Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

1. Дом Романовых и Россия

Царская Россия была сословным обществом, и многое от этого сохранилось в советской России. Я имею в виду, что происхождение (социальное, национальное и т. п.) значило во многих отношениях больше, чем социальное положение и личные заслуги. В высшем сословии голубая кровь (символ аристократического происхождения), ассоциировалась с благородством и образованностью, мотивировала притязания и ожидания. Российское сословное общество представляло собой гигантскую пирамиду, которую венчал разветвленный дом Романовых. Царь, царица, цесаревич (наследник престола), царевичи и царевны, царица-мать, дядья и кузены, тетушки и племянницы, дети от морганатических браков. Вся эта структура отражала в концентрированном виде состояние и качества всего высшего сословия.

С другой стороны, коль скоро это было высшее, руководящее звено всей общественной и государственной системы России, всё, что делалось в этом звене, быстро и сильно отзывалось на всей системе. Каким окажется очередной царь, какими личными качествами он будет обладать, могло иметь колоссальное значение для всей России. Мы привыкли считать, что эпоха того или иного царя обусловлена социальными сдвигами, развитием общества и т. п. Но ведь это лишь часть истины. В громадной степени лицо эпохи было обусловлено личными качествами царя, а каким он окажется, было в большой мере делом случая.

Не только царский трон, но и многие высшие посты в государстве занимались представителями дома Романовых. И кем окажутся эти руководители, тоже было делом случая, хотя и в меньшей мере — здесь многое определялось уже царем.

Личные же качества претендентов на высокие посты не подлежали публичному обсуждению, они обсуждались лишь кулуарно. И чем более важными, индивидуальными, определяющими характер были эти личные особенности, тем менее приличным считалось о них говорить. А были и такие, о которых даже в кулуарах говорили только шёпотом или многозначительно молчали. К таким принадлежала сексуальная ориентация человека. Учитывая значение генеалогии для династических дел, сексуальная ориентация была чрезвычайно важна для претендента на престол. А при тесной связи династии с православной церковью и однозначно отрица тельном отношении христианской религии к проблеме сексуальной ориентации, нестандартная сексуальная ориентация первых лиц в государстве могла породить внутреннюю напряженность и как-то влиять на общую ситуацию с этой проблемой в стране.

Рассмотрим с этой точки зрения некоторых известных Романовых, возглавлявших русскую культуру, российское образование, город Москву. Очень любопытны фигуры тех, кто едва не оказался царём. Кузен царя, брат царя, несостоявшийся царь, без пяти минут царь — все с нестандартной сексуальной ориентацией. А то и сам царь…

2. Поэт с голубой кровью

Широко известны романсы Чайковского на стихи поэта К. Р.: «Растворил я окно, стало душно невмочь», «Уж гасли в комнатах огни», «О дитя, под окошком твоим». Одно из стихотворений К. Р. стало текстом народной песни «Умер бедняга в больнице военной». Подозревают, что ему же принадлежит и текст «Последний нонешний денечек | Гуляю с вами я, друзья». До революции всей интеллигентной России было известно, что инициалы «К. Р.» расшифровываются как «Константин Романов» и что под этим прозрачным псевдонимом кроется великий князь Константин Константинович, двоюродный брат Александра III. Что, стало быть, в жилах этого поэта течет самая настоящая голубая кровь, голубее некуда.

Голубая кровь — выражение старое. В русском языке оно из французского le sang bleu, а во французском из испанского la sangre azul. В испанском же это словоупотребление родилось так. Кастильское дворянство гордилось тем, что в отличие от простонародья, смешавшегося со смуглыми маврами, оно чистопородное, белокожее. А на белой коже проступают голубые вены, так что кажется, что по жилам течет голубая кровь.

Константин Константинович родился в 1858 г. и был вторым сыном Константина Николаевича, внуком Николая I и племянником Александра II, соответственно кузеном Александра III. Отец, будучи председателем Государственного совета, помогал своему брату, царю-освободителю, в проведении реформ. В Петербурге отец жил в Мраморном дворце, руководил русским флотом, Морским ведомством и был шефом Морского экипажа. Сын поэтому был от рождения приписан к Морскому экипажу (возможно, поэтому, а также за высокую худощавую фигуру родные его звали «Селедкой»). В 19 лет он получил Георгия за участие в боевых действиях на Дунае в русско-турецкую войну 1877–78 гг. Затем служил на фрегате «Светлана» и других кораблях, ходил в дальние плаванья, командовал ротой лейб-гвардии Измайловского полка, создал в полку литературный кружок «Измайловские досуги». Достоевский часто бывал в Мраморном дворце у великого князя. В одном из образов «Братьев Карамазовых» видят отражение Константина Константиновича — это Коля Красоткин, с его страстностью и благородством, любовью к поэзии и красоте. Со своей стороны Константин Константинович также очень почитал Достоевского.

Великий князь Константин Константинович.

Фото К. Бергамаско. 1875 г.

Когда же его кузен великий князь Сергей Александрович, брат царя Александра III и командир Преображенского полка гвардии, был назначен Московским генерал-губернатором и покинул Петербург, Константин Константинович сменил его в должности командира Преображенского полка — первого полка императорской гвардии.

Как водится, великий князь занимал целый ряд почетных гражданских должностей. Он был председателем комитетов трезвости и грамотности, возглавлял Женский педагогический институт, 30 лет подряд был президентом Российской Академии наук. Был не почетным президентом, как многие до него, а реальным — управлял на деле. Высокий и сутуловатый, он был очень приятен в общении, а его увлечение музыкой и словесностью делало его чрезвычайно интересным человеком. Был причастен и к театральному искусству — переводил Шекспира на русский язык, в Эрмитажном театре ставил свои пьесы и сам играл в них главные роли. Поэтический талант его был умеренным, но несомненным, а великий князь по скромности никак его не преувеличивал. Посылал свои стихи на отзывы Фету, Гончарову, Майкову, Полонскому — кстати, кроме Фета, поэтам не первой величины, или вовсе не поэтам — и с волнением ждал, как оценят. Он пользовался общей любовью и уважением.

Из его Дневника 10 августа 1888 г.:

«В среду мне минуло 30 лет. Я уже не юноша, а должен бы считать себя мужчиной…. Для других — я военный, ротный командир, в близком будущем полковник… Для себя же — я поэт. … Невольно задаю я себе вопрос: что же выражают мои стихи, какую мысль? И я принужден сам себе ответить, что в них гораздо больше чувства, чем мысли. Ничего нового я в них не высказал, глубоких мыслей в них не найти и вряд ли скажу я когда-нибудь что-либо значительное. Сам я себя считаю даровитым и многого жду от себя, но кажется это только самолюбие и я сойду в могилу заурядным стихотворцем. Ради своего рождения и положения я пользуюсь известностью, вниманием, даже расположением к моей Музе. Но великие поэты редко бывают ценимы современниками. Я не великий поэт и никогда великим не буду, как мне этого ни хочется» (К. Р. 1994: 30).

Убеждения его были, конечно, монархические, а вкусы в поэзии близки к принципам чистого искусства. Присутствуя в том же году с царской семьей на показе оперы Рубинштейна «Купец Калашников» в Мариинском театре, когда решалось, снять с нее запрет или нет (в ней выведены зверства Ивана Грозного и его опричников), великий князь отмечает:

«Мое мнение: лучше оперу не разрешать. Не следовало бы правительству тешить зрителей такого рода зрелищами в наше время, когда существует стремление свергать в грязь все, что веками вынесено на подножие. Больно и за наше прошлое, когда видишь царя злодея на сцене. Тем более, что по-моему зверство Иоанна Васильевича IV у нас преувеличивают. Но опера разрешена…» (К. Р. 1994: 34).

Он написал возражения одному критику, который хвалил Надсона. «Надсон является выразителем идеалов, надежд и страданий нашего интеллигентного молодого поколения», — писал критик. Константин Константинович на это: «Если он их выразитель, то как неопределенны, мелки и несущественны эти идеалы, надежды и страдания!» Критик: «Главным его пафосом были так называемые общественные мотивы, главным его вдохновителем — долг гражданина». К. Р.: «Лезть с долгом гражданина в поэзию — это с суконным рылом в пушной ряд». Критик: «Он так определяет задачу поэзии в современном обществе: «Нет, не ищи ее в дыхании цветов»«. К. Р.: «Отчего же? Или искать ее в навозе?» (Соболев 1993: 84–85).

На одной художественной выставке 1893 г., как вспоминает Александр Бенуа, 35-летний великий князь Константин, глядя на врубелевского «Демона», воскликнул: «Будь я его отец, я бы выпорол этого художника». Он смутился, когда Бенуа ему сообщил, что Врубель уже почитается за одного из самых выдающихся русских художников, а к тому же вышел из того возраста, когда получают порку (Бенуа 1990, 1: 693).

Двадцати пяти лет он по знакомился с 18-летней принцессой Саксен-Альтенбургской Елизаветой, и эта немка родила ему 6 сыновей и 2 дочерей. Судьба сыновей была незавидной — из них старший погиб на фронте, трое были расстреляны в Алапаевске большевиками, одного жена-балерина сумела вырвать из застенков ЧК. Сам Константин Константинович не дожил до этих бедствий. Он мирно скончался в 1915 г. в возрасте 57 лет.

Однако этот семьянин и ценитель прекрасного был человеком, которого терзали некие тайные страсти. О нем ходили смутные слухи. В стихах он обращался к другу (возможно, жене) со словами:

И уж точно жене, Елизавете Маврикиевне, через несколько месяцев после свадьбы:

Супругов многое разделяло: разная национальность, разная вера (Елизавета так и осталась протестанткой), разные интересы (она засыпала, когда он восхищенно читал ей Достоевского) и что-то еще, сразу неуловимое.

В 1887 г. он написал поэму «Севастиан-Мученик» о раннехристианском святом, образ которого на одном из полотен Эрмитажа впечатлил поэта. Примечательно, однако, что этот образ (с картины Гвидо Рени) оказывал огромное воздействие на гомосексуально настроенных интеллектуалов многих поколений.

Великий князь Константин Константинович в маскарадном костюме. 1894 г.

Привлек высокородного поэта и «Манфред» Байрона — как привлек он и Чайковского, видимо, по тем же причинам. В своем отрывке «Возрожденный Манфред» (опубл, в 1994 г.) К. Р. как бы дал продолжение поэмы Байрона: пройдя раскаяние, герой обретает христианское смирение. Похоже, автор сам его искал, сам проходил через внутренние терзания.

Много лет он работал над переводами Шекспира, особенно страстно — над переводом «Гамлета». Этот перевод неоднократно издавался, даже при советской власти, а до революции великий князь сам играл Гамлета в Эрмитажном театре. Ему близок был этот принц, сомневавшийся в самом себе.

Последним его крупным творением была мистерия «Царь Иудейский» — об Иисусе Христе. По тем временам это было чрезвычайно смелое дело — вывести священные фигуры на подмостки. До рок-оперы «Иисус Христос — супер-звезда» было еще около ста лет. Священный Синод запретил представлять пьесу К. Р. в театрах России, и царь утвердил запрет. Но К. Р. добился разрешения сыграть ее на придворных сценах — в Китайском театре Царского Села (перед постановкой всё же запретили) и в Эрмитажном театре. Он сам играл в ней. Но главным героем был не Иисус Христос (в пьесе он вообще не появлялся на сцене) и не Иуда, как в рок-опере, а Понтий Пилат, и в центре драматической коллизии была его вина, его лицемерие, его страх перед разоблачением, перед открытием его несоответствия высокому посту…

Все это были, видимо, выстраданные переживания.

3. Кровь, дважды голубая

После великого князя остался дневник, который он вел всю свою жизнь, и в дневнике этом отражена его постоянная и, как правило, безуспешная борьба с той страстью, которая теперь придает определению «голубая кровь» (применительно к автору дневника) неожиданное и сугубо современное звучание.

Ныне голубыми называют мужчин, которые любят только мужчин. Это обозначение есть только в России, и оно появилось только после войны. Правда, приводят старые французские и английские употребления слова «blue» (голубой) в значении «неприличный», «непристойный», в английском было также и значение «веселый», «беспутный», но нет связи между этой западной традицией и нашим нынешним слэнгом. По-моему, тут обычный эвфемизм — замена неприличного слова другим, созвучным.

Так, слово «хуй» давно стало неприличным, и его приноровились заменять другим, начинающимся с той же буквы, — «хер» (первоначально это было просто название буквы алфавита). Потом, приобретя тесную связь с половым членом, и оно стало неприличным. Кстати, и слово «хуй» — тоже не первоначальное. Вначале половой член назывался на русском языке как-то иначе. Но, став неприличным, термин был заменен древнефинским словом «игла» — huj, поскольку население лесной полосы было сплошь финно язычным и, подвергшись русификации, принесло в русский язык свои замены неприличных слов. «Игла», «шип» — так называется член и в других языках (англ, prick). У других славян слова «хуй» нет.

Так и матерное ругательство смягчают: «е…дрит твою мать», или «ё… моё».

Вот так же и со словом «гомосексуальный». Оно стало в сталинские годы неприличным и опасным. Его произносили топотом и неполностью: «го…», а дальше делали круглые глаза. Или, маскируя не без иронии: «го…лубой». Возможно, при этом выборе сказалось традиционное обозначение цветов пола в одеянии младенцев: голубой для мальчиков, розовый для девочек. А уж почему розовый закрепился за женским полом, это как-то связано с мифологией розы и крови. Но сие уже далеко от нашей темы. Нам достаточно обозначить современное значение слова «голубой», неизвестное во времена К. Р., — «гомосексуальный».

Такой вот смысл и приобрело выражение «голубая кровь» в приложении к К. Р. Этот второй смысл задним числом оказывается значимым — это видно из дневников К. Р.

Дневники свои (66 толстых тетрадей) великий князь завещал Академии наук, оговорив условие: не публиковать их в течение 90 лет со дня его смерти. Таким образом, он, с одной стороны, хотел оставить ученым документальное свидетельство борьбы со страстью. Он, конечно, знал произведения сексологов — фон Крафта-Эббинга, Молля, Тарновского, Мержеевского. Знал и напечатанные в 1904 г. суждения крупного юриста Набокова (отца будущего писателя) — о нелогичности уголовного преследования мужеложства — и предложения отменить эту статью. С другой стороны, он не хотел омрачать будущее своих детей и родных. Мог ли он предвидеть, что уже через три года после его смерти такая забота потеряет всякий смысл, поскольку все они погибнут? 90 лет истекут в 2005 году. Но революция смела все покровы. Правда, печатать дневники не считали нужным (кому были интересны душевные переживания великого князя?), да это не было и возможным (неназываемая любовь…). Но уже сейчас некоторые отрывки из дневника К. Р. стали достоянием гласности.

Не нарушая запрета автора на оглашение его текстов до 2005 г., я использую здесь только те отрывки, которые уже проникли в печать.

Когда Константин во время своих плаваний в 1877 г. был в Нью-Йорке, он впервые в жизни посетил публичный дом — 18 апреля 1877 г. Это было заранее обдумано. Еще накануне записывал в дневнике: «вдруг пришла мысль, что я должен идти к женщине, и сама мысль была до того сильна, что я не мог преодолеть ее». Он собирается после этого вернуться к Господу, «как блудный сын». Понимает, что это огорчит Мама, но надеется: она поймет, «что мужчина не может без этого». Мысленно готовится:

«Я задумываюсь и запинаюсь на пустейших подробностях: как войду, как разденусь, как совершу само дело — это уже обстоятельство решен[ное] — я пойду. Но сердце бьется. Как потом я буду просить прощения у Ангела Хранителя, Еще вопрос: отчего явилось у меня решение пойти? Я не могу себе объяснить этого, но чувствую, что надо. Кажется, я буду лучше потом, я буду мужчина» (Волгин 1998: 277).

После произошедшего, записывая в дневнике мысли о своем грехопадении, он сравнивает себя с героем Достоевского:

«Я вспомнил Раскольникова в романе Достоевского, который с такой решимостью идет на преступление, и приравнял его к себе, но тут большая разница: он совершал благодеяния человечеству. А я иду для удовлетворения своей похоти. Одним словом, я сам разбивал собственное намерение, и между тем оно не проходило; конечно я изменил своему убеждению, изменил обещаниям, данным Мама, но раскаяния я не чувствую, только все бывшее осталось в памяти, как тяжелый сон. Я был в полном сознании во все время, совсем как Раскольников, когда он совершал преступление» (Волгин 1998: 277, 281; Боханов 2000: 182).

Поскольку это был обычный бордель и Константина обслуживала проститутка, грехопадение было не столь большой руки — в те годы кто там не бывал. Возможно, однако, что великий князь хотел контактом с искушенной в сексе женщиной не просто «стать мужчиной», а подавить в себе иные страсти, избавиться от тех более страшных и позорных склонностей, которые его терзали: с юности его тянуло к мужчинам. Еще 6 января 1877 г., за несколько месяцев до посещения борделя, он писал кузену Сергею:

«Кажется, только мы с Тобою и были в состоянии питать нежные чувства к мужчинам. Это страстное, необъяснимое чувство, но которое меня так обхватило, что я очень страдал. Но как скучно, что глупый свет не может понять этого; он бы стал смеяться, если б узнал это» (Волгин 1998: 300).

За два дня до решения посетить бордель, 15 апреля, он пишет кузену Сергею: «Как странно, я не понимаю еще чувства любви к женщине! Другие так рано влюбляются, а я не могу, скоро мне будет 19 лет, а я хладнокровен» (Волгин 1998: 280). После грехопадения его удивило и обеспокоило, что с этой женщиной у него не было чувства наслаждения. «Я не ощущал никакого сладострастия, и верно говорят, какая у меня холодная кровь» (Боханов 2000: 182). Только ли в этом дело?

В том же кругосветном плавании Константин «сблизился больше допустимого» с одним офицером, в котором, по его словам, «мало целомудрия», но который «честный и прямой». Имя его не называет даже в дневнике (Волгин 1998: 285). Кровь оказалась вовсе не холодная.

Вот отрывок из записи 1888 г. Великий князь служит ротным в Измайловском полку.

«До сих пор меня привлекала в роту не столько служба, военное дело, как привязанность то к одному, то к другому солдату. Моего любимца после Калинушкина сменил Добровольский, а его место занял Рябинин. Теперь все они выбыли, и в настоящее время у меня в роте нет ни к кому особой сильной привязанности». (приведенную цитату использовал Ротиков в книге «Другой Петербург»). Рябинин, однако выбыл не в другой полк и не домой, а… в штат Мраморного дворца!

Великий князь Константин Константинович.

Надпись: «Константин 13 сентября 1886 г.»

Но эта цитата еще не столь ясна. Мало ли какая может быть привязанность! Что это привязанность, связанная с молодостью и красотой солдата, видно из стихов К. Р. («Умер бедняга», 1885 г.): С виду пригожий он был новобранец, Стройный и рослый такой, Кровь с молоком, во всю щеку румянец, Бойкий, смышленый, живой;

Отрывок, датированный четвергом 11 февраля 1893 г., накануне Великого поста (Константину Константиновичу 35 лет):

«С сокрушенным сердцем готовился к исповеди. Опять должен был нести духовнику покаяние в том же грехе, как и четырнадцать лет назад (т. е. когда только перевалил за 20 лет. — Л. К.). Невольно рождался в голове мучительный вопрос: неужели не в последний раз каюсь я в этом грехе? К этому примешивался и стыд и жалко было огорчить старого о. Двукраева своей неисправимостью. И действительно, он был глубоко огорчен. Я жадно слушал его наставления, желая почерпнуть в них силы на борьбу. Он грозил мне тем, что грех мой перестанет когда-нибудь быть тайным, что все о нем узнают. Меня и самого пугала эта мысль, хоть перед совестью грех одинаково дурен, знают ли о нем или нет, но огласка была бы ужасна. Только незаслуженной ко мне милостью Божией могу я считать неизвестность моего греха. И вот, я получил отпущение и твердо надеюсь исправиться» (цит. по изд. К. Р. 1994: 39).

Но грех не назван. Далее есть уже более конкретное указание. В феврале 1894 г. случилось, как сказали бы сейчас, ЧП.

«Я очень смущен. Сегодня пришел ко мне сюда в дежурную комнату наш старый полковник Катеринов. Он доложил мне про очень неприятное дело. Право же, не знаю, как изложить его письменно; есть вещи, про которые не только писать, но и говорить неловко и стыдно, и это дело именно такого рода». В нем «замешаны наши молодые подпоручики Рудановский и Сабуров (Дмитрий). На них пало обвинение в противо естественных половых наклонностях. Рудановский виноват безусловно, а на Сабурова имеется только подозрение, которого, за недостатком улик, рассеять нельзя. Следовательно, оба должны быть удалены из полка».

Ну что ж, Преображенский полк, вверенный великому князю, — первый полк русской гвардии, и честь его князь Константин обязан блюсти. В чем же закавыка? А вот в чем:

«И я, подверженный тем же наклонностям, вынужден карать людей, которые не хуже меня. Это тяжело. К тому же я люблю (Сабурова) и, равно как многие из его товарищей, не верю в его виновность; и вот, как командир полка, оберегая честь общества офицеров, я должен удалить человека менее виновного меня самого. А я, только ради того, что про мой грех ничего не известно, являюсь судьею в деле, в которое, может быть, случайно попал невинный. Как это мучительно!»

Вот грех, в котором «погряз» великий князь, и назван. Офицеров, однако, удалил из полка «совершенно спокойно, ни минуты не задумываясь», как будто сам ни в чем не виновен. Подыскано и основание: «С ноября месяца не грешу и не теряю надежды победить в себе грех навсегда». Февральский эпизод, конечно, усилил эту сдержанность, по крайней мере, на ближайшее время.

Март 1894 г. «Последние два месяца я более усиленно боролся с искушениями, бросил сделки с совестью и старался не давать себе повода грешить. А этим поводом была для меня баня; не ходишь в баню, так и не грешу, или грешу только мысленно. И вот за обедней в полковом соборе увидел я своего банщика. Заметив его, я поскорее отвел глаза в сторону и боле на него не заглядывал» (Боханов 2000: 184–186).

Тут речь идет о полковой бане и банщике.

4. Банные страсти: дух и плоть

Благочестивый и ностальгически настроенный историк А. Н. Боханов (2000: 188) пишет об этой «битве с похотью», что она «оказалась трудной и многолетней. Постепенно дух возобладал. Великий князь Константин Константинович отрешился от соблазнов. К сорока годам все это уже осталось в прошлом». Как бы не так! Как и следовало ожидать, надежда и на сей раз оказалась тщетной.

Дальше, как видно из предварительной публикации зав. архивом С. Мироненко (Бычков 1998), грех взыграл с новой силой.

19 ноября 1903 г. Великому князю 45 лет.

«[Меня называют] «лучшим человеком в России». Но я знаю, каков на самом деле этот «лучший человек». Как поражены были бы все те люди, которые любят и уважают меня, если бы знали о моей развращенности! Я глубоко недоволен собой».

15 декабря 1903 г. «Десять лет назад я стал на правильный путь, начал серьезно бороться с моим главным грехом и не грешил в течение семи лет или, вернее, грешил только мысленно. В 1900 году, сразу после моего назначения главой военно-учебных заведений, летом в Стрельне я сбился с пути. Потом два года было лучше, но в 1902 году, после моей болезни, я много грешил во время поездки по Волге. Наконец, в этом, 1903 году я совсем сбился с пути и жил в постоянной борьбе со своей совестью. Поездка в Москву и Тверь, казалось, отвлекла меня от нечистых мыслей и желаний, но теперь они меня опять захватили…

Беда в том, что мог бы, но не могу бороться, ослабеваю, забываю страх Божий и падаю».

Значит, лишь с 1893 г, с 35 лет, он стал бороться со своей страстью, и то с переменным успехом. Упование на Бога, на религию помогает, но мало.

21 декабря. «В голову продолжают приходить дурные мысли; они особенно донимают меня в церкви. Стыдно признаться, но это правда».

Почему именно в церкви? Вероятно, это как-то связано с окружающей красотой, благолепием, возвышенными чувствами, а возможно, и с близостью незнакомых молодых людей — прислужников, хористов.

28 декабря 1903 г., под Новый год. «Мой тайный порок совершенно овладел мною. Было время, и довольно продолжительное, что я почти победил его, от конца 1893-го до 1900-го. Но с тех пор, и в особенности с апреля текущего года… опять поскользнулся и покатился и до сих пор качусь, как по наклонной плоскости, всё ниже и ниже. А между тем мне, стоящему во главе воспитания множества детей и юношей, должны быть известны правила нравственности. Наконец, я уже немолод, женат, у меня 7 человек детей…».

Правда, во всех этих пассажах нет конкретизации. Но дальше и эта неясность снимается.

19 апреля 1904 г. «На душе у меня опять нехорошо, снова преследуют меня грешные помыслы, воспоминания и желания. Мечтаю сходить в бани на Мойке или велеть затопить баню дома, представляю себе знакомых банщиков — Алексея Фролова и особенно Сергея Сыроежкина. Вожделения мои всегда относились к простым мужикам, вне их круга я не искал и не находил участников греха. Когда заговорит страсть, умолкают доводы совести, добродетели, благоразумия».

Простые мужики как объект страсти аристократов и интеллектуалов — это знакомый мотив. Писатель Юкио Мисима признавал, что ему для наслаждения нужно, чтобы его партнер не обладал интеллектом. Английский писатель Ишервуд всегда влюблялся в очень простых парней, один из которых, немец Гейнц, надолго стал его слугой. Таких пар легион.

Марсель Пруст со своим шофером Альфредом, Чайковский со своим слугой Алешей (Леней) Софроновым, Оскар Уайлд с лакеями и посыльными, Уитмен с кондукторами и бродягами, со своим простецким возлюбленным Питером Дойлом (который, когда Уитмен начинал читать ему, засыпал у него на плече), король Людвиг Баварский с простолюдином Кайнцем, приближенный кайзера Вильгельма II князь Эйленбург и рыбак Эрнст, литератор Эдвард Карпентер с Джорджем Меррилом (он вообще любил крестьян Дербишира), историк и философ Саймондс, обожавший гондольеров, лесорубов и солдат (под конец жизни он жил с венецианским гондольером Анджело Фусато), философ и магнат Витгенштейн, искавший в парке Пратер грубых и простых парней, английский писатель Норман Дуглас, оставивший дипломатическую карьеру и жену, чтобы жить с неграмотным итальянским крестьянином Амитрано, офицер Жюльен Вио (Пьер Лоти), живший у всех на глазах с простым матросом Пьером Ле Кором, другой офицер, английский, Монтэгю Гловер — с простым парнем Рейфом Холлом, наконец, писатель Э. М. Форстер с вагоновожатыми и полицей скими, Петр Первый с денщиками…

От представителей своего слоя они подсознательно ожидают иронии, рефлексии по поводу девиантных склонностей, а это убивает любовь в зародыше. Простонародье же, кажется им, воспринимает всё проще и, коль скоро уж такая склонность осознана, оно не делает из этого лишних сложностей. Простые парни могут просто наслаждаться контактом и давать простое наслаждение другому.

По соображению Кона (1998: 187), юноши из рабочей или крестьянской среды казались аристократам и интеллигентам воплощением чистоты, теплоты и отзывчивости. Отдаваясь такому юноше, любя его, представитель высшего класса как бы отказывался от своих классовых привилегий, и это давало ему ощущение собственной демократичности.

Банщики — обычный для дореволюционной России вид сексуального обслуживания гомосексуалов, объект платной любви. В 1866 г. такое обслуживание в одной из тоговых бань попало на заметку полиции (Мержеевский 1878). Семнадцатилетний банщик Василий дал такие показания:

«когда придет желающий заниматься этим, то приказывает мыть, а между тем я уже вижу, что ему не мытье нужно, и он начинает обнимать и целовать, спросит, как зовут, а потом сделает со мною, как с женщиною, в ляжки, или, смотря по тому, как он захочет, сидит, а я буду на спине… или прикажет сделать с ним, как с женщиной, но только в задний проход: или наклонясь вперед или лежа на груди, а я сверху его».

Показание Василия, что «все полученные за это деньги клались нами вместе и затем по воскресеньям делились», его подельники — Алексей, Иван, Афанасий и Семен — отвергли. Так что 6 месяцев отсидки за сей промысел получил только Василий. На Мойке (дом 82) на углу Фонарного переулка находились «Фонарные» бани.

Но продолжим чтение дневника великого князя.

«15 мая 1904 г. Путь лежал мимо бань. Думал, что если увижу у наружных дверей номеров банщика, не выдержу и зайду. Сильнейшим образом волновался, всё доброе было подавлено, почти лишился способности здраво рассуждать, готовый почти без борьбы поддаться искушению. Дверь в номера оказалась приотворенной, но банщиков не было видно. Каким-то чудом удержался и проехал мимо.

Надо бы думать, что эта победа над собой должна радовать, но нет; напротив того, я долго потом досадовал на себя за то, что не воспользовался удобным случаем, не зашел».

Три дня маялся. 18 мая — запись:

«В заседании грешные мысли меня одолели. На Морской, не доезжая до угла Невского, отпустил кучера и отправился пешком к Полицейскому мосту и, перейдя его, свернул налево по Мойке. Два раза прошел мимо дверей в номерные бани взад и вперед; на третий вошел. И вот я опять грешен в том же».

23 июня. «Я опять отказался от борьбы со своей похотью, не то чтобы не мог, но не хотел бороться. Вечером натопили мне нашу баню; банщик Сергей Сыроежкин был занят и привел своего брата, 20-летнего парня Кондратия, служащего в банщиках в Усачевых банях. И этого парня я ввел в грех. Быть может, в первый раз заставил я его согрешить и, только когда было уже поздно, вспомнил страшные слова: горе тому, кто соблазнит единого из малых сих».

Очень любопытны встречи Константина Константиновича с интеллигентными людьми той же сексуальной ориентации. Известно, что он очень покровительствовал Чайковскому, вероятно, зная о его вкусах. Обычно полагают, что это скрепляло дружбу. Нет, пожалуй, всё было сложнее. Вот пример — подпоручик Яцко.

«12 сент. 1904 г. Послал за Яцко, и он был у меня сегодня утром. Я легко вызвал его на откровенность. Странно было мне у слышать хорошо знакомые особенности: он никогда не испытывал влечения к женщине и не раз влюблялся в мужчин. Я не признался ему, что по личному опыту знаю эти чувства…. Перед прощанием он целовал мне лицо и руки; я бы не должен был позволять ему это, но жалел его, за что потом казнился стыдом и смутными угрызениями совести. Он говорил мне, что с тех пор, как мы впервые увиделись в Виленском юнкерском училище, в душе его пробудились ко мне восторженные чувства, всё усиливающиеся. Как это мне напоминает собственные мои молодые годы».

«15 сентября, Стрельна. Я пошел по дороге, по которой должен был приехать в посланной за ним коляске подпоручик Яцко. Посылал за ним, чтобы исполнить его желание еще раз побывать у меня и проститься перед его отъездом в Вильну. Признаюсь, я ему радовался и вместе с тем побаивался новой встречи. Теперь, что мне известны его наклонности, сходные с моими, было чего опасаться. В прошлый раз я удержался, но кто может ручаться за будущее. Он с еще большей откровенностью признавался мне в своих грехах; у него упадок духа, отвращение к самому себе, угрызения совести… Услышал от него имена людей, которых смутно подозревал в противо естественных наклонностях; с некоторыми из них Яцко согрешил, но теперь, кажется, твердо решил бросить всё это».

«12 марта 1905 г. Днем повез Татьяну на историческую выставку порт ретов… Нас водил Дягилев. Мне неприятно с ним встречаться, хотя он этого не подозревает, а неприятно потому, что я знаю кое-что об нем от Яцко».

Так что с Чайковским он был близок не благодаря общим вкусам, а, возможно, вопреки этой общности. Близок духовно, поскольку об этой тайной общности оба умалчивали, деликатно обходили этот вопрос. А между тем у них было что обсудить. Чайковский во второй половине жизни после своего катастрофического бракосочетания понял тщетность борьбы со своей природой и прекратил ее. Адаптировался к своему образу жизни, принял свою судьбу со всем ее несоответствием общественным нормам, со всей трагичностью и всем блаженством.

В конце-концов и у великого князя стали появляться догадки о причинах его поражений. И эти догадки выходили за пределы представлений его круга, его религии, его морали.

28 декабря 1904 г. «Боюсь греха, боюсь разлада с совестью, и тем не менее хочу грешить. Мучительна эта борьба».

30 декабря. «Это что-то физиологическое, а не одна распущенность и недостаток воли».

31 декабря. «Хочется повидать Сергея Сыроежкина, которого и не приходится вводить в искушение, так как он первый готов на это» (это всё цитаты по статье Бычкова).

В конце 1905 года, как и многие гомосексуалы, великий князь подвергся шантажу. Он получил письмо от одного офицера, который растратил казенные деньги и был уволен без права на пенсию. Растратчик намекал своему высшему начальнику Константину Константиновичу: «С кем не случается греха, хотя бы с вами». Далее он писал, что видел великого князя в Красносельской бане, и банщик ему порассказывал, что там у великого князя с ним было. Назван был и точный день. Письмо заканчивалось угрозой: пишущий «держит все пока в секрете» и просит его принять «для личного разговора».

Невозможно описать волнение великого князя. Но вспомнив, что хотя в тот день он действительно мылся в Красносельской бане, греха в тот день не было! Проведя ночь без сна, великий князь решил не поддаваться шантажу и мерзавца не принимать. Если же огласки избежать не удастся, то так тому и быть. Ходили же такие слухи о его кузене Сергее Александровиче. «Разве я не стою наказания?» (Боханов 2000: 187–188).

Офицер-растратчик мог привести и гораздо более яркие примеры грешников — среди ближайших родственников Константина Константиновича. Его старший брат Николай, храбрый боевой офицер, влюбился в американскую девицу легкого поведения и ради нее воровал бриллианты во дворце. Когда это обнаружилось, он был навсегда сослан в Среднюю Азию. Отец при живой жене завел вторую семью, сойдясь с балериной и прижив с ней детей. Но всё это заурядный офицеришка, конечно, не мог знать. А Константин Константинович знал. Не совсем ясно, подозревал ли он своего младшего брата Дмитрия, страстного кавалериста и женоненавистника, в том же грехе, который был присущ ему самому Но, гордый и совестливый, он писал в дневнике только о своем грехе, провинностями своих родных себя не оправдывал. Правда, и не отказывался от попечительства всеми военно-учебными заведениями России. Каялся лишь втайне и — продолжал грешить, пока мог

Таким Константин Константинович, поэт К. Р., дядя царя и президент Академии наук, встретил 1905 год, год первой русской революции.

5. Между Достоевским и Апухтиным

В этом году был убит его двоюродный брат той же сексуальной ориентации — великий князь Сергей Александрович, с которым К. Р. был очень дружен. Он обращался к нему со стихами:

Рифмы простенькие (твоя — моя, облегчения — утешения). Стихи слабые, но чувство сильное.

Из современных историков А. Н. Боханов (2000: 343–359) начисто отвергает упорно бродившие в свете слухи о гомосексуальности Сергея Александровича; И. Л. Волгин (1998: 246–249, 291–297), по крайней мере сомневается в их справедливости — не отнести ли их к «клевете и злословию».

Сергей Александрович был на год старше К. Р. Он был пятым (предпоследним) сыном Александра II, братом Александра III.

В детстве царевич рос не совсем обычным ребенком и всю жизнь был чрезвычайно, необыкновенно привязан к матери (Волгин, 1998: 345, 378–379, 388–390), а это у психоаналитиков — один из факторов формирования гомосексуальности. Когда ребенком Сергей направлялся в Крым, его видел начальник железнодорожного движения, а этим начальником был будущий министр финансов С. Ю. Витте. Витте запомнил свои впечатления: «… тогда я обратил внимание на то, что у Сергея Александровича манеры были женственные…» (Витте 1994, 1: 201).

Великий князь Сергей Александрович и Константин Константинович.

Фото С. Левицкого. СПб, 1880-е гг.

В юности об их обоюдной склонности к мужчинам писал ближайший друг Сергея кузен Константин — его письмо от 6 января 1877 г. уже при ведено. Вскоре Сергей был заподозрен отцом, царем Александром II, в гомо сексуальных наклонностях. В дневнике Сергея, который велся аккуратно, без перерывов, есть запись (цит. по: Волгин 1998: 302), датированная 25 декабря 1877 г. (т. е. через несколько месяцев после бордельного грехопадения и гомосексуальной связи Константина): «На днях была для меня очень не приятная история: Папа меня обвинил в разврате и что Саша В. мне в этом способствовал, такая клевета, и меня горько обидело». За этими строками следует концовка:

«Господи помоги!

Amen!

«.

Засим следуют чистые страницы, дневник прерывается на полгода. Возможно, царь в запале преувеличил размах события, и дело тогда еще не так далеко зашло, а это дало возможность царевичу сетовать в дневнике на клевету. Но что-то же было замечено! Вполне основательно предположение Волгина, что об опасных увлечениях пятого сына информировал царя воспитатель царевичей адмирал Д. С. Арсеньев. Через несколько лет, когда слухи о гомосексуальности Сергея широко распространились, тот прямо обвинит в злословии своего бывшего воспитателя: «… вы говорили, что я валяюсь в грязи!» (Волгин 1998: 303).

С точки зрения Волгина, скандальное объяснение сына с отцом — не обязательно указание на гомосексуальную связь с Сашей В.: мог быть и обычный «романчик», которому некий Саша способствовал. Но обычно приключения молодых царевичей с девицами не беспокоили родителей. Тем менее они должны были беспокоить царя Александра II, имевшего к этому времени уже давно детей и от любовницы (княжны Екатерины Долгорукой) и навещавшего, не скрываясь, свою вторую семью.

Через короткое время, в начале 1878 г., во дворец был призван писатель Достоевский — видимо, для оздоровления моральной обстановки в семье, для морального влияния на царевичей (Волгин 1998), и перед первым визитом адмирал Арсеньев просил его встретиться сначала с ним. «…Если вас не стеснит приехать в 51/2, вы меня очень одолжите, ибо желал бы поговорить с вами наедине до великих князей» (Волгин 1998: 310).

Первые приемы Достоевскому (в Зимнем дворце, где жили неженатые сыновья царя) давал именно Сергей, и на них бывал также Константин. А уж затем вечера с Достоевским переместились в Мраморный дворец к Константину Писатель произвел на Сергея очень сильное впечатление. Но от гомосексуальности это великого князя Сергея не избавило.

Достоевский, конечно, далек от гомосексуальности, но его произведения не столь однозначны. Уже в июле 1881 г. Константин Константинович пишет кузену Сергею: «Было несколько жарких схваток с Ниловым из-за братьев Карамазовых, il n’est pas a la hauteur [он не на высоте], осмелился даже подметить на первых страницах нечто предосудительное в отношениях старца Зосимы к Алеше» (Волгин 1998: 430). Адмирал К. Д. Нилов славился, как это деликатно формулирует Волгин, «теми же известного рода наклонностями, которыми людская молва наградила адресата этого письма», и «взглядом истинного знатока» подмечал он в отношениях старца Зосимы к своему духовному ученику «нечто предосудительное». Волгин не скрывает своей иронии по поводу «постижения гомосексуальных мотивов русской классической прозы». Но в тех же «Братьях Карамазовых» есть и более недвузначная мысль — в высказывании Мити: «В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей…». Судя по тому, что на вечерах присутствовали некоторые придворные и даже дамы, думается, что в личных беседах с Достоевским эта тема вообще не фигурировала, там шла речь о духовных сюжетах.

Любопытно, что Сергею очень понравился литератор совершенно противоположного склада — поэт Апухтин, циник и критикан, интимный друг Чайковского. В марте 1883 г. Сергей пишет кузену Константину:

«Вообрази себе, что на днях я провел вторично ночь, с кем бы ты думал? С Апухтиным!!! … Его пригласили некоторые наши офицеры к нам в клуб, ну и дружеская беседа длилась далеко за полночь. Признаюсь, я был в восторге от его манеры говорить свои же стихи; он говорит такие прелести и так чудно, что можно было заслушаться; время было проведено крайне симпатично».

Если вспомнить сексуальную ориентацию и беззастенчивость Апухтина, то природа его обаяния для Сергея Александровича становится понятнее.

6. Застенчивый преображенец

Сергей Александрович был предшественником кузена по командованию Преображенским полком. Сначала он командовал 1-ой, Царской, ротой, а потом — всем полком. Кузену Константину он писал в 1882 г.: «Я вполне доволен своей судьбой. Моя жизнь — батальон, мой интерес — роты, мой мир — казарма, мой горизонт — Миллионная» (на этой улице находились казармы преображенцев). Эта самоаттестация не очень вяжется с обликом великого князя. Он был человеком еще более благочестивым, чем К. Р, размышлял на религиозные темы (позже основал Русско-Палестинское общество). С юности обучался живописи у барона Клодта, хорошо знал коллекции Эрмитажа, так что не такой уж солдафон. Тем не менее он действительно был предан казарме и общению со своими полковыми товарищами гораздо больше, чем это было необходимо по службе.

Близость великого князя Сергея с подчиненными офицерами и солдатами начинала уже тогда вызывать подозрения у окружающих. К. Р. пишет Сергею:

«Твой образ жизни находит себе много порицателей, и я, конечно, получаю письменные жалобы и вздыхания о твоей погибели… Нам теперь стоит позавтракать у Донона, выпить бутылку шампанского, чтобы свет оплакал навек нашу нравственность. Это очень смешно и нечего обращать внимание на толки и пересуды. Брань на вороту не виснет» (цит. по: Боханов 1997: 339).

Кузен Константин был его лучшим другом. Но таким обаянием, как Константин, Сергей Александрович не обладал.

Начальник канцелярии министра двора генерал А. А. Мосолов описывает его так: «Очень высокого роста, весьма породистой красоты и чрезвычайно элегантный, он производил впечатление исключительно холодного человека». Французский посол в России Морис-Жорж Палеолог добавлял: «Сергей Александрович был физически человек высокого роста, со стройным станом, но лицо его было бездушно и глаза, под белесыми бровями, смотрели жестоко» (обе цит. по: Волгин 1998: 246–247). По воспоминанию другого великого князя, Александра Михайловича, это был человек «упрямый, дерзкий, неприятный… бравирующий своими недостатками, точно бросая в лицо всем вызов и давая таким образом врагам богатую пищу для клеветы и злословия» (Александр 1991: 116). Волгин (1998: 284), упирая на слова «клевета и злословие» и не замечая «бравирования своими недостатками», делает наивную для современного историка подпись к фотопортрету великого князя: «В этом холодном непроницаемом… лице… нельзя обнаружить следов приписываемых ему низких страстей». А какие следы он ожидал бы видеть?

Великий князь Сергей Александрович

Фото К. Бергамаско. СПб, 1880-е гг.

Французский посол Палеолог отмечает, что великий князь был «очень застенчив». И кузен Константин отмечает в нем обыкновение конфузиться. Возможно, его внешняя неприступность была оборотной стороной застенчивости, так сказать, защитным рефлексом. Но чего же он мог конфузиться? С кем и как он отходил от своего смущения?

Длинный, подобно многим Рома новым, сухопарый, ладно скроенный, великий князь был всегда окружен красавцами-адъютантами. Бывший председатель кабинета министров граф С. Ю. Витте писал о его привычках деликатно и осторожно:

«… его постоянно окружали несколько сравнительно молодых людей, которые с ним были особенно нежно дружны. Я не хочу этим сказать, что у него были какие-нибудь дурные инстинкты, но некоторая психологическая анормальность, которая выражается часто в особого рода влюбленном отношении к молодым людям, у него несомненно была» (Витте 1994, 1: 202).

Князь Петр Алексеевич Кропоткин, теоретик анархизма, в своих «Записках революционера» писал о Сергее Александровиче более прямо: «…Великий князь Сергей Александрович прославился пороками, относящимися к области психопатологии» (Кропоткин 1988: 241). Быв. депутат Государственной Думы от кадетов В. В. Обнинский (1912: 487; 1992: 23, 223) конкретизировал:

С. А. «более всего славен был своими противоестественными наклонностями, расстроившими его семейную жизнь и составившими служебные карьеры его красивых адъютантов. Были и штатные возлюбленные: один из них и доселе не скрывает своих бывших отношений с великим князем и показывает на своих выхоленных пальцах перстни, заработанные худшим из видов разврата».

«Некоторые генералы, — продолжает высокородный автор мемуаров, — которые как-то посетили офицерское собрание л.-гв. Преображенского полка, остолбенели от изумления, услыхав любимый романс великого князя в исполнении молодых офицеров. Сам августейший командир полка иллюстрировал этот любезный романс, откинув назад тело и обводя всех блаженным взглядом» (Александр 1991: 116). Судя по остолбенению генералов, содержание романса было достаточно гомоэротичным.

На двадцать восьмом году жизни великий князь женился на гессен-дармштадтской принцессе Элизабет, внучке английской королевы Виктории. Брак долго откладывался, Сергей никак не мог решиться. Между тем, он был очень привлекателен, и ради него невеста отвергла более перспективного жениха — Вильгельма II. Наконец Сергей женился, проживал с женой, но детей не имел. Воспитывал детей своего младшего брата Павла, вытесненного за второй, неравный брак за границу. Более того, уже будучи 35-летним, Сергей составил завещание, отказав все свое наследие племянникам. То есть и не рассчитывал на появление потомства. Знал об этом и брат Сергея — царь Александр III. В 1892 г. он писал жене: «Бедный Сергей и Элла, часто о них думаю; на всю жизнь они лишены этого великого утешения в жизни и великого благословения Господня» (Боханов 1997: 345).

С женой Сергей Александрович проживал во дворце Белосельских-Белозерских на углу Невского и набережной Фонтанки. Поговаривали (и об этом знал французский посол Палеолог), что их брак — сугубо номинальный, для «прикрытия грехов» Сергея. Впоследствии то, что жена осталась якобы «непорочной», было одним из негласных аргументов в причислении ее к лику святых мучеников. Генеральша А. В. Богданович в дневнике, изданном уже при советской власти (1924, 68), записала: «Сергей Александрович живет со своим адъютантом Мартыновым», а жене своей не раз предлагал выбрать мужчину из окружения. В одной иностранной газете сообщалось, «что приехал le grand duc Serge avec sa maitresse m-r un tel» (великий князь Сергей co своей любовницей господином таким-то).

В отличие от К. Р., Сергей Александрович не очень скрывал свои сексуальные наклонности и даже основал в Петербурге своего рода гомосексуальный клуб, который просуществовал до 1891 г., когда великий князь был назначен московским генерал-губернатором (Урусов 1909: 192).

7. На ком стояла Москва

В Москве он продолжал жизнь по своему вкусу. Организовал хор молодых офицеров. Будучи в возрасте, носил корсет для поддержания фигуры. У режиссера В. И. Немировича-Данченко (1989: 120–121) есть запись толков в московском свете о Сергее Александровиче: «Говоря о нем не пропускали случая подмигнуть насчет его склонности к молодым адъютантам, — что, мол, оправдывало и близость к великой княгине одного красивого генерала…». Слухи доходили не только до театра, но и до Университета. Декан математического факультета профессор Н. Н. Бугаев, по воспоминаниям его сына, писателя Андрея Белого (1989: 61), не стеснял себя в выражениях:

«— Педераст! — слышался надтреснутый крик его…

Педераст — другого именования не было для великого князя Сергея».

Как сообщает министр иностранных дел Ламздорф (1934, 106), сам гомосексуальный, остряки шутили, что до того Москва стояла на семи холмах, а теперь стоит на одном бугре (бугр — по-французски активный гомосексуал).

Современный историк Боханов (2000: 354) считает, что благочестие Сергея Александровича избавляет его от подозрений в гомосексуальности. Но ни в этом, ни в других случаях (Иван Грозный, Чайковский, К. Р. и проч.) благочестие не было препятствием для грехов любого рода, тем менее — для грехов сладострастия. Благочестивый человек знает, что грех всегда можно замолить, снять покаянием. Можно вообще списать и грех на волю Божию…

Начал Сергей Александрович свое губернаторство в Москве со средне вековой антисемитской меры: выселил из Москвы еврейских ремесленников и торговцев. Это в губернаторство Сергея Александровича произошла Ходынская катастрофа (во время коронации Николая II), в которой погибло около 2000 человек, и, даже по мнению кузена Константина, Сергей Александрович как московский губернатор должен был принять на себя вину за происшедшее. Но Сергей воспротивился назначению чрезвычайного следствия, настоял на продолжении празднеств, балов и благодарственных молебнов, и Константин не решился даже уговаривать его, зная, что это бесполезно. Тем не менее Сергей Александрович сохранил огромное влияние при дворе. Это влияние в немалой мере покоилось на том, что Николай (будущий царь Николай II) влюбился в сестру Елизаветы Алису, и Сергей с Елизаветой немало способствовали этому браку, несмотря на противодействие царицы-матери Марии Федоровны (Дагмары).

В начале 1905 г. Сергей Александрович, несогласный с либерализацией режима, ушел с поста генерал-губернатора, а 4 февраля 1905 г. он погиб от бомбы 28-летнего террориста Ивана Каляева, признавшегося между прочим на следствии, что он никогда не знал женской любви. Кое-что, стало быть, объединяло убитого и убийцу. После Сергея Александровича осталась большая коллекция гомоэротической литературы (Stem 1908: 570). Вдова его Елизавета Федоровна, немка Элизабет, но теперь уже православная, раздала имущество больным и бедным и построила монастырскую обитель с клиникой для бедных, а в 1918 г. была зверски убита большевиками — в Алапаевске вместе с великими князьями сброшена живьем в шахту, следом за ними туда были брошены гранаты, но она еще перевязывала там раны остальных перед тем, как умереть. Это установили, когда их нашли. Православная церковь канонизировала ее как святую мученицу.

Все приведенные сведения о Сергее Александровиче известны по доку ментам и прессе царской эпохи, мемуарам царедворцев и сочинениям историков. Волгин и Боханов считают мемуары необъективными (генеральша Богданович — сплетница, Обнинский — левый кадет и противник режима, великий князь Александр Михайлович — из конкурентной линии Романовых, заигрывал с революционерами, князь Кропоткин — и вовсе революционер, анархист). Но вот дополнение из совершенно неожиданного источника.

В своих тюремных и лагерных мемуарах Лев Разгон (1990: 63–91) рассказывает о том, что в 1938 г. сидел в этапной камере Бутырской тюрьмы вместе с одним из «бывших» — Михаилом Сергеевичем Рощаковским. Это был царский офицер, моряк, капитан миноносца и участник Цусимского боя, затем контр-адмирал и генерал-губернатор Кольского полуострова. После революции он эмигрировал в Швецию, в 1930 г. вернулся и в 37-м, естественно, угодил в тюрьму. Этот старый зэк был тем интересен Разгону, что представлял собою образец воспитанности, очень своеобразно оценивал ситуацию и, главное, был личным другом Николая II и знал в лицо многих руководителей старой России.

Разгону (1990: 84–85) как соседу по нарам он рассказывал, между прочим, о Сергее Александровиче. «Этот дядя царя был совершенно редкостной скотиной. Хам, педераст, жил с дворцовыми гренадерами, бил по щекам полицейских». Рассказывал этот монархист и об изумительно красивом офицере, который в начале века был адъютантом Сергея Александровича, — Владимире Джунковском. Понятны мотивы, по которым Сергей Александрович приблизил к себе столь красивого офицера, взяв его из преображенцев и привезя с собой в Москву. Но, по словам беседовавшего с Разгоном бывшего контр-адмирала, тут имелся и еще один мотив:

Джунковский «открыто жил с великой княгиней Елизаветой Федоровной — сестрой государыни», т. е. с женой Сергея Александровича. «Стал ее любовником еще при жизни ее мужа», а после его гибели «и вовсе перестал стесняться. И, знаете, их никто — даже при дворе! — никто не осуждал…».

В 1905 г., после гибели великого князя, недавний адъютант сменил его на посту московского генерал-губернатора, а в 1913–15 гг. генерал Владимир Федорович Джунковский оказался заместителем министра внутренних дел и шефом жандармов. Это был «самый красивый свитский генерал». «Красив был, красив, и, знаете, благородной красотой красив был…». «А Елизавета Федоровна была тихоня-тихоня, а своего красавца толкала вперед, толкала». Однако во время войны он выступил против Распутина, дал ему пощечину и был вышвырнут из правительства.

Что великий князь предлагал своей жене выбрать человека из своего окружения, известно и по другим источникам, а вот сожительство ее с этим полковником-адъютантом (позже генералом), да еще с молчаливого согласия двора, другими источниками не подтверждается, кроме разве сообщения Немировича-Данченко о «красивом генерале». Однако Рощаковский был человеком очень сведущим, а герцогов гессенских — семью родных царицы и ее сестры — знал близко, так как был царским послом в Дармштадте, их столице. Возможно, его рассказ о Джунковском и великой княгине заслуживает доверия.

После революции Джунковский был арестован, приговорен к смерти, но выпущен, консультировал Дзержинского по организации тайной полиции, потом жил в Крыму, разводил фрукты, а свой архив сдал в Академию наук. В годы «Большого Террора» был расстрелян. В 1997 г. вышли два тома его мемуаров. Разумеется, в них нет ничего о его интимной жизни.

Учитывая, что у Джунковского в течение его бурной жизни так и не появилось собственной семьи, а самыми близкими к нему женщинами оставались сестра с племянницей, видимо, он разделял вкусы своего высоко родного шефа и в свое время был ближе к нему, чем к его супруге.

Если признать достоверность рассказов Рощаковского, подвергает ли это сомнению благие дела вдовы Сергея Александровича? Ни в коем случае. Мария Магдалина грешила в молодости больше, но Христос приблизил ее к себе. Да и в перечне грехов самого Сергея Александровича его любовь к молодым красивым адъютантам далеко не самый тяжелый грех. Во всяком случае это не самая скверная черта его личности.

8. Несостоявшийся царь (Никс, жених Дагмары)

Сергей был младшим братом царя. У Александра III был еще и старший брат, Николай, который-то и должен был оказаться царем: он считался наследником Александра II, его готовили к царствованию, а на могучего Александра, которому суждено было стать Третьим, обращали гораздо меньше внимания. Его любимым занятием было кузнечное дело — с удовольствием работал молотобойцем в кузне. Но Николай, который и должен был стать Николаем II, умер в молодости. Этот царевич, которого в семье звали Никс, был чрезвычайно красивым, элегантным и утонченным молодым человеком — полная противоположность грубоватому здоровяку-брату, следующему за ним.

Анархист князь Петр Кропоткин, бывший в юности пажом при дворе, вспоминает Николая так: «Царевич был необыкновенно красивым человеком, он блистал, пожалуй, несколько женственной красотой. Был он прост и в неофициальной обстановке свободно общался с пажами» (Kropotkin 1900: 142). Женственным в детстве был, как мы помним, и Сергей.

Цесаревич Николай Александрович (Никс).

Фото сентябрь 1864 г.

Для цесаревича (т. е. царевича-наследника, крон-принца) Николая готовили династический брак. Россия в это время, оправляясь после Крымской войны и проводя реформы, старалась разорвать дипломатическую изоляцию. Намечен был союз с Датским королевством. Матери Никс писал в 1863 г: «Что касается женщин, то Вы знаете, дорогая мама, что я не влюблялся надолго ни в одну. Я предоставляю другим судить, хорошо это или плохо». Он сообщает матери, что, будучи, таким образом, свободным, заочно полюбил рекомендованную ему родителями Дагмару, датскую принцессу. Цесаревича отправили в Данию, он писал, что Дагмара прекрасна и не обманула его ожиданий (Kejserinde 1997: 74–82). Сразу же по приезде он послушно влюбился в Дагмару. Матери писал:

«Если бы ты знала, как я счастлив: я влюбился в Dagmar. Не бойся, что это так скоро, я помню твои советы и не могу решиться скоро. Но как мне не быть счастливым, когда сердце говорит мне, что я люблю ее горячо. Как мне ее описать? Она так симпатична, проста, умна, весела и вместе застенчива. Она гораздо лучше портретов, которые мы видели до сих пор. Глаза ее говорят за нее: такие добрые, умные, бойкие глаза» (цит. по: Боханов 2000: 34).

16 сентября 1864 г. цесаревич сделал предложение, и Дагмара тотчас ответила «да». Было официально объявлено о помолвке. Отцу цесаревич сообщал:

«Более знакомясь друг с другом, я с каждым днем более и более ее люблю, сильнее к ней привязываюсь. Конечно, найду в ней свое счастье; прошу Бога, чтобы она привязалась к новому своему отечеству и полюбила его так же горячо, как мы любим нашу милую родину».

Словом, рекомендации родителей были выполнены полностью и неукоснительно. Сказано поехать — поехал, полюбить — полюбил тотчас же, сделать предложение — сделал. Но царица не могла забыть странного предсказания, которое он высказал ребенком. Он тогда пролепетал, что после дедушки царем будет папа, затем он сам, а после него — его младший брат Саша (которого в семействе звали Мака). Себе он сына не предусматривал — ну, это можно было отнести за счет детской наивности и желания не обидеть любимого брата Маку.

Цесаревич Николай (Никс) с принцессой Дагмар. 1864 г.

Брат, молотобоец Александр, не разделял восторгов родителей и самого цесаревича по поводу предстоящей свадьбы. Он не верил в счастливый династический брак — брак, считал он, может быть счастливым только по любви. Даже едва не поссорился с женихом, скептически отозвавшись о внешности невесты по фотокарточке. Подозревал ли он, что скоропалительная влюбленность брата напускная, т е. неискренняя, или просто считал, что она опрометчива?

Но вскоре цесаревич Николай занемог (острые боли в пояснице) и отъехал в Ниццу поправлять здоровье.

А в апреле 1865 г. царь Александр II получил известие из Ниццы, что цесаревич при смерти, и спешно отправился в Ниццу с женой и сыном Александром. По дороге к ним присоединились Дагмара с родными. У них на глазах Николай умер. При этом за одну руку его держали мать с отцом, за другую — Дагмара с Александром. В своем дневнике Александр писал, что это был для него самый любимый из братьев и что потеря невосполнима.

На другой день после его смерти царь издал манифест, в котором наследником объявлял Александра. Пришлось и брачные намерения пересмотреть. Дагмара стала невестой Александра. Теперь и ему было предписано влюбиться немедленно. Но, в отличие от брата, его чувства не были свободны. Он давно был влюблен в княжну Марию Мещерскую, фрейлину его матери, дочь камергера Элима Петровича Мещерского, и хотел на ней жениться. Собирался даже отречься от трона ради этого неравного (и запретного для членов династии) брака. Отречься в пользу следующего брата, Владимира.

Мария Федоровна (после замужества)

Фото, март 1881 г.

Но государственные интересы возобладали. Александра уговорили отречься не от трона, а от княжны Мещерской, и та в конце концов вышла замуж за миллионера Павла Демидова, князя Сан-Донато. Дагмара же стала женой цесаревича, впоследствии русской царицей Марией Федоровной. Ей было суждено стать матерью Николая II, в имени которого, возможно, была закреплена память об умершем Никсе. Единственная из всей семьи, Мария

Федоровна избежала гибели в революцию — была тогда в Крыму и сумела спастись — отъехать в Данию. Странная судьба этой датчанки в России — полвека, при двух царях, она была в центре всей политики и очень влиятельна, и что же? Свекор убит революционером-бомбометателем, дети и внуки расстреляны большевиками, великолепное семейное гнездо разрушено, всё пошло прахом, а она доживала свой век там, откуда и вышла — в тихой Дании.

Но вернемся к ее несостоявшемуся бракосочетанию с бедным Никсом. Вскоре после его неожиданной смерти пошли слухи, что это была не гибель от ревматизма почек (в современной терминологии — почечного менингита), а самоубийство. Что царевич был еще более настроен против брака с прекрасной Дагмарой, чем брат Александр, но по другим причинам. Что он был гомосексуален и видел в смерти единственную возможность избежать необходимости брака, который бы показал его несостоятельность с женщиной. То есть того, что его младший брат Сергей решал впоследствии более прагматично. Соответственно, рассказы о его смерти от болезни были лишь драпировкой неприличных обстоятельств его гибели.

Никаких достоверных доказательств этой версии нет. Мне кажется, самоубийства и не было. Иначе хоть какие-нибудь следы проскользнули бы в переписке Дагмары с родными, поскольку первое время она была потрясена, растеряна, а вопрос о замене жениха еще не вставал. Что-нибудь отразилось бы и в дневнике Александра III — ведь он же не предназначался для печати.

Тем не менее гипотеза о гомосексуальности Никса имеет право на существование. Дело не только в его женственности (это вообще не аргумент) или в долгом отсутствии влюбленности в женщин. Дело еще в двух обстоятельствах.

Первое — это наличие сугубо гомосексуального брата Сергея. Поскольку, как сейчас ясно, наследственность, гены играют важную роль в возникновении гомосексуальности у человека, наличие гомосексуального брата сильно повышает вероятность того, что такой человек окажется гомо сексуальным. Братья Чайковские, братья Витгенштейны, Фрэнсис Бэкон и его брат Энтони, Фридрих Прусский и его брат Генрих, Людвиг Баварский и его брат Отто и т. д.

Второе — это наличие сугубо гомосексуального друга. Близким другом Никса был князь Владимир Петрович Мещерский, внук Карамзина и троюродный брат возлюбленной Александра. Старше Никса на 5 лет, он был товарищем Чайковского по Училищу Правоведения, одно время близким другом Петра и Модеста Ильичей. Впоследствии издатель журнала «Гражданин» (редактировавшегося в 1873–74 г. Достоевским), агрессивный и верноподданный, он возбудил против себя ненависть во многих кругах общества. Гомосексуальность его была притчей во языцех. Писатель и философ Владимир Соловьев (1974: 148, 315; Феоктистов 1991: 415) называл его «Содома князь и гражданин Гоморры» и иронизировал: «хотя он и безграмотен, но зато в качестве содомита высоко держит знамя религии и морали». Граф С. Ю. Витте в мемуарах писал: «Всю свою жизнь Мещерский только и занимался своими фаворитами: из политики он сделал ремесло, которым самым бессовестным образом торгует в свою пользу и пользу своих фаворитов» (Витте 1994, 3: 551).

В 1887 г. (это уже через два десятилетия после гибели Никса) он влюбился в молодого трубача из стрелкового батальона лейб-гвардии, и их постоянные свидания бросались в глаза. Мещерский даже добился отставки военачальника, который препятствовал ему видеться с трубачом. Родные публично отреклись от Мещерского. Противник Мещерского в вопросах церковной и внешней политики обер-прокурор священного Синода Константин Петрович Победоносцев, тоже выпускник Училища право ведения и тоже гомосексуальный, решительно восстал против такого нарушения приличий и пытался лишить Мещерского доступа ко двору, но не преуспел в этом. Александр III, возможно, памятуя близость Мещерского к любимому брату Никсу и родство со своей любимой, вступился за него (Витте 1994, 3: 551, 562; К. П. Победоносцев 1923, т. 2: 673–674; Феоктистов 1929: 245, 247).

Через два года, в 1889 г., разгорелся новый гомосексуальный скандал, в котором было замешано ок. 200 человек, в том числе гвардейцы и артисты Императорского Александринского театра. Мещерский тоже. Ходили слухи, что его, по крайней мере, вышлют из Петербурга, ан нет. Он и тут уцелел (Богданович 1924: 68).

В начале 90-х Мещерский упоминается в полицейской сводке о мужеложстве следующим образом:

«Мещерский Князь Владимир Петрович 55 лет, Камергер, редактор газеты «Гражданин» — Употребляет молодых людей, актеров и юнкеров и за это им протежирует. В числе его любовников называют Аполлонского и Корвин-Круковского. Юнкеров и молодых людей ему сводничают К. Ив. Чехович и Депари. Для определения достоинства задниц его жертв, у него заведен биллиард» (Берсенев и Марков 1998: 113).

При Николае II Мещерский сохранил свою близость ко двору и влиятельность. Чтобы сокрушить его, его враги подкинули царю выкраденную переписку Мещерского с его любовником придворным шталмейстером Бурдуковым. Царь прочел и никак не отреагировал (Суворин 1923: 316). В конце жизни Мещерский приютил у себя красивого мальчика, сына еврейского купца Манасевича-Мануйлова, которому шил костюмы у лучших портных, и ввел его в высшие круги Петербурга. С таким стартом тот вырос в знаменитейшего авантюриста и одного из самых результативных шпионов русской разведки, добывших для нее тайные шифры сначала японской дипломатии, а потом и немецкой. Он продавал государственные тайны революционерам, а их самих выдавал тайной полиции. Под конец стал государственным секретарем России (в годы войны).

Мещерский скончался в 1914 г. в возрасте 75 лет. Всю его жизнь близость с ним налагала клеймо гомосексуальности на любого молодого человека. Не должен избежать этой участи и Никс, Николай Александрович, цесаревич, едва не ставший царем. Так что если бы он появился на престоле… Ну, а что если бы и появился? Всю страну превратил бы в голубой клуб? Ну зачем такие страхи. Подобные государи бывали в других странах — и ничего: Александр Македонский, Юлий Цезарь, Ричард Львиное Сердце, Людовик XIII, Яков I, Вильгельм Оранский, Карл XII, Фридрих Великий и многие другие). А вот интеллигентный и образованный человек на престоле был бы России очень не лишним.

9. Убийца Распутина

У Александра II был еще один сын, младший — Павел, предмет нежной любви и заботы со стороны предшествующего по возрасту брата Сергея Александровича (того самого, о ком уже было рассказано). Павел был женат на греческой принцессе (но из немецкой династии, как женились почти все Романовы) и имел с ней сына, но после ее смерти вступил в середине 90-х годов в любовную связь с разведенной полковницей Ольгой Пистолькорс, урожденной Карпович, которую офицеры называли «мама Леля». Разведенная, да еще худородная! Дом Романовых не принял ее, дети от этого союза были незаконными, и великому князю пришлось скрыться с Ольгой за границу. Позже Ольга Валерьяновна получила от баварского короля титул графини Гогенфельзен, а от русского царя — княгини Палей, но последнее — лишь в1915 г. Ав начале этой истории великий князь и его новообразованное семейство проживали за границей, детей же его от первого брака, законных, принял на воспитание старший брат Сергей Александрович, у которого не было своих детей.

О сыне Павла — Дмитрии — Ротиков в «Другом Петербурге» пишет:

«Дмитрий Павлович родился таким хиленьким, что его буквально приходилось укутывать ватой. Дядя собственноручно купал младенца в бульоне. Вырос мальчик в хорошенького, как куколка, юношу. Называли его «изделием Фаберже» за редкое изящество. Считался он болезненным, что не мешало ему заниматься конным спортом и даже входить в олимпийскую сборную России в 1912 году… Близкая дружба его с Феликсом Юсуповым наверняка имела эротическую подкладку, по общим наклонностям юношей» (Ротиков 1998: 395).

Знатность Феликса новая. Дедушка Феликса тоже Феликс, но просто Эльстон, получил графский титул, женившись на графине Елене Сумароковой. Отец, граф Феликс Феликсович Сумароков-Эльстон, так сказать, Феликс II, женившись на княжне Зинаиде Юсуповой, получил в результате и княжеский титул после смерти тестя, поскольку мужская линия Юсуповых на этом пресеклась. В 27 лет его сын, князь Феликс Сумароков-Юсупов-Эльстон, уже Феликс III, женился в 1914 г. на великой княгине Ирине Александровне, племяннице Николая II, и, таким образом, породнился с Романовыми. Его дочь, родившаяся в 1915 г., была уже наполовину Романовой.

Спортивный и изящный Дмитрий Павлович, друг Феликса III, приходился Ирине кузеном. Феликс в юности тоже был очень красив и любил переодеваться в женское платье. Более того, в двадцать лет впервые вышел в этом наряде на публику. Затем не раз появлялся в образе очаровательной мадемуазели в ресторанах России и Европы. Как он описывает в своих мемуарах, однажды в Париже он как-то заметил, что «пожилой субъект из литерной ложи настойчиво меня лорнирует. В антракте, когда зажегся свет, я увидел, что это король Эдуард VII». Позже королевские слуги пытались выведать, кто эта красотка. Английский король славился своими донжуанскими похождениями.

Вернувшись в Россию, Феликс решил повторить парижский успех, выступив на сцене модного кабаре «Аквариум». В мемуарах эта история описана в подробностях. «В назначенный день в женском наряде явился я к директору. На мне были серый жакет с юбкой, чернобурка и большая шляпа. Я спел ему свой репертуар. Он пришел в восторг и взял меня на две недели». На сцену «Фелюша» вышел в хитоне из голубого тюля, расшитого серебряной нитью. Над головой колыхались синие и голубые страусиные перья. А на шее и руках сверкали самые настоящие брильянты — из семейных драгоценностей Юсуповых-Сумароковых-Эльстонов.

Это и подвело исполнительницу шансонеток. На одном из представлений светские зрители опознали родовые драгоценности Юсуповых, и разразился скандал. Отец был в бешенстве. Как вспоминает не без грусти виновник скандала, «карьера кафешантанной певички погибла, не успев начаться. Однако игры с переодеванием я не бросил. Слишком велико было веселье» (Боханов 2000: 204–206). В старости он вспоминал, как они с приятелем, переодевшись кокотками, заигрывали с мужчинами в ресторане «Медведь» на Конюшенной.

Таков был друг Дмитрия Павловича.

Феликс и Дмитрий, сговорившись с депутатом Думы Пуришкевичем, решили взять на себя избавление России от царского фаворита Распутина, сибирского мужика, который из-за своих знахарских способностей приобрел при дворе слишком большую силу, снимал и назначал министров, решал, надо ли наступать войскам или нет.

Князь Феликс Сумароков-Юсупов-Эльстон предстает в книге Ротикова (1998: 142–148) как убийца Распутина. Убийство произошло в его дворце, он организовал всё, но непосредственный смертельный выстрел принадлежал не ему. В мемуарах выстрел брал на себя Пуришкевич, депутат Государственной думы, но и это сомнительно.

Феликс Юсупов. 1912 г.

16 декабря 1916 г. Феликс заманил Распутина в свой дворец на набережной Мойки, д. 94, якобы чтобы устроить его встречу со своей женой Ириной, красавицей и урожденной Романовой, т. е. великой княгиней. Старец лишь по титулу, а на деле вовсе не старый (ему было 44 года), Распутин клюнул на эту приманку и прибыл. Его отвели в специально приготовленный подвал, замаскированный под гостиную. Но женщина всё не появлялась. Феликс в ожидании угостил старца пирожными, в которые была подложена лошадиная доля цианистого калия. Наливал ему отравленное вино. Играл для него на гитаре и всё ждал, когда же тот упадет. Старец лишь пожаловался на какой-то привкус, но был ни в одном глазу.

Тогда испуганный Феликс, не зная, что яд обезвреживается сахаром, бросился к своим сообщникам, прятавшимся в другом помещении дворца, и дрожа объявил, что старец и в самом деле святой или заговоренный. Тут к нему присоединился Пуришкевич и, когда старец, заподозривший неладное, бросился бежать из дворца, то некто — то ли Юсупов, то ли Пуришкевич — произвел в него издалека выстрелы. Тот упал, обливаясь кровью. Юсупов еще избивал павшего старца железной тростью. Заговорщики на всякий случай связали труп, завернули тело в шубу, уложили в автомобиль Дмитрия Павловича и повезли к Неве, а там бросили в прорубь. Когда через несколько дней полиция достала тело из проруби, полицейские увидели, что одна рука была освобождена от веревок, а легкие наполнены водой, то есть при утоплении старец еще дышал и пытался вызволиться…

Это версия убийства, восстанавливаемая по документам царского следствия. Тут есть много неясностей. Во-первых, Ирины в это время вообще не было в Петербурге, она была в Крыму, Распутин мог бы об этом легко узнать. Вряд ли Феликс сумел бы заманить его такой приманкой. Во-вторых, штатский деятель Пуришкевич плохо владел оружием, а стрелять ему пришлось бы с далекого расстояния. Вряд ли он попал бы в далекую цель. Феликс же был вообще в истерике. Поэтому основным убийцей был некто иной. По-видимому, это был великий князь Дмитрий Павлович, молодой офицер и хороший спортсмен. А Юсупов и Пуришкевич брали на себя убийство для того, чтобы выгородить представителя династии. Впоследствии же убийство Распутина, ставшее сигналом к падению царизма, стало для них чем-то вроде жизненного подвига, и они хвастались им как историческим деянием. Для них уже не было смысла восстанавливать истину.

Григорий Распутин

Что же касается самого приглашения Распутина в Юсуповский дворец, то Ротиков отстаивает (как более реалистичную) иную версию, которую выдвинул великий князь Николай Михайлович, причастный к рас следованию дела. Тот задался вопросом: Что же они там делали — Юсупов и Распутин — наедине так долго? Исходя из обычной практики Распутина, Николай Михайлович реконструировал объятия, поглаживания и поцелуи. Феликс пригласил Распутина скорее всего на сеанс лечения от гомосексуальности, а Распутин имел обыкновение клин клином вышибать — давал нагрешиться досыта.

Ротиков восстанавливает гомосексуальную дружбу между Феликсом и Дмитрием Павловичем, которые воображали себя чем-то вроде античных тираноубийц, Гармодия и Аристогетона, как известно, гомосексуальных.

Они — тоже тираноубийцы: избавили Россию и династию от гибельного фаворита — Распутина. На деле трудно сказать, удержало это деяние династию от падения хоть на какое-то время или лишь подстегнуло революцию.

Гомосексуальность обоих убийц возможна, но прямых доказательств нет. Да, оба были несколько женственны и очень красивы. Да, оба увлекались «Дорианом Греем» Оскара Уайлда (Фюлёп-Миллер 1994: 227). Да, Феликс в юности любил переодеваться в женское платье. Но в то декадентское время это был стиль жизни верхов.

Оба убийцы ушли от гибели в кровавой революционной мясорубке. Дмитрий Павлович был сослан за убийство Распутина на персидский фронт, там встретил революцию и, пересидев в Тегеране, перебрался в Европу. Несколько лет он был любовником Коко Шанель, говорят, участвовал в создании духов «Шанель № 5», а потом женился на богатой американке Одри Эмери. Она получила от дома Романовых титул княгини Романовской-Ильинской. Их сын Пол Ильинский является прямым потомком русских царей по мужской линии (Дмитрий — внук Александра II) и имеет сыновей, следовательно, они должны бы именоваться Романовыми, но в силу неприемлемости неравного брака никто из них не может возглавлять дом Романовых. Феликс Юсупов всю жизнь выступал с воспоминаниями и умер в 1967 г., его жена Ирина — в 1970, а их дочь — в 1983.

10. Остальные Романовы

В своей биографии Чайковского Н. Н. Берберова (1997: 19) приводит целый список великих князей (членов семейства Романовых) предреволюционной эпохи, причастных к гомо сексуальности. Беседуя с эмигрировавшими представителями знати, она пришла к выводу, что таких великих князей было восемь. Кроме уже перечисленных здесь Константина Константиновича (К. Р.), Сергея Александровича и Дмитрия Павловича, она относит сюда чуть ли не все семейство Константина Константиновича — его брата Дмитрия и троих сыновей (Олега с братьями), а также Николая Михайловича, двоюродного брата Александра III.

Кузен Сергея Александровича и К. Р, Николай Михайлович, «Бумби», как его называли в семье Романовых, был последним владельцем Ново-Михайловского дворца на Дворцовой набережной и всю жизнь оставался холостяком. Он был человеком широко образованным, имел репутацию вольнодумца и фрондера. Писал об энтомологии и охоте, а больше всего о придворной жизни эпохи Александра I. Всего этого недостаточно, чтобы сделать вывод о его гомосексуальности, но слухи ходили. Был расстрелян большевиками во дворе Петропавловской крепости в 1918 г.

Берберова упоминает бытовавшее мнение, что таких великих князей было не восемь, а девять. Если присоединить сюда Никса, несостоявшегося царя, то девять и выйдет. В гомосексуальности винили и брата императрицы, принца Эрнста Гессенского (обвиняла жена при разводе), но он не Романов.

В источниках есть упоминания о гомосексуальности некоторых других Романовых, более ранних. Так, в напечатанном за границей (в Швейцарии) и, стало быть, неподцензурном сборнике «Эрот не для дам» в примечаниях то ли Шенина, то ли Долгорукова говорится о том, что и брат царей Александра I и Николая I Михаил Павлович был «педерастом, но очень осторожным». Константину приходился двоюродным дедом.

Есть в источниках изложение слуха, что гомосексуальным был первый Романов — Михаил. Есть четкие указания на то, что его внук Петр I (Великий) был бисексуальным, т. е. что гомосексуальные проявления были ему свойственны.

Внук Петра Великого Петр II, был на троне недолго после Екатерины I — он царствовал лишь подростком. За влияние на отрока боролись Меншиков с Долгоруковыми. Иван Долгоруков был на 7 лет старше Петра, они вместе охотились и спали в одной кровати. Это, конечно, весьма подозрительно: в царском обиходе тесноты не было. Но жениться на сестре Ивана юный царь не успел, умер от оспы 16-летним.

Брат императрицы Александры Федоровны — герцог Гессенский Эрнст- Людвиг. 1896 г.

Итак, мы находим проявления гомосексуальности в ряде поколений Романовых, иногда множественные. Говорит ли всё это о том, что гомосексуальность в роду Романовых была наследственной? Нет, этого сказать нельзя. Дело в том, что наследственная гомосексуальность мужчин передается, как теперь установлено, по женской линии, от матери к сыну (Клейн 2000: 383). То есть если гомосексуальность в роду наследственная, то у того гомосексуала, который взят за исходную точку отсчета, гомосексуальными родственниками оказываются его дядья и деды со стороны матери или родные братья или племянники со стороны сестры. А так как родство Романовых устанавливается по мужской линии, то проявления гомосексуальности каждый раз имеют разное происхождение, за исключением случаев, когда налицо несколько гомосексуальных братьев. Но даже у кузенов, скажем, Константина Константиновича и Сергея Александровича, генетические истоки гомосексуальности, видимо, разные.

Они могут оказаться едиными, лишь если удастся проследить здесь родство по женской линии. Видимо, в роду матери Никса и Сергея, т. е. жены Александра II Марии Александровны, урожденной принцессы Гессен- Дармштадтской, дочери герцога Людвига II, гомосексуальность присутствует (но тоже не от герцога, а от его жены). Вот и Эрнст Гессенский, брат жены Николая II. тоже был обвинен в гомосексуальности. Под подозрение попадает также и мать К. Р. и Дмитрия — жена Константина Николаевича Елизавета Иосифовна, принцесса Саксен-Альтенбургская. И в ее роду со стороны матери была, возможно, гомосексуальность. Также и в других немецких королевских и княжеских династиях, поставлявших России цариц. Были же там Фридрих II с братом Генрихом, Людвиг II Баварский с братом Отто, и др. Так что гомосексуальность Романовых, там, где она вообще наследственная, приходится признать завозной, импортной.

А вот почва, на которой она расцветала пышным цветом, в России своя. Потому что ни в одной стране не было столь либерального отношения к гомосексуальности, как в России. Здесь судили за это только в случае выхода за все пределы приличий, громкого скандала. И выносили очень мягкие приговоры. Не было русского Оскара Уайлда или даже Поля Верлена. Уж во всяком случае не было русского Эдварда II, низвергнутого и убитого разгневанными подданными, и не было русского Людвига II, обвиненного министрами в сумасшествии, заточенного в замок и там загадочно погибшего. А был Сергей Александрович, убитый совсем по другой причине и оплакиваемый подданными, и был К. Р., «лучший человек России».

По свидетельству одного викторианца, Россия была для него «неким полинезийским островом», где всё позволено (Havelock 1926: 101–208). Всё не всё, вседозволенность была лишь по европейским меркам, но терпимость в вопросах сексуальной морали была для России традиционна. Мудрено ли, что и у Романовых мы находим не только голубую кровь, но и заметные голубые чувства.