Цыбин вошел в кабинет, посмотрел на Сорокина, вымученно улыбнулся.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте, Борис Яковлевич! Садитесь.
- Спасибо.
Сорокин почувствовал, что с Борисом что-то произошло. Возможно, понял, как опасен путь, по которому шел в последнее время, стал раздумывать о будущем.
- Ну что ж, продолжим наш разговор.
Борис вздрогнул.
- Дайте, пожалуйста, закурить.
- Вы, кажется, не курите.
- В горле что-то першит.
- Ну, если першит, то пожалуйста,.
Сорокин положил на край стола пачку сигарет.
Борис взял сигарету, долго неумело мял ее в руке, затем потянулся к спичкам, однако закуривать не стал - поднял глаза на Сорокина. Сорокин увидел в них не то немой упрек, не то раскаяние.
- Что же ты, Борис?
- Не хочется что-то.
- Курить?
- Да.
- Можешь не курить. К этому, видно, еще не пристрастился. Вот без водки тебе уже не обойтись. Приучили друзья к ней. Все, небось, пьют.
- Кто?
Вопрос прозвучал тихо, слишком тихо. Казалось, что Борис чего-то испугался и внезапно потерял голос.
- Женька, например.
- Женька? Вообще-то, он пивак еще тот! Я за один заход по столько не заливал. Кишка, как говорится, тонка.
- Когда ты с ним познакомился?
Должно быть, Сорокин поспешил задать этот вопрос. Борис сразу замкнулся.
- Вы же меня познакомили с ним. Помните, на площади Куйбышева? Потом мы на «пятак» пошли.
- Брось, Борис!- Сорокин снова попытался найти путь к раскрывшемуся было Цыбину.- Я хорошо знаю, что вы с Женькой знакомы давно. Поэтому и согласился пойти с вами на «пятак».
Цыбин с недоверием посмотрел на Сорокина.
- Ничего вы не знаете. Не может быть, чтобы знали! Не может быть. Ничего этого не может быть,- еще раз сказал Борис, потом сорвался на крик, как при первом допросе:- Я буду жаловаться! Это вам так не пройдет! Увидите!
- Борис,- попытался остановить разбушевавшегося парня Сорокин.
- Какой я вам Борис? Вы еще пожалеете о том, что притащили меня сюда! Пожалеете.
- Хорошо, гражданин Цыбин, я учту!
- Вы не имеете права называть меня грабителем, я честный человек!
- Хватит, гражданин Цыбин! - строго сказал Сорокин,- Я полагал, что вы осознали свою ошибку и чистосердечно признаетесь во всем. Это несколько уменьшило бы вашу вину. Мне жаль, что вы вынуждаете меня прибегнуть к другим мерам.
- Запугиваете?- приподнялся Борис.
- Сидите, гражданин Цыбин! - Сорокин взял телефонную трубку.- Лариса Петровна, соедини меня с ответственным… Тимохин, это вы?
- Я, что случилось?- раздался в трубке знакомый голос.
- Меня интересует здоровье нашего нового знакомого.
- Отличное… Ты знаешь, этот Яцуба никакой не Яцуба.
- Вот как!
- Его настоящая фамилия Гирин, Сергей Алексеевич.
Сорокин помедлил секунду и официальным тоном произнес:
- Товарищ Тимохин, приведите, пожалуйста, задержанного Сергея Алексеевича Гирина!
- Слушаюсь! Друзья встречаются вновь, не так ли?
- Так.- Сорокин положил трубку, посмотрел на Бориса.- Ваш кореш оказался более благоразумным. Он рассказал все. Сейчас вы увидите его. Возьмите себя в руки.
Борис рассмеялся, хотел показать, что ему понятна игра следователя. Однако смех выдал его волнение и испуг.
Гирин вошел в кабинет нетвердой усталой походкой. Его словно подменили за эти полчаса. Он сел, не ожидая приглашения, напротив Бориса, кисло улыбнулся.
- Ты что здесь делаешь, старик?
- Тебя жду,- ответил Борис. Он, должно быть, внутренне уже что-то решил для себя. Теперь, ждал, как сложится обстановка, на чьей стороне будет перевес.
Гирин протянул Борису руку.
- Очень рад. Здравствуй.
- Здравствуй. Как там, на воле?
- Обыкновенно. Ты, конечно, во всем признался?
- Тебе-то что?
- Ты умеешь закладывать людей. Хочешь спасти свою шкуру? Не забудь, что мы еще встретимся!
Все это Гирин произнес с деланным равнодушием, однако в его глазах горели злые огоньки, которые, казалось, вот-вот обожгут Цыбина.
- Не забуду, старик. Будь спокоен.
- Про Женьку тоже не забудь.
- Постараюсь.
Сорокин вызвал милиционера, приказал увести Гирина.
Цыбин понял, что попал впросак. Он поднялся, несмело переступил с ноги на ногу, попросил Сорокина:
- Если что… Успокойте как-нибудь маму…
- Хорошо, Борис.
Между ними опять протягивалась какая-то незримая нить. Она была по-прежнему тонкой и в любое мгновение могла оборваться. Сорокин не стал испытывать ее прочность.