Другое настоящее

Глава 10. Инфоповод

После того, как Савва попал в больницу, Джон оставил меня в покое. То ли измышлял новые способы мести, то ли испугался, то ли – самый маловероятный вариант – в его спятивших мозгах зародилось новое понимание реальности происходящего. Той самой реальности, где он никакой не король, а совершеннолетний и дееспособный. В любую секунду Савва мог чудесным образом излечиться от амнезии и вспомнить лица тех, кто на него напал, а если не вспомнить, то разглядеть их на записи с видеорегистратора. И его королевское величество вверх тормашками свалился бы со своего трона. Уверена, что он это понимал. Понимал и делал вид, будто мы незнакомы. Ни взгляда в мою сторону. А на случай, если я вдруг захочу покуситься на его честь сама, окружил себя все той же свитой: Стася, Вика и позади всех, как чумной – Илья.

В понедельник я закончила записывать и выложила на подкаст-платформы выпуск «15/11/19». Его героями стали не только Март и Рушка, но и «пропавший сын» Константин Гнатюк. Я по-прежнему избегала говорить о себе и своей семье и придерживалась третьего лица, но мы все равно стояли за каждым словом, и я все равно плакала, а потом выреза́ла свои всхлипы на монтаже. А во вторник про меня написали на крупном новостном портале в «Телеграме»: «Страшные по своей искренности истории жертв "санитара" Лютаева с уникальными материалами, которые должны быть в распоряжении следствия и суда, но их почему-то нет». И ссылка на «Не говори маме» там тоже была.

В описании выпуска я указала номер банковской карты Веры. Не знаю, сколько туда перечислили. Она не называла сумму, только отписывалась, что деньги приходят.

Но это было не то самое чудо.

В среду я задерживаюсь в библиотеке. Тетушка снова на смене, мы с Машей договорились навестить Савву, а потом взять бутылку вина и остаться у меня. Моя группа расползается по домам, а я жду Машку с занятий в самой приятной на свете компании чтения по подписке. И ни на что особенно не надеюсь, как вдруг случайным сквозняком в читальный зал приносит Вику. Я узнаю ее по пальцам, которыми она опирается передо мной на парту: с длинными острыми ногтями цвета пионерского галстука и обгрызенными заусенцами. И еще по запаху. Вика пахнет как Джон. Она задыхается от быстрого шага, но говорит так тихо, будто нас могут подслушать стены. Кроме них некому.

– Он что-то про тебя узнал. Что-то стремное. Не спрашивай – я не знаю. Он не говорит. Только намекает. Теперь тебе точно конец.

Меня ведет в сторону так резко, что я хватаюсь за край стола. Головокружение не прекращается. Вдох через нос, выдох через рот. Может, еще и не это. Может, он выдумал себе тайну, а Вику подослал, чтобы меня запугать.

– Если что, – продолжает она, – я не смогу тебе помочь.

Еще бы не сможет. Я-то уеду, а она останется здесь, в этой консервной банке с червями, из которой они никак не выберутся только потому, что слишком крепко сплелись в клубок и уже не могут разобрать, где чей хвост.

– Жалко мне тебя, Майечка… – сетует один такой не самый жирный червяк. – Но на мою помощь не рассчитывай.

– Себе помоги. – Получается довольно резко. – Не общайся с Джоном, не ведись на манипуляции и думай своей головой.

При всей своей зависимости Вика отнюдь не глупа. Я точно знаю, что она меня слышит. Сейчас обидится, развернется, уйдет, но, может быть, через месяц, два, год… Что-нибудь да щелкнет.

Она конечно обижается, разворачивается, и уходит, а я смотрю в телефон – там очередное «спасибо» от Веры – и вспоминаю.

– Вик, стой!

Она оборачивается, всем видом демонстрируя как ей этого не хочется, как я ее бешу и зачем она вообще сюда приперлась. Но я протягиваю ей свой телефон с открытыми «Яндекс.Картами», и она вынуждена подойти.

– Ткни, пожалуйста, в ту точку, где вы ложитесь на рельсы, – прошу я, когда телефон уже оказывается у нее в руках. Нехитрый прием уличных торговцев: сначала всучить товар, и только потом озвучить цену.

Она действительно смотрит на меня так, словно я заставила ее взять дохлую змею. – Никто не узнает. Я схожу туда всего один раз.

Ногти-когти звучно клацают по экрану. Скроллит карту – уже неплохо.

– Так ты, значит, поверила?

– Ну-у… – От волнения я начинаю раскачиваться на задних ножках стула, как первоклашка. – Слышала только положительные отзывы.

Вика возвращает телефон. Точка обозначена. Я мгновенно делаю скрин экрана, чтобы ее не потерять.

– Только нельзя загадывать смерть, иначе…

– Сама умру, ага, – перебиваю я. – Да не желаю я ему смерти, не бойся. Я вообще ничего ему не желаю. Счастье, радость и любовь.

– И когда ложиться будешь… – Она поворачивается ко мне бочком и горбит спину. – Ты лицом вниз ложись. Будет не так страшно.

– Спасибо. – Теперь уже серьезно. Сама бы я до этого не додумалась. – Спасибо, Вик.

– И тебе. Ты… нетоксичная.

Что-то толкает меня изнутри – то ли от вида ее плеч, которые не распрямляются, даже когда она уходит, то ли от взгляда, то ли от самого этого слова. Я не ожидала его услышать, хотя почему бы нет, им сейчас пользуются все и каждый… Но от Вики оно звучит неожиданно, как если бы она гуглила статьи про абьюзивные отношения. Учитывая то, что она в них попала, это более чем правильно. Тогда отчего так не по себе?..

Когда Маша наконец выходит с занятий и предлагает заглянуть в «Магнит», чтобы купить для Саввы апельсинов, я почти собираюсь с духом. Но не со словами, способными объяснить, какого черта и зачем я собираюсь делать. Просто беру ее за руку. Прежде, чем мы пойдем в больницу, мне нужно успеть кое-что сделать. Нет, недалеко. И ненадолго. Побудешь со мной? Апельсины да, обязательно возьмем.

Чудо. Ведь даже у Ильи получается – он все еще не вылетел из колледжа. Как думаешь, почему?

– Ты уверена, что нам сюда?

Я иду по приборам – уткнувшись в навигатор. Некуда больше смотреть. Бетонный забор с неряшливыми граффити – постройки за ним напоминают индустриальные гробницы, сложенные из серых плит, жухлая трава, по которой мы идем вдоль железнодорожной насыпи, на запасных путях – «товарняк». Вагоны-сардельки и вагоны-коробки. На колеса я стараюсь не смотреть. Вот она, точка. Только я отыскиваю ее глазами – и сглатываю, видя мощные, черные от креозота шпалы, – мимо нас на полной скорости проносится электричка. Блин, блин, блин! Жар, грохот, ветер в лицо. Машка стоит чуть подальше с апельсинами в обнимку.

– Только ни о чем не спрашивай, – говорю я ей, когда снова становится тихо. – Жди меня тут.

Взбираюсь на насыпь и перешагиваю через рельс. Не здесь ли нашли Катю? Капище, капище, капищ-щ-ще – плещется в голове, когда я опускаюсь на колени. Это несложно. Гораздо проще, чем не упасть совсем. Осторожно. Вот так. Никакого капища «Гугл» на этом месте не диагностировал. Я проверяла.

– Майя! Поезд!

Я слышу – и всем телом вжимаюсь в землю.

– Майя-а!

Машкины руки хватают меня за куртку и тащут, сетку с апельсинами при этом не выпускают. Я сажусь и смотрю на нее снизу вверх – лицо у нее настолько белое, что его как будто нет.

– Отойди! – кричу. Свист приближающегося состава все громче. – Подожди меня внизу!

Машка не двигается с места.

– Уходи! – снова ору я и отталкиваю ее в сторону. Бросаюсь на шпалы, успеваю накрыть голову руками, и…

Мы с Мартом сидим перед компом в его комнате, пахнет домашней пиццей, у нас одна банка пива на двоих, и мы прикладываемся к ней по очереди, на экране персонажи Филиппа Авдеева и Никиты Кукушкина волокут девушку, которая не может ходить, на рельсы, и смеются. «Другой поезд!» – кричит она. «Нет, этот!» И кладут ее точно так же, как лежу сейчас я. Что это было? Где это? «Ученик?» Нет, что-то другое, тоже про школу. И тоже с ребятами из «Седьмой студии»… Ревенко и Горчилиным, Кукушкина там не было, зато он играл главную роль в постановке «Мученик» по тому же сюжету и… «Класс коррекции»!

Желание, желание, желание. Я не знаю, как общаться с богами поездов, возможно, у Джона на этот счет тоже существовали инструкции, но не языке же пчел они все «изменяли будущее», поэтому я просто думаю, думаю изо всех сил: пусть Яна поправится, пусть Яна поправится, пусть… До тех пор, пока не возвращаются свет и тишина. Огромные глаза Маши. Птица еще какая-то надрывается.

– Ты как? Ты зачем? Что это сейчас было?

– Я… – Ноги совсем меня не держат, и футболка, которую я надела под свитер, промокла насквозь. Из-за этого холодно. – Вот же дура… Я дура, Маш.

Девушка, которая не могла ходить, поднимается с путей, делает несколько шагов вслед ушедшей электричке и падает. Авдеев подхватывает ее. Они целуются.

– Это уж точно.

– Мне нужно найти один фильм. Интересно, Джон его видел?

– Майя! – Она щелкает перед моим лицом пальцами. – Какой фильм? Какой Джон? Мы в больницу собирались!

– Да, точно…

Я хватаюсь за нее, и мы идем прочь. Внутри меня в замешательстве покачиваются весы, на одной чаше которых – то, что Джон дернул идею из не самого известного, хоть и крутого кино, на другой – Илья, все еще не вылетевший из колледжа, и вера в чудо.

Спустя десяток наших медленных шагов у Маши звонит телефон. Она отвечает, в трубке звенит взволнованный девчачий голос. С ее лица снова сходит краска. Она прячет телефон в карман куртки, прижимает к груди апельсины и смотрит на меня, не моргая. А потом говорит:

– Бежим!

Да, Вика не сможет мне помочь, но не потому, что я уеду, а она останется в Красном Коммунаре.

Маша подбегает к краю платформы, смотрит вниз и возвращается с перекошенным лицом, зажимая ладонью рот. От попыток сдержать рвоту по ее щекам текут слезы. Людей много, но туда никто не смотрит.

– Не ходи, – сипит она. – Там Вика.

К нам приближается девушка, видимо, та самая, что звонила. Молча по очереди нас обнимает. На экране ее смартфона – открытое приложение «Вконтакте», она молча показывает что-то Маше, держа палец на нужных строчках. Я не лезу, может, личное, но Маша, прочитав, передает смартфон мне – «Прощайте. Я ухожу. Мне не нужна магия, чтобы изменить будущее и даже настоящее».

Это я. Это мои слова. Но я не… Я не об этом говорила, Вик.

Затылок упирается в стену. Того самого вокзала, к которому я приехала два месяца назад, и тетя Поля выбежала мне навстречу из этих дверей, но не потому, что заждалась и рада видеть, а на работу опаздывала.

Сейчас они тоже распахиваются и выпускают женщину в расстегнутом пуховике – она бежит с раскинутыми в стороны руками, я вижу ее со спины, бежит так, словно в эту самую спину ее ружьем толкают, испорченные «химией» редкие волосы торчат дыбом. Она кричит: «А-А-А!». Возле самого края ее хватают и держат, пытаются не пустить, а она все кричит «А-А-А», и «Что ты наделала», и снова «А-А-А». Маша и ее одногруппница плачут в сторонке. Я сползаю по стене и вдруг упираюсь взглядом в новенькую ярко-красную куртку – сперва она кровавым пятном маячит на периферии зрения, но на нее невозможно не обернуться. Куртка мне не знакома. Зато тот, кто в ней…

– Что ты делаешь.

Я не понимаю, как оказываюсь на ногах, и пропускаю все, что было между стеной и этой курткой, просто в следующее мгновение она уже скрипит в моих стиснутых пальцах и я трясу его, трясу изо всех сил, и ору громче Викиной мамы:

– Что ты делаешь, тварь? Тварь, что ты делаешь? Это же люди! Живые люди!!!

Все, кто до этого молча курили, или плакали, или шептались, скучковавшись группами, смотрят теперь на нас – меня и Джона. Я узнаю их лица – здесь много наших, из группы, и тех, кого я видела в колледже. Есть пассажиры поезда «Москва – Волгоград». Есть мы.

– Отойди от меня, психичка! – во весь голос возмущается Джон. – Иди отсюда. Кто-нибудь, уберите ее!

Но я вижу, что ему плевать. Он смеется надо мной – одними глазами и уголками губ. И отбивается, как от мелкой шавки – тоже забавы ради.

– Крутой у тебя подкаст, Жданова, – шипит он мне на ухо, больно схватив за локоть и притянув к себе. – Поздравляю.

– Ты убийца.

– Ой! – делано восклицает он для всех. – Вот кто бы говорил! – И только я слышу: «А ты докажи».

– Пойдем отсюда. – Это Маша. Она стискивает мою ладонь. – Всем и так все ясно.

– Ну и что тебе там ясно, Страхова?

Мы силой заставляем друг друга уйти. Ехать к Савве уже поздно. Вместо вина Маша покупает водку, и я ей не перечу. Но впереди много работы. Теперь я точно знаю, что такого «стремного» вызнал обо мне Джон, но самым страшным были не слова, а то, что произносил их именно он – тот же самый человек, который совсем недавно пытался поцеловать меня в гараже. Прошло совсем немного времени, и вот он уже пытается меня растоптать. Как быстро все ломается. И как легко. И вот уже те самые мы, которые курили за колледжем и болтали о ерунде – не те.

Когда мы с Машей режем апельсины, предназначенные для Саввы, и она пластом ложится на мою кровать с бутылкой в руках – «у нее головы не было и рука вот так, как будто локоть в другую сторону, так ее маму жалко, только бы она этого не увидела», – я уже знаю, что даже если он расскажет обо мне сотне учеников нашего колледжа, я расскажу о нем – тысячам.

Поэтому протягиваю плачущей Маше свои наушники. Не знаю, слушал ли Савва, успел ли. Это именно то, о чем Джон скоро разболтает всем. Да, голос мой. Но не совсем моя история. Моя история, понимаешь, закончилась, когда я приехала в Красный Коммунар. По крайней мере, мне так казалось. Но на самом деле я привезла ее с собой. Два дня назад других участников этой истории приговорили к тринадцати – тренер Рус – и шести – Родион Ремизов – годам лишения свободы. Если бы Март был жив, он получил бы больше, чем Ремизов. Первые три убийства он совершил в одиночку. Возможно, Ремизов вообще не решился бы убивать бездомных, если б не Март. Послушай про них. Про «училку», поэта и Рушку. Они были виноваты только в том, что существовали вокруг. В переходе на моей станции метро, возле парка, где я часто гуляла и кормила уток, в рюмочной, мимо которой проходила. Я пока не читала о других, когда Март и Ремизов стали называть себя «санитарами». Нет, меня не вызывали в суд и ни о чем не спрашивали. Следователь да, написал «ай-ай-ай». Не нужно им это. Можешь сколько угодно спрашивать, зачем я вот так подставилась, хотя меня легко узнать по голосу. Но с самого начала я ошиблась. Потому что действительно ничего не знала и не хотела знать, и думала, что если скажу об этом, мне сразу поверят и оставят меня в покое. Ничего подобного. «Как можно было не замечать такое?» Правда в том, что им самим наплевать. Им плевать на эту Анну, и этого Льва, и Елену тоже. Мало кто думает об их именах и о том, как они оказались на улице. Думают просто: они – бомжи. До тех пор, пока не появятся «чистильщики» или «санитары». Знаешь такое слово – инфоповод? Когда сначала шумят, шумят, шумят, а потом – всё.

Я позволила себя затравить. Но не сейчас. Я не боюсь Джона. Просто уеду, если станет совсем тяжело. Куда? Может, в Питер. Сниму самую зашкварную комнату в коммуналке, стану ходить по музеям и выставкам, заведу кота… И Митю с собой заберу. Все равно он здесь никому не нужен. Ты слушай. Я пока поработаю немного, ладно? Нужно накидать план. Про то, как некий Джон… Иван Винник? Ладно, хорошо. Иван «Джон» Винник возомнил себя королем. Все его подданство состояло из двух придворных дам и шута, а королевством стал товарный вагон, переделанный под гараж. А дальше? Дальше начали умирать люди. Или, если вам угодно, в нашей истории появилась магия…

Не переживай, я записываю.

Мой телефон звонит. Маше приходится прерваться на середине первого выпуска. Пока она, уже смурная от водки, подтыкает под голову подушку, я беру его в руки – там Вера. Раньше она никогда не звонила, общалась эсэмэсками. Должно было произойти нечто исключительное, чтобы Вера набрала мой номер. Чудо или нет. Нет.

– Майя! Мы в Москве. В очень хорошей клинике. У Яны отдельная палата, я рядом, все такие внимательные. Нам перевели столько денег! Здесь красиво…

Я знаю. И реву, уткнувшись в Машину подушку. Я знаю, Вера. Пожалуйста, пишите. И фотографии тоже – свои, Яны, всего, что видите. Пожалуйста.

– Дослушай.

Маша хмуро кивает, а я должна дописать этот план, чтобы ничего не забыть, когда начнется запись. Про секту, Катю и ее парик. Смерть на рельсах, фотографию с траурной лентой. Про встречу Джона на болоте с Катиным папой, и как тот начал его обвинять, а Джон ничего не сделал для того, чтобы оказать первую помощь – просто сел на свой велик и уехал, и Катин папа умер там, его долго еще не могли найти. Про «Класс коррекции», пересаженный в местную почву. Двуликого Илью, облизывавшего мои ботинки, Стасю и Вику, втянутых в «тройничок». И Савву с ножом в боку. И Вику без головы. И эту странную магию…

– Маш.

Дрыхнет, не сняв наушников.

– Маш, линзы!

Она стонет и тянется к стоящему на полу рядом с кроватью рюкзаку. Наливает в контейнер раствор, бормочет:

– Что ты там делаешь?

– Записываю выпуск про Джона.

– М-м. Он тебя убьет.

– Не убьет. Спи.

«25/10/2020. Вика».

Стоит только закрыть глаза, Маша начинает толкать меня локтем. Четыре утра! Я пытаюсь уснуть обратно, несмотря на неудобную позу и боль в пояснице, но отделаться от Маши не так-то просто хотя бы потому, что мы ютимся на одной кровати.

– Ты видела? – твердит она хриплым со сна голосом. – Нет, ты это видела?

Кое как разлепив веки, я понимаю, что сейчас не четыре, мне, скорее всего, удалось поспать часа два или три, но какая же серость – внутри, снаружи, везде, даже во сне я продолжала рассказывать историю, мозг не желал останавливаться, хотя перед сном я залила выпуск на хостинг – без монтажа, записанный с первого раза, со всеми моими «э-э» и «а-а», я что-то еще говорила себе и говорила до тех пор, пока к моему голосу не присоединилось это «видела, видела», и еще «мудак», и «дерьмо» – к последнему я наконец вспоминаю, что Вики больше нет, а я рассекречена.

– Читай.

Прежде, чем сосредоточится на тексте со страницы «Вконтакте», открытой в Машином телефоне, я щурюсь на часы в правом верхнем углу: семь с лишним. Мне не легче.

Это профиль Джона, запись открыта для всех. Первое, что бросается в глаза – то самое фото, которое постили СМИ в телеграм-каналах: на нем я выгляжу как раньше, у меня длинные светлые волосы, «архитектурные» брови и нарощенные мамой одноклассницы ресницы. И видео с ток-шоу, где я пытаюсь убедить всех в том, что ничего не знала. Совершенная дура.

Джон пишет: «Вы стопудово слышали об этой истории, а если нет, я вам сейчас расскажу. Один еб@нат решил, что в Москве для его девушки грязновато. Слишком много бомжей – валяются везде, воняют, блюют, глазам больно. Вот она, эта избранная, на фото ниже. Если ее лицо кажется вам знакомым, то вам не кажется. На всякий случай запомните, что ее зовут Майя Жданова. Так вот, почти полгода наш еб@нат – Мартин Лютаев, ниче так, да? – делал город пригодным для жилья Майи Ждановой. Съехал от родителей, набил татуху волка (если не в курсе, погуглите санитары леса) и пошел в качалку. Изучив матчасть, за полгода он вальнул шестерых маргиналов – по штуке, извините, по человеку в месяц, и валил бы дальше, если бы кто-то, возможно, обиженный на чистоту московских улиц, не пришил его ножом по горлу в его же съемной квартире (если не в курсе, погуглите кто убил убийцу).

А что наша избранная? Она пришла на дерьмовое ток-шоу для всея пенсии страны (можете не гуглить, я сделал это за вас – видео в приложении) и выкатила тупейший спич о том, что не знала, чем занимался Лютаев, с которым она жила! На самом деле ничего она не выкатила, потому что бомжезащитники подняли ее на вилы быстрее, чем она успела раскрыть рот.

Джон, ты что, бухой? – спросите вы. Слушайте дальше.

В сентябре наш колледж почтила присутствием некая Майя Зарецкая из Москвы, таинственная шопездец двоюродная сестра Димона Зарецкого. Кто-нибудь вообще слышал, что у Димона есть сестра? Самое время еще раз посмотреть на фото, освежить память. Майю Зарецкую вы знаете: это она недавно организовала распродажу одежды якобы в помощь больному ребенку. Вот это Майя! Молодец же! Так, да не так. Изначально я предоставил ей свою площадку, но в ночь перед распродажей в ее явно больной голове что-то перещелкнуло, она выломала дверь, забрала свои тряпки и свалила на локацию Терпигорева, предварительно засрав стены черной краской из баллончика (фото в приложении). Разумеется, никаких отчетов о собранных средствах, чеков, подтверждений перевода денег на счет ребенка – ну да ладно, хотя при встрече можете поинтересоваться у Майи и ими тоже.

Вам уже, наверное, не терпится услышать тот самый шок-контент? Ссылка на него ждет вас под постом. Да, это подкаст. Чтобы послушать, нужна всего лишь регистрация в приложении. Сделайте это и не пожалеете. Зацените количество тех, кто уже послушал это творение под названием «Не говори маме»: только на iTunes – 3 000 человек! О чем это? Кто автор? Что происходит?

А речь все о том же еб@нутом убийце бомжей, но теперь с «уникальными материалами» в виде голосовых сообщений и записей из его дневника, на самом деле, довольно неплохо сделано, захватывает. Но кто, кто этот хайповый автор, раздобывший то, чего не знало следствие? Пока вы думаете, попробуйте найти профиль Майи Ждановой в «ВК». Вы наверняка увидите много Ждановых, но нужной среди них нет, потому что волной народного хейта нашу Жданову унесло в оффлайн. А теперь попробуйте найти Майю Зарецкую. Ничего себе, тоже пусто?

Не буду томить. Вы и сами наверное уже догадались, что Зарецкая и Жданова – одно лицо. Она сменила фамилию и выглядит теперь не совсем так, как на первом фото (я сделал для вас фотожабу, чтобы вы точно узнали ее при встрече), но… Дерьмо в ее жопе не удержалось, и именно она – да, а кто же еще – записала для нас подробную биографию своего еб@нутого приятеля, это именно ее голос и ее манера разговора, как человек, который провел с ней немало времени, я вам за это отвечаю.

Если у вас еще остались сомнения, что в нашем колледже учится отбитая подруга убийцы, повторяю: УБИЙЦЫ ШЕСТЕРЫХ ЧЕЛОВЕК – вернитесь к началу моего поста, перечитайте его еще раз и внимательно рассмотрите фоточки. Лайк, шер, репост – плюсик в карму».

– Умница, – шепчу я, пролистывая вниз. Пост был выложен вчера около полуночи, Джон еще не видел моего выпуска о себе самом – я работала над ним до утра – но ссылочку прилежно выложил. Двадцать три репоста, сто сорок три лайка. Комментариев не читаю – навык отработан железно, я даже с подкастом ни разу не сорвалась. Поясняю для Маши: – Он выложил ссылку на мой подкаст. Сам себе яму копнул. – И устраиваюсь поудобнее. – Не думаю, что смогу сегодня учиться. Еще немного посплю, ладно?

– Про Вику ничего не написал. Как будто ее не было. – Она встает и начинает одеваться. – Не хочу в колледж. К черту. Ненавижу их всех.

– Не ходи, – разрешаю я из полусна.

– Послушаю новый по пути домой. Предыдущие были… Не знаю, как сказать. Тебе совсем не страшно?

– От чего?

– Быть тобой.

Я улыбаюсь ее словам. Маша садится на край кровати, и я кладу голову ей на колени. Она перебирает мне волосы – так осторожно, будто боится меня трогать. Быть мной, надо же.

– Я про тебя слышала, по телику говорили. И Савва тоже. Если это важно, то для нас ничего не изменилось. Вообще ничего.

Важно ли?

Как когда я вышла из стоматологического кабинета, измученная долгим удалением, и позвала маму, чтобы она поговорила с врачом. Не помню, почему я осталась в коридоре – она ли не взяла меня с собой, или я сама захотела остаться. Там были другие родители и другие дети, только ожидавшие своей очереди, а я – все, герой, и могла теперь сколько угодно рассматривать за стеклом аквариума одинокую серую рыбу. Она вяло шевелила плавниками, зависнув посередине, и смотрела на меня в ответ.

Кто-то позвал меня: «Девочка! Девочка!». Аквариум с рыбой стоял в центре лестничного пролета. Наверху кабинеты, внизу – гардероб и тоже кабинеты. Там, на первом этаже, поставив ногу на ступеньку, он и стоял. Показался мне стареньким, я так и подумала: «Старый кашка», но в пять лет я не умела определять возраст, возможно, он вовсе не был стар. Кашка улыбался мне щербатым ртом, в котором не хватало переднего зуба, и подманивал к себе рукой: «Иди сюда! Пойдем чего покажу!». Никто из родителей, сидевших перед кабинетами, не повернул головы: сквозь прутья, огораживавшие площадку, виднелись их черные спины. Как будто мы с кашкой здесь одни, а те, другие, нарисованы на холсте. «Девочка! Девочка!» – повторял он, и скалился, и потихоньку поднимался все выше, а потом мама схватила меня за руку.

Или еще вот – я потеряла Илью.

– Поеду. – Мне приходится сползти с Машиных колен. – Заскочу в колледж. Интересно посмотреть, как там обстановка. Напишу тебе.

Я провожаю ее до двери и возвращаюсь в постель, где меня ждет смутное нескончаемое сновидение, и оно продолжится с того, на чем оборвалось – в нем я иду к Вике, которая сидит в библиотеке, чтобы предупредить ее об опасности.