Другие Звезды

Глава 13

Обратно мы полетели снова на флаере Димы, он был припаркован в том же секторе, где нас только что и осудили. Сначала в полном молчании мы по очереди залезли в летательный аппарат, пропустив вперёд Анастасию и профессора, потом со скорбным видом туда просочился Дима, не рискуя привлекать внимание своего начальства, потом мы, но я видел, что Олега начинает уже прямо подтрясывать от злости, да и я спокоен не был.

Начальство сидело впереди, спинами к нам и многозначительно молчало, ассистент затаился на боковом месте, мордой в окно, стараясь не отсвечивать, в общем, они оставили нас в одиночестве, мучиться постепенным осознанием своей вины и ничтожности.

— Ну что, — Олег вдруг поднял ногу и ступнёй треснул по креслу Димы, прямо как я вчера. Кресло не шелохнулось, но ассистент подпрыгнул от неожиданности и заозирался по сторонам. — Поговорим? И повернитесь к нам лицом, дорогие товарищи, здесь это можно сделать, здесь рулить не надо! Уж снизойдите!

— Потом поговорим, — безэмоционально-холодно ответила ему Анастасия, — дома.

— Ой-ой-ой! — придурошно-зло пропел ей в ответ Олег, — дома! Ну надо же, как страшно! А чего бы нам не здесь поговорить, а? Чего не сейчас? Дома, может, уже я не захочу! Или мало нас наказали, хотите добавить? Или мы вам много неприятностей принесли? Так поделитесь, будьте любезны, чтобы мы всё осознали и начали активно каяться!

— Поддерживаю, — влез и я, до того мне всё это надоело, — неопределённость хуже всего. Приносим извинения за доставленные неудобства и спасибо вам, Анастасия, ещё раз, по гроб жизни вам обязаны, если будет нужна наша помощь, только скажите, поможем не задумываясь ни о чём, но, наверное, пришла пора нам расстаться. Ясно же, что полезными вам мы быть не сможем, так чего тянуть? Сейчас или через три месяца, но Третий Круг ждёт нас так и так.

— Вот-вот, — подхватил Олег, — раньше сядем — раньше выйдем, так что давайте, профессор, решим уже это дело здесь и сейчас. Димон, ты не курсе, где у вас тут по этапу отравляют? Подкинешь?

— Интересная реакция, — наконец развернулся к нам профессор, — вот вам и ответ, Анастасия. Немного истерично и слишком напористо, но ожидаемо. Ждать милостей от природы не хотите, значит, взять их у неё — ваша задача, верно процитировал? Что же, я очень рад именно такой реакции. Решить всё здесь и сейчас — это хорошо, да. Вряд ли получится, но хорошо.

— Что-то не видно радости, — посмотрел на него Олег, — давайте, начинайте расставлять все точки над чем там нужно.

— А нету у меня для вас этих точек, — вдруг признался профессор, — и вы ошибочно приняли моё состояние за недовольство. Я, знаете ли, когда узнал, что случилось и в чём вас обвиняют, решил выяснить это для себя. Ну, правда это или нет, пьяное хулиганство это или действительно реакция на некоторые, э… символы. Решил воспользоваться служебным положением и просмотрел жизненный путь одного вашего современника с полным, как говорится, погружением. Там было мало, поэтому за ночь успел. Немного детства, немного юности, призыв, немного службы, затем фронт, две недели войны, ранение, плен, лагерь и жуткая смерть в восемнадцать с половиной лет. Так что…

— Понятно, — сказал я, ошалело посмотрев на Александра Андреевича, — только зря вы так, профессор. Это же не игрушки, в самом деле. Крыша уедет навсегда и привет.

— Не зря, — покачал головой тот, — но запрет на полное погружение в такой работе я ввёл сразу же после выхода из него, так что не зря, системный искин согласился с моими доводами и зафиксировал полный запрет отныне и навеки. Во всяком случае, я на это надеюсь, Анастасия. Со стороны будем изучать историю, тем более что исчерпывающей информации теперь хватает более чем. Так что я всего лишь пытаюсь прийти в себя, Анастасия более недовольна моим поведением, чем вашим, вот и всё, хотя тут комплексное недовольство, скорее всего, ну да она сама об этом вам скажет. А по поводу вашей судьбы — могу только поприветствовать такой настрой, это правильно, человек должен сам её определять, но и спешить тоже не надо, хорошо? Прошу вас не давать воли эмоциям, так будет разумнее. Вести вас за ручку по жизни я не могу и не буду, но и кидать в неё вот так, с размаху, тоже не следует, за три месяца можно многое успеть. Но это моё мнение, у Анастасии есть какие-то задумки на ваш счёт, я в них не очень осведомлён, спросите сами, хорошо? А я пока, с вашего позволения, отдохну, всё же посттравматическое стрессовое расстройство — это не шутки. Нас с вами от него подлечили, конечно, но как в ваше время с ним справлялись — ума не приложу.

— Конечно-конечно, — заторопился Олег, да и я закивал головой, как китайский болванчик. Профессор-то теперь не просто так, он этой своей выходкой из любопытства стал нам, можно сказать, поневоле братом по оружию, пусть он и не предвидел, и не хотел этого. Но вот так просмотреть, попробовать на вкус чужую жизнь человеку нынешнего времени, и не просто жизнь, а сполна прочувствовать всё горе войны, плена и смерти, я даже вздрогнул, это многого стоило. — Отдыхайте, Александр Андреевич, смело, мы пошепчемся ещё чутка и всё.

Профессор, благодарно кивнув, развернулся на своём сиденье лицом к лобовому стеклу и откинулся на спинку кресла, а Олег куртуазным жестом пригласил Анастасию пересесть к нам, что она и соизволила сделать. Но больше для того, чтобы профессора не беспокоить, чем из желания поговорить.

— То есть к нам претензий нет? — сразу же взял быка за рога Олег, — а чего тогда дуетесь? Может, улыбнёмся друг дружке, поцелуемся, да поедем спокойненько домой, ужинать? Как вам такой план, а?

— План хороший, — кивнула ему Анастасия, — а поцеловаться с Димой можете, он не против.

— Нет, спасибо, — серьёзно отказался Олег, — может, по пьяной лавочке когда-нибудь и да, а так нет, пусть не мечтает. Но, если без шуточек, то не хватает вам, Анастасия, ухваток нашего замполита. Он бы уже и собрание организовал, а то и товарищеский суд, от настоящего бы постарался отмазать, где конкретно бы объяснил, в чём мы неправы и как мы будем это искупать. Представление бы задержал, для начала, потом отпустил, потом догнал бы и выговор воткнул в личное дело, потом подумал бы и переправил его на строгий, там вариантов масса.

— Хорошо, — пожала плечами Анастасия, — Дмитрий, вытащите свой брелок, пожалуйста.

Дима судорожно сунулся в карман брюк и вытащил на всеобщее обозрение небольшую фигурку на цепочке, это были две птички, выполненные в рубленой рунной технике, и сидели они, прижавшись друг к другу правыми плечами, головами в разные стороны, так что брелок немного походил на царский герб. Только не орлы это были, а вроде бы вороны, ну тут я мог легко ошибаться.

— Хугин и Мунин, — показала пальцем на них Анастасия, — вороны Одина. Хугин — память, а Мунин — мысль. Ничего не хотите по этому поводу Дмитрию сказать?

— Да нет, — переглянувшись с Олегом, ответил я, — а должны?

— Ну, как же, — непонятно чему улыбнулась Анастасия, — викинги, многовековой ужас Европы. В конце десятого века даже в молитву об избавлении добавили мольбу о спасении от ярости норманнов. Де фуроре норманнорум либера нос, Домине, если я ничего не путаю. И было отчего — крайняя, патологическая жестокость викингов, даже на фоне раннего средневековья, когда этим никого особо было не удивить, но вот у них получилось же, всякие там кровавые орлы, хеймнары, это когда заклятому врагу отрубают руки и ноги, но умереть не дают, лечат раны, чтобы потом вдоволь поиздеваться над человеческим обрубком, первые убийства в семь лет от роду, как повод для гордости, что вы мне на это скажете?

— Нехорошие люди, — мрачно ответил я, уже понимая, куда она клонит, но не соглашаясь с ней.

— И эту жестокость даже религией было не объяснить, — продолжила Анастасия, — хотя принятие христианства, конечно, их и подкосило. Но я вот к чему: допустим вы, Саша, и вы, Олег, попадаете к нам прямиком из восемьсот тридцать девятого года, плюс-минус несколько лет, из Франции, из самого Парижа, осаждённого сорока тысячами викингов, к примеру, а там всё вокруг горит, всё вокруг рыдает, это я без шуток. Сами вы пылаете при этом свежей, незамутнённой и, самое главное — вполне себе оправданной ненавистью, тут даже я была бы с вами согласна. А профессор, чтобы разобраться в деле, погружается в жизнь какого-нибудь особо невезучего трэлла. Ах да, я же пропустила, вы, мсье Саша́, завидев этот брелок, кидаетесь на ярла Дмитрия и наносите ему тяжкие телесные повреждения, так?

— Не подходит, — спокойно ответил я ей. — Не то.

— Хорошо, — согласилась она, — а как вам, к примеру, доколумбовая Америка, как вам человеческие жертвоприношения у инков, ацтеков и майя? Некоторые объясняют их размах развитием сифилиса в среде аристократии этих народов и его влиянием на психику, потому что слишком уж всё было безжалостно и безумно.

— Первый раз слышу, — пожал плечами я, — снова не то.

— Ну, тогда пустим в дело беспроигрышный вариант, — мило улыбнулась мне Анастасия, — не хотела, ну да ладно. Татаро-монгольское иго. Бед вашему народу оно принесло побольше, да и длилось подольше. К слову сказать, времени от него и до вашей войны прошло примерно столько же, сколько отделяет вас от нас. Да, навскидку пятьсот лет, надо же, как цифры совпали. А между тем Советский Союз, да и Россия после, поддерживала с Монголией самые дружеские отношения, и не протестовала против культа Чингисхана. У них, кстати, даже орден его имени появился позже и ничего, всё нормально было. А между тем у меня, Саша, на платье, на воротнике, есть орнамент, который можно принять за тамгу Чингисхана, видите? Один в один!

Она указала пальцем на свой воротник, на котором и самом деле было что-то такое, какие-то кружки с завитушками, и я кивнул.

— Ну, что же вы тогда не бросаетесь на меня? — деланно удивилась она, — не даёте мне тумаков или, на худой конец, не просите перцу, в этой вашей оригинальной манере?

Я пожал раздражённо пожал плечами, и она продолжила, смягчаясь:

— Лично я вас очень хорошо понимаю, Саша, но я по профессии своей просто знаю, что тогда было. А вот для всех остальных вокруг всё это было слишком давно. Очень давно, да к тому же уже и не в этом мире, понимаете? Погасли угли, и развеялся пепел, и нет к прошлому возврата. Вот в нашем институте, к примеру, есть небольшой кружок для увлечённых поэзией викингов, и я туда ходила. Мне нравилось там всё — и стихи, и антураж того времени, мы даже устраивали реконструкции с драккарами, но при этом все отчётливо понимали что, если мы все окажемся там, то участь наша будет очень и очень незавидной. Скорее всего, мы бы все там умерли в первый же день от простого неприятия реальности, ну так что с того?

— Это прикольно, кстати, — хохотнул Олег, — у нас вот тоже многие любят жалистные блатные песни петь, по кухням да под гитару, даже и интеллигенция, а вот сунь их туда, к их героям, тоже огорчатся. А самое смешное, что никакого разрыва по времени нет, всё рядом.

— Не то, — покачал головой я, — всё равно не то. Монголы и викинги просто грабили, да тогда все друг друга били, святых нет. Но эти же, это людоеды какие-то! Они же нас недочеловеками объявили, к истреблению приговорили!

— Тут соглашусь, — вдруг неожиданно развернулся на своём кресле Александр Андреевич и влез в разговор, — извините, но очень уж интересная у вас тема появилась, невозможно усидеть спокойно. Как по мне, расизм — это один из столпов любой древней цивилизации, неявный, замалчиваемый, но один из определяющих. Где-то больше, где-то меньше, но, к моему глубокому сожалению, очень сильно присущий именно так называемой Западной цивилизации, из которой мы все и вышли. Это её родимое пятно, неизбывная Аристотелева печать, от которой так и не удалось избавиться. К слову сказать, когда после вашей войны две системы принялись делить мир, то одна опиралась на то, что ей и было предписано классиками, то есть интернационализм, классовая борьба там и прочее, а вот вторая на основные инстинкты не отягощённых интеллектом и моралью людей. И победила в конечном итоге, хотя это была такая себе победа. Если смотреть со стороны, то и сама западная цивилизация прекрасна, и цели её, но вот средства достижения этих самых целей… Они как будто по-другому не могли, они как будто не верили в другое, только национализм, только разделение, только тщательно замалчиваемый террор, одна трагедия хуту и тутси чего стоит, там ведь самое страшное, что никому до этого не было дела!

— Вот и я говорю, — невольно ошалел я от такой поддержки, — сволочи они, без всяких сроков давности сволочи.

— А как было бы интересно, — вдруг размечтался Александр Андреевич, — если бы в ваше время, или лет на десять-пятнадцать раньше, Мировая революция распространилась бы на всю Африку и Индию! Вот возьмём Китай, Мао был гением, хоть и жутким, конечно, но именно эта его культурная революция, эта его борьба с четырьмя пережитками — старое мышление, старая культура, старые привычки, старые обычаи — ведь именно она и изменила Китай самым коренным образом! Вот возьмём Китай и Индию, в которой не было культурной революции, Ганди по другому пути пошёл, и возьмём их лет через сто после вас, для наглядности, и вы увидите, насколько они стали разными! Так что, я думаю, комиссары двадцатых или хунвейбины шестидесятых смогли бы развернуться и в Африке, смогли бы изменить её менталитет!

— Троцкизм, — хмыкнул я, невольно вспоминая нашего замполита, Плотникова. Уж он бы там развернулся, да, уж он бы погнал их к счастью железной рукой, всех махараджей прямиком в Ганг, жрецов к стенке, с йогами, факирами и прочими дармоедами вместе, кто не работает, тот не ест, храмы взорвать, касты отменить, джунгли — народу, и всё такое прочее. — Как есть троцкизм. Мы его осуждаем, потому что они должны сами, должны появиться все предпосылки, хоть и с нашей помощью, конечно.

— Я шалею от ваших масштабов, профессор, — уважительно заулыбался Олег, — то Солнце состарить для вас как два пальца об асфальт, то Мировая Революция. Чувствуется мощь!

— Ах, оставьте, — махнул на него рукой Александр Андреевич, — это всего лишь досужие измышления, недостойные настоящего историка. Что было бы, если… История не знает сослагательного наклонения, вот в чём штука.

— Смоделировать можно, — вдруг аккуратно вклинился в разговор воодушевившийся Дима, — вычислительные мощности позволяют. Хоть и в первом приближении, как говорится, но позволяют.

— Можно, — согласился с ним Александр Андреевич, — и позволяют. Вот только никто вам не позволит использовать вычислительные мощности для дуракаваляния. Почему, как вы думаете, раньше этого никто не сделал, а? И это раньше, когда было время для умствований и теорий, а сейчас у нас прорва работы, сейчас мы все будем плотно заняты всю оставшуюся жизнь, Дмитрий.

— Согласен, — вздохнул тот, — работы будет море. Но как-то даже жалко, профессор, что тайна исчезла, что теперь просто можно будет взять и посмотреть.

— Да вы с ума сошли, — удивлённо посмотрел на него профессор, — как это жалко! Ведь теперь можно узнать всю правду, безальтернативную и не имеющую и тени сомнения правду, можно опровергнуть все теории и создать новые, окончательные, можно просмотреть жизнь любого интересующего нас человека! Всё же не историк вы, Дима, не историк, и только это вас извиняет.

Ассистент вздохнул, соглашаясь, но промолчал, да и нам нечего было сказать, поэтому Анастасия, тактично выждав паузу, вновь взяла разговор в свои руки.

— Спасибо, Александр Андреевич, за дополнение, — профессор на этих словах сумел сделать одновременно извиняющийся и примирительный жест, пожав плечами и чуть приподняв руки ладонями вверх. — Но, тем не менее, я бы хотела довести, с вашего позволения, свою мысль до конца.

— Конечно-конечно, — заторопился тот, да и мы синхронно кивнули, мол, простите, увлеклись.

— Александр и Олег, — обратилась она к нам, и замерли, — уясните себе, пожалуйста, следующее. Тот мир исчез, как ни горько мне об этом говорить, вместе со всеми, кто его населял. Но с ними ушли и все старые счёты, это официальная позиция нового мира, понимаете? Пусть призраки вашего прошлого больше вас не тревожат, иначе вы рискуете оказаться вместе с ними в каком-нибудь забытом богом месте Третьего круга, там, где вы и эти призраки больше не смогут никому навредить. Смотрите в будущее, а не в прошлое, и примите мои слова как ясное и серьёзное предупреждение, пожалуйста.

— Хорошо, — ответил я, а Олег кивнул вслед за мной, соглашаясь, будущее так будущее, каким бы оно для нас не было. — Но что нас ждёт? К чему готовиться, что делать, как быть? К чему мы тут можем пригодиться?

— У вас есть три месяца, — напомнила она, — и вам следует потратить их с толком, а я предоставлю для этого все возможности. Мало того, именно от того, как вы проведёте это время, и будет зависеть ваше будущее. Мне, знаете ли, обалдуи не нужны.

— Уже лучше! — оживился Олег, — значит, если мы пропьянствуем всё это время, то поедем в Третий Круг, а если нет, то вы нас, значит, к делу приспособите? Или амнистию организуете?

— Там видно будет, — отмахнулась Анастасия, — но всё возможно.

— Тогда вперёд! — подпихнул меня локтем развеселившийся Олег, — будем учиться, Саня, учиться и ещё раз учиться! А учить кто будет — Димон, что ли?

— Первое время он, — кивнула Анастасия, — а там по результатам посмотрим. И я прошу вас отнестись к делу со всей серьёзностью.

— По-другому не умеем! — горячо заверил её Олег, а она на это немного недоверчиво хмыкнула, но улыбнулась, мол, дерзайте, всё в ваших руках.

Я невольно выдохнул с облегчением, наконец-то появилась хоть какая-то ясность, хоть какое-то дело, видно же, что у Анастасии на нас есть какие-то планы, вон и профессор смотрит на неё с не очень довольным удивлением, он что-то знает, но при этом оставляет за ней право решать нашу судьбу.

Ладно, быть по сему, мало ли, что она нам тут сегодня наговорила, в любом случае, выбор у нас есть, Третий Круг, с каким бы придыханием они о нём не отзывались, от нас никуда не денется. Если что, не пропадём и там, а пока посмотрим, к чему это всё приведёт.