешь по-русски. Вот так. (Показывая.) «Условием существования капитала является наемный труд».

Ф р а у Ф л и н ц (предлагая Нойману стул и тарелку с картошкой). Чем богаты.

Н о й м а н (садится). Только одну, попробовать. На будущей неделе я вскрою мешки с картофелем, тогда и вы набьете себе брюхо.

Г о т л и б. Ага!

Н о й м а н. Ну, что они там болтают о классовой борьбе? Лет сто назад так оно все и было. В Англии. А теперь каждый мало-мальски образованный человек — сам себе Маркс. Я хочу, чтобы мои люди были всем довольны. Я хочу, чтоб никто не совал нос к соседу, вот и не будет никакой классовой борьбы, она только мешает работе. Того же хочет и Маркс. Разве кто-нибудь из образованных людей станет возражать против уничтожения эксплуатации? На днях я сказал господину Барнику, этому старому ослу Фрицу, что он эксплуататор, зря орет на своих людей. Слово Человек я пишу с большой буквы. Пусть каждый делает свое дело, вот и не будет никаких классов. Ибо у меня пять пальцев на руке. И у вас пять пальцев на руке. Этим сказано все. (Франтишеку, расхаживая.) На второй мебельной фабрике слишком большой обеденный перерыв. До первого числа я должен уложить паркет в четырех квартирах. Сейчас же отправишься к господину Билеру — он полулевой ориентации — и как председатель производственного совета скажешь ему, что красивые полы особенно свидетельствуют о подъеме жизненного уровня в нашей зоне.

Ф р а н т и ш е к засовывает в рот последнюю картошку и уходит.

А теперь, фрау Флинц, разрешите откланяться. Не стану вам мешать. (Уходит.)

Ф р а у Ф л и н ц (продолжая читать вслух). «Пролетарии же могут завоевать общественные производительные силы, лишь уничтожив свой собственный нынешний способ присвоения, а тем самым и весь существовавший до сих пор способ присвоения в целом». Ну-ка, Карли, еще раз.

К а р л. Я еще ем. Все это скверное дело. Мне оно не по нутру. Нельзя обманывать людей только потому, что так хочет шеф.

Ф р а у Ф л и н ц. Карл, они отняли у тебя брата. Антон, повтори.

А н т о н. Ну, так и быть. «Пролетарии же могут завоевать общественные производительные силы, лишь уничтожив свой собственный нынешний способ присвоения, а тем самым и весь существовавший до сих пор способ присвоения в целом». А теперь пусть и другие что-нибудь повторят. А то, раз я быстрее ем, меня и учить заставляют больше всех. А как начнешь долбить, снова есть хочется.

Г о т л и б (жуя). Верзила, ты еще ребенок. Ты будешь делать, что тебе скажут взрослые.

А н т о н. А как вкалывать и кормить вас — так я взрослый. (Матери.) Дай-ка книгу. Может, в ней написано, что каждому положена еда.

Ф р а у Ф л и н ц. Этого в книге нет.

А н т о н (перелистывая книгу). А это что? (Читает вслух.) «…Минимум заработной платы, то есть сумма жизненных средств, необходимых для сохранения жизни рабочего как рабочего». Здесь ничего не сказано о детских порциях. Я работаю, как все, и жрать хочу, как все. Поэтому — подавай минимум!

Ф р а у Ф л и н ц. Ты — дурак. Господин Нойман заставляет учить это, чтобы вы не попались на их удочку. То, что здесь написано, — не для порядочных людей.

Готлиб смеется.

А н т о н. Небось думаете — раз вы старше, значит, можете из меня веревки вить? Даже хорошо, что я всегда получаю меньше всех: я зато быстрее управляюсь с едой и теперь знаю все назубок. (Повторяет.) «Пролетарии же могут завоевать общественные производительные силы, лишь уничтожив свой собственный нынешний способ присвоения». Может быть, господин Нойман прав, а я — идиот, но я понимаю это так… (Встает, отбирает у Готлиба картофелину и съедает.)

Готлиб дает ему затрещину, в ответ получает куда более сильную и летит в угол.

(Усаживается за его тарелку.) «Призрак бродит по Европе». Отдавайте картошку, мне тоже положено.

Ф р а у Ф л и н ц. Иисус-Мария, он поднял руку на старшего брата! Господь тебя покарает, и она отнимется. Перестань сейчас же! Ты разве не слыхал, что сказал господин Нойман?

А н т о н (закашлявшись). Он буржуй. (Продолжает есть.)

Ф р а у Ф л и н ц. Ты говоришь уже как красный. Замолчи. Будешь делать, что мать скажет. (Сердито начинает читать вслух.) «Вы приходите в ужас от того, что мы хотим уничтожить частную собственность… Да, мы действительно хотим это сделать». Повтори!

В комнате появились кой-какие вещи. Посредине большой стол, на котором К а р л мастерит немыслимый радиоприемник. Ф р а н т и ш е к помогает ему. Г о т л и б лежит на кровати и читает. Н е с к о л ь к о з н а к о м ы х Флинц сидят в углу. Ф р а у Ф л и н ц разливает кофе. Воскресенье.

К а р л. Мать, я уже что-то слышу.

Из приемника слышится страшный треск.

Г о т л и б. Это всегда так будет трещать?

Ф р а у Ф л и н ц. Уж Карли разберется. Год назад парень и понятия не имел о радио, а теперь мастерит сам. (Карлу.) Карли, хочешь кусок пирога?

К а р л (выключив радио). Лампа барахлит, поэтому шум. (Франтишеку.) Дай другую.

Ф р а у Ф л и н ц. Беда с ним. Ничего не ест. Вот из таких и выходят академики.

К а р л (Франтишеку). Паяльник!

Ж е н щ и н а. Тебе можно позавидовать, Марта. Я вижу, твои ребята о тебе заботятся. Новый стол, керосинка, теперь радио. А я — одна-одинешенька на свете. И как это тебе удается, чтобы постоянно везло в жизни?

Э л е р т. Вы еще спрашиваете? Фрау Флинц ничего знать не хочет, кроме своих парней. И держит их подальше от политики.

Из приемника слышен свист и обрывки музыки.

Г о т л и б. Этак можно испоганить все воскресенье.

К а р л. Мать, у нас есть радио. (Удовлетворенный отходит от стола.)

Слышны позывные.

Э л е р т. Это РИАС[3].

Все придвигаются поближе к столу.

Д и к т о р. Говорит РИАС, Берлин. Начинаем передачу для лишенных родины в русской зоне. Для людей, вынужденных ютиться в подвалах, для людей, которым власти запрещают быть людьми, мы передаем «Песню о родине». Этим мы удовлетворяем просьбу мясника Бёнке из Бреслау. Исполняет каминское хоровое общество, ныне находящееся в Люнене, Вестфалия.

Э л е р т. Знаю я их.

Звучит песня:

Дверь распахивается. В комнату входит А н т о н с г р у п п о й м о л о д е ж и. Они поют:

Одна из девушек подходит к фрау Флинц.

Д е в у ш к а. Дорогая фрау Флинц, нам, товарищам Антона, захотелось поздравить вас лично. Мы горды, что Антон так успешно сдал экзамены на рабоче-крестьянский факультет. На следующей неделе он с первой группой молодых рабочих поедет в Берлин. (Протягивает фрау Флинц букет красных гвоздик.)

Фрау Флинц его не принимает.

А н т о н. Возьми цветы, мать. Ты их заслужила. Тебе я обязан всем. (Вынимает из ее сумки «Коммунистический манифест».) «Коммунистический манифест». Она с ним не расстается. Мы зубрили его каждую свободную минуту. Сперва и не знали зачем, но теперь-то я понимаю. Я получил возможность учиться. Бесплатно.

Э л е р т (встает). Я думаю, нам пора. Мне через все поле.

Гости демонстративно уходят.

А н т о н (девушке). Семья Флинц благодарит Свободную Немецкую Молодежь. Дружба! (Прощается с друзьями и закрывает за ними дверь.)

Пауза.

К а р л. Убирайся!

А н т о н (не понимая). Ты что, рехнулся?

К а р л. Я говорю, вон отсюда!

А н т о н. Завидуешь?

К а р л (молча подходит к приемнику и ковыряется в нем). Я? (Продолжая что-то мастерить.) Не возьму я у красных ни копейки. По мне, так лучше камни ворочать. По крайней мере я не подставляю ножку родной матери и не отнимаю последнего, что у нее осталось в жизни.

Антон подходит к кровати и начинает упаковывать чемодан.

А н т о н (спокойно). Кто, что и у кого здесь отнимает? Тебе что, нравится с утра до вечера гнуть спину на господина Ноймана? Ведь ты только по воскресеньям можешь заниматься любимым делом. А ты, моряк? Где собираешься плавать? В тазу? А он? Ладно, хватит об этом. Как вы живете? Вы поглядите, что вокруг делается. Уйду отсюда. Мне дышать легче станет, когда я вырвусь отсюда. (Уходит.)

Карл уставился на свой приемник. Затем сбрасывает его на пол. Фрау Флинц подходит к Карлу.

Ф р а у Ф л и н ц. Не надо, Карл. Накопим денег. Ты будешь учиться.

Ф р а у Ф л и н ц гладит белье, рядом гора белых рубашек. Входит Г о т л и б, таща за шиворот Ф р а н т и ш е к а. За ними появляется Н о й м а н.

Г о т л и б. И этот туда же. (Франтишеку.) Что нужно твоему Вайлеру на второй мебельной фабрике?

Франтишек молчит.

Ведь что-то ему нужно было. Что?

Франтишек молчит.

Кто тебе позволил таскать его по всей фабрике? Без спросу. О чем вы говорили? Ну-ка расскажи.

Франтишек молчит.

То рта не раскроет, а то — нате вам…

Н о й м а н. А я-то ему доверял, этому тихоне. (Орет.) Над чем он смеялся?

Франтишек молчит.

Вот твоя мать. Ты ее любишь? Тогда становись на колени и проси прощения. Потому что ты ее по миру пустил. Забирайте документы. Все.

Ф р а у Ф л и н ц (продолжая гладить). Не надо на колени. Что я тебе могу сказать? Не стану я тебя просить рассказать матери, что там такое стряслось, хотя имею на то полное право. Мне страшно услышать от моего Франтишека: мать, я пойду с ними, а ты мне стала в тягость.

Ф р а н т и ш е к. Вечером, после гудка, на второй мебельной фабрике будет профсоюзное собрание по вопросу об охране труда. Без предпринимателя.

Тишина. Нойман повернулся к Франтишеку. Фрау Флинц тоже.

Н о й м а н. Отправляйтесь работать.

Парни выходят.

(Садится.) Итак, мамаша Флинц, через каких-нибудь (смотрит на часы) пятнадцать минут на второй фабрике раскроются двери и появятся красные. Ну, что мне на это сказать? Добро пожаловать. Деваться некуда. А они как ни в чем не бывало станут говорить об охране труда. Что где-то гвоздь торчит, что нет предохранительного щитка и тому подобное. И мои люди станут им поддакивать и даже не заметят, как их втянут в политику. Им начнут втирать очки. Дескать, злой капиталист, отнимает у вас последний кусок. Их обведут вокруг пальца — любой сопляк сможет их надуть. Но пусть они поостерегутся. Нет, я ничего предпринимать не стану. Я даже туда не пойду. Зачем? Мамаша Флинц, я вам однажды сказал: не горячитесь, ни одного резкого слова против господ товарищей. Лучше бы мне никогда не произносить этих слов. (Уходит.)

Ф р а у Ф л и н ц надевает пальто, берет сумку и выходит.

Бывший сборочный цех, ныне мебельная фабрика номер два. За сценой слышен гудок. Шум работы замирает. Ф р а н т и ш е к раздает листовки.

Ф р а н т и ш е к. Сейчас будет профсоюзное собрание.

Р а б о ч и й. Сейчас пора домой. (Уходит.)

Ф р а н т и ш е к (другому рабочему). Профсоюзное собрание.

Р а б о ч и й. В семнадцать ноль-ноль уходит мой поезд. (Уходит.)

Ф р а н т и ш е к (другим рабочим). Профсоюзное собрание.

Р а б о ч и й. Великолепно. (Садится на поленницу.)

Ф р а н т и ш е к. Профсоюзное собрание.

Р а б о ч и й. Это какие-то новые порядки. (Уходит.)

Часть рабочих осталась. В цех входят Г а м п е, В а й л е р и К е т е Р а у п а х. Рабочие либо стоят, либо сидят на корточках.

Г а м п е. Давайте поближе, Вальтер, Альфред!

Рабочие пододвигаются.

Хорошо, что вы остались. Это — Фриц Вайлер из окружного правления нашего профсоюза. А это — Кете Раупах, из окружного правления СЕПГ. Тема нашего собрания…

Ф р а у Ф л и н ц (появляясь в дверях). Бог в помощь.

Рабочие оборачиваются в ее сторону.

В а й л е р. Фрау Флинц, сюда нельзя. Это профсоюзное собрание.

Ф р а у Ф л и н ц. Я только хотела посмотреть, где это пропадает мой Франтишек после работы.

Г а м п е. Он придет, как только кончится собрание.

Фрау Флинц не собирается уходить.

Р а у п а х. Если фрау Флинц хочет остаться, она не помешает. Наоборот. Она — мать. И ей, конечно, тоже не хочется, чтобы ее сыновья остались без руки из-за циркулярной пилы. (К фрау Флинц.) Тема нашего собрания — охрана труда.

Г а м п е. Кто хочет взять слово?

Рабочие молчат.

Обычно вы не такие тихони. Эрих, Отто…

Молчание.

Эти товарищи приехали к нам специально, когда узнали, что произошло. С их помощью мы сможем создать комиссию по охране труда. Вот она-то и выступит сплоченно против шефа.

Рабочие молчат.

В а й л е р. Конечно, можно было бы сразу поговорить с шефом. Фабрикант, помогающий нам восстанавливать хозяйство, — не враг. Но сперва мы, представители рабочих, хотим поговорить с вами, с рабочими.

О д и н и з р а б о ч и х (встает). Всего хорошего. (Уходит.)

Ф р а у Ф л и н ц. До свидания.

Р а у п а х. На вашем предприятии до сих пор не было ни одного собрания. Зато были несчастные случаи. Почему же вы не собирались? Разве у вас нет власти? Нет, она есть, но вы пока не знаете, как ею пользоваться. Только там, где вы применяете власть, настоящая демократия. Настоящая демократия — это господство большинства. А большинство — вы.

Р а б о ч и й. А шефу это известно?

Пауза.

В а й л е р. Вот у циркулярной пилы не установлен предохранительный щиток. А где вентиляция? Ведь пыль попадает в легкие. И это лишь то немногое, что сразу бросается в глаза. Кто же должен изменить все, если не вы? Это просто вопрос солидарности.

Р а б о ч и й. Если мы расколемся, то нас выставят отсюда.

Г а м п е. Если есть солидарность, никто вас не выставит.

Р а б о ч и й. А если ее нет?

Д р у г о й р а б о ч и й. Если у вас власть, тогда издайте закон, что каждый может требовать работы, но никого нельзя выставить за здорово живешь.

Р а у п а х. Ты имеешь в виду право на труд? Да, это одно из основных требований СЕПГ. Но осуществить его мы сможем только вместе с вами. Выступайте — вот лучшая борьба за такой закон.

Р а б о ч и й. Сперва закон, потом выступления.

В а й л е р. Сперва ребенок, потом свадьба.

Кое-кто смеется.

Г а м п е. Подумайте о своей безопасности.

Р а б о ч и й. Опаснее всего — остаться без работы.

Кто-то поднимает руку. Это мужчина в рабочей блузе. Сдержанный смех.

Р а у п а х. Наконец-то, хоть один. Лед тронулся.

Мужчина выходит вперед.

М у ж ч и н а. Лозе. Заведую инструментом. Человечество нуждается во взаимопонимании и еще раз во взаимопонимании. Что может быть естественнее единого языка для всего мира? Единый язык, который понятен всем и доходит до всех сердец. Это язык разума — эсперанто. Если мы его изучим, война окончательно отойдет в проклятое прошлое. Я занимаюсь этим уже двадцать шесть лет. Вот открытка из Токио. Я каждый день получаю такие открытки и письма. Эта — от одного японского часовщика, страстного приверженца движения эсперанто. Он пишет: ла зомеро эстес пли варма оль ла винтро. Что это значит? Ну, тут можно догадаться, настолько прост эсперанто. Ла зомеро эстес пли варма оль ла винтро. Ла зомеро — лето. Эстес пли варма — теплее. Оль ла винтро — чем зима. Все существительные оканчиваются на «о», склонение простое: винтро, де ла винтро, а ла винтро, винтрон!!! А множественное число…

В а й л е р. А как будет «народный контроль»?

М у ж ч и н а (обрадованно). Народный контроль? На эсперанто? Прямо не перевести. Но можно так. Контроль — контроле. Народа — де ла пополо. Контроло де ла пополо. Контроло де ла пополо. Ах, да, «пополо» — это не просто «народ», а, скорее «все население». Простой народ — симпла пополо. Но симпла — не в смысле «ограниченный». Контроло де ла симпло пололо. Но чтобы не получилось, будто контролировать станут только работяг, я прибавляю: эн ла политика сенко де ла фабриканта. Только у «фабриканте» опять два значения, фабрикант и производитель. Поэтому: де ла мальбоне фабриканте, плохой фабрикант, верно? Итак, народный контроль — контроло де ла симпло эн ла политика сенко де ла мальбоне фабриканто.

Никто не аплодирует. Мужчина садится, будто он и не выступал. Слова просит фрау Флинц. Общее удивление.

Г а м п е (недовольно). Ну?

Ф р а у Ф л и н ц. Марта Августа Вильгельмина Флинц. Я говорю по-немецки.

Смех. Громче всех смеется Раупах.

Р а у п а х. Выходите вперед, фрау Флинц.

Ф р а у Ф л и н ц (выходя вперед, к Раупах). Здравствуй, Франтишек. Я уж думала, что у моего Франтишека свидание, а у него собрание. Трудно вам с ним. Он ведь молчун. Весь в отца. А вы, партийные, значит, специально для него сюда пришли и теряете на него время, да еще после работы.

Р а у п а х. Фрау Флинц, важно даже самое маленькое дело, если оно касается рабочих. Поэтому мы заботимся об охране труда.

Ф р а у Ф л и н ц. Вот и хорошо. (Доверчиво.) Но раньше, когда мы работали на помещика, о том, чтобы не напороться на вилы, мы заботились сами.

Смех.

Р а у п а х. Не стоит смеяться над фрау Флинц. Пожалуйста, продолжайте.

Ф р а у Ф л и н ц. У меня все.

Смех.

Р а у п а х. Я думала, что вы еще не начинали, поскольку ничего не сказали по существу.

Ф р а у Ф л и н ц. Я только хотела посмотреть, где мой Франтишек.

Смех.

Р а у п а х. Ах, так… Товарищи рабочие, вы тратите свое свободное время, — а для чего? Чтобы поговорить об эсперанто и семейных пустяках.

Ф р а у Ф л и н ц. Простите. Стало быть, нельзя говорить, что мой Франтишек должен сам заботиться об охране труда. (Собирается уйти.)

Р а у п а х. Да не убегайте же! Ведь мы как раз для того и собрались.

Ф р а у Ф л и н ц. А я думала, что это семейные пустяки.

Р а у п а х. Нет. Охрана труда — это дело партии. Об этом мы и говорим.

Ф р а у Ф л и н ц. Но и я говорила о том же.

Р а у п а х. Нет. Хотя да… Но эклектично.

Ф р а у Ф л и н ц. Как, простите?

Смех.

Р а у п а х. Эмпирично.

Ф р а у Ф л и н ц. Ага.

Смех.

Р а у п а х. Вперемешку.

Ф р а у Ф л и н ц. Ах, так!

Смех. Рабочие встают.

Г о л о с а р а б о ч и х. Чего там разговаривать? Женщина совершенно права: может, еще мое пищеварение контролировать станут? С этим я уж наверняка справлюсь сам.

— Ясное дело: рабочим лучше знать насчет техники безопасности.

— Верно, но она это сказала по-простому.

— А я что говорю? Учите эсперанто.

— Чепуха! Во всяком случае, она-то выступила.

— А зачем выступать? Они все равно затыкают рот.

В а й л е р. Да не разбегайтесь же! Продолжим прения! Товарищ Раупах еще молода, почему она должна говорить одни правильные вещи?

Р а у п а х. Мои слова не просто правильные, но и исторически обоснованные.

В а й л е р (яростно). Да, но не к месту.

Наступает тишина. Рабочие останавливаются.

Франтишек, вот тебе мое место. Послушайся матери. Веди собрание.

Ф р а у Ф л и н ц. Что это вам взбрело в голову?

В а й л е р. Как, — что? Вы же сказали, что охрана труда — это его дело. Пусть он сам и ведет собрание.

Ф р а у Ф л и н ц. Только попробуй…

В а й л е р. А может, вы сами поведете собрание? (Громко.) Председательствовать будет фрау Флинц! (Аплодирует.)

Рабочие ухмыляются.

Р а б о ч и й. Ну-ну, давай!

Фрау Флинц стоит неподвижно.

Ф р а у Ф л и н ц (тихо). Вы, наверно, не успокоитесь, пока всех не совратите.

Г а м п е. Нет, только послушайте! Мы совращаем людей, потому что беспокоимся за их безопасность на производстве. А ну, давай отсюда, знаем мы тебя!

В а й л е р. Тихо. Тебе слова не дано. Фрау Флинц будет говорить о том, как мы совращаем людей. Пожалуйста, фрау Флинц.

Пауза. Потом фрау Флинц вынимает из сумки книгу. Это «Коммунистический манифест».

Ф р а у Ф л и н ц. Это написал господин Маркс, верно? А здесь сказано, что господин Нойман — классовый враг! Так это или нет?

В а й л е р. Так.

Ф р а у Ф л и н ц. А почему вы об этом молчите?

В а й л е р. Потому что он работает с нами.

Ф р а у Ф л и н ц. Ну, а я вот встану и скажу (очень громко) господин Нойман — классовый враг!

Г а м п е. Да тише ты… Не то услышат.

Ф р а у Ф л и н ц (еще громче). Господин Нойман — эксплуататор и живодер. Он ничего не производит, кроме прибавочной стоимости. А все, что у него есть, он наворовал.

Г а м п е. Да тише вы! На нас набросится весь округ.

Ф р а у Ф л и н ц. Вот вам. Тоже мне, коммунисты. По вас заметно. А еще называетесь СЕПГ и рассуждаете об охране труда. Вроде бы это вполне разумно, а люди про себя думают: глянь-ка, они и сами понимают, что их коммунизм у нас не пройдет. Тут-то человек и попадается. Не успеешь оглянуться, как сам начинаешь кричать: господин Нойман классовый враг, у него нужно все отобрать.

Р а б о ч и й. Ну-ну-ну…

В а й л е р. Если мы говорим об охране труда, то имеем в виду именно ее. Зачем нам что-то там отбирать, хотя бы и у фабриканта.

Ф р а у Ф л и н ц. Потому что так записано здесь. И вообще скромность мы оставим богатым, коммунизм такой скромности не признает. Вы же сами говорили это в сорок пятом, когда мы только сюда приехали.

В а й л е р. Но совсем в другой связи.

Ф р а у Ф л и н ц. Да, тогда вы меня еще назвали малахольной пустомелей.

В а й л е р. Слава богу!

Ф р а у Ф л и н ц. И представьте, малахольная хочет знать, почему господин Нойман — классовый враг?

В а й л е р. Вы еще скажите: «Наш добрый господин Нойман. Он дал мне комнату. По доброй воле. Моих сыновей он назначил старшими рабочими. Тоже по доброй воле. И вообще он — великолепный человек». Ну же, я прямо жду не дождусь.

Ф р а у Ф л и н ц. И не подумаю. Я верю господину Марксу. Я хочу наконец видеть классового врага.

В а й л е р (после очень долгой паузы). Хотите навязать нам свою политику. Не выйдет.

Ф р а у Ф л и н ц. Мне это ни к чему. Я свою политику делаю сама. Зря, что ли, к моим сыновьям такое доверие у всех на фабрике? Завтра же, ровно в семь, я их пришлю сюда. Каждый из них возьмет карандаш и бумагу и обойдет всю фабрику. Сначала первую, потом вторую, филиал, склад. Всех подряд будет спрашивать, что они думают про господина Ноймана — классовый он враг или нет? Он желает знать. Причем точно. Все будет записано и потом вывешено. Здесь, на стене. А когда в десять часов господин Нойман появится в конторе, всем будет ясно, что он за человек. (Уходит, рабочие за ней.)

В а й л е р. Малахольная пустомеля.

Г а м п е. Этого нельзя допустить. Она и впрямь устроит этот опрос. Что тогда скажет партия?

Р а у п а х (подходя). Народный контроль.

Р а б о ч и й. А если господин Нойман действительно таков, как она говорит?

В а й л е р. Для партии было бы тяжелым ударом, если господин Маркс ошибся.

Перед домом Ноймана. Г а м п е дописывает последние буквы на вывеске: «Народное предприятие».

Г а м п е (кричит по направлению окон комнаты Флинц). Флинц!

Ф р а у Ф л и н ц выглядывает из окна.

Это твоих рук дело! Знаешь, кто будет директором? Вайлер.

Ф р а у Ф л и н ц захлопывает окно и опускает жалюзи.

Нойман уже в Ганновере. Анну-плаксу он забрал с собой — это единственное, чем он не спекулировал. Слушай, о тебе написано в газетах. С портретом.

На всех окнах опускаются жалюзи. Гампе отставляет лестницу.

Открывается дверь, выходит ф р а у Ф л и н ц с с ы н о в ь я м и. Они впрягаются в повозку, нагруженную вещами. Семейство готово отправиться в путь.

Ф р а н т и ш е к. Мать, я останусь.

Фрау Флинц молча смотрит на него, потом снимает с повозки чемодан и ставит его у ног Франтишека. Ф р а н т и ш е к уходит на фабрику. Повозка трогается с места.

Г а м п е (ошеломлен). Что вы делаете? Куда собрались?

Ф р а у Ф л и н ц. Туда, где вы оставите меня в покое с вашей политикой.

Повозка продолжает свой путь. С фабрики доносится песня:

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Картофельное поле. На одном из участков работает ф р а у Ф л и н ц с К а р л о м и Г о т л и б о м. На другом — м у ж ч и н а примерно одних лет с фрау Флинц. Сбор картофеля. Фрау Флинц великолепно выглядит.

Ф р а у Ф л и н ц. Вот и осень. Судя по нашей картошке, самое трудное позади. Первый год был трудным, ну а нынче у нас будут излишки и мы продадим их в городе. Готлиб, отнеси корзину, она полна. Сами видите, как хорошо слушаться матери.

Из деревни доносится колокольный звон.

К а р л. Мать, уже семь. Сегодня я получу от Альберта Фриче запальную катушку. Наконец-то дострою машину. Можно кончить работу? Хоть разок пораньше.

Ф р а у Ф л и н ц. Карли, еще светло. У нас полно работы. Так не годится.

Быстро работают. Мужчина на соседнем участке трудится в поте лица. Поскольку Флинцы уходят вперед, то переговариваются возгласами.

М у ж ч и н а. Три пары крепких рук — вот что нужно такому участку земли. А я все ковыряюсь один. Мать стара, да и ей приходится заботиться о доме и скотине. Кто знает, сколько она еще протянет. Когда мы переселялись, все казалось куда проще. У матери была лавочка: предметы хозяйственного обихода. А когда к нам обратились с призывом перебраться в деревню, мы первыми из нашего местечка переехали сюда. Как пойдет дальше, один бог ведает.

Молчание. Продолжают работать. Мешки Флинцев быстро наполняются.

Ф р а у Ф л и н ц. Готлиб, перестань читать! (Мужчине.) Разрешите спросить, а где ваша супруга?

М у ж ч и н а. Мы из-под Косвича. Я холостяк. Два года в солдатах, четыре года в плену. Когда жениться-то? А я против случайных знакомств.

Работают. Готлиб подошел ближе и прислушивается.

Ф р а у Ф л и н ц. Готлиб! (Мужчине.) Вы, наверно, сторонитесь людей?

М у ж ч и н а. Работа может доконать человека. Да я и не первой молодости.

Ф р а у Ф л и н ц. Человеку столько лет, на сколько он себя чувствует. Вы в партии?

М у ж ч и н а. Я в эти дела не лезу.

Ф р а у Ф л и н ц. Как и мы. Мы тоже взяли у них землю. Красные не дураки. Они знают, что маленький человек взрастит любой росток: маленькое, да мое.

М у ж ч и н а. Я смотрю, как вы тихо и спокойно работаете со своими ребятами, ни с кем не связываетесь. Это мне нравится. Знаете, я ведь все время отстаю от вас недели на две. Меня зовут Онаш.

Ф р а у Ф л и н ц. Очень приятно. Марта Флинц. Это Готлиб, а это Карли, наш любимец. Я ему толкую: женись. Бетти из семьи богатеев Липпертов совсем в него втюрилась. Но у него только мотоцикл на уме. А ему уже двадцать один.

К а р л. Мать!

Ф р а у Ф л и н ц. Не кайся, рано вставши да молодо женившись, — верно, господин Онаш?

О н а ш. Если б знать, кому ты по душе.

Работают.

Ф р а у Ф л и н ц. Кто вас заполучит, ту можно считать счастливой. Такой тихий, скромный человек. Мой-то, покойник, выпить любил. Ну ладно, иди уж, Карли. Пока его примус не будет готов, он не даст покоя.

К а р л. Мать, тут уж до конца недалеко.

Ф р а у Ф л и н ц. Иди, пока не передумала. Готлиб, приведешь корову.

П а р н и уходят. Фрау Флинц садится на плуг. Онаш опоражнивает корзины. Проходя мимо фрау Флинц, останавливается.

О н а ш. Я не курю, не пью. Терпеть этого не могу. (Снова принимается за работу.)

Фрау Флинц приподнимается.

Ф р а у Ф л и н ц. Вы не рассердитесь, если я немножко помогу? (Начинает работать.)

О н а ш. Но этого я ни за что не могу вам разрешить.

Ф р а у Ф л и н ц. Вполне можете.

Работают.

О н а ш. Все могло быть так прекрасно.

Работают.

Ф р а у Ф л и н ц. У нас в воскресенье будет копченое мясо, овощи и клецки. По-богемски. Вы любите богемскую кухню?

О н а ш. Слышал о ней много хорошего. Теперь попробую.

Продолжают работать, улыбаясь. Постепенно темнеет.

Проселочная дорога. Приближается мотоцикл. На нем К а р л Ф л и н ц с д е в у ш к о й. Мотор глохнет, мотоцикл останавливается. Это довольно странное сооружение.

К а р л (смеясь). Так и знал: свеча. Просто сработалась. Вот, Бетти, смотри: я вставляю ключ и поворачиваю вправо. Очень осторожно, чтобы не повредить медное покрытие. При плохом покрытии мотор не обеспечивает полного сжатия, и смесь не зажигается. Вот свеча. Видишь? Она никуда не годится. А что это означает? Нужно ее менять.

Б е т т и. Ну и меняй скорее! А то в «Белом коне» займут все столики.

К а р л (работая). Мы будем первыми.

Б е т т и. Если нас не обгонят пешеходы.

К а р л. С такой-то свечой! Сейчас увидишь, что значит новая свеча! (Нажимает на педаль.)

Мотор молчит.

Свечи в порядке. Горючее поступает. Ага, карбюратор! (Моментально вновь оказывается на земле. Снимает автомобильные очки, надевает перчатки. Быстро снимает карбюратор, по ходу дела давая пояснения.) Это Солекс, тридцать второго года, значит, довольно новый. В нем горючее распыляется с помощью системы сопел. (Подносит карбюратор к Бетти.) Дунь-ка сильнее! Жиклер — это тончайшее отверстие. Достаточно соринки, и все пропало. Застрянешь на несколько часов. Если ты в этом не разбираешься. (Уже управился с ремонтом, садится.) Техника чем хороша? В технике — все можно предвидеть. (Снова нажимает на педаль.)

Машина не трогается с места. Девушка начинает громко плакать.

Что за чертовщина? Где здесь собака зарыта? (Принимается яростно крутить гайки.)

Бетти смотрит назад. Карл дает ей подержать какую-то деталь.

Б е т т и. Быстрей! Они уже переходят через мост!

К а р л. Тихо! Мне нужно послушать, не барахлит ли…

Б е т т и (плача). Мы хотели быть первыми.

К а р л. Да тихо ты!

Б е т т и. Бойе купил мотоцикл самой последней марки. А ты не можешь заработать лишнего пфеннига. Постыдился бы.

К а р л (приподнимается). А ну, давай, договаривай до конца!

Б е т т и. Вы приехали сюда нищими.

К а р л. Верно.

Б е т т и. А землю украли у господина барона.

К а р л. Дальше.

Б е т т и. Отец сразу сказал, что ты меня не любишь, а только на быков заришься.

К а р л. Еще что?

Б е т т и. А твоя мать с мужиком спуталась.

К а р л (резко). Ты мою мать не тронь!

Бетти отпрянула от него. На ее платье расплывается пятно.

Б е т т и. Новое платье, триста марок. Как я в таком виде пойду на танцы?!

К а р л. Это масло. Его можно бензином вывести. (Окунает платок в бачок и трет пятно. Оно разрастается до гигантских размеров.) Ни черта не получается. Перестань реветь! Терпеть не могу плакс. Будь у меня шестигранный торцовый ключ, а не такая дрянь… (Бросает ключ на землю.) А все оттого, что нашему брату настоящий инструмент не по карману.

Появляется Б о й е с д в у м я д е в у ш к а м и под руку. Замедляют шаг.

Б о й е. Флинц, в следующий раз я подброшу тебя на моем АВО. Как дела, Бетти? Учти, ты в моем вкусе. (Посвистывая, проходит мимо и подмигивает Бетти.)

Б е т т и. Больше к нам не приходи! Никогда! (Убегает.)

С другой стороны появляются т р а к т о р и с т ы. Они несут ящики с инструментами. Один из трактористов останавливается и рассматривает мотоцикл.

К а р л. Это не свеча. И не карбюратор.

Тракторист выбирает нужный инструмент и принимается за работу. Карл завороженно смотрит на ящик с инструментами.

Целый ящик инструментов. Полный набор ключей. Торцовый ключ. Раздвижной ключ. Комбинированные клещи. Прямо настоящая мастерская! У меня ушло несколько месяцев, чтобы стронуть с места эту штуковину. Цилиндр я уплотнил. Промасленным картоном. Ножницами вырезал. После работы. Выклянчивал каждый винтик. От всего отказывался. Мать этого не понимает. Она все на кобылу надеется, в машины не верит. Поэтому и договора не заключает с машинно-прокатной станцией. Она говорит, где машины — там недалеко и Вайлеры. А вообще-то мать у меня — мировая! Одно плохо — женщина! С бабами мне не везет. Вообще-то они за мной бегают. Их у меня хоть пруд пруди. Вот только что сплавил одну. Ни черта не смыслит в технике… Это, наверно, от природы. Может, тут дело в величине мозга?

Тракторист окончил работу.

(Нажимает на педаль, машина заводится.) Фантастика! (Склоняется над мотоциклом.)

Тракторист снимает шапку. Ветер развевает девичьи волосы. Девушка легонько треплет Карла по плечу. Тот, оторопев, уставился на нее.

Д е в у ш к а. Все дело в величине мозга. (Смеется и собирает инструменты.)

К а р л (приходя в себя). Вот так машинно-прокатная станция: трактористы — бабы. Между прочим, когда же вы хозяйством занимаетесь?

Д е в у ш к а (смеется еще громче). У нас столовая есть. А я техник.

К а р л. Значит, вы по воскресеньям вкалываете? Вам еще хуже, чем последнему рабочему в городе. Что у вас на станции?

Д е в у ш к а (смеясь). Двадцать пять тракторов. Молотилка. А в следующем месяце получаем три гусеничных трактора. Это вам не кобылы. (Смеется.)

Карл в ярости разворачивает мотоцикл.

К а р л. А что, собственно, вы потеряли в деревне? Мы вот сами себе господа на своем клочке земли. Катитесь в город, откуда пришли. Вы… вы, обозники!

Девушка от смеха не может поднять ящик с инструментами. Карл слезает с мотоцикла и одним махом вскидывает ящик. Девушка сразу затихает.

Техник, тоже мне! (Садится на мотоцикл.)

Девушка садится позади Карла. Слышно как уносится мотоцикл.

Зима. Деревенская улица. Помост для молочных бидонов. На другой стороне улицы автобусная остановка. Около нее Б о й е и Б е т т и. Ф р а у Ф л и н ц, Г о т л и б и О н а ш волокут бидоны с молоком. В рюкзаках у них инструменты для заготовки дров. Появляется м у ж ч и н а на велосипеде в грубошерстной куртке.

М у ж ч и н а. Да возьмитесь вы за ум! Как вы станете хозяйничать дальше? Карл ушел на машинно-прокатную станцию. Он не вернется. У тебя и Онаша вместе — тридцать два моргена земли. А вас всего трое. Вам не остается ничего другого, как подписать договоры с МПС. В последний раз говорю вам — подпишите. (Кладет договоры на помост.)

Ф р а у Ф л и н ц. Не хочу.

М у ж ч и н а. А ты, Онаш?

О н а ш (смотрит на фрау Флинц). Нет.

Идут дальше.

Г о т л и б. А меня даже не спрашивают.

Ф р а у Ф л и н ц. Заткнись!

Г о т л и б. Заткнись. Заткнись. Сколько лет слышу одно и то же. Даже Карл удрал на МПС. И что? Да ничего. Ничего она не поняла. Упряма как коза. Ничего не хочет сделать, чтоб стало хоть чуть полегче. Я всегда тебя слушался, мать. Другие делали что хотели. А мне нельзя даже вечером книгу почитать. Вестфаль, она подпишет договор. Я ее заставлю.

Фрау Флинц разрывает бланки договоров, оставленные Вестфалем.

Ах, ты так! (Снимает рюкзак и кладет его к ногам матери.) Тогда я ухожу. В Лейпциге учат на библиотекарей. Там-то меня никто не станет пилить каждый день: Готлиб, перестань читать. (Уходит.)

В е с т ф а л ь. Парень совершенно прав. Ты неисправима. (Уезжает.)

Бойе, наблюдавший за всей этой сценой, подходит ближе.

Б о й е. Фрау Флинц, чем мы можем вам помочь? Мы с удовольствием. Верно, Бетти? Я знаю своего тестя, он возьмет вас хоть сию минуту. У вас будет своя комнатка, жить будете на всем готовом, ну а к работе вы привычны. Вот тогда вы и скажете господину передовику со всей его МПС: плевала я на ваши паршивые моргены.

Б е т т и. Онашу тоже дело найдется.

Ф р а у Ф л и н ц. Вы ищете дешевую рабочую силу. Фричи уже попались на вашу удочку. Слишком долго я гнула спину на вас, живодеров. Пойдем, Онаш, нам еще за дровами.

Собираются уходить.

Б е т т и. Это у них от Карла с его социалисткой.

Бойе подходит к помосту и сбрасывает бидон. Фрау Флинц оборачивается и поднимает бидон, затем подходит к Бойе и угрожающе замахивается топором. Б о й е и Б е т т и убегают.

Г о л о с Б о й е. Красные канальи!

Фрау Флинц возвращается к бидону. Онаш помогает ей водрузить бидон на место.

О н а ш. Марта, зря ты так. Кто нам теперь поможет? Нас всего двое.

Фрау Флинц прислоняется к помосту.

Марта, наших отношений это не касается. Но я так больше не могу. Ты должна извиниться перед Бойе.

Ф р а у Ф л и н ц отбирает у Онаша рюкзак, отдает ему пилу, потом все взваливает на себя и одна направляется в лес. Онаш смотрит ей вслед.

Господин Бойе! (Направляется в ту сторону, куда убежал Бойе.)

Комната Флинц. Окна закрыты жалюзи. Ф л и н ц лежит в постели на высоко взбитых подушках. Перед ней К а р л. За сценой слышится урчание трактора.

К а р л. Мать, давай позабудем, что было. Тебе нужно в больницу. Одну я тебя не оставлю. Слышишь, там мой трактор. Поедем со мной.

Фрау Флинц молчит.

Тогда хоть врача позови. Я привезу его из Грёбцига. Хороший врач. Я привезу его, мать.

Фрау Флинц молчит.

Так дальше не пойдет. Ты отгородилась ото всех. Ничего не ешь. Хоть скажи что-нибудь. Что мне сделать? Пастора позвать, что ли? Хочешь исповедаться?

Фрау Флинц молчит.

Мать, я позвонил господину Вайлеру. Представь себе, он теперь в окружном совете. Я сказал ему, что ты слегла. Он сразу же попросил разрешения навестить тебя. (Присаживается на постели.) Послушай, у Йозефа теперь автомобиль Ф-9, «комби». Он знатный бригадир в Ауэ. Его уже показывали в «Новостях дня». А Верзила — так тот вообще надел очки. И подписывается «студ. мед.» Он всегда был воображалой. И Франтишек добился своего, вот упрямый. На фабрике постановили, чтобы он сдал испытания на мастера-мебельщика. Ты бы послушала, как он тут разошелся. Отказался наотрез и заявил: у нас каждый может стать кем захочет. «Я буду моряком», говорит. Сейчас он уже в Ростоке. А знаешь, что недавно сказал Готлиб? «Я ленив, но это от культуры». Теперь он только и делает, что роется в книгах. Уже получил за это премию. А ты тут спряталась в свою раковину, как улитка, и делаешь вид, будто все это тебя не интересует. Конечно, нехорошо, что они ушли. И что я ушел. Но признайся: мы были правы. Ведь дома мы бы просто отупели. Разве не так? Брось ты свое упрямство! Ты выздоровеешь. А все остальное — наша забота. Ну, а теперь я просто заберу тебя…

Фрау Флинц отворачивается.

Мать, я тебя не понимаю. (Ждет. Потом нерешительно направляется к дверям. Оборачивается еще раз.) Мать, тебя и правда не понять. (Уходит.)

Доносится рокот уезжающего трактора. Фрау Флинц остается одна. Стук. Дверь отворяется. Из города прибыл В а й л е р. Он в шляпе и пальто.

В а й л е р. Добрый день, фрау Флинц, я подумал, не заглянуть ли мимоходом? Сколько же мы не виделись? С тех пор как вы уехали из города. Холодно сегодня. (Пауза.)

Присаживается у постели и достает пакетик.

Членам профсоюза продавали перлоновые чулки. Я взял. Подумал, может пригодятся кому. Да и вы не слишком богаты. (Аккуратно кладет пакетик на постель фрау Флинц.) Как снимете вечером, их нужно отмочить в холодной воде, тогда нитка будет держаться годами.

Вновь возникает пауза.

Ну, мне скоро пора. Что поделывают ваши парни? Да-да, знаю. Взрослые дети изо всех сил стараются делать как раз не то, что хотелось бы матери, верно? И мой такой же был. Собирался стать машинистом. А я его все уговаривал: становись печатником, читать пристрастишься. Что делать. Ему и четырех не было. Получил извещение. Вся семья погибла при бомбежке. В Баварии. Да, фрау Флинц, нам бы, старикам, радоваться, когда дети сердят нас. Тогда по крайней мере понимаешь, что они есть. (Встает и направляется к двери. У двери оборачивается.) Фрау Флинц, сегодня мы видимся в последний раз. Меня отпускают. Возвращаюсь к старой профессии. На Одере строится большой металлургический комбинат. Вот туда и поеду. Надоело мне заниматься всеми этими делами. Каждую минуту — новая работа. Теперь вот стал членом окружного совета. По вопросам права. Какое я имею к этому отношение? А мне говорят: товарищ Вайлер, твои станки от тебя не убегут, а у нас не хватает кадров, имей это в виду. И вот принимаешься за работу, о которой не имеешь никакого понятия. (Вынимает из портфеля кипу брошюр, читает.) «Как выглядит мичуринское поле?», «Промышленные расчеты», «Гигиена и поликлиника», «Цели движения активистов в ГДР», «Эмансипация женщины сегодня», «Традиции городского строительства», «Нужен ли нам новый закон о браке?», «Формализм и реализм»… А ведь это лишь то, что нужно иметь под рукой. Но уж если я собираюсь работать так, как привык, на полную катушку, то обязан все это изучить. А когда — один бог знает. Каждый день в полседьмого выхожу из дома. В двенадцать, в час ночи прихожу домой. Комната не топлена. Совсем обалдел от заседаний. Хрипну от речей. Мерзну в командировках. Ем кое-как. По вечерам проглатываю что-нибудь наспех. И читаю-читаю… На кого я похож! Брюки… На коленях пузыри. Совсем недавно один архитектор мне сказал: «Ну и дураки вы. Лезете вон из кожи, работаете на государство и ничего не зарабатываете, а я плевать хотел на политику, но государство заключает со мной договоры и выдает карточку работника интеллектуального труда». (Пауза.) И зачем мне все это нужно? Для чего выматываюсь? Я уже спрашивал об этом Отто Мефферта. А он отвечает: «Оставь меня в покое. Я прикидываю, как мне выполнить задание по свиньям, а ты лезешь с такими вопросами. Спроси профессора». Спросил профессора Прюфера, и он объяснил теоретически: «Руководство должен возглавить рабочий класс». Это мне известно с двадцатого года. Но тогда я представлял себе это по-другому. (Достает пожелтевшую фотографию.) Тысяча девятьсот двадцатый год. Это наш забастовочный комитет. Я — в последнем ряду, видите, крестиком отмечено. За какой-то час мы стали хозяевами положения. В пятнадцать часов ворота закрылись. Бастовало пять тысяч рабочих. Спросите, как мы этого добились? Единственным лозунгом: «Против Каппа — за социализм!»[4] А какие лозунги я провозглашаю сегодня? «Вперед, к введению промежуточных культур!», «Даешь двойную бухгалтерию!», «Все для первого подразделения — тяжелой промышленности!» Я — слесарь. Я люблю свою профессию. Ну, скажите, зачем же я все это делаю?

Фрау Флинц молчит.

(Продолжает.) Только не говорите: ты, мол, любишь свою профессию, вот и вспоминай почаще, что ты — рабочий, а значит, это твоя забота, чтобы рабочая власть крепко держалась и никому не вздумалось поворотить историю. Ведь за это ты боролся. Да, тридцать два года. А теперь я кручусь как белка в колесе лишь потому, что господин передовик сельского хозяйства вместо ячменя хочет сажать табак. Сегодня пять часов спорили. Мне приходится все время повторять себе: поднажми, еще годок — и наступит социализм, а чтоб было скорее — это зависит от тебя. Я жду не дождусь, когда смогу сказать: вот оно! Теперь можно пожить. А мне тоже хотелось бы беззаботной жизни. Неужели я заслужил ее меньше других? Да отвечайте же наконец!

Фрау Флинц молчит.

Ну конечно, вы скажете — беззаботен не тот, у кого забот нет, а тот, кто ни о чем не заботится. И ты жалуешься, что на тебя свалилась огромная забота, забота о человеке. Что наконец-то тебе представилась возможность по-настоящему, без полицейской дубинки позаботиться о своем классе. (Пауза.) Ладно. Вы мне все это скажете. Да скажете еще, что у вас-то забот хватает. А я скажу вам прямо в лицо: вы дошли до ручки, потому что вам не о ком стало заботиться. Сыновья от вас ушли, вы остались в одиночестве. Только не говорите, будто не знаете, куда вам податься. Чудачка, сколько вам пришлось изворачиваться, чтобы ваших пятеро ребят не померли с голоду. Какое потребовалось мужество, чтобы не дать им превратиться в убойный скот. То было войной за себя. А сейчас вы не хотите взяться за ум и понять: если ты беден, то остается одно — разбогатеть. Изо дня в день вы готовы смиренно смотреть, как тридцать бедолаг надрываются в поте лица, тридцать раз бороздят поле из конца в конец. А ведь один трактор с машинами сразу захватывает всю полосу. Да ровненько, как по линеечке. Вам умные люди говорят: надо всем миром за дело взяться, а вы им даете от ворот поворот. Вот мне и говорят: товарищ Вайлер, ни слова о коллективизации. Крестьянам этого не понять. Эгоизм коренится еще слишком глубоко. (Достает брошюру.) Написавший ее был величайшим человеком всех времен. Он требует для людей вообще всех земных благ. Человека этого зовут Ленин. И он говорит: богатейте в товариществе. Прочтите, если не верите. Там написано, как разбогатеть. (Дает книгу фрау Флинц и направляется к двери. Неожиданно начинает смеяться.) Слышали бы сейчас наши, комитетские, что я пропагандирую. Коллективное хозяйство. Мираж. (Оглушительно смеется.) Вы не поверите, фрау Флинц, но сегодня я впервые снова могу смеяться по-настоящему. Вероятно, революция — слишком серьезное дело, чтобы ее можно было делать без юмора. Чего только не случается с человеком. (Еще раз возвращается к постели.) Я вот собирался бросить все и уехать на комбинат, слесарем. Нет, я поеду в Халле. И займусь вопросами права. (Идет к двери.) Да, совсем забыл: к вам хотел заглянуть доктор Хайнице из поликлиники. Вы сделаете все, что он скажет. (Выходит.)

Фрау Флинц хватается за брошюру Ленина.

Киносеанс в деревенском кабачке. Демонстрируется австрийский фильм «Дитя Дуная», вызывающий единодушный интерес зрителей.

Ж е н с к и й г о л о с. Господин киномеханик, кто-то храпит.

Действительно, слышится легкий храп.

Г о л о с. Это Бинкау, он всегда храпит.

Г о л о с. Он храпит даже в церкви.

Ж е н с к и й г о л о с. Но в кино это мешает.

Г о л о с Б о й е. Тихо там, впереди!

Г о л о с. Да тише вы!

Г о л о с. Это кино или дискуссия?

Г о л о с Б о й е. Тихо!

Г о л о с. Шшш…

Г о л о с. Что значит «шшш»? Я просто сказал, что Бинкау всегда храпит.

Г о л о с Б о й е (кричит). Тихо, черт возьми!

Г о л о с В е с т ф а л я. Вы так орете «тихо», господин Бойе, что мешаете больше всех.

Г о л о с (громко). Бинкау! Ты храпишь!

Г о л о с Б и н к а у (громко). Нет, не храплю, а то я бы слышал.

Д р у г о й г о л о с. Сам себя никогда не слышишь. Потому что спишь.

Г о л о с Б и н к а у. Еще что? Я не сплю.

Д р у г о й г о л о с. Тогда бы ты не храпел.

Г о л о с Б и н к а у. А я и не храплю.

Г о л о с Б о й е. Прекратят, наконец разговоры в первых рядах?

Г о л о с Б и н к а у. Если не спишь, то и не храпишь. (Засыпает, снова храпит.)

Слышится «Песня о Дунае».

Ж е н с к и й г о л о с. Он опять храпит.

Г о л о с. Да перестаньте вы, бога ради!

Ж е н с к и й г о л о с. Не перестану. Мне это мешает.

Г о л о с Б о й е. Я требую прекратить болтовню. Да толкните же мужика!

Г о л о с. Не имеет смысла, господин Бойе, он же будет спорить.

Е щ е о д и н г о л о с. Пусть поспит. Он до смерти устал.

Ж е н с к и й г о л о с. Тогда нужно не пускать в кино крестьян, у которых меньше пяти гектаров. Так считает господин Бойе.

Звучит «Песня о Дунае».

Г о л о с. Персональное кино для господина Бойе!

Г о л о с. Нет, это невозможно!

Г о л о с. Тихо, я хочу смотреть фильм.

Г о л о с. Мало мы надрываемся, так еще приходится выслушивать насмешки от богатея.

Г о л о с. Где эта жирная рожа фон Бойе?

Г о л о с. Сядьте, пригните головы.

Ж е н с к и й г о л о с. Разумеется, в ложе.

Г о л о с Б е т т и. Сядьте.

Г о л о с. Мы ведь, кажется, пришли в кино? Я хочу смотреть фильм.

Г о л о с к и н о м е х а н и к а. Выйдите из оптической оси.

Г о л о с. Нет. Пусть господин Бойе узнает, каков мой рабочий кулак.

Г о л о с. Послушай, не порти себе жизнь.

Г о л о с Б е т т и. Не трогайте Бойе.

Г о л о с. А теперь и вовсе ничего не видно.

Зажигается свет. Несколько крестьян протиснулись к Бойе. В середине спокойно сидит ф р а у Ф л и н ц. Она хорошо одета и выглядит лет на десять моложе.

Б о й е. Флинц!..

Крестьяне оборачиваются и удивленно смотрят на Флинц.

К у л а к. Я думал, она умрет.

В а й к е р т. Сорняк не глохнет.

Ж е н а к у л а к а (тихо). Как она одета!

Ф р а у Ф л и н ц. Это из магазина. Плуг продала.

К р е с т ь я н и н. Да разве нашему брату можно без плуга? Это же черт знает что.

Б о й е. Это ее рук дело, ясно. Я тут ни при чем. Будто я против бедняков.

Б е т т и. Она воспользовалась темнотой. Она без билета.

В е с т ф а л ь. Вышла из больницы, и первым делом не на свое, скажем, запущенное поле, нет, — в кино. Да еще мешает.

Ж е н щ и н а. Расфуфырена, будто городская.

В е с т ф а л ь. Все к одному.

Б о й е (подходит к Вестфалю). Люди, которые много работают, не позволяют себе ничего подобного.

Б е т т и. Вестфаль прав, пусть она убирается отсюда.

К р е с т ь я н и н. Верно, Вестфаль, лучше выпроводи эту женщину.

Д р у г о й к р е с т ь я н и н. Пусть убирается.

К и н о м е х а н и к. Люди, имейте же совесть. У меня тоже есть план. Прокрутить четырнадцать раз в неделю цветной фильм «Дитя Дуная» — эту радостную песнь о любви и народном искусстве — я могу только с вашей помощью. Садитесь. Если женщина уплатила, никто не имеет права ее выставить. Хватит, не мешайте, фильм и без того длинный.

Фрау Флинц показывает билет. Крестьяне смотрят на Вестфаля.

В е с т ф а л ь. Тогда хоть Бинкау разбудите. А то она опять пристанет.

К р е с т ь я н и н (расталкивая Бинкау). Бинкау, ты спишь.

Б и н к а у. Валяйте, набрасывайтесь на меня! Да, у меня сил не хватает, не справляюсь. Я не машина. Забирайте мой надел. Чем скорее, тем лучше.

В е с т ф а л ь. Образумься, Бинкау. Ты — объективная трудность.

К и н о м е х а н и к. Так. Теперь усядемся. Сейчас будет самое интересное место.

Крестьяне усаживаются. Киномеханик выключает свет и включает киноаппарат. Поет Марика Рокк.

Г о л о с (громко). Нет, это невозможно.

Г о л о с (после паузы). Это невозможно.

Г о л о с Б о й е. Что такое, Вагнер?

Г о л о с В а г н е р а. Она подпевает.

Действительно, слышно, как подпевает фрау Флинц.

К и н о м е х а н и к. Это знаменитая «Песня о Дунае». Текст в приложении к программе. Десять пфеннигов.

Г о л о с ф р а у В а г н е р. Сидит в дерьме, да еще чирикает.

Г о л о с В а г н е р а. Вот это меня и злит. Почему мне вот не до песен?

Г о л о с Ф л и н ц. И правда, почему? Ведь ты же — не объективная трудность.

Г о л о с. Тут Марика Рокк, а они со своими трудностями.

Г о л о с В а г н е р а. Если ты, Бархе, со спокойной совестью можешь смотреть на Марику Рокк, значит, ты незаконно заколол приличное число свиней.

Г о л о с Б а р х е. Незаконно? За последние два года я не заколол ни одной свиньи весом свыше полутора центнеров. Зато я не сожрал посевной картофель, как ты.

Г о л о с В а г н е р а. А что мне, крестьянину, угольным дымом торговать, что ли?

Г о л о с Б а р х е. Никакой ты не крестьянин. Ты городской.

Г о л о с В а г н е р а. Да, я лудильщик, член профсоюза.

Г о л о с. Тихо. Кого это интересует?

Г о л о с В а г н е р а. У нас уже был восьмичасовой рабочий день, а вы еще на деревьях сидели.

Г о л о с. Ну-ну-ну!

Фрау Флинц продолжает подпевать.

Г о л о с В а г н е р а. Кончай петь, а то у меня от этой музыки пропадает охота к сельскому хозяйству.

Г о л о с Ф л и н ц. Браво, Вагнер! У меня тоже с этого началось. (Поет.)

Вагнер подтягивает.

Г о л о с В а г н е р а. Брошу я все это!

Г о л о с е г о ж е н ы. Опять ты за свое.

Вагнер встает. Кто-то пробирается вперед.

Г о л о с В е с т ф а л я. Вагнер, ты — член партии.

Вестфаль становится перед экраном. Вагнер садится. Общая суматоха.

К и н о м е х а н и к. Выйдите из потока света!

Г о л о с Б и н к а у. Отойди, Вестфаль. Я хочу хоть что-нибудь увидеть за свои деньги.

Г о л о с. Не ломай комедию, Вестфаль.

Г о л о с. А ну, прочь!

Г о л о с. Ты не стеклянный.

Г о л о с. Отойди от экрана.

Г о л о с. А ну, садись. Сейчас начнут целоваться.

Г о л о с. Да прекратите вы, бога ради!

Г о л о с Б о й е. Вы превышаете полномочия, господин передовик сельского хозяйства.

Зажигается свет. Тишина. Киномеханик выходит вперед.

К и н о м е х а н и к. Отойдите от экрана.

В е с т ф а л ь. Я — председатель объединения крестьянской взаимопомощи.

К и н о м е х а н и к. Это не основание, чтобы загораживать экран.

В е с т ф а л ь. Здесь занимаются провокацией.

Ф р а у Ф л и н ц. Господин киномеханик, я просто подпевала. Разве это запрещено?

К и н о м е х а н и к. Нет. Это естественное выражение восторга.

В е с т ф а л ь. Но не в ее положении. Это и есть провокация. Сперва Бинкау. Теперь Вагнер собирается смыться. Если она станет продолжать петь, вся деревня разбежится.

Ф р а у Ф л и н ц. Ладно. Тогда я заткнусь.

Смех.

В е с т ф а л ь. Это еще не все.

Б а р х е. Уже второй раз прерывают.

В е с т ф а л ь (к фрау Флинц). Ну-ка расскажи всем, как ты представляешь свою дальнейшую жизнь в деревне.

В а г н е р. Интересно, интересно.

В е с т ф а л ь. Иначе фильм демонстрироваться не будет.

К и н о м е х а н и к. Это нарушение правил!

В е с т ф а л ь. А ну, говори.

Ф р а у Ф л и н ц. Во-первых, меньше работать, это самое главное. Самое большее восемь часов. И на той работе, которая нравится. А потом как можно быстрее разбогатеть.

Смех.

В е с т ф а л ь. Это брехня. (Киномеханику.) Продолжайте фильм. В конце концов, вы же на работе.

К и н о м е х а н и к. Сказал бы я вам сейчас пару слов…

Б и н к а у (смеется). Работать самое большее восемь часов и как можно быстрее разбогатеть. Это я расскажу другим. А другие анекдоты знаешь, Флинц?

Ф р а у Ф л и н ц. Не для кино.

Б и н к а у. Все равно это не кино, а халтура.

К и н о м е х а н и к. Простите, фильм имеет успех у зрителей.

Б и н к а у. Ну кого интересует, выйдет ли дитя Дуная замуж за писателя или нет? Вот я — скотник. А чем я занимаюсь? Работаю в поле. Да разве это работа! А вот Рюмплер вырос на поле. А чем он занимается? Мучается со скотом. Нет, здесь что-то не так.

Б а р х е (встает). Идешь в кино, а попадаешь на собрание.

В а г н е р. Тогда дуй домой, как всегда.

Б а р х е с треском захлопывает за собой дверь. Крестьяне смеются.

К и н о м е х а н и к. Коллеги!..

К р е с т ь я н и н (киномеханику). Пойди купи себе пива. (Дает ему монету.)

К и н о м е х а н и к. А как же с планом?

К р е с т ь я н и н. Мы свое время отсидим. Вот тебе и план.

К и н о м е х а н и к. И все время эти дискуссии. А фильм вовсе не политический. (Уходит.)

Ф р а у В а г н е р. Когда мой был кузнецом, он каждый квартал приносил премию.

В а г н е р (смеясь). Да, кузнецом. На заводах разделение труда. Каждый делает то, чему его учили. А в деревне — все что придется.

Ф р а у Ф л и н ц. Только не Бойе.

В а г н е р. Бойе… У него-то — восемьдесят гектаров! А сколько у тебя? Целых четыре с половиной!

Ф р а у Ф л и н ц. Десять. С твоими. Ты же от своих отказался. И Бинкау захочет кончать работу пораньше. Будет пятнадцать. Мельцер уже оплатил пиво киномеханика. Значит, он свою долю вложил.

В а й к е р т (смеясь). Всего двадцать гектаров.

Ф р а у Ф л и н ц. Ты будешь нашим бухгалтером.

Б о й е (спокойно). Знаете, что вы делаете? Колхоз.

Наступает тишина. Д в о е к р е с т ь я н уходят. Бинкау поднимается.

Б и н к а у. Колхоз? Это политика. А я и не заметил.

Ф р а у Ф л и н ц. Ерунда, Бинкау. Колхозов мы не хотим, А если мы делаем что хотим, значит, это не колхоз.

Б и н к а у (садится). Мне тоже так кажется.

Б о й е. Берегись, Бинкау, она тебя агитирует. Ясно, что ее подослали. Вестфаль с товарищами.

В е с т ф а л ь. Ну, хватит, господин Бойе. Я за то, чтобы шутки кончились.

Б е т т и. Пойдем, Бойе, не вмешивайся. Следующий сеанс мы закупим целиком, тогда будем среди своих. (Уходят.)

Б и н к а у. Жирная харя!

В е с т ф а л ь. Послушайте, зачем же все объединять? Посмотрите на меня. Разве у меня больше земли, чем у вас? Нет. Разве она лучше? Тоже нет. Но я рационализировал, механизировал. А это может каждый.

Ф р а у Ф л и н ц. Конечно. Он разъезжает по разным своим съездам, а тем временем старуха мать сидит у электрических доильных аппаратов, обслуживать которые может только он сам, и доит коров, как в допотопные времена, большим и указательным пальцем.

В е с т ф а л ь. Да, я сделал такие аппараты, которых не найти во всем округе. С их помощью можно одновременно доить двадцать пять коров.

Б и н к а у. Но у тебя их всего три.

Смех.

В е с т ф а л ь (крайне взволнованный). Потому что земли не хватает.

Ф р а у Ф л и н ц. Отдай свою нам, тогда у нас будет тридцать. Другие прилепятся, и будут все восемьдесят, как у Бойе. С кузнецом, скотником, бухгалтером и механиком.

В е с т ф а л ь. Партия говорит, никаких товариществ. Это наша линия. Подходит она всем или нет.

Ф р а у Ф л и н ц. Мне она не подходит.

В е с т ф а л ь. Да не говори ты об этом так громко.

Ф р а у Ф л и н ц (еще громче). Мне она не подходит.

В е с т ф а л ь. Не мути воду. Наша деревня политически на хорошем счету.

Ф р а у Ф л и н ц. Это мое государство. Так написано в газетах. И я говорю, мне это не подходит.

В е с т ф а л ь. Значит, ты против нашего государства.

Ф р а у Ф л и н ц. Да. Если оно такое, как в нашей деревне!

В е с т ф а л ь. Тебе вообще надо помалкивать. Мы проводим верную линию.

К и н о м е х а н и к (входя). Время истекло.

Ф р а у Ф л и н ц. Я тоже так думаю. (Выходит.)

Б и н к а у. Флинц, ты куда?

Ф р а у Ф л и н ц (сердито). Туда, где определяют линию. (Уходит.)

Все смотрят ей вслед.

Б и н к а у. Вестфаль, а кто, собственно, определяет линию?

ЭПИЛОГ

Вторая конференция СЕПГ. Фойе в Вернер-Зееленбиндер-халле. Один из делегатов выходит, закуривает сигарету. Это В а й л е р.

В а й л е р (человеку в форме). Ба, Красный Отто!

К а л у з а. Вайлер, Фриц!

В а й л е р. Сколько мы не видались?

К а л у з а. Целых пять лет.

В а й л е р. Ты стал полковником.

Смеются.

А я на четыре года застрял в министерстве. После Халле я было собрался вернуться к своей профессии.

К а л у з а. Слесарить.

В а й л е р. Конечно. А что сказали в ЦК? Фриц, сказали они, ты — слесарь, это великолепно. Мы немедленно направляем тебя в министерство, они там зашиваются с машиностроением. Ну, что ты на это скажешь?

К а л у з а. Я снова лезу в драку.

Курят.

В а й л е р. «В Германской Демократической Республике будет планомерно строиться социализм». Как только Ульбрихт сказал это, я чуть со стула не свалился. В сорок шестом мы получали за это по шее и от тебя. И я должен был задушить в себе социализм. Два часа тому назад это кончилось. Дожить бы до этих дней Эльстерману.

К а л у з а. Тогдашнему бургомистру?

В а й л е р. Обербургомистру. Умер он. Прямо на работе.

Молча курят.

К а л у з а. Ближайшие годы будут не легче.

В а й л е р. Но яснее.

Г о л о с п о р а д и о. Вторая партийная конференция продолжает работу. Следующей выступает председатель одного из первых сельскохозяйственных производственных товариществ, гость конференции, Марта Флинц.

К а л у з а. Флинц?.. (Припоминает.) Флинц? Неужели она?

В а й л е р. Она.

З а н а в е с.

Перевод В. Клюева и А. Вишняк.