Другое настоящее

Глава 2. Овсянка с мясом

«Гугл»: «"Вот тут она все время сидела, – рассказывает Дамир. Он работает на радиорынке неподалеку. – Как зовут, не знаю. Училка. Стихи читала. Выпивала, когда холодно, но не очень. Своих ждала".

"Своими" для бездомной бывшей учительницы начальных классов были невестка и сын. Каждый день они проходили здесь, под железнодорожным мостом платформы "Царицыно", по пути из дома на работу и обратно. Квартиру купили, продав другую – материнскую, трехкомнатную, в городе Видное. Пообещали жилплощадь и ей, но то ли денег не хватило, то ли совести… К себе не пустили: "Старая, пахнет, еще и дурная, пожар устроит – все на улице окажемся".

На улице оказалась только "училка". Днем она просила милостыню, по ночам спала в одном и том же проверенном подвале. Пока позволяла погода, пожилая женщина предпочитала оставаться на улице – любила природу. Царицыно – парк-музей, но есть и "дикая" часть. Туристов здесь не встретишь – разве что собачников, любителей пикников и таких, как "училка".

Поздним вечером 13 сентября было тепло и сухо. Бездомная сидела на лавочке. К ней подошел Лютаев. С собой у него была чекушка водки. Он предложил отойти в лесной массив, чтобы выпить. Когда оба оказались достаточно далеко от пешеходной дорожки, Лютаев приемом сбил женщину с ног, а потом продолжил бить по голове. Уже безжизненную, он поднял ее за руку и кинул через плечо, а затем нанес смертельный удар ножом в живот.

"Училку" звали Анна Николаевна Нелидова».

Он из тех, кто в курсе. Такие читают новости на телеграм-каналах, находят профили убийц и их девушек в соцсетях и, возможно, украдкой лайкают самые старые – чтоб никто не увидел – посты. Он мог бы шеймить меня в комментариях за то, что я сосала психу перед тем, как тот брал нож и шел резать бомжей. И мог дрочить на мои сохраненные в телефоне фотки, представляя себя на его месте. Красивый мальчик из хорошей семьи со стрижечкой «гитлерюгенд», айфоном предпоследней модели и Оксимироном в наушниках, вот только все это не отменяет того факта, что в нужное время для него найдется вакансия на вагоностроительном заводе, и ватник по размеру, пульт, диван, доступный и понятный каждому юмор на «ТНТ» под ритуальное пиво с чипсами, натужный супружеский секс раз в месяц, мечты об отпуске в столице, а по факту – в области на родительских грядках.

– Привет! Ты куришь? – говорит он дружелюбно и просто. Я тут же забываю, за что на него вызверилась, и киваю. – Составишь компанию?

Мы выходим в многоголосый коридор. Я все еще смущена неожиданным позитивным вниманием и забываю испуганно озираться по сторонам, но этого и не нужно – никто не тычет в меня пальцем и не провожает полным презрения взглядом. Мой спутник машет кому-то рукой, отвечая на приветствие. На лестнице нас перехватывает девчонка с прижатой к груди толстой книжкой – я мельком смотрю на обложку и с тихим внутренним «ох» узнаю «Дом, в котором»: еще одна записка из прошлого ныряет прямо ко мне в карман.

Ты хочешь сказать, что я все делаю правильно? Ты именно это пытаешься мне сказать, Март?

– Привет, Джон! – выпаливает девчонка и вся светится. Она передает ему книгу. – Я дочитала!

У нее забавный вязаный джемпер с оленями и полные бедра, тесно обтянутые джинсами – такая теплая…

– Напиши мне небольшой отзыв, когда будет время, ладно?

Она согласно встряхивает волосами и убегает, а мне вдруг становится невыносимо хорошо: я совсем не помню, как это бывает с людьми – хорошо.

– Можно?..

Новый знакомый по прозвищу Джон вкладывает книгу в мою протянутую руку, и я поспешно обнимаю увесистый томик. Я не привезла с собой книг – все они остались дома, и сейчас новые квартиросъемщики в лучшем случае смахивают с них пыль, а в худшем – не смахивают.

– Я уже читала ее. Просто хочу вспомнить.

– Ты из Москвы? – интересуется он внезапно и несколько в лоб.

– Да.

– Заметно.

Я мысленно отметаю возможные альтернативы и просто принимаю его слова за комплимент, хотя могла бы поспорить. Прежде чем стать персоной нон-грата, я вела небольшой блог в «Инстаграме» – писала обзоры на спектакли, фильмы и прочитанные книги. Ничего особенного. У меня было около тысячи подписчиков, с некоторыми из них мы общались, и переписывались, и даже встречались, когда они приезжали в Москву – чудесные люди из таких крошечных городов, названий которых я никогда не слышала. Возвращаясь домой, я думала о том, что благодаря соцсетям, мессенджерам и блогам все мы живем в общем инфополе, и зависит оно не от города, а только от того, что ты сам выбираешь в него включать. Я не ощущала никакой разницы между собой и этими ребятами: мы получали от мира схожую информацию и делали из нее схожие выводы. Это ведь не бирочкой на платье определяется… Разве что в Красном Коммунаре беда с интернетом?

На улице ветрено, а моя куртка осталась в гардеробе, однако я мужественно достаю из кармана рюкзака «айкос» и вставляю в него стик. Джон наблюдает за мной с интересом.

– Дашь попробовать?

Слишком лично для первого знакомства, но я не хочу его обижать и протягиваю гаджет. Джон едва касается губами фильтра и возвращает обратно. Заключает:

– Вкус так себе, но привыкнуть можно.

Еще один подарок Марта. Он расставался с вредной привычкой целеустремленно, но тяжко. Просил меня последовать его примеру, но я оказалась слабей. Запах табачного дыма – даже от волос и одежды – очень его раздражал. Поначалу я просто не курила, пока мы вместе, а потом он вручил мне «айкос». Для него это было действительно важно, и я не видела причин возражать. Сама не заметила, как втянулась.

– Не знаешь, можно ли где-то купить такие? – На моей ладони лежит последняя оставшаяся пачка.

– В «Праздничном». Большой торговый центр. Я покажу. Итак, ты – Майя… Всю жизнь маешься?

Точно так же говорила моя бабушка, но слышать это от ровесника как минимум странно.

– Вроде того.

Мы стоим друг напротив друга. От него пахнет можжевельником. В детстве у меня была можжевеловая подвеска – вырезанная из дерева крошечная гитарка. Я подносила ее к носу и нюхала. Запах напоминал о детских сказках, которые показывали по телевизору в новогодние каникулы.

Я смотрю на Джона и невольно представляю нас за столиком в «Шоколаднице» на Чистых – себя и его, одетого в те же серо-кофейные тона, и если только он не вздумает повторять свою эскападу про извечную маету, никому и в голову не придет, что он «не оттуда».

Спрашивает:

– Замерзла? – и только тут я понимаю, что скрючилась в нелепой позе и трясусь от холода. – Преля! Сюда иди.

Илья с готовностью выскакивает из-за моей спины, будто только и ждал, когда его подзовут. Он довольно высокий – выше меня на голову – и какой-то марионеточный. Если Джон – само спокойствие, то его приятель буквально вибрирует обреченностью потерявшего руль и ветрила корабля.

– Куртку давай.

Сомнительного вида толстовка перекочевывает с плеч Ильи в руки Джона, а оттуда – ко мне. Я предпочла бы обойтись, тем более, нам действительно пора возвращаться в корпус, но из-за угла здания возникают и решительно направляются к нам две девушки, которых я уже видела в аудитории. На долю секунды мне кажется, что они узнали меня и готовы к расправе, однако две пары подведенных черным глаз удостаивают мою персону едва ли большим вниманием, чем зябко мнущегося неподалеку Илью.

– Катиного папку нашли, – говорит одна из них, пока вторая повисает у Джона на шее и целует его в губы – я вижу это сквозь ее распущенные волосы и тут же смотрю вниз, на грязные мыски своих ботинок.

– Прикол, – отзывается Джон, тщетно пытаясь высвободиться. – Ну, Вик, ладно…

Ему неловко передо мной, что ли?

– Ага, на болоте. Он там мертвый лежал.

– Рядом валялся его велосипед, – подхватывает Вика и смотрит на меня так, словно именно я на нем и ехала. – И рюкзак. Ни за что не догадаешься, что было внутри.

– Страпон, – неожиданно включается дерганый Илья, но лучше бы он этого не делал.

– Отсоси. Парик!

Илья истерично всхлипывает и принимается ржать, но напарывается на пристальный взгляд Джона и иссякает.

– Это был Катин отец, идиот, – тихо произносит Джон, и этого достаточно, чтобы все резко засобирались на лекцию. Я с облегчением возвращаю Илье толстовку. За нашими спинами переговариваются чуть отставшие Джон и девушка, имени которой я не знаю.

– Вечером идем? – Это она.

– Планы изменились. Не получится. – Это уже он.

– Опять с Викой? – Она.

Джон не отвечает.

– Я вас в прошлый раз видела.

– Стейс, ты за нами следишь, что ли?..

Тут она меня догоняет и зачем-то хватает под локоть, как давнюю подругу.

– А ты правда из Москвы?

– Пра…

– Класс! Тоже скоро туда уеду, – громко заявляет эта «Стейс» и оглядывается. Красивое лицо – тонкое, вытянутое, как у женщин Модильяни, с чуть раскосыми глазами, но мне мучительно хочется смыть с нее грим и увидеть ее не хищной, а беззащитной. Почему-то кажется, что тогда с Джоном у нее было бы больше шансов.

В качестве собеседницы я для нее не существую, но это не настолько непоправимо, как если бы у меня на лбу висела табличка с надписью: «Сучка убийцы. Стреляй».

– Парик, – говорю я, чтобы хоть немного материализоваться. – Интересно, что можно делать в лесу с париком?

– Ваще-е! – тянет она, округлив глаза. Все модильянинское стыдливо прячется в тень, уступая место сугубо хозяйскому. – Катин папа сразу после похорон пропал. Может, он извращенец?

Слово «похороны» совпадает в пространстве и времени с тем, что мы проходим через гардероб и я снова вижу фотографию с траурной лентой – она стоит на низком столике между двумя скамейками в скромной компании искусственных гвоздик. Чудак с париком и попавшая под поезд девочка – отец и дочь. Все это волей-неволей наводит на размышления о тайнах одной семьи из железнодорожного городка Красный Коммунар, которые, скорее всего, на деле гораздо мрачнее любой моей фантазии.

– Майя, ты идешь?..

Я выныриваю из болота, мимо которого катит на велосипеде человек с развевающимися по ветру буклями, как на портрете Моцарта кисти Барбары Крафт, и вижу, что Джон занял мне место рядом с собой и теперь глядит на меня выжидающе. Илья уже орудует пером на «галерке» и ничего вокруг не замечает. Вряд ли он обидится, если я не составлю ему компанию.

– Ну что, понравился тебе мой гаер? – шепчет Джон, пока я бесшумно достаю тетрадь и нацеливаюсь в нее ручкой.

– Кто?

– Преля, придворный шут короля Джона.

Средневековье, думается мне. Страдающее. С отчетливым душком наколотой на палку свиной головы. Бедный Илья, так вот за кого тебя здесь держат! Поправ всеобщую глобализацию, сколотили-таки феодализм. И проблема тут, похоже, посерьезнее, чем формулировки из лексикона моей бабушки.

Я думаю о парике. Возможность думать о парике вместо социального статуса Ильи – это свобода. Возможность думать о чем угодно вместо того, чтобы паниковать по поводу того, что думают о тебе – свобода в квадрате. Поэтому я механически конспектирую лекцию и представляю, как некая Катя находит у себя дома парик. Ей очень нужны деньги: она только что узнала, что залетела от своего парня (я искоса посматриваю на Джона, который тоже что-то строчит на удивление каллиграфическим почерком – например, такого), но дети, нет, она сама еще ребенок, а он тем более, все мнит себя властелином несуществующего королевства, и она даже знает, где сделать аборт анонимно и быстро, недешево – ладно, вернет, придумает как подзаработать, того же властелина можно поднапрячь… Но сейчас очень нужно, и срочно, и она трясущимися руками отпирает отцовский сейф (не знаю, был ли сейф у отца Кати, но у моего – был). Открывает, а там – он. Лежит. Напудренный и чужеродный, как мертвый котенок на романовском стуле в Зимнем дворце. Долбаный парик. «Ты… – раздается у нее за спиной. – Да ты…» Ее папа еще никогда не бывал в подобной ярости. В него будто что-то вселилось. Катя выскакивает из квартиры, забыв про деньги. Инстинкт самосохранения гонит ее прочь. Переночевать у подруги – это приходит в голову уже по пути, а лучше к… (я снова смотрю на Джона: пишет) нему и обо всем ему рассказать – и про ребенка, и…

– Я не смогу проводить тебя сегодня. Преля проводит и все тебе покажет. Будет весело.

– Необязательно меня провожать.

– Уже темно. Обязательно.

Я оборачиваюсь на Илью. Он, видимо, еще не подозревает о своих планах на вечер. Ладно, спрошу как добраться до «Праздничного», и расстанемся.

Небо за окном чернильно темнеет сквозь тучи. Я по привычке представляю, как зайду в свою комнату, включу вместо люстры гирлянду белых огоньков, спрятанных за шторой, и настольную лампу… Ноутбук, чтобы читать новости – социальных сетей в моей жизни нет давно. Несколько виртуальных друзей, которые ничего обо мне не знают, в мессенджерах, но мы не то, чтобы оживленно общаемся. Конечно, всегда остаются книги. Именно мои остались дома. Моя комната осталась дома.

Весь мой чертов дом остался дома.

Мы тогда ходили на «Мешок без дна» в клуб «Фитиль» – такой старенький кинозал на первом этаже сталинского дома, я их обожаю, всегда запоминается не только что, но и где, а там кажется, что показывают только тебе снятое специально для тебя; промозглый день, снежно и ветрено, мы грели друг другу руки и губы, в баре было дешевое пиво, и мы набрались этим пивом еще до начала сеанса. Целовались как ненормальные… Я поставила телефон в беззвучный режим, на экране жила невыносимо прекрасная Немоляева, во время фильма мне мечталось уйти к ней или хотя бы так же декадансно говорить и двигаться. Пошел мужик в лес, никакого вещества не принес, только сказку с очень дурным концом. В Неаполе все влюблены, и мужчины ходят с эрекцией, а фотографы – это агенты смерти. Я скрутила бумажный клювик из салфетки, приставила его к носу и шла так до метро. Ты спешил домой, мы разошлись по разным веткам и я тогда уже достала телефон. А там тринадцать пропущенных от мамы и эсэмэска, что папа умер.

Он, конечно, не умер, а погиб, вы ведь понимаете разницу?

Слез не было. Ходила туда-сюда по вагону и давилась криком. Написала Марту. Он оказался на моей станции раньше меня и вызвал такси. Мы поехали домой.

Самый большой в Красном Коммунаре универмаг «Праздничный» оказался крытым рынком с овощными и мясными рядами. Сейчас поздно, и они безлюдны. В темных холодильниках лежат пустые подносы. Шагающий впереди Илья уверенно петляет между прилавками и выводит меня к палатке с вывеской «Табак». Внутри есть жизнь. Я трижды повторяю продавщице свою просьбу, прежде чем она достает откуда-то сверху блок фиолетовых «Хитс». Товар, видимо, непопулярный. И цена московская.

– Только наличными, – говорит она при виде моей карты.

– У тебя тысячи триста не будет? – спрашиваю я Илью. – Завтра сниму и отдам.

Он делает круглые глаза и мотает головой:

– Тут, вроде, банкомат перед входом…

Мы возвращаемся. Мне отчего-то не по себе, но я не понимаю причины. Может, все дело в том, что я надеялась на шопинг с тележкой, в которую положила бы круассаны к завтраку и что-нибудь вроде варенья из сосновых шишек. Там такие крошечные маленькие шишечки, когда опускаешь их в горячий чай, они становятся совсем мягкими, а на вкус как елка. «Для поддержания здоровья и хорошего настроения рекомендуем принимать варенье по одной столовой ложке три раза в день!» – со вкусом читал папа на баночке, прежде чем плюхнуть вишнево-шишечную массу в креманку, и уже оттуда мы принимали по одной, а потом еще по одной до тех пор, пока не начинали скрести ложками по дну.

Все бы отдала сейчас за маленькую сосновую шишку. Ни на какой шопинг я, конечно, уже не рассчитывала – разве что на нормальное освещение. Лампочка над банкоматом мелко моргает, но, по крайней мере, она здесь есть. Я достаю карту и вставляю ее в картоприемник. Илья продолжает наивно наблюдать за всеми моими действиями. Я кое-как прикрываю кнопки рукой и ввожу пин-код: «2303». День и месяц рождения Марта. Снимаю пять тысяч с расчетом на то, что в ближайшее время другой такой возможности не представится. Мобильный из рюкзака сообщает о списании. Деньги у меня есть – их ежемесячно перечисляет на эту самую карту семья, которая живет сейчас в моей квартире. Для поддержания здоровья и хорошего настроения рекомендуем не вспоминать о том, что сделала мама.

– Вот видишь – все в порядке! – возвещает рядом со мной жизнерадостный девчачий голос. Я в панике поднимаю взгляд на Илью. А там не он.

– Ну что, пошли? – встряхивает кое-как подстриженным каре незнакомая девица, зачем-то напялившая одежду Ильи, а то и самого Илью. – Закроются же.

– Ты… – Еще никогда в жизни мне не было так страшно.

– Лол, – говорит уже Илья и двигает к выходу. Я – за ним, не сводя с него глаз. – Чего уставилась?

С бешеным сердцебиением и уже не вполне понимая, что делаю, я забираю свой блок, прячу его в рюкзак и очень, очень хочу на воздух.

– Илья?..

Она загадочно улыбается и не отвечает. Поправляет волосы. Поводит плечом. Метаморфоза кошмарна в своей молниеносности – Илья не переодевается в платье, не красит глаза и не нахлобучивает… (я пытаюсь сглотнуть, но нечего) парик. Его мимика, манеры, походка…

– Как ты это делаешь?

– У меня два голоса.

Мы наконец выходим на улицу. Я открываю и закрываю рот вроде задыхающейся рыбки.

– У тебя – два тебя!

– Можно и так сказать. – Она отвешивает комичный поклон. Я пытаюсь втянуть шею в воротник куртки.

К нам семенит маленькая женщина с картонкой в руках – до этого она топталась возле дверей кавказского ресторана. На картонку наклеен лист бумаги с напечатанным на нем черно-белым портретом. Ниже крупно написано: «ЯНА». Черный крестик, молитва.

– Девочки!.. – говорит попрошайка. – Девочки!

Она тоже видит перед собой двух девочек, хотя у меня при первой встрече с Ильей никаких сомнений в его гендерной идентичности не возникло.

Я достаю и не глядя протягиваю ей двухсотрублевую купюру. Илья смотрит на нас и умильно улыбается.

– Перестань, пожалуйста. Это выглядит очень… Странно.

Это выглядит как чертова личностная патология.

– Джону нравится.

– А мне – нет!

Некоторое время мы идем молча. Я тщетно пытаюсь уложить увиденное в голове. Пока что там уйма вопросов один идиотичней другого. Наконец я выбираю, как мне кажется, максимально корректный:

– Ты где-то этому учился? Театральный кружок? Может, что-то цирковое?

– Не-а. Я всегда таким был.

Мальчик-девочка. Я вспоминаю статьи о трансгендерности. Те ребята выглядели несколько иначе.

– Прости, – мямлю я, отчаянно сожалея, что не слишком компетентна. – Если не секрет, кто тебе нравится? В смысле… Я имею в виду… Если тебе неприятно, можешь не отвечать.

– Что имею, то и введу! – Ответ, затертый до прорех, сквозь которые виднеется тупость, но сейчас он многое объясняет.

– Прости.

Я судорожно оглядываюсь по сторонам в поисках ориентиров и понимаю, что их нет. Слева дорога, за ней – череда гаражей, тусклые фонари, справа кусты, жилые дома, огоньки окон… Мне нужна остановка.

– Куда мы идем?

– А куда тебе надо?

Я с усилием вспоминаю.

– Электровозный проезд. Давай посмотрим по навигатору…

– Не надо, понял я, – говорит он и тащит меня под арку. Сворачивать приходится довольно резко. К тому же, Илья прибавляет шаг. – Тут покороче.

Наши шаги гулко звучат под сводом. Прямо над головой – чьи-то окна. Дом-многоножка с сотней рассеянных глаз, которым нет дела ни до чего, кроме содержимого собственного чрева. Во двор мы выходим уже втроем. По правую руку от Ильи семенит неизвестно откуда взявшееся худенькое существо в куртке не по росту. Капюшон мешает мне разглядеть лицо. Они о чем-то быстро перешептываются.

– Ты извини, – говорит Илья. – У меня дела. Тут уже близко. – Он неопределенно кивает в сторону пустыря и девятиэтажек за ним. – Туда и направо. Будет твоя остановка.

Даже тот факт, что я совершенно не представляю, куда идти, не мешает мне радоваться избавлению от его двуличной компании. Я кидаю прощальный взгляд на нашу внезапную спутницу – да, это девушка, и то ли фонарь слишком неудачно отбрасывает тень, то ли половина ее лица – один сплошной синяк.

Сделав несколько робких шагов, я оглядываюсь: две тощих черных фигуры, короткая и длинная, неподвижно стоят под фонарем. Если б сейчас они подняли руки и дружно помахали мне вслед, я поставила бы на своем рассудке крест.

«Яндекс.Карты» сходу определяют, что никакой остановки поблизости нет. Я смутно вспоминаю фразу «по требованию» и цепляюсь за нее, потому что ничего более подходящего все равно не предвидится: ну конечно, здесь вполне может существовать остановка, о которой знают только краснокоммунарцы. И она где-то… Там, за пустотой пустыря и доминошками домов. В крайнем случае я всегда могу вернуться к колледжу и начать сначала.

Чтобы поскорее в этом убедиться, я перехожу на бег. Под ногами жухлая, готовая к смерти трава. Мимо стремглав проносятся мальчик и фокстерьер. На мгновение меня ослепляет свет фар – автомобиль въезжает во двор и останавливается. Такси, вот что мне нужно! Сейчас выйду к дороге и просто вызову такси.

Но я не выхожу к дороге. Я не вызываю такси. Меня уже ждут. Ждут в узком проходе между одной глухой стеной и другой такой же глухой стеной: их трое, и то, что они ждут именно меня, становится ясно – в горле закипает паника с привкусом желудочного сока – как только один из них хватает меня за рукав и подтаскивает к себе.

– Я все отдам, – говорю я, едва шевеля губами. Они меня узнали. Нет, они не могут меня узнать – я выгляжу теперь иначе, живу в другом городе, Красный Коммунар, Электровозный проезд шестьдесят. Моя фамилия – Зарецкая. Я сама себя, вашу мать, не узнала бы.

Нет, они не могут меня узнать, потому что у них нет глаз. В щелях между черными шапками и шарфами, закрывающими лица, – то, что выступает на старых кирпичных стенах. Соль.

Тот, что меня держит, протягивает руку.

– С-с-сер, – говорит он.

– Ш-ша, – соглашаются остальные.

Я кое-как стаскиваю с плеча рюкзак, и он тут же исчезает за одной из спин, но меня не отпускают.

– Больше ничего нет. – Я дергаюсь раз, другой. – Пусти!

И с треском выдираю серебристую ткань из скрюченных пальцев, потому что больше! у меня! ничего! нет!

Они не пытаются сбежать с добычей. Стоят и смотрят, как бегу я. А я налетаю на женщину с продуктовой сумкой:

– Помогите, меня ограбили!

Ее глазные яблоки подергиваются соляными кристалликами.

– Меня только что ограбили, помогите! Они там!

Парень в синей спецовке ускоряет шаг. Соль катышками лежит в складках его губ.

– Помо… Пожа…

Подпрыгивая на ухабах, меня огибает коляска с ребенком. Молодая мама невнятно ругается, а ее сын, свесившись набок, вдруг смотрит прямо на меня. Крошечное лицо удаляется, но я уже вижу, как на пока что гладких щеках отчетливо проступают серые крупицы.

Те, между домами, все еще чего-то ждут. Если б сейчас они подняли руки и дружно помахали мне вслед.

Апрелев, тварь двоедушная!

Его нет ни под фонарем, ни около, нет и его избитой подружки, но я совершенно уверена, что они где-то поблизости – потрошат мой рюкзак и делят на пятерых сдачу со стиков для «айкос», само устройство, беспроводные наушники, тетрадь с конспектами, содержимое косметички… Телефон.

Твои голосовые сообщения, – пошел мужик в лес, никакого вещества не принес, – дурацкие сэлфи, – только сказку, – наши лихорадочные диалоги обо всем, что мы видели и пытались понять – с очень дурным концом. То немногое, что от тебя осталось.

Лучше бы они меня трахнули. Все вместе, а потом каждый по очереди. Пускали бы по кругу до тех пор, пока я не потеряю сознание от боли. И тогда меня отдали бы Апрелеву.

Ха-ха. Почти так они и поступили.

Я прячу руки в карманы и нащупываю прямоугольник банковской карты. Забыла убрать в кошелек. Всегда убираю, а сейчас – забыла.

Лампочка над банкоматом мелко моргает. Я достаю карту и вставляю ее в картоприемник. Ввожу пин-код. Снимаю пять тысяч с расчетом на то, что в ближайшее время другой такой возможности не представится. Мобильный из рюкзака сообщает о списании (кому-то, но не мне).

Будто сбой в матрице, со стороны кавказского ресторана ко мне спешит маленькая женщина с картонкой в руках.

– Я уже давала вам денег.

Она растерянно хлопает светлыми ресницами, но не уходит.

– Мне нужно на Электровозный проезд. Как туда попасть?

Она молча поднимает картонку и тычет ею мне в лицо. Там по-прежнему «ЯНА», крест и молитва.

– Я знаю, я давала вам денег. Электровозный проезд…

– Да вон же маршрутка! – бросает через плечо проходящий мимо парень. – Беги!

Убивай или жги, смотри, все бессмысленно и бесполезно-но-но2.

Тети-Полина связка ключей от квартиры тоже осталась в рюкзаке, вспоминаю я, набирая по карманам восемнадцать рублей за билет. И «Дом, в котором», чужая, между прочим, книга.

Очередная догадка толкает меня в грудь и усаживает на продавленное сиденье: Джон. Джон, который настоял на том, чтобы Илья непременно пошел меня провожать. И Джон, который сказал: «Он все тебе покажет. Будет весело».

Повеселился?

Всю дорогу до дома я сжимаю пальцы в кулаки. Вдавливаю три кнопки кодового замка. Яростно топая, поднимаюсь на свой этаж и сажусь на ступеньку – дверь заперта, тетя Поля на смене. Еще неизвестно, что она скажет, когда узнает про потерянные ключи.

Какой-то кошмарный непреходящий сюр.

Март, что мне делать? Что сделал бы ты на моем месте? Ах, да. Ты избил бы его и пырнул ножом.

Прислонившись плечом к стене, я закрываю глаза. Надо постараться заснуть. Просто поспать до возвращения тети Поли, и все будет хорошо.

Я сижу и слушаю звуки. Поначалу их немного – скрип куртки, которая трется о стену, мое собственное дыхание, шелест дождя. Постепенно в этой монотонности начинают звучать голоса: их два, и они переругиваются. «Хочу овсянки, – ноет женский. – Овсянки, овсянки, овся-анки-и…» «Мясо! – перебивает мужской. – Сегодня мясо!» «Овсянки-мясо-овсянки-мясо-овс-яс-о-я…» – талдычат они уже хором. Если б у меня был один рот и желудок на двоих, я бы тоже, наверное, до посинения спорила.

– Это ты мясо?

Я вскакиваю быстрее, чем успеваю открыть глаза. Из-за двери тринадцатой квартиры выглядывает старушечка в ярко-синем платке.

– Ты, говорю, что ли, Майя? – Узнала. Ту самую «тварь из новостей». Я готова спасаться бегством, косулей перепрыгивая через несколько ступеней сразу. – Полинина племянница?

Мой вздох облегчения вполне мог бы стать причиной цунами на другом краю света.

– Это я! Ключи потеряла.

Внезапная фея-крестная с готовностью выпархивает на площадку и мановением сухонькой руки отпирает оба тетушкиных замка. Не веря счастью, я устремляюсь в квартиру, но не успеваю вымолвить слова благодарности, как дверь за моей спиной захлопывается. Щелк-щелк.

– А вдруг ты не Майя! – торжествующе звучит голос моей спасительницы. И пусть. Я все равно никуда не собиралась.

Куртка, джинсы и свитер оказываются на полу, сама я забираюсь под одеяло и сворачиваюсь в комок. Меня знобит. Я доверилась Джону. Мне показалось, что мы сможем общаться и даже дружить. Я видела в его глазах интерес. Теперь понятно, что его вызвало: неместная, другая. Иными словами, дуреха.

– Дуреха, – шепчу я в темноту. В ответ вдали вскрикивает электричка. – Сама во всем виновата.

Несколько месяцев подряд я засыпала под твои голосовые сообщения. Включала самое раннее и далее, далее, далее. Ты болтал и смеялся. Вот уже второй раз тебя крадут у меня, выхватывают из рук и уносят. Но кое-что еще осталось…

Я шарю возле кровати и подтягиваю к себе дорожную сумку. В ней, под нижним бельем, носками и пижамами, лежит твой дневник.

Единственная возможность услышать твой голос. Последняя такая возможность. Говори со мной.

Март: «Ждал на улице, ел чипсы, внутрь не заходил, хотя вряд ли меня бы запомнили – рюмочная в спальном районе, пиво и водка за копьё, вот маргиналы и сползаются. Неподалеку, возле метро – стройка, но работы не ведутся, все стоит без движения. Раньше на этом месте был сквер. Прохожих почти нет. Около часу ночи вышел мужик, на ногах едва держался, попросил закурить, я ответил, что не курю. Нужно было отвести его на стройку. Я предложил вызвать ему "Убер". Он согласился. Мы постояли, как будто ждем такси. Я спросил, кто он по жизни. "Стихи пишу". Тогда я спросил, чем он зарабатывает на жизнь. Ответа не получил. Посмотрел в телефон, соврал, что машина подъехала, но водитель заблудился и нужно дойти пешком. Мы пошли. Мне пришлось взять его под руку и тащить. Воняло от него жутко. Пока шли, я попросил его что-нибудь прочесть. Он замычал и его стошнило прямо на себя. Ни в один "Убер" такое дерьмище не посадили бы. Я завел его на территорию стройки и толкнул. Он упал. Заныл что-то вроде "брат, за что". Я поднял с земли арматуру и несколько раз ударил его за то, что он назвал меня братом. После этого он уже лежал молча лицом вверх и не шевелился. У него в кармане была пачка самой дешевой поваренной соли. Пачка лопнула, и соль из нее просыпалась. Не знаю, зачем, но я посолил ему глаза. По щепотке на каждый, а остальное всыпал в открытый рот. Просто хотелось посмотреть. Он застонал, значит, еще чувствовал. Мне стало его жалко, я сказал, что скоро все закончится и он перестанет страдать. Достал нож и несколько раз ударил, не глядя. Домой вернулся пешком».