Другие Звезды

Глава 12

В себя я пришёл от головной боли, но залёживаться не стал, потому что сразу же вспомнил всё. И бритоголового этого, и сколопендру, и мой дебош в заведении. Но стыда и депрессии, как после хорошей пьянки, не было ни в одном глазу. Наоборот, я всё ещё был полон активной, пусть даже и немного поутихшей злобы, хотя и не считал себя правым, да и не в этом тут дело. Конечно, невкусное пиво немного добавило от себя в общий градус разговора, но и без него вышло бы так же, скорее всего.

Сморщившись от боли, стреляющей в затылок, я потихоньку уселся там, где лежал, откинулся спиной на стенку и опустил ноги на пол. Стенка была обита чем-то мягким, пол тоже был мягким и плотным, в палате для буйных оказался, не иначе. Чуть приоткрыв глаза, я увидел небольшую комнату без мебели, если не считать кровать, даже умывальника с сортиром в ней не наблюдалось. И это было плохо, потому что рожу бы я сейчас себе умыл, и это как минимум.

Неяркий светом светился центр белого потолка, вообще тут было уютно, не сравнить с училищной гауптвахтой. А ещё вместо той стены, где должна быть дверь с глазком, там было толстое стекло от пола и до потолка, прямо как у нас с Олегом дома. Только за окном этим был не берёзовый лес, а коридор со стоящими двумя милиционерами, и стояли они спиной ко мне, потому что там, по ту сторону коридора, была ещё одна камера, точная копия моей, где и находился Олег, о чём-то очень непринуждённо разговаривавший с этими стражами порядка.

— О, Саня очнулся! — радостно поприветствовал он меня, — Саня, ходи к нам! Ты как, кстати?

— Нормально, — глухо буркнул я, рассматривая повернувшихся ко мне людей, а это были люди, сто процентов, не эти их механические держиморды, хотя и роботы тоже были, просто я их сразу не заметил, они стояли чуть дальше по коридору, не мешая остальным. И выражение лиц у них было нормальным, вполне себе живым. Они смотрели на меня с интересом, один даже улыбался, так что я на всякий случай сделал им ручкой, мол, здравствуйте всем подряд.

— Тут интересно, Саня! — не отставал Олег, — оказывается, информирование граждан обо всём, что их, этих граждан, мать их за ногу, интересует, есть прямая обязанность сотрудников правоохранительных органов, во как! Ходи сюда, говорю, может, и ты спросишь чего!

— Потом как-нибудь, — отказался я, потирая виски. — У матросов нет вопросов. Давай за двоих пока поспрашивай, расскажешь, когда время будет. Хотя… А что нас вообще ждёт?

— Справедливый суд и милосердная казнь нас ждут, Саня, — хохотнул Олег, — чего же ещё? И ты, кстати, паровозом пойдёшь, а не я, по справедливости-то. На кой-чёрт ты вообще там этот дебош затеял? С ума сошёл, что ли? Самое удивительное, что от кого-кого, но от тебя-то я такого вообще не ожидал!

Я пожал плечами, мол, всякое бывает, но спешить с объяснениями не стал, я ведь только-только очнулся и пока не понимал, что за разговор у них идёт и кто эти люди вообще.

— Вы, гражданин, как себя чувствуете? — влез в беседу мужик средних лет, одетый в тот же костюм, ту же униформу, что и встретившие нас на стоянке роботы. — И позвольте представиться: я старший помощник председателя наблюдательного совета по охране правопорядка Надежды-главной. Обращайтесь ко мне по имени-отчеству, без чинов, Николай Иванович меня зовут, а фамилия моя Рыбаков.

— Александр, — представился я в ответ, — Александр Артемьев.

— Я знаю, — кивнул мне он и продолжил, сделав жест рукой в сторону второго мента, который мне сразу не понравился, уж больно холодным и высокомерным взглядом он меня сверлил, — а это мой стажёр, Юрген Ланге, и он с той же планеты, что и потерпевший. Вы, кстати, почему его здоровьем не интересуетесь?

— В себя не пришёл ещё, — буркнул я, вспоминая, как бритоголовый стёк окровавленной мордой по угловатой колонне на пол. И чёрт бы с ним, мало ему, но усугублять не стоит. Действительно, сдохнет ещё, хотя я в это не верил, с возможностями-то современной медицины это сильно вряд ли. Милиция, вон, за полминуты прискакала, скорая не должна дольше ехать. Скорее всего, он уже как огурец, но гарантий мне никто не даст. А пока следует включить голову и не корчить из себя непримиримого, здесь это делать уже незачем, так что я принялся косить под добропорядочного:

— Не спрашивал потому, что головная боль мукам совести мешала и ориентацию в пространстве потерял. А так выражаю чистосердечное раскаяние в содеянном и искренне интересуюсь здоровьем потерпевшего.

— Похвально, — хмыкнул Рыбаков вполне себе доброжелательно, перейдя на ты, а я не стал протестовать. — Потащат вас к члену наблюдательного совета, с этого и начинай, он это любит, он у нас гуманист известный.

— Спасибо, так и сделаю, — удивлённо ответил ему я и не сдержался, — а вот эти роботы, это не те самые, что на парковке нас встречали?

— И те и не те, Саня! — не удержался Олег, — они, прикинь, как бы это сказать-то, сам не понял, но у них общая память на всех! Если один чего-то делает или видит, это тут же всем остальным известно!

— Здорово, — против воли оценил я, — нам бы так, вот хорошо бы было!

Сказал это и тут же зашёлся в диком кашле, пытаясь прочистить сжавшееся в наведённом спазме горло.

— Поверить не могу, до чего же они дикие, Коля, — щёлкнул пальцами Юрген, и здесь без фрицев не обошлось, — если простым искинам удивляются, но в мирах Третьего Круга, говорят, ещё и не такое можно увидеть. А что блокировка стоит, и что дело заявили на разбор в наблюдательном совете, и что отправили за ними мобильную платформу высшего уровня защиты, так это сбой просто какой-то, видимо.

— Блокировка стоит, — признал я очевидное, но не желая признаваться самому себе, что бесит меня этот Юрген просто до невозможности, просто по самому факту своего существования. Пусть он не имеет никакого отношения ни к чему из моего прошлого, пусть он сам по себе человек отличный, но лучше бы его здесь не было. Хорошо хоть акцент у него был как у всех местных, а не немецкий, всё меньше раздражения, — и да, это сбой был, действительно, потому что обычно мы до ужаса законопослушные и добропорядочные.

— Это хорошо, что законопослушные, — довольно фамильярно влез Николай Иванович, но от своего это вышло так, как надо, от своего я и не такое стерплю, — А с чего ты вообще на потерпевшего-то взъелся? Свидетель говорит, какой-то знак ты у него на коже увидел, стоило оно того? По-другому нельзя было?

— Я б ответил, — сказал я, чувствуя, как горло вновь начинает перехватывать, — да мешает что-то. Хотя… Имперский орёл у него на шее наколот был, немецкий. С этого всё и началось.

— Да ладно, — не поверил Олег, — здесь, сейчас, и прямо орёл имперский? На свастике, что ли, сидел? А в какую сторону голова была повёрнута?

— Свастики не было, — признал я, — была бы свастика, я бы с ним по-другому поговорил. Похожее было что-то, но мерзкое такое же. И надпись готическим шрифтом, дойчланд что-то там. Про голову не помню. А что, есть разница?

— Есть, — Юрген раздражал неимоверно, своим видом, своим взглядом, вообще всем. Он и стоял не так, как наши стоят, и разговаривал не так, через губу, но я постарался взять себя в руки. — Есть разница. И от этого странно, что вы, не понимая этой разницы, позволяете себе предпринимать столь преступные действия.

— В сортах дерьма, — я посмотрел на него как на клопа, — не разбираюсь.

— Так, стоп! — перебил нас Рыбаков, — получено разрешение на следственный эксперимент.

— А это следствие? — удивился я, — вот так, без ничего?

— А чего тебе ещё надо? — не меньше меня удивился Николай, — вы откуда вообще взялись, такие? Запись под протокол идёт непрерывно, искин их анализирует, ваши личности установлены, чего тебе не хватает?

— Ну, не знаю, — пожал я плечами, но протестовать не стал. Чёрт его знает, как у них тут всё устроено, но судя по тому, что я уже успел увидеть, к формальностям тут относятся легко. Ну и рожи нам бить вроде бы тоже не собираются, что однозначно плюс. — Пока всё нормально.

— А раз нормально, — Рыбаков вытащил из кармана и ткнул мне под нос небольшой плоский киноэкран, — то смотри, добропорядочный ты наш!

Я стал смотреть, и на экране этом быстро-быстро, сменяя друг друга, замелькали разные геометрические символы и простые силуэты животных. Через минуту этого мельтешения, когда там пролетела и свастика, и орёл этот долбаный, Николай выключил экран и убрал его себе в карман.

— Да, — сказал он нам, прислушиваясь к себе и выждав ещё немного, — есть негативная реакция, причём сильная. С такой, пожалуй, можно и на состояние аффекта соскочить. А вот на примирение сторон не рассчитывайте, уж очень тот дикий обиделся. Причём не на удар, удар был спровоцирован ругательством и это зафиксировано, а на унижение чести и достоинства. К слову сказать, так на моей памяти ещё никто ни у кого соли не просил. А что вам эта свастика с орлом, можно поинтересоваться? Ну, символ солнца в древней Индии, ну, третий Рейх, так ведь это когда было.

— Не скажи, Коля, — Олег, видимо, успел скорешиться с ним плотно, — мне, например, ещё до… — он хотел сказать войны, но горло его перехватило, и он просипел, поправляясь, — до всего этого свастику когда показывали, тоже неприятные чувства вызывало. Странное дело, можешь не верить, но это так. Треугольник — нормально, квадрат — то же самое, круг там, звезда, да что угодно нормально, а это нет. Гадливость какая-то возникала и всё тут, как будто таракана увидел.

— Есть такое, — подтвердил Рыбаков с удивлением, — раньше я как-то на это внимания не обращал, но есть, чувствуется что-то не то, твоя правда. Всё интереснее и интереснее, смотри ты.

— Слушай, друг, — Олег вдруг встрепенулся, — я совсем не сообразил! Можешь мне показать эту эпичную битву, а? А то ведь сижу тут и даже не понимаю — за что!

— А вот нечего было стульями в добропорядочных граждан кидаться, — буркнул ему Николай, но экран из кармана вытащил, — и не сидел бы. На, смотри.

Они отвлеклись, мне пришлось пересилить себя, чтобы поговорить с Юргеном по важному делу.

— Слушай, херр официр, — начал я, — если вы все тут такие доброжелательные, может, выведешь меня? В сортир, на минутку, я не убегу, а?

— Обращайтесь ко мне по имени или фамилии, — ровным голосом ответил тот, — или, если вам необходима должность и чин, то лучше называйте меня заместитель помощника председателя наблюдательного совета по охране правопорядка Надежды-главной, — потом помолчал и добавил с ехидцей в голосе, вернув мне мои же слова, — и куда же вы здесь бежать собрались, херр зольдат?

Спазмы схватили горло, а то бы я ему ответил, да.

— И почему это вы меня именуете столь странными званиями, — начал было Юрген, но вдруг осёкся, разглядев мою морду, и махнул рукой куда-то мне за спину. Я обернулся и без особого удивления увидел выехавшую из стены непрозрачную кабинку, где, надо думать, и находилось всё мне так сейчас необходимое.

— Сам справишься? — снова с чётко ощутимой ехидцей в голосе, вновь перейдя на ты, спросил Юрген, — или помочь с объяснениями?

— Справлюсь, — ответил я и направился к кабинке, — надеюсь. Но спасибо.

И, пока я на ходу вспоминал, как пользоваться местной сантехникой, Олег досмотрел кино, да в коридоре ощутимо прибавилось людей. Ну или не людей, чёрт их там всех разберёт. Но я умылся и привёл себя в порядок как положено, подождут, потому что на своей шкуре уже успел узнать, что чумазый или с синяками задержанный рискует много больше умытого и опрятного. А если ещё причесаться да рожу себе сделать не наглую, то и вообще хорошо. Вроде бы мелочь, но помогает точно.

Так что я вышел из санузла только тогда, когда убедился, что выгляжу нормально и что следов прошедших боёв на мне не видно ни спереди, ни сзади.

— Долго ты что-то, — тут же упрекнул меня Олег, — давай шибче, тебя одного ждём!

— Сердцу не прикажешь, — спокойно ответил я, рассматривая новоприбывших, а это были люди. Стеклянных дверей в моей камере и камере Олега уже не было, они куда-то делись, наручники надевать на нас никто не спешил, в стену носом тоже не ставили, джентльменское тут было обращение, так почему бы и не посмотреть.

Новых было двое, один Дима, второй неизвестный мне подтянутый мужик средних лет, одетый на местный манер, но без излишней вычурности. И так же без лишних церемоний он, скороговоркой представившись, осведомился у нас о готовности посетить судебное заседание, и нет ли у нас заявлений, претензий или даже травм, физических или моральных. Мы дружно заверили его, что всё в норме, что мы готовы к труду и обороне, он удовлетворённо кивнул и пригласил следовать за ним.

Я поручкался с Димой, ответив холодным и бесстрастным взглядом на его укоризненное выражение лица, потому что нечего корчить рожи и изображать тут вселенскую скорбь, ведь предупреждали же. А то, что он не мог предвидеть такую ситуацию, это уже оправдание, это никому не интересно, пусть поймёт эту концепцию и проникнется. Во всяком случае, у нас так заведено, это и называется ответственность.

Мы шли по залитым солнечным светом коридорам, вроде бы и под конвоем, а вроде бы и нет. Роботы, или, как их здесь называют, мобильные платформы, тоже попёрлись с нами, они изображали из себя просто идущих по своим делам в нашей компании милиционеров, никто никого не контролировал, но выяснять степень их ухватистости я бы не спешил, и так чувствовалось, что скрутят за секунду, если не раньше. Но встречные люди не обращали на нас внимание, спасибо и на этом.

А потом мы вошли в просторный кабинет, и вот тут запоздалая краска стыда вернулась на мои щёки. За длинным столом сидели всё знакомые мне уже люди, кроме двоих, сначала я увидел бритоголового, он развалился на стуле слева и отдельно, а с ним какой-то хмырь, морда наглая и алчущая, не иначе адвокат, по центру восседал судья, это выражение лица я ни с каким другим не спутаю, а вот справа находились те, кто и заставил меня конфузливо поморщиться. Там был профессор Иванов собственной персоной, а ещё Анастасия за каким-то чёртом, как будто одного Александра Андреевича нам мало, и вот она выглядела, в отличие от своего доброжелательного начальника, чрезвычайно холодно.

Николай с Юргеном сели справа и слева от судьи, собакоголовый и ящероподобный роботы встали сзади нас с Олегом, причём в нашу компанию затесался Дима, и этим он уже больше походил на подельника, чем на свидетеля. Ну и стоять мы тоже не стали, раз уж тут всё так просто и без церемоний, уселись на три свободных стула, как раз напротив судьи получилось.

— Ну, что же, — с каким-то затаённым удовольствием треснул деревянным судейским молотком по подставке тот, — позвольте представиться и начать судебное заседание, давненько у меня ничего подобного не было. Отрывать от работы трёх занятых людей ради вас, э… троих же, не понимаю, зачем это нужно было. Мне кажется, искусственный интеллект справился бы с вашим делом не хуже, но, раз уж представители ответчика настаивают, пойдём им навстречу в виде исключения. Напоминаю, обращаться ко мне следует — Ваша Честь, только так и никак иначе, самому весело, но ритуал идёт из глубины веков, не нами начато, не нам и прерывать. В обычной жизни я директор одного научно-исследовательского института в области медицины, зовут меня Борис Геннадьевич Ефимов, а ещё я член наблюдательного совета этого сектора, в котором, собственно, всё и произошло, поэтому именно я. Истец с представителем присутствуют, ответчики с представителями же тоже, приставы, они же заседатели, они же следователи, на месте, так что подойдём к делу без лишних формальностей, но досконально. Напоминаю, что всё, сказанное вами сегодня, будет внесено автоматически в протокол заседания. Вопросы, замечания, пожелания, претензии есть?

Все дружно по очереди сказали нет, но Олег поднял руку, и я следом.

— Что вам неясно? — поинтересовался сначала у него судья.

— А свидетелей почему нет? — спросил тот и быстро добавил, — Ваша Честь.

— Странный вопрос, — ответил Борис Геннадьевич, — произошедшее зафиксировано системами наблюдения в деталях, мы и начнём-то с просмотра, со всех сторон посмотрим, ничего не пропустим, будьте уверены. Ну и вы что-то хотели, молодой человек?

— Да, — поднялся я со своего места, — пользуясь случаем, хочу принести свои искренние извинения потерпевшему, а также поинтересоваться состоянием его здоровья. Ваша Честь.

— Не принимается! — быстро соскочил со своего места мордатый адвокат бритоголового, — мы намерены добиваться наказания по всей строгости закона, примирение сторон невозможно! В раскаяние ответчика не верим!

— Ну, это мне решать, — хмыкнул судья, — верить ему или нет. Посмотрим по ходу заседания. А так извинения принесены без напоминания, и это обнадёживает, это хорошо. Пусть оно даже и не повлияет на конечный результат, но хорошо. А теперь, когда всем всё ясно, ведь ясно же? — и он обвёл нас всех взглядом, — перейдём, собственно, к делу.

Вообще заседание напоминало какие-то посиделки и не было похоже на всё то, что я видел раньше. Не было ни жёсткой скамьи, скамьи подсудимых, не было трибуны и высокого стола у судьи, не было мантии, не было бесстрастной машинистки в углу, не было конвоя, не было формальностей, не было прокурора, хотя адвокаты имелись, не было настоящего следствия, не было дела, не было ничего такого, что дало бы понять нам что мы, мол, не в сказку попали. Всё шло по какой-то непонятной мне, не обременённой ритуалами процедуре, и от этого я ещё как-то не воспринимал происходящее всерьёз, мне всё ещё казалось, что это просто какая-то профанация, особенно этому чувству добавляли силы стоявшие позади нас роботизированные держиморды, всё это была какая-то чушь, какой-то дурной сон, но, когда начали показывать нашу с бритоголовым стычку, я быстро пришёл в чувство.

Чуть выше поверхности стола, посередине, между всеми нами, возникло самое настоящее объёмное, живое кино, и в главном герое этой фильмы я с внезапным стыдом увидел себя. Вот мы пришли и сели за стол, вот мы заказали еду, вот мы поговорили, и было видно каждую складочку на моей рубашке, и было слышно каждый звук.

Судья несколько раз останавливал плёнку, он вертел картину и смотрел её с разных сторон снова и снова, особенно на том моменте, когда я просил соль, он пытался услышать всё то, что не давала мне сказать блокировка, когда я давился словами и вращал глазами да пускал слюну перед этим бритоголовым. Он недовольно поморщился над брошенным в мою сторону немецким словом, и ещё больше скривился на моём толчке ногой в спину бритоголового, потом покачал головой на том моменте, когда Олег кидался стулом, но больше уже рожи не корчил.

— Ну, что же, — заявил он наконец, выключив кино, — в общем и целом динамика действия ясна, а вот детали и движущие силы непонятны. Потому перейдём к прениям сторон да к выяснению частностей. Я пока просто не могу понять, что же вас, Александр Артемьев, сподвигло на эти противоправные действия. Ведь даже хулиганство с чего-то должно начинаться, а тут просто раз — и оскорбления словом и делом. Не так уж вы были и пьяны, а миссис Артанис гарантирует, что вы к тому же полностью психически здоровы, так что объяснитесь.

Он не называл меня подсудимым, не соблюдал очерёдности, когда сначала истец, потом ответчик, формальностей не было вообще, но я предпочёл за лучшее встать и вытянуться по стойке смирно, вытянув руки по швам.

— Виноват! — я всё же успел сдержаться и не стал гаркать во всё горло, постаравшись сказать всё проникновенным голосом, — раскаиваюсь и приношу свои искренние извинения. Больше не повторится, могу вас заверить!

— Да вы садитесь! — замахал на меня руками судья и я услышал, как Олег отчётливо хмыкнул на слове «садитесь», — и очень хорошо, что вы признаёте вину полностью, ведь полностью же, да? — я кивнул и он продолжил, — но мне надо понять причину, а причины я не увидел. Вот что вас сподвигло на эти действия? При чём здесь истец?

— Наверное, — начал я, усаживаясь на место и собираясь с мыслями, — истец здесь при чём только потому, что набил себе эту татуировку. А она олицетворяет для меня всё самое плохое.

— Подтверждается, — Рыбаков сунул под нос судье свой карманный киноэкран, — вот результаты следственного эксперимента. Явно выраженная негативная реакция.

— Очень любопытно, — всерьёз заинтересовался этим судья, — тем более, как раз в этом я и специалист, а то пришлось бы привлекать кого-нибудь, вот как нам всем повезло. Ну-ка, ну-ка, посмотрим.

И он углубился в мои с Олегом результаты, что-то там смотрел и даже бросил несколько удивлённых взглядов на Анастасию, но та сидела холоднее льда, ни на что не обращая внимания.

— Понятно, — наконец вернул он своему заседателю карманный киноэкран, — но для полного понимания было бы неплохо узнать все причины. Ну, Третий Рейх, так ведь это когда было. Нехорошо, конечно, но не порнография же и не человеконенавистнические лозунги, в самом-то деле, да и самой свастики нет, орёл и орёл. Готовы снять блокировку своим подопечным? Мне всё же хотелось бы внести в дело предельную ясность.

С этими словами он посмотрел на Анастасию с профессором, а я, увидев, что они переглянулись в сомнениях, выскочил вперёд.

— Отказываюсь, — судья удивлённо покосился на меня, но подставлять своих спасителей было нельзя от слова совсем, лучше уж отсидеть сколько отмерят, чем такое, да и вряд ли здешние лагеря хуже Колымских, — и протестую. Резко возражаю против снятия блокировки вопреки моей воле, считаю это насилием над личностью, прошу учесть в протоколе.

— Вот как? — удивился Борис Геннадьевич.

— Да, — кивнул я, кивнул Олег, и судья задумался.

— Хорошо, — наконец отмер он и повернулся к истцу с адвокатом, — а что для вас этот знак? Что вы хотели показать им остальным, на какую реакцию рассчитывали? И давайте без представителя, давайте своими словами, мне нужно именно ваше мнение.

— Это имеет отношение к делу? — адвокат не стал подниматься с места, сидели мы просто по-домашнему как-то, — или это запрещено?

— Скорее всего, имеет, — снова задумался судья, — пусть ваш подопечный расскажет, что от этой татуировкой хочет всем нам сказать, потом я спрошу у ответчиков, как они к этому относятся, появится больше ясности. Прошу вас просветить всех нас.

— Эта татуировка, — поднялся на ноги бритоголовый, — знак гордости для меня. Гордости за своих предков, за моё происхождение. Я считаю, что гибель Германии — самая большая катастрофа, приключившаяся с человечеством.

— Наверное, гибель всей Земли, — выждав немного, влез в разговор профессор Иванов, — Германия, Япония, Франция, Бразилия, все остальные.

Но бритоголовый не удостоил его ответом, а может, просто побоялся чего-нибудь ляпнуть не того, поэтому просто молча сел на своё место.

— Понятно, — почесал затылок судья, — а что вы на это скажете?

Он посмотрел на меня, пришлось встать, но никто уже против этого не протестовал.

— Гордиться можно делами своих предков, — пожал я плечами, — а в то время, когда они носили этот знак, с добрыми делами у них было не очень. Поэтому я и воспринял это столь негативно. Да и гордость это один из семи смертных грехов, как по мне.

— Понятно, — вновь протянул судья и перевёл взгляд на Олега, — ваше мнение?

— Поддерживаю товарища, — он тоже встал с места, — а кто гордится своим происхождением, тот пусть сегодня же поцелует папкины ядра и мамкину норку. Ну, по-настоящему чтобы, а то профанация какая-то получается, не гордость, а чёрт-те что.

Бритоголовый дёрнулся в злобе, но собакоголовому хватило взгляда, чтобы его успокоить. Зато подскочил адвокат, начал верещать, мол, оскорбления продолжаются, его выслушали, потом все начали спорить, допустимы ли такие татуировки и такие высказывания, потом бритоголовый жаловался, как его оскорбили в той забегаловке при всех друзьях, и как он от теперь этого страдает, потом было ещё что-то, молчали только я и Анастасия.

Олег, кстати, разошёлся, ему даже два замечания сделали, за неуместную иронию, но тому было уже всё равно. Судья, профессор и мой стрелок закусились языками, они обсуждали сначала наше дело со всех сторон, потом перешли к каким-то частностям, Олег был на волне, чувствовалось университетское образование, научился же языком молоть, а вот у адвоката влезть в их беседу не очень-то и получалось.

Нет, судья его выслушивал, конечно, потом давал короткий ответ и поворачивался к этим двоим, их компании сейчас до полной доброжелательности только поллитра на столе не хватало. Ну, и нас ещё всех убрать, чтобы не мешали, тем более что Анастасия на роль женского общества как-то не очень подходила.

Я сначала следил за их спором, но философию и диалектикой с училища не любил, поэтому отвлёкся на свои мысли и очнулся только тогда, когда судья вновь стукнул по столу молотком.

— Суду всё ясно! — громогласно заявил он, — суд удаляется на совещание!

Я встал с места, Олег тоже, остальные посмотрели на нас, но остались сидеть. Со своими порядками в чужой монастырь не лезут, вот и чёрт с ними со всеми.

— Хреново дело, — негромким голосом в полной тишине сказал мне Олег, — для тебя. Посмотрим, в общем, но ничего хорошего.

— Ну не десятку же отмерят, — так же тихо ему ответил я, но все в этой комнате услышали мои слова, — на условное разве не получится соскочить?

— Нет здесь условного, — вздохнул Олег, — ты что, спал опять, что ли? Срежут индекс общественной полезности, мне-то ладно, а вот у тебя он нулевой, ты вообще здесь на птичьих правах, оказывается.

— И что? — я не понимал, что это за наказание такое.

— По закону находиться в центральных мирах гражданам с отрицательным значением индекса запрещено, — гадливо улыбаясь, просветил меня адвокат бритоголового, — поедете, молодой человек, или по месту рождения, или в миры с тяжелыми условиями, будете там общественно-полезным трудом реабилитацию себе зарабатывать. Рано вас ещё к нормальным людям пускать.

— Вот что за скотская манера лезть в чужой разговор, — поморщился я и, увидев, что он хочет что-то возмущённо сказать, добавил злобно, уставившись на него пристальным взглядом, — лучше помолчи, грусть, мне терять уже нечего. Ферштеен?

Роботы сзади нас чуть дёрнулись, но адвокат захлопнул рот и отвернулся, вот и хорошо.

— Про индекс правда? — не обращая ни на кого внимания, спросил я у Олега.

— Да, — вздохнул он, — мне до нуля, тебя в минуса. Скорее всего, не знаю точно. Так что поедем мы с тобой, Саня, куда-нибудь на местную комсомольскую стройку. Тебе не привыкать, а вот мне это внове, подсказывать будешь. Ну там, с кем в лагере дружить, как от общих откосить, вот это вот всё, чему ты на родине успел научиться.

— Так тебе ж ничего тогда не грозит, — удивился я, — куда это ты собрался?

— Вот только не корчи мне тут из себя одинокого волка, — передразнил меня Олег, — хорошо? Нам, Саня, держаться надо вместе, иначе пропадём. Вот что меня тут ждёт одного? Приживалом быть, у профессора, из милости? Меня ведь даже дворником не возьмут, нету тут дворников, я узнавал. Один человек, Саня, это ноль, ничто, пустое место, а вот двое — это уже банда.

— Экипаж, — поправил я его, невольно заулыбавшись, не сумев сдержать себя, ведь после этих слов Олега стало легче на душе, — мы экипаж, а не банда. Да хоть бы и комсомольская ячейка, понял?

— Тем более, — согласился он, — но лучше совместить, комсомола нет давно, а у банды возможности пошире.

Я кивнул и замолчал, задумавшись над его словами. Мне-то это ещё в голову не приходило, хоть и маячило уже где-то там, на грани сознания, но Олег успел, в отличие от меня, просидеть тут месяц и о многом подумать. Правда что, вот кто мы здесь? Что мы можем предложить этому миру, чем займёмся, где найдём себя?

Пока выходило так, что эту я проблему невольно почти решил, на несколько лет как минимум, будем за казённый счёт ума-разума набираться. Но вот дальше-то что? Да и не верится мне в реальное наказание, не такая тут система и не те это люди.

— Суд идёт, — судья обошёлся без грозных предварительных выкриков, как это было принято у нас, у него это вышло по-простому. Просто открыл дверь и просто предупредил, иду, мол.

Я встал, выкинув из головы скучные мысли, Олег тоже, Борис Геннадьевич замахал на нас рукой, и на свои кресла мы уселись одновременно с ним.

— Ну, что же, — начал он, — суду практически всё ясно. А что неясно, то уже можно считать несущественным и ничтожным. Ну, если новых дополнений, уточнений и претензий не будет. Ведь не будет? Если кто чего забыл или не успел сказать, говорите сейчас, потом может быть поздно.

Он замолчал и уставился на всех поочерёдно, и так же поочерёдно каждый из нас отказался что-то говорить.

— Хорошо, — откашлялся он и встал, вытянув перед собой небольшой плоский киноэкран, на котором сейчас был какой-то текст, — суд постановил!

Борис Геннадьевич принялся монотонно, но очень отчётливо и не очень быстро читать постановление суда, я поначалу слушал с интересом, где он рассказывал все детали дела и где меня обвинили в нанесении тяжких телесных из хулиганских побуждений, но потом, когда он перешёл к смягчающими и прочим обстоятельствам, немного поплыл, перестав его слышать и очухался только тогда, когда перешли к сути.

Олегу вынесли строгое предупреждение, не став трогать этот самый индекс общественной полезности, а меня, как он и предсказывал, загнали в минуса на сто пунктов и назначили мне высылку в миры Третьего Круга для реабилитации делом. Правда, с отсрочкой в три месяца, и на этом моменте адвокат и бритоголовый немного удивились, но не огорчились точно, видимо, сто пунктов это было достаточно много, за девяносто дней не наберёшь.

— Почему отсрочка? — адвокат не выглядел недовольным, но влезть всё-таки решил, — и кто будет за него отвечать эти три месяца?

— Отсрочка предоставлена по ходатайству миссис Артанис, — указал на неё рукой судья, — у ответчика установлена, но не развёрнута сложная нейросеть, необходимы три месяца наблюдения. А отвечать за его поведение будет Институт Практической Истории в лице его директора, профессор Иванов взял Александра Артемьева на поруки. Ещё вопросы? Всем понятен приговор?

Каждый сказал своё да, и судья, с каким-то детским удовольствием взял в руки деревянный молоток.

— Да что ж такое, — себе под нос пробурчал он, вспоминая, — как там правильно-то… А, дело закрыто!

С этими словами он от души врезал молотком по подставке, попрощался с нами и, собрав свои вещи, без лишних слов вышел из кабинета.