Другие Звезды

Глава 18

— Ну, здравствуй, Келпи, — почти ласково произнесла Анастасия, стоило только нам всем очутиться внутри корабля. Чистый и тёплый дневной свет потолочных панелей освещал небольшое помещение с тремя входными группами, одна здоровая, через которую мы и вошли, и две других поменьше, друг напротив друга. За одной скрывалась главная энергетическая установка корабля, в которую нам пока ходу не было, и даже не то, что мне, но и Олегу, а в открывшемся проёме другой был, наверное, подъёмник, потому что ничем другим это быть не могло.

— Первый этаж, — начала Анастасия, пригласив нас всех в лифт, — это энергия, вспомогательные системы и двигатели разного рода. Второй — защищённый трюм, третий и четвёртый — лаборатории и научное оборудование с медотсеком, пятый — жилые комнаты с кают-компанией, и шестой — ходовая рубка.

— Понятненько, — кивнул Олег, — а Келпи что означает? Это ведь корабль так зовут?

— Это из нашего фольклора, — неопределённо пожала плечами Анастасия, — дух воды, живущий в реках, ручьях и озёрах, имеющий вид красивого чёрного коня. Обладает силой десяти лошадей, а вынослив ещё больше. Дух не добрый и не злой, хотя и может показаться враждебным людям, просто у него свои понятия о справедливости. Больше всего любит увлечь путника на спину, где липкая волшебная шкура уже не позволит спешиться, и прыгает в реку. Там он топит слабых духом, зато сильный может перехватить уздечку и заставить его подчиняться себе, такому человеку с той поры будет сопутствовать удача во всех его начинаниях. Да, ещё иногда показывается путникам как красивая рыжеволосая девушка в зелёном платье наизнанку, ну или в обличье прекрасного принца, но тут всё зависит от того, кто перед ним стоит.

— Как-то уж всё слишком символичненько, — я даже покрутил головой от множества многообещающих смыслов, — прямо настораживает. И принца нам не надо — это единственное, я могу сказать точно.

— Как получится, — пожала плечами Анастасия, пропустив мои просьбы мимо ушей, — всё в ваших руках.

Под этот разговор лифт довольно бодро вывез нас на самый верх через прозрачную шахту со стеклянными, наверное, переборками. Я краем глаза успел ухватить и трюм со множеством отсеков, и густо набитые оборудованием третий и четвёртый этажи, и уютный пятый, пока подъёмник не остановился на шестом, в ходовой рубке, и не выпустил нас.

Двери, стены и потолок лифта втянулись куда-то вниз, причём не уехали, я же всё видел, а именно втянулись, и мы оказались в святая святых любого корабля, в его центральном посту, так это называлось в нашем времени и на наших посудинах, в его отсеке управления.

Корабль просыпался к жизни, я чувствовал это всем телом, да и нейрокомп лихорадочно информировал меня о запуске в работу совсем рядом со мной множества сложных, энергоёмких систем, что тоже добавляло странноватых ощущений.

А вообще выглядело всё вокруг чертовски впечатляюще и эффектно, я даже немного оробел. Напротив выхода из исчезнувшего лифта располагался капитанский мостик, и по-другому назвать это было нельзя. Там, на небольшом возвышении, стояли три мягких, удобных даже на вид кресла перед большим изогнутым экраном во всю стену, и который сейчас показывал нам вид на космодром, а вообще он мог показывать всё, что угодно, это ведь не был так ожидаемый мной иллюминатор.

И, как будто этого мало, кресла были ограждены мощной приборной панелью, в которой тоже было всё, от окошечка доставки прохладительных напитков и всей прочей еды, до оборудования, смысла и предназначения которого я пока не знал.

А вокруг, по периметру рубки, все стены были заставлены рабочими станциями с креслами-капсулами перед ними, а по центру всего этого великолепия имелось главное рабочее место в виде круглой стойки метров семи в диаметре, усыпанной вспомогательным оборудованием, а над ним висел в воздухе проснувшийся многомерный экран в виде шара метров пяти в размахе, и именно за этой стойкой и перед этим экраном решались главные задачи корабля. Навигационные, оборонительные, коммуникационные, да вообще все, какие только могли возникнуть.

— Приветствую всех присутствующих, — раздался мелодичный и вроде бы женский голос, я от неожиданности не разобрал точно, — и вас, миссис Артанис, и вас, Дмитрий Шульц, и вас, претенденты на звание экипажа. Напоминаю, что эта новая команда соискателей является уже двадцатой в ряду команд аналогичного назначения. Надеюсь, что хотя бы в этот раз вы, миссис Артанис, подошли к выбору кандидатов более вдумчиво и ответственно.

— Ну наконец-то! — обрадовался Олег, выслушав этот холодный спич, — выясняется! Вот где собака порылась! — он даже повернулся к Анастасии, чтобы с ехидным сочувствием осведомиться: — что, выдрючивается-то кораблик? Много воли себе взял? Сами виноваты — нафига ж вы эти искины везде пихаете!

— Это всего лишь вопрос интеграции экипажа и корабля в единую систему, — Дима почему-то решил, что вопрос задан всерьёз, — так легче и так лучше. Предпочтительнее использовать в качестве интерфейса искин, чем кнопки тыкать и рычаги нажимать, да пропускать через себя все показания приборов. Тем более что потом, в случае удачи, приходит полное взаимопонимание и сработанность, искин начинает чувствовать желания и команды пилота с полувзгляда и полуслова, он становится ещё одним полноправным членом команды, но это уже идеал, это бывает очень редко. Искин учится в процессе, он создаёт на основе всех действий экипажа и слепков их характеров свою собственную псевдоличность, но это действие необратимо, и именно поэтому он столь требователен на старте.

— Ну, её можно понять, — кивнул я, немного шалея от того, как тут всё устроено, — если это она, конечно. А корабль выходит что, новый совсем? Необъезженный?

— Не новый, — покачала головой Анастасия, — ему уже пять лет. Но его уже и флот в строй поставить пытался, когда у меня руки опустились, и институт исследования дальнего космоса, ни у кого не получилось. Отчасти в этом виновата я сама, слишком уж много у меня было требований и пожеланий на стадии проектирования и строительства, вот верфи и постарались, выдали шедевр, чёрт бы их всех побрал, кэлпи самая настоящая, а не корабль.

— Ага! — снова обрадовался Олег, — и все эти пять лет, значит, он у вас тут на балансе торчит? Без дела и без экипажа?

— А чего ты веселишься? — с недоумением посмотрел на него я, — это ведь… — я поискал приличные слова и не нашёл, — задница, причём полная!

— А то и веселюсь, Саня, — Олег улыбался во весь рот, но не мне, а Анастасии, причём довольно ехидно, — что теперь мне всё ясно, и мне это нравится! Я-то всё искал двойное дно, всё сомневался, всё подвоха ждал, а оно вот оно, пожалуйста! И когда мы, — тут он ткнул меня пальцем, не в силах сдержаться, — возьмём и поставим эту лоханку в стойло, а мы поставим, не сомневайся, у меня вновь будет своё место в жизни, и я вновь буду незаменимый специалист, которому всем остальным, и начальству тоже, начальству особенно, придётся в рот заглядывать и деньги давать! И никто нас с этого корабля уже не спихнёт, он будет наш, наш и только наш, понимаешь⁈

У меня, кстати, настроение было ничуть не хуже, чем у Олега, слишком уж много сил и уверенности в себе я накопил за это время. А слова мои и сомнения, да что мои слова и сомнения, они ведь не стоят ничего. Попробовали бы они поднять в небо Ил-2 времён сорок второго года, когда с заводов вынужденно гнали брак, с отслаивающейся на хорошей скорости и гниющей фанерной обшивкой крыльев, клееной на казеиновом, боящемся воды клею, на гонящем стружку моторе, пусть и после ремонта, посмотрел бы я на них. А я поднимал, сам вызвался, нужно было облетать такой отремонтированный самолёт и тем самым вселить уверенность в своих же товарищей, которые боялись его как чёрт ладана.

— Очень рада вашей уверенности в себе, — я наконец-то определился с тем, что голос корабля был именно женского рода, — и сожалею, что не могу разделить ваше чувство в полном объёме.

— Кэлпи, прими базы, — Анастасия без лишних слов что-то передала ей по корабельной сети, — и учти, здесь есть рекомендации планетарного и системного искинов.

— Рекомендации будут приняты ко вниманию, — голос был нарочито безэмоционален, но что-то такое всё же в нём было, что-то сомневающееся и даже снисходительное, — но на принятие решения они не повлияют, вы и сами, миссис Артанис, это прекрасно знаете.

— Всегда бывают исключения, — пожала плечами начальница научно-исследовательского отдела при управлении чрезвычайных ситуаций, — и сегодня это как раз тот самый случай, Кэлпи, ты уж мне-то поверь.

— Кстати, а как долго вы собирались всё это терпеть? — не выдержал и спросил я, — ну, чтобы корабль без дела стоял? И передали ей чего?

— Долго, — кивнула Анастасия, — иногда проще новое построить, чем старое исправить, вот и терпим. Но оно того стоит, в случае удачи всё это уже не будет иметь никакого значения, ни затраченное время, ни вложенные ресурсы. А передала я ей ваши профили, в них вся ваша жизнь, все узловые и поворотные точки, я же вам говорила. Пусть посмотрит, пусть решит себе уже наконец ну хоть что-нибудь!!!

На этих последних словах непробиваемая безмятежность Анастасии дала трещину, и я даже поёжился от той холодной ярости, что выплеснулась наружу. Нет, не станет она терпеть ещё пять лет, а кое-кто из здесь присутствующих всё же сильно рискует, вот так придирчиво перебирая женихами. Не думаю, что предыдущие девятнадцать экипажей были сильно хуже, соображали-то они в технике всяко получше нашего, так чего же ей надо?

— Вот как? — раздался задумчивый, ей-богу задумчивый, голос Кэлпи, — очень, очень интересно. Такого я не ожидала. Погибли в ходе выполнения боевого задания, лётчик-инструктор и инженер-стрелок, награждены посмертно, по результатам последнего вылета. Старший лейтенант и капитан, разжалованный, но восстановленный в звании как искупивший вину кровью. Степень сопряжения нейрокомпьютеров с нервной системой у пилота превосходно, что большая редкость, у бортинженера отлично-плюс-плюс, что тоже не часто. Психика устойчива изначально в исключительной степени, что совсем хорошо.

— Это чего, нас там наградили, что ли? — удивился я, уловив главное для себя.

— По боевику дали, по Красному Знамени, — посмотрел на меня Олег, — а ты и не знал, да? Ну ты даёшь, Саня, Плотников постарался, послал на посмертное представление. Всё же полосу ту ты разнёс, вот нам и дали.

— Буду носить! — загорелся я, ведь получить орден Боевого Красного Знамени было моей самой заветной мечтой, на Героя я не замахивался даже и в мыслях, — сделаю и буду!

— А люди начнут спрашивать, что ответишь? — охладил мой пыл Олег, — за клоуна примут, Саня, так что не стоит. По кораблю гулять если только.

— Да хоть бы и так! — срезал его я, — это же орден, ты понимаешь, орден! Да я погиб за него! И мне его дали честно, я его кровью своей заслужил! А спрашивать будут — удостоверение покажу!

— Ну, что же, — объёмный шарообразный экран над главной рабочей станцией в центре ходовой рубки ожил, и в воздухе появилась красивая рыжеволосая девушка в зелёном платье, и да, это платье у неё было одето наизнанку, шиворот-навыворот, — установочные данные новых претендентов обнадёживают. Рекомендации искинов приняты во внимание. Предлагаю незамедлительно приступить к испытаниям.

— Слава богу, — выдохнула Анастасия, — ну и хоть с внешним видом ты, Кэлпи, наконец-то определилась!

— Могу ещё так, — и перед нами вместо девушки возник огромный чёрный конь, вроде бы сотканный из переливающихся струй воды, глаза его горели красным и злым, а грива волновалась множеством маленьких огненных змей, — а вот в прекрасного принца…

— Не надо! — быстро и весело перебил её Олег, — забудь про него отныне и навсегда! Ясно?

— Посмотрим, — Кэлпи вновь явилась нам в человеческом облике, — по результатам испытаний посмотрим.

— Так, — перевёл взгляд с неё на Диму и Анастасию Олег, — что за испытания? Почему не предупредили, к чему нам готовиться? На профпригодность же так не испытывают!

— Это не на профпригодность, — ответила за двоих Анастасия, — это на целостность характера, или, скорее всего, на личные качества, на принятые решения, на потенциал, да там целая совокупность значений, а точных критериев отбора не знает никто, это секрет планетарного и системного искинов. Я, честно говоря, и сама этого алгоритма не знаю.

— Так даже и лучше, — непонятно чему обрадовался я, — сделаем, что сможем, Олег, а там будь, что будет!

— Прошу занять экзаменационные станции, — два кресла-капсулы, справа и слева от капитанского мостика, одновременно подняли вверх свои крышки, — испытания начнутся сразу же по готовности кандидатов.

Я резко выдохнул и, коротко кивнув Анастасии и Диме на прощание, перебросился взглядом с Олегом, а после развернулся и решительно зашагал к правому креслу. Остановился у поднятой крышки и, немного подумав, разулся, аккуратно поставив ботинки на пол. Увязавшаяся за мной Анастасия лишь улыбнулась, но ничего не сказала. Дима же сопровождал Олега, там обошлось без этого.

— Сейчас я вас, Саша, — сказала мне начальница, — подключу к этому аппарату. Точнее, ваш нейрокомп. Ну и останусь на контроле, буду следить за испытанием с полным погружением, вы уж меня извините, но интересно до жути.

— Может, не стоит? — поморщился я, — не люблю, когда под руку смотрят, мешать начнёте, оглядываться на вас буду, нервничать лишнего. Плохая это идея, если честно.

— Не будете, Саша, — успокоила меня она в ответ, — точно не будете, уверяю вас. Вы там не только про меня забудете, но и про всё остальное, так что помешать вам я ну никак не смогу, при всём моём желании не получится.

— Ладно, — смирился я, потому что давно уже всё понял про деятельное любопытство Анастасии, которое ничем не унять, и которое было, наверное, её единственным недостатком, — вам виднее. Не жалуйтесь только потом.

— Не буду! — улыбнулась она мне и принялась закрывать крышку, — ну, ни пуха вам, ни пера!

— К чёрту! — хотел сказать я, но не смог, потому что свет в глазах внезапно померк, и я оказался в пространстве без времени, расстояний и ориентиров, среди рассеянной серой пустоты. И, что самое странное, я не смог вспомнить кто я, откуда и что здесь делаю. Нет, что-то такое в моей голове было, во мне сидела странная уверенность, что я всё вспомню, когда это будет необходимо, просто сейчас это неважно, сейчас передо мной стоят другие задачи, и мне стоит переживать о том, как я их выполню, а не беспокоиться о такой чуши, как вся моя прошлая жизнь.

Удивления или страха не было тоже, была лишь готовность пусть и не к подвигу, но к чему-то подобному точно. Я сам себя загнал в то странное, отстранённо-холодно-злобное состояние, что охватывало меня в момент приближения к цели, и осмотрелся, но пока, кроме собственного тела, ничего в серой полутьме не было видно.

А потом я моргнул глазами и сразу же, без перехода, оказался в кабине собственного Ила и сначала обрадовался до глубины души, своей привычной работе обрадовался, товарищам рядом, Олегу за спиной, но ровно до той поры, пока не бросил взгляд на землю через бронестекло фонаря и не оценил обстановку.

А дела там были откровенно хреновые, и от осознания этого я мгновенно вспотел, а холодная гимнастёрка неприятно прилипла к телу. Прямо передо мной в воздухе еле висел избитый в клочья самолёт Димки Говорова, мотор его работал на пределе, стремясь уволочь машину от кинжального огня с земли, но шансов на спасение у него не было никаких.

Крылья с зияющими в них метровыми прорехами от попадания вражеских двадцатимиллиметровых снарядов ещё держали самолёт в воздухе, ещё ему вроде бы можно было надеяться уйти, но немецкие зенитчики сумели пристреляться, они уже нащупали Димкину машину в воздухе своими разноцветными трассами, вцепились в неё, и жить Говорову оставалось меньше минуты.

Я без раздумий ввалил свою машину через правое крыло в отлогое пике, туда, где вспышками выстрелов обнаружила свою позицию эта зенитная батарея и издалека, не надеясь попасть, дал пулемётную очередь просто в ту сторону, чтобы отвлечь их от Димки и перенацелить на себя.

Зенитчики заметили это и неохотно, не сразу, но бросили бить по измочаленному самолёту Говорова и постепенно переключились на мою машину. Жуткая метель из разноцветных зелёных, синих и красных снежинок окружила мой самолёт, так я видел свои и чужие трассы, но противозенитный манёвр, который я закрутил, уберёг машину от большинства попаданий, лишь только болью в сердце отозвались два звонких удара по правой плоскости.

Я пикировал прямо на эту батарею, в этом было моё и Димкино спасение, нужно было подойти туда на расстояние вытянутой руки и разнести там всё в хлам, потому что уйти не дадут, начни я сейчас отворачивать, юлить, прятаться и прижиматься к земле, расстреляют как в тире. Самолёт нёсся вперёд, я то подныривал под чужие трассы, то пропускал их под собой, но постепенно делать это становилось всё труднее, времени на реакцию становилось всё меньше и меньше, но и там задёргались, принявшись палить уже просто в мою сторону, страх обуял немецкие расчёты, не железные же они, и я добавил им жути, начав в холодном азарте обстреливать их из пушек и пулемётов, и вот даже куда-то попал, и вот они уже начали суматошно разбегаться, как вдруг двадцатимиллиметровый снаряд эрликона ударил в самолёт, пробив бронекапсулу.

Раздался скрежет, давление масла мгновенно упало и, что самое плохое, в кабине резко запахло гарью, а под приборной панелью, в районе ног, появились язычки пламени, и я понял, что передний топливный бак, который и прятался как раз за этой самой приборной панелью, неужели же нельзя было найти для него места получше, чёрт бы вас всех подрал, пробит. Надежда на углекислотные огнетушители возникла и тут же исчезла, мотор без масла заклинит в ближайшие секунды, выпрыгнуть Олег не успеет абсолютно точно, а я без него прыгать не буду, да и зачем мне прыгать, куда, чтобы тут же попасть в плен, что ли, да и то вряд ли, скорее всего расстреляют висящего на стропах, это у них любимое развлечение, поэтому я поддёрнул машину вверх, чтобы на захлёбывающемся моторе успеть забраться повыше, чтобы был запас высоты, чтобы дойти до этой батареи в любом случае.

Мотор обрезало, кабину заволокло дымом, огонь уже лизал мои ноги, но сапоги и кожаный реглан пока спасали, а дальше обжечь меня он не успеет, не будет у него на это времени, тем более что я успел задержать дыхание и защитить лицо лётными очками и поднятым воротником реглана. Пришлось открыть боковую форточку и прильнуть к ней, чтобы хоть так навестись на цель, тут же потоком воздуха вытянуло и выкинуло наружу мой планшет, прижав его ремешком мою голову к этой самой форточке, но мне уже было всё равно.

Я направил машину в какой-то упрямый расчёт, они видели, что я пикирую прямо на них, но не разбегались, а продолжали стрелять в мою сторону, и я победно улыбнулся, потому что им конец, потому что ничего они уже не успеют сделать, ни убежать, ни сбить меня, ведь стреляли они мимо, и за оставшиеся секунды вряд ли сумеют успокоиться и взять точный прицел.

Я вцепился в рычаг управления посильнее, не чувствуя боли и жара, вот они уже, вот, побежали, но не успеют, я падал прямо на них и ничего уже не могло этого изменить, погибнем вместе, сумею я вас утащить вместе с собой и Олегом, как вдруг, я уже и орать начал, чтобы хоть так помочь себе выдержать эти последние секунды, всё остановилось.

Исчезла боль, исчезли запахи и ощущения, исчезли слёзы в ничего не видящих глазах, но, самое главное, исчезли все эмоции, я вновь стал собран и спокоен, как и в самом начале, вот так, без перехода и без понимания этого, но мне оно сейчас было и не нужно.

Промелькнуло то самое серое пространство, без времени и без расстояний, и вот я уже снова сидел в кабине, но уже реактивного самолёта. Был это Як-15, и по времени разделяли мой Ил и этот Як всего лишь три-четыре года, это было почти всё то же самое, только с другим двигателем. Откуда-то со стороны меня начали накачивать знаниями об этом двигателе, о его возможностях, о особенностях управления таким самолётом, а я, хоть и понимал уже всё примерно, не зря же меня учили где-то и кто-то, я не помнил кто и где, вновь прошёл этот курс. И ещё одна странность здесь была, как же без неё, ведь это истребитель, но Олег сидел за моей спиной так же, как и штурмовике, да и дальше я нигде один не оставался.

Дав мне полностью освоить новую машину, меня вновь кинули в бой, почти в такую же ситуацию, и вновь я вышел из неё так же, хоть и сумел побороться и даже почти выскочить живым, но не получилось, не хватило совсем чуть-чуть. А потом всё повторилось, и машина вновь была немного сложнее, и вновь я сначала понял и освоил новое, чтобы потом испытать это новое в деле.

А потом я потерял счёт и новым аппаратам, и времени, по моим ощущениям прошло уже то ли несколько суток, то ли несколько лет, я шёл по этой лестнице вверх, вот я вертелся только над землёй, вот я уже вышел в ближний космос, вот к другим планетам, к другим звёздам, и это уже был не только бой, передо мной ставили разные задачи, и патруль, и спасение терпящих бедствие, и поиск с обнаружением, и всюду я вертелся как жопа на помеле, выжимая из себя и из своих машин последнее, до липкого пота, до кровавой пелены в глазах, до надрывного, предсмертного крика.

И ещё, нельзя было просто взять и выполнить задание, передо мной постоянно ставился какой-то почти самоубийственный выбор, постоянно нужно было превозмочь себя, рискнуть всем, пройти по краю, нужно было сделать что-то такое, на что толкнуть тебя могла только твоя собственная совесть. Хотя, кроме моей совести, мне ещё сильно помогало осознание того, что я единственный из оставшихся под этим небом комсоргов, и что нельзя предать то дело, которому я верно служил почти всю свою осознанную жизнь, а если что, так на миру, как говорится, и смерть красна.

А потом всё это без перехода кончилось, и я ощутил себя на спине огромного чёрного коня, и сидел я на нём без седла, охлюпкой, как в детстве, но так мне даже больше нравилось, да и сидеть было удобно, не мешал ни позвоночник лошади, ни собственный крестец. Я как будто плыл на этом коне с его мышцами из мягкой резины, такое было ощущение, а держала меня его волшебная шкура, к которой я приклеился намертво, и это была просто так прогулка, для удовольствия, для отдыха, который я заслужил.

Сначала я просто отдыхал от недавних тревог и волнений, даже не пытаясь привести мысли в порядок, а просто наслаждаясь поездкой по сказочному, не бывает в жизни такой красоты, полю, и лошадь слушалась меня с полуслова, с полувзгляда, от чуть заметного движения, но потом всё неуловимо изменилось. Лошадь сначала незаметно наддала, не замечая моих рывков за поводья, а потом понесла меня во весь опор к одинокому, непонятно откуда взявшемуся и стоящему поодаль дереву. Дерево было мощным, раскидистым, а одна из здоровенных ветвей его, как по заказу, изгибалась ровно вбок и висела параллельно земле на высоте чуть выше холки этой кобылицы.

Я похолодел, я знал эту привычку особо вредных и умных лошадей стряхивать с себя всадников именно таким способом, он или сам спрыгнет, испугается, или же она встанет как вкопанная за несколько шагов до дерева, с размаха сунув голову вниз, и тогда он тоже слетит, но сегодня было что-то другое, что-то новое, меня собирались снести со спины именно этой ветвью, и в этом не было никаких сомнений.

Я тут же прижался к шее этой лошади и стал изо всей силы рвать поводья на себя, молясь только об одном, чтобы выдержала уздечка, чтобы не лопнула и не порвалась, тогда точно конец, да несколько раз треснул со всего размаха рукоятью непонятно откуда взявшейся плётки в руке ей по её дурной башке.

Лошадь от неожиданности дико заржала и дала свечку на бегу, стремясь сбросить меня хоть так, но я вцепился в неё как клещ, я прильнул к её шее всем телом и лишь тянул на себя уздечку со всей дури, чтобы прижать её голову вниз, притянуть к себе, чтобы заставить её покориться через боль, через силу. Мы схватились, и это была схватка, определяющая, чья воля сильнее, кто будет командовать в нашей паре, лошадь ли просто позволит мне ехать на ней туда, куда она не прочь поехать тоже, или же я буду править твёрдой рукой, направляя её в путь, не заботясь о чужом мнении и не спрашивая его. В огонь ли, в воду, в медные трубы, да куда угодно, лишь бы это было угодно именно мне.

Конечно, воля её была мощна и могуча, но то, что её составляло, то, чем она собиралась меня подмять под себя, ведь это было всего лишь осознание ею своих собственных сил, собственного потенциала и ничего другого в ней не было. На моей же стороне было много больше всего, что выше просто по определению. Разве могла она хоть что-то противопоставить тому, что пережил я, разве теряла она своих друзей, разве получала похоронки на родных, разве сердце её хоть раз холодело от горя и каменело от ненависти, разве толкало это её хоть раз в огонь, на смерть, лишь для того, чтобы хоть немного облегчить это горе и выполнить приказ?

Я давил, она поддавалась, и вот мне уже предлагали дружбу, но мне не нужна была дружба из-под палки, мне уже нужно было только беспрекословное подчинение, и больше ничего.

И я сумел додавить, подчинить её себе, и вот уже ржание стало более похоже на жалобное, и вот мы уже отвернули от этого дерева, и я погнал этого коня к недалеко возникшему невысокому речному обрыву, взбодрив его по пути несколькими резкими ударами плети по крупу.

Лошадь на обрыв не хотела, она пыталась повернуть, сбросить шаг, остановиться, но плеть не давала ей притормозить, а я рвал ей морду уздой, направляя туда, куда мне надо, по праву полновластного хозяина.

И вот уже ошалевшая от всего произошедшего кобылица вынесла меня на обрыв, и вот мы с разгона плюхнулись в воду, причём мне удалось усидеть на её спине, а потом неспешно выбрались на берег. Там лошадь пошла было шагом, пытаясь отдышаться, но я снова взбодрил её ударом плети, заставив перейти на бег и подняться на небольшой холм. Там она снова несмело сбросила шаг, но я ей уже больше не помыкал, а дал остановиться и соскочил с её спины на зелёную, густую, яркую и праздничную траву.

Мы оба загнанно дышали, но я притянул её зачумленную морду к себе, чтобы от души поцеловать, а потом оттолкнул, отошёл и улёгся на траву навзничь, раскинув руки, чтобы перевести дух да посмотреть в небо.

Лошадь подошла и склонилась надо мной, но вместо её глаз и неба вдруг снова что-то мигнуло, и надо мной открылась крышка люка капсулы, да возникло лицо Анастасии, нависшее надо мной, и было этот переход до того забавен, что я не выдержал и улыбнулся, а она принялась тормошить меня и выволакивать из капсулы.

— А-плюс-плюс! — выкрикнула она в полном восторге, — А-плюс-плюс! Вы даже не представляете себе, что это значит!

Но знать-то я знал, это была высшая оценка из возможных, но, что это значит именно для неё, всё-таки, наверное, не представлял, уж слишком она радовалась.

— Ну и как вам этот, — я вылез из капсулы и встал рядом с ней, приняв нарочито скромный вид, от осознания произошедшего хотелось подурачиться, — цирк с конями?

— Нет слов, Александр, — быстро успокоившись, перешла на спокойный тон она, с непонятным выражением быстро взглянув мне в лицо, — нет слов! Я ведь была с вами всё это время, я всё видела и чувствовала, и…

Тут она обняла меня, и это было приятно, конечно, хотя это было такое себе объятие, так наши партийные руководители обнимаются и целуются, троекратно, по русскому обычаю, не дай бог ещё от неё такое пережить, официально-взасосное, но вместо этого крышка Олеговой капсулы откинулась в сторону и оттуда выскочил мой стрелок, радостный и возбуждённый до самой последней степени, он, по-моему, ещё не соображал, где он, он был ещё там, он кого-то только что побеждал и победил, но вот в глаза его пришло понимание ситуации и он, не сдерживаясь, заорал во всё горло:

— Муха, Саня, муха, понимаешь, села на главный предохранитель и коротнула его, чуть в Луну не врезались! А обгорелый трупик остался, на контактах остался, а автомат включает питание, его тут же снова коротит, и снова выключает! Еле-еле на аварийных перегрузках по десять же удалось её спихнуть!

— Какой ещё главный предохранитель? — удивился я, ведь теперь, после этой учёбы пополам с одновременным экзаменом я точно знал, что нет на этом, уже нашем, корабле такой архаики, как главный предохранитель, да и любых летающих насекомых тут тоже не может быть по определению, — какая ещё муха?

— Жирная, Саня, — Олег показал мне на пальцах, какая именно, — здоровая, сволочь! Ох, и выпила она мне крови, я ведь уже думал всё, долетался Олег Васильевич!

— Где-то я это уже слышала, — нахмурилась Анастасия, — где-то это было, но не могу вспомнить где. Ну да ладно, это уже не важно, а важно то, Олег, что и вы и Александр прошли испытание с высшей отметкой из всех возможных! Я знала это, мальчики, я верила в вас, и вот оно — получилось!

— Получилось, — подтвердил Олег и уселся на свободный табурет у стойки управления, под шарообразным экраном, колени-то у него всё-таки подрагивали, — ох и получилось, мать его за ногу!

— Получилось, — подтвердила Кэлпи, и изображение рыжей девушки в зелёном платье наизнанку высветилось на всех дисплеях корабля, — я в высшей степени довольна. И вашей квалификацией, и вашими личными качествами. Хотя вы, Александр, могли бы быть со мной не так категорично решительны.

На этих её словах глаза у Олега полезли на лоб, и он подозрительно-ревниво спросил:

— Вы чем там занимались, а?

— Ничем таким, — успокоила его Анастасия, — о чём бы Саша не мог рассказать собственной бабушке. Не переживайте, Олег.

— Прошу экипаж занять свои места согласно штатному расписанию, — предложила нам Кэлпи, которой не терпелось, я это чувствовал, пять лет безвылазного сидения на месте утомит даже искина, — для закрепления результата необходим один тренировочный полёт.

Я наконец обулся и прошёл на мостик, где уселся на центральное кресло перед большим экраном, не дожидаясь повторного приглашения. Страха или волнения не было, я ведь только что совершил сотни, если не тысячи вылетов, и все они для меня были реальными, дающими опыт и уверенность в себе.

Кресло оказалось мягким и удобным, в таком, наверное, можно даже полноценно жить, оно самостоятельно обхватило меня ремнями безопасности, если их можно было так назвать, а под руки, в районе кистей, поднялись и уткнулись мне в ладони две полусферы управления, они заменяли здесь собой всё.

Конечно, в режиме почти полной функциональности через сеть и собственный нейрокомп я мог управлять кораблём откуда угодно, даже из душа, даже едва проснувшись, но выжать всё из нашего звездолёта можно было только так, из капитанского кресла, дав не только себе присоединиться к кораблю, но и позволив ему целиком ощутить все желания и намерения своего пилота.

А ещё я понял, что полностью готов к вылету, что я знаю всё — и технику, и процедуры, и навигацию, и вообще все писаные и неписаные правила, не зря же я мотался столько времени по галактике в режиме бешеной собаки, от одной звезды к другой, от планеты к планете, от спутника к спутнику, от станции к станции. Я знал все допустимые районы полётов, все названия и особенности, все ритуалы и требования, а ещё я вдруг вспомнил слова Анастасии о том, что полёт, как особое состояние души, на этих кораблях чувствуется особенно мощно и сильно.

И правда, я сейчас ощущал себя не пилотом корабля, это корабль сейчас был частью меня, моего тела, моей души. Это больше походило на то, что чувствует всадник на преданном ему до конца волшебном коне, а ещё этот конь щедро делился со своим всадником всеми своими возможностями, всеми впечатлениями от своих непредставимых органов чувств и всем своим могуществом.

Мне не нужно уже было втыкать в приборы, чтобы что-то понять, не нужно было проходить предполётный осмотр, как не нужно человеку пересчитывать свои пальцы для того, чтобы убедиться, что все они в наличии.

Я оглянулся на Олега и по его самодовольно-уверенному виду понял, что он испытывает примерно те же чувства и ощущения, потом перевёл взгляд на застывших на месте Анастасию с Дмитрием, и отрапортовал: — Экипаж звездолёта «Кэлпи» приветствует вас на своём борту! Прошу пассажиров занять свои места перед взлётом согласно штатному расписанию!

Едва дождавшись, пока они не сядут в ближайшие кресла-капсулы, чтобы тут же забыть о них, я быстро переглянулся с Олегом, получив от него доклад о полной готовности корабля к взлёту, Кэлпи продублировала этот доклад, ещё она взяла на себя всё общение с искинами диспетчерской службы, и мгновенно отрешился от всего лишнего, что только могло отвлечь меня от самого важного дела в моей жизни.

В этот момент я уже был не я, это было что-то большее, и вот это что-то большее в торжестве прокричало сейчас, поднимая корабль к звёздам, не найдя ничего лучше чем намертво врезавшиеся мне в память слова одного великого человека примерно в такой же ситуации: — Поехали, поехали, поехали!!!

Хабаровск, 2024