Древнее сказание

XXX

Уже издали можно было заметить людей, собиравших трупы и складывавших их в одну общую кучу, которую потом засыпали землею. Люди работали над могилами — казалось, где бы тут взяться веселью? Между тем отовсюду неслись песни и оживленные крики.

— Вот чем кончилось ваше желание нас уничтожить, разбойничье племя! Куда девались ваша уверенность, мужество ваше, да пленные? Горсть земли на глаза, удар в грудь копьем — вот вам и вся награда… Долго будут вас ждать ваши жены, стоя у порогов своих… Вернетесь к ним вурдалаками разве, чтоб по ночам высасывать кровь из детей…

Итак, беспрестанно меняясь, дружина Пяста рыла могилы день, рыла другой и третий — до тех пор, пока мать-сырая земля не покрыла всех. Тела павших в битве полян предали торжественному сожжению.

Когда покончили с очисткой поля, Пяст, собрав своих воевод и старшин, обратился к ним с речью:

— Я сказал вам, что на том самом месте, где судьба нам пошлет первую нашу победу, я велю выстроить стольный город. Как сказал я, так и быть должно. Но не время еще приступать к работам: сперва пусть вернутся те, что пошли на поморцев покарать их мечом и огнем; сперва подумаем, как бы Лешков в плен захватить, чтобы опять не пожаловали сюда со своими проклятыми немцами… Пусть теперь отдыхают все… А там соберемся и мы в поморскую землю на охоту за молодыми князьями…

Эта весть всех обрадовала, и каждый пошел готовить оружие. В Миршовой хижине, снова обстроенной на скорую руку, гостил бортник-князь у старого гончара. Кметы сбирались недолго. Был назначен и день выступления в поход, как однажды утром заметили нескольких всадников, выезжавших из леса. То были Бумир и Лешки. Медленно подвигались они вперед, ни с кем не здороваясь; да и их никто ни рукою, ни словом не подумал приветствовать. Доехав до хижины Пяста, всадники сошли с лошадей.

Стоявшие тут воеводы грозно смотрели на них, но Бумир ответил им тем же. Он сделал знак своим спутникам, и прибывшие, не снимая с головы колпаков, вошли в княжескую светелку. Пяст сидел у стола, приготовляясь к обеду.

Вошедшие остановились перед ним. Бумир во главе.

— Ты нас знаешь, — обратился он к старику. — Мы Лешки, сыновья той же земли, на которой и ты родился.

— А теперь завзятые наши враги, — сказал негодующим тоном Пяст.

Бумир тяжело вздохнул.

— Не говори этого, — ответил он, — вы первые пролили нашу кровь.

— Нет, мы только за нашу искали мщения, — возразил Пяст, — а проливали ее Лешек, Пепелек, старый и молодой… Много, много они напились нашей крови, прежде чем успели мы наказать их за это.

Бумир переглянулся с товарищами.

— И не только кровь, — продолжал старик, — вы хотели отнять у нас вече, свободу, а этого мы допустить не могли… Это наследство, дошедшее к нам от дедов…

— Пяст, — сказал Бумир торопливо, — мы пришли к тебе не с тем, чтобы ссориться или советовать, мы все желаем мира.

— Говорите, с чем явились ко мне.

— Согласие, мир принесли мы с собою, — отвечал Бумир. — Испокон веку жили мы на одной земле, жили — не ссорились… Хватало для всех и воздуха, и воды, и хлеба! Или ты хочешь уничтожить весь Лешков род, чтобы о нем и помину не было? Говори!

— Лешки с чужими нападают на наши земли, — промолвил Пяст в ответ на вопрос. — Сыновья Пепелка действуют как злейшие наши враги, понятно, и мы отвечаем им тем же.

— Но ведь они хотели лишь отомстить вам за смерть отца своего и матери, а кровь родителей для детей священна, — защищался Бумир.

— Довольно ли им той, которую пролили? — спросил Пяст,

— Мы с миром пришли, — продолжал Бумир, — будем жить в братском согласии, поклянемся в том на священной воде, на "камне, брошенном, в воду"! Позволь вернуться к землям своим сыновьям Пепелка, примири наш род с кметами…

Пяст призадумался.

— Почему именно вы явились ко мне, а не сами они, так недавно еще воевавшие с нами?

— И они придут, — отвечал Бумир.

— Пусть придут, пусть выскажут желания свои передо мною, старшинами, кметами. В случае, между нами согласие не выйдет, — мы отпустим их с миром… Мы вот сегодня хотели выступить на границу, теперь же будем стоять здесь и ждать, коли правду сказал ты о мире. Итак, приводи же их скорее!..

Лешки вышли из хижины, сели на лошадей и поехали восвояси. Никто до них не дотронулся пальцем.

По отъезде их Пяст вышел на двор и обратился к воеводам со словами:

— Вы их видели всех. Они мир предлагают… Говорите, что бы вы думали сделать?

Воеводы и старшины взволновались, недовольные этой вестью. Одни считали необходимым продолжать войну; других возмущало то, что Лешки избегнут примерного наказания; большинство же не верило ни словам, ни клятвам желавших мириться…

Особенно омрачились лица у всех, когда Пяст объявил, что следует обождать и не трогаться с места.

В первый раз Пяст заметил, что желания его не сошлись с желаниями воевод и старшин.

— Подождем пока, — сказал он, — а как Лешки приедут, тогда пусть каждый и выскажет свое мнение. Я буду внимательно слушать и поступлю согласно с вашей волей, если признаю ее справедливой.

Снова воины разложили костры. Всюду шли оживленные толки. Из воевод ни один не хотел и слышать о предложенном мире. Мышки усердно возбуждали всех против Лешков, опасаясь со стороны последних кровавой мести. Пяст, по обыкновению, молчал.

Три дня прошло таким образом — никто не являлся. Недовольство кметов заметно росло. Многие открыто высказывали, что Лешки хотели лишь выиграть время, обмануть старого князя.

Все это Пяст оставлял без внимания, но едва воеводы потребовали настойчиво выступления в поход, он сурово им объявил, что будут ждать до тех пор, пока он сам не прикажет им тронуться с места.

Наконец, уж на пятый день показалась, но не прежняя, бедная численностью, кучка людей, а целая дружина, шедшая кметам навстречу. Впереди колыхался стяг, на котором изображен был дракон с открытою пастью. За стягом ехали Лешек и Пепелек, просто одетые, без всяких наружных признаков княжеской власти; дальше виднелись — Бумир и прочие родичи Лешков. Медленно, в глубоком молчании, приблизились все к хижине Пяста и здесь остановились.

Пяст созвал воевод и старшин. Он вышел к собравшимся в старой сермяге, сохранив в знак достоинства княжьего один только меч. Для того чтоб удобнее совещаться, необходимо было расположиться всем полукругом, и Пяст, занявший место в центре старшин, в воспоминание прошедших дней, велел принести себе улей, на котором и сел. Воеводы явились заметно разряженные.

Долгое время обе стороны хранили молчание, искоса поглядывая друг на друга. Наконец, Лешки вышли вперед, а Бумир стал во главе их.

— Принесли мы с собою мир, — сказал он, — рады жить с вами в добром согласии…

— Пусть решат старшины, как нам быть и что делать, — ответил Пяст, обращаясь к своим.

Никто еще не успел и слова сказать, как из окружавшей толпы любопытных вышли два незнакомца, известные уже по прежним своим появлениям в критические для полян минуты. Оба они подошли к Пясту.

Пяст приподнялся с сиденья и приветствовал их. Они поспешили осведомиться, что означали это сборище и этот совет.

— Домашняя расправа двух родов, детей единой земли, — молвил Пяст. — Много она нам стоила крови! Теперь Лешки предлагают мириться…

— А вы?… — спросил младший гость.

— Старшины будут решать… Взойдите, сядьте и не откажите советом.

Гости сели, а когда кметы признали их, то дружески обменялись с ними приветствиями. Все радовались появлению их в эту минуту.

Затем начали говорить старшины, обращаясь к собранию. Одни восставали против Пешков, обвиняя их род в измене, в том, что отец их пролил так много безвинной крови, а, наконец, еще в том, что они и теперь решили попытаться, не удастся ли им захватить власть в свои руки, посягнуть на свободу полян…

Другие, среди этих Мышки играли главную роль, открыто выражали свою ненависть ко всему, что хоть отдаленно касалось Лешков. Зажигающими речами они чуть не наделали великой беды: уж у многих руки чесались, держась за оружие, многие бледнели лицами… Вдруг младший гость поднялся с места и обратился к Пясту и старшинам с просьбой дозволить ему высказать несколько слов.

— Мы гости и странники, — произнес он, — но в вашем деле общая с вами мать взывает к нашим сердцам. Благочестивые воины, подайте друг другу руки в знак мира и восстановленного согласия… Простите взаимно обиды, забудьте обоюдные оскорбления, живите не ссорясь… Вы сознаете, что земли вашей хватит на всех! У вас есть общие враги, иного языка, иного племени; от них следует вам себя оградить. А кому больше на руку ваши ссоры, как не тем же врагам? Итак, не лучше ли протянуть руки друг другу? Защищаться общими силами? Да господствуют мир и согласие между вами!..

Долго говорил чужестранный гость, и хотя старшины сперва не хотели и слышать о том, чтобы мириться, но он так сумел затронуть их чувства, так подействовал на их ум, что понемногу кметы начали улыбаться, успокаиваться, а по лицам их видно было, что они уже не прочь от мира.

Болько Черный вымолвил первым:

— Пусть же будет по их совету; но какие доказательства и залог предложат нам Лешки в том, что мир действительно сохранят? Что завтра же деды их, иль немецкие дядья не вторгнутся в нашу землю, прослышав, что войско мы распустили?…

— Мы же будем жить среди вас безоружные, — ответил Бумир, — наши головы — лучший залог!

— Кто ж поручится, — прибавил и Мышко, — что вместо дружбы, которой сегодня вы добиваетесь, не взбредет вам на ум завтра потребовать власти?

— Дадим вам торжественную клятву на "камне, брошенном в воду", — сказал Бумир. — Что можем мы вам предложить в залог, если вы не довольствуетесь словом, клятвою, нашими головами?

Долго совещались старшины. Пяст спокойно выслушивал мнения их. Наконец он поднялся с места, сказав:

— Теперь отправимся к священному озеру; пусть каждый из нас запасется камнем для обряда торжественной клятвы… Бросая его на дно, повторим, что говаривали наши отцы: "Как этот камень, брошенный в воду, так пусть исчезнут все наши ссоры с враждой навеки".

— Как камень в воду! — воскликнули в один голос все Лешки. Старшины и воеводы угрюмо молчали, но князь, окинув их

грозным взглядом, поднял камень с земли и сказал:

— Идем все!

Лешки шли впереди, за ними воеводы и Пяст со старшинами. У каждого было по камню в руках. Пяст первый исполнил обряд, примеру его последовали другие, и воздух огласился криками радости, вылетевшими из тысячи грудей.

Наступила минута общего ликования. Лешки от души обнимали кметов. Всюду разослали гонцов объявить, что войны уж больше не будет, что вернулись дни мирной, спокойной жизни… Хвостековы сыновья, хоть этот мир и не пришелся особенно им по вкусу, так как лишал их не только власти, но и подчинял воле народной и Пяста, молча на все согласились. Поступи они иначе, и весь Леш-ков род навсегда бы от них отрекся. К тому же, быть может, они надеялись, что со временем многое переменится…

Кметы и Лешки легли отдохнуть на берегу озера, а челядь разбрелась по окрестным домам с тем, чтобы забрать оттуда все нужное для готовившегося празднества.

Пир назначен был на следующий день. Кметы распорядились послать за певцами, гуслярами, кудесниками… Пригласили и старика Визуна. Позаботились о священном огне, чтоб зажечь первый костер, и о воде из священного ключа. А во время этих приготовлений, как и прежде бывало, чужие гости куда-то исчезли.

В знаменательный день, день закладки полянской столицы, солнышко весело глянуло из-за леса и покатилось по синему небу. Пяст, окруженный старшинами, воеводами и народом, вышел в поле… По старинным обычаям, место, где предполагалось основать новый город, должно было кругом опахать новым плугом.

Но по странной случайности впопыхах кметы совсем забыли о плуге… Растерянные, они не знали, что делать, как внезапно кто-то из них увидел несколько в стороне, среди поля, новешенький плуг, запряженный парою черных волов. Он стоял без присмотра и, как видно, ждал своего хозяина.

Пяст с окружающими его старшинами, народом и гуслярами подошел к плугу: волы, словно этого только ждавшие, медленно стали подвигаться вперед.

Теперь, как и в день памятной битвы, две белые птицы плавали в воздухе над самой головой Пяста, а два аиста, мерно шагая, сопровождали его по бокам. Ни пение, ни шумные возгласы нисколько их не пугали. Стройное шествие подвигалось вдоль борозды, вспаханной Пястом, который затем уступил свое место старшему воеводе.

— Я первый вспахал землю, — заметил при этом Пяст, — но следует принять и другим участие… Всем надо работать, каждый должен принести свой посильный труд, чтобы город-столица был общим делом.

— Лада! — крикнул народ в ответ на эти слова.

Старший воевода пахал после Пяста, за ним другой, третий и так до последнего; а затем уж всякий, кто только хотел и умел приблизиться к плугу, окруженному густой толпой народа… Вскоре пространство, на котором должен был стать будущий город, оказалось очерченным глубокою бороздою; она прерывалась только в том месте, где предполагалось устроить ворота.

На пригорке у самого озера кметы развели огонь, принесенный из храма. Там уж лежали стволы громадных деревьев, предназначенные для закладки княжьего дома. По обычаю праотцев, ради избавления постройки от злых духов, необходимо было основывать ее на чьей-нибудь «голове». У кого не было больших достатков, тот довольствовался хотя бы и головой петуха, которую клал под первую балку. Поэтому-то, на случай, пригнали сюда двенадцать немецких пленников, головы коих обречены были в жертву. К счастью для них, однако, в вырытой яме нашлась такая масса человеческих костей, что Визун, считая это блестящей приметой, объявил, что новых жертв не требуется, коль скоро судьба уж давно сама о том позаботилась.

Первые балки и доски вскоре обозначили на земле основание будущего княжьего дома. Посередине поставили стол, покрытый шитыми полотенцами, а на них лежал хлеб, чтобы в нем не встретилось недостатка. Когда все уже было готово и первому человеку следовало переступить порог, через него сперва погнали барана, которого тут же и принесли богам, затем вошел Пяст и старшины, угощавшие каждого, кто входил внутрь сруба. Пение без умолку продолжалось день целый и ночь…

Ранним утром после вчерашнего торжества начал расходиться народ по домам; воеводы возвращались к себе со своими дружинами. Остались лишь немногие для того, чтобы на всякий случай было кому защитить новый город и князя. Леса оглашались веселыми песнями: все радовались, что после бури настал, наконец, столь желанный мир.

Работа между тем быстро подвигалась вперед. Княжеский дом, а затем дома для его дружины и другие строения, точно из земли вырастали.

Пястун до тех пор жил в простом шалаше, пока не окончили его нового дома. Но и после того старик продолжал частенько-таки навещать свою прежнюю хижину в лесу, с которой ему на первых порах нелегко было расставаться. Когда наконец и крыша явилась на новом доме и двери можно было уж запирать, весь скарб старого бортника перевезли из его ветхой хижины в новый княжеский дом, чтобы прежняя бедность Пяста всегда напоминала ему и его потомкам, что он из кмета по воле народа сделался князем.

Хотя старик и начал носить княжеский плащ и колпак, но старую сермягу свою он приказал повесить в светлице на видном месте, чтобы всегда мог увидеть ее, когда вздумается. Велел он тоже перед домом поставить улей в воспоминание любимого пчельника. А весною случилось событие, до тех пор никем и не слыханное: аист, живший на старой хижине Пяста, свил себе гнездо на его княжеском доме.

Сына своего, Земовида, старый князь так воспитывал, чтобы он никогда не забывал о своем происхождении и наравне с беднейшими кметами умел бы довольствоваться немногим, не боясь труда, голода, стужи, в случае если бы обстоятельства того потребовали.

Нам остается теперь сказать несколько слов о судьбе Домана и Дивы, которая вскоре решилась.

Когда кметы разъехались по домам, вернулся и Доман к себе. Он долго мучился, не зная, что делать, чтоб уж раз навсегда или позабыть красавицу, образ которой никак не мог изгнать из своей головы, или решиться похитить ее из храма. Добек все еще лежал в Визуновой хижине: рана его заживала плохо. У Домана, таким образом, был предлог отправиться на остров, чтоб навестить старого друга, чему, конечно, никто бы не стал удивляться. Наконец Доман решился съездить на Ледницу, но уже не один. Он избрал из числа своих слуг несколько более сильных парней и велел им следовать за собою.

Постройка княжьего города привлекла к себе много народа, простых рабочих и плотников, среди которых Пяст расхаживал взад и вперед, внимательно следя за работой. Доман, таким образом, встретил здесь слишком много свидетелей и принужден был искать менее людного места, откуда удобнее было бы проскользнуть на остров.

Наконец к вечеру Доман и его спутники нашли подходящее место. Тут, среди кустарников, оставили они своих лошадей. Рыбаки дали им лодку, и Доман в сопровождении пяти коренастых парней переехал на остров, заранее объяснив слугам, что предстояло им делать.

Лодка причалила к берегу сзади храма, где редко кто останавливался. Спрятав лодку в густых камышах и оставив людей дожидаться, Доман направился к Визуновой хижине.

Визун, как только заметил приближавшегося Домана, протянул к нему обе руки, потому что он крепко любил своего воспитанника и рад был видеть его у себя. Визун не сомневался, что Доман приехал на остров с единственной целью навестить Добека, который, хотя еще не вполне оправился, все же с помощью палки мог выходить из избы и сидеть перед хижиной.

Когда молодые люди остались наедине, Доман откровенно признался другу в своем намерении.

— Заведи, — сказал он, — со стариком разговор, и коль скоро услышишь ты крик или шум, то старайся все так устроить, чтобы старику невозможно было сейчас же за мною погнаться. Тем временем я успею отчалить от берега… Я дам за нее выкуп, какого только потребуют, но взять ее должен. Я купил ее ценою собственной крови!..

Вечерело. Доман направился в храм, где рассчитывал встретить Диву.

Дивы, однако, там не было.

Доман искал ее в храме, в садике, по всему острову, — спросить про нее он боялся, — Дивы и след простыл. Наконец после долгих поисков, он увидел ее на берегу озера. Сперва было Дива хотела бежать, чтоб не встретиться с Доманом с глазу на глаз, но он так ловко заступил ей дорогу, что красавице не пришлось от него увернуться.

Дива остановилась, желая тем показать, что вовсе его не боялась. Доман ближе к ней подошел. Как раз почти у того же места, в камышах, стояла и лодка.

— Я приехал сюда за Добеком, — начал весело кмет, — но он, бедняга, все еще болен. Нехорошо же вы за ним ухаживаете.

— За ним присматривают Визун, Нана и я, — ответила Дива. — Но его ударили ядовитым копьем, и потому он так медленно поправляется.

— Моя рана, хоть была и в груди, а зажила гораздо скорее!

Дива потупила взор и молчала. Доман подошел к ней еще ближе; она отшатнулась назад… На лице ее выражался ужас и предчувствие близкой опасности…

В нескольких шагах от себя Доман увидел голову одного из привезенных им слуг, который осторожно высматривал, кто приближается.

Как раз в ту минуту, когда Дива намеревалась спасаться бегством, Доман бросился к ней, поднял с земли и, не обращая внимания на то, что Дива звала на помощь, быстро понес ее в лодку.

Слуги его уже были готовы отчалить. Домам вошел в воду, держа на руках Диву, ломавшую руки, вскочил с нею в лодку и приказал как можно скорее грести…

Дива заливалась отчаянными слезами, но усилий не делала, чтобы вырваться из объятий Домана. Она упала на самое дно лодки и закрыла лицо руками.

Крик Дивы, видно, услышала Нана, потому что сейчас же пришла на берег. В то время лодка была уж далеко от острова. Старуха ничего не могла разглядеть, кроме лодки.

Прибежал и Визун. Хитрый старик без труда догадался, в чем дело. Вне себя от злости, он поднял вверх палку, угрожая ею удалявшимся… Но было уже поздно!

Доман ночью привез невесту на другой берег. Она плакала, молчала упорно, не смотрела на Домана, но противиться, не противилась. Все, что с нею случилось, сочла она за веление судьбы. Доман посадил ее на лошадь и поскакал с нею, но не к себе, а в Вишеву хижину, хотя не говорил ей об этом.

Из родительского дома он хотел взять свою будущую жену, чтобы никто не посмел сказать впоследствии, что он исключительно владел ею силою. Когда на следующий день Дива сквозь слезы увидела знакомый ей уголок родной земли, губы ее засмеялись, глаза повеселели. Кротким, тихим взглядом поблагодарила она Домана.

Утро было холодное, ясное. Они остановились у ворот. На дворе у колодца стояла Живя с другими женщинами. Людек виднелся в дверях, приготовляя охотничьи приборы. Когда появился Доман с женщиною, лицо которой было закрыто платком, все к нему бросились.

Дива, соскочив с лошади, забыла обо всем происшедшем и растроганная, но счастливая, здоровалась со своими родными. Обе сестры кинулись друг другу в объятия, брат расспрашивал о случившемся…

Доман между тем приблизился, в свою очередь.

— Людек, брат мой, — сказал он, — я привез тебе сестру, судьба предназначила ее мне… Она должна быть моею, но я хочу ее взять не иначе, как из твоих рук, из-под кровли отцовской… Вот благослови нас, а там сыграем и свадьбу!

Дива одновременно плакала и смеялась… Людек и младший его брат ударили с Доманом по рукам…

Вскоре прибыли сваты, назвали гостей, приехал красавец-жених, сыграли свадьбу, а гости семь дней ели, пили, прыгали, веселились…

И я там был, мед, пиво пил, — потому ведь каждое сказание должно же этим оканчиваться!