Двойная рокировка

ГЛАВА 21

Ирма убрала со стола и вернулась за тарелкой Гарри, но он все еще доедал тушеную капусту с солониной.

— Я пока не закончил.

— Извини, дорогой. Ты будешь есть пудинг?

— Нет.

— Может, чаю?

— Нет.

— А я, пожалуй, выпью чашечку.

Ирма сложила тарелки в мойку, дважды вытерла стол, вскипятила чайник, заварила чай, плеснула молока.

Гарри сидел в кабинете и ничего не слышал. Раздался стук в дверь. Он поднял глаза от папки. Дверь со скрипом приоткрылась, и в комнату вошла Ирма с чашкой в руке.

— Как проходит расследование, дорогой?

— Отлично.

— Пойду посижу перед ящиком, — сказала Ирма и вышла, закрыв за собой дверь.

Гарри посмотрел на телефон на углу стола. Из соседней комнаты послышалась музыка из сериала «Пехота». И он снова углубился в папку, теребя в руках очередную трубку.

Ирма тихонько смеялась, глядя как Чарли, Алан и Томми перепахивают сад ничего не подозревающей жертвы. В голубом свете экрана ее лицо казалось еще полнее. Чашка с чаем покоилась на могучих коленях, утонув в складках розового халата.

— Ирма!

В дверях стоял Гарри.

— Можно я… У меня… Можно посидеть с тобой минутку?

— Конечно, милый.

Немного подвинувшись, Ирма похлопала рукой по зеленой вельветовой подушке. Гарри сел и скрестил на груди руки. По экрану поползли титры. Ирма выключила телевизор и вернулась на диван.

— Так в чем дело, дорогой?

Гарри продолжал неподвижно сидеть на диване.

— У меня… Может быть, мы…

— Я поставлю чайник. Там остался пудинг с изюмом. Будешь?

— Нет, спасибо. Мне просто надо…

— Знаю, знаю. Я только схожу на кухню и принесу себе кусочек.

Ирма пошла шарить в холодильнике. Гарри положил ноги в тапочках на кофейный столик.

— Ну так вот: несколько дней назад их компьютер взломал хакер…

— Ты всегда был против этих дурацких компьютеров…

— Да. Самое интересное, что вся их связь и сигнализация были завязаны на этот компьютер. Я пошел в туалет, так компьютер спустил воду, едва я поднялся с унитаза. Зачем тогда руки, если за тебя все делает компьютер? Можно их совсем отрубить.

— Ты всегда говорил, что…

— Спасибо, я знаю. Но разве кто-нибудь слушает? Нет, я…

— Я слушаю.

— Потом они обнаружили, что этот хакер проделывал какие-то фокусы с датчиками движения. Скажи, чем плохи обычные картотеки? Их, во всяком случае, никакой хакер не сломает.

— Не взломает, дорогой.

— Ну так вот: я приехал в музей лишь после того, как на них дважды наехали. О первом случае они, конечно, не сообщили. Можно мне еще чайку?

— Конечно, милый.

Ирма плеснула в чашку молока и налила в него чай.

— Спасибо. Полицию вызвали, только когда погасло электричество. Они усилили охрану внутри компьютера, а не в музее! Представляешь? Так вот, кто-то вырубил электричество и их распрекрасные компьютеры и телефоны загнулись, так что им пришлось посылать человека на улицу, чтобы позвонить в полицию. А потом они заметили, что исчезла картина Камизера Малича, та самая, которую они только что купили за шесть миллионов фунтов. И все эти дамочки в жемчугах мечутся по музею в полном трансе, а я сижу в сортире с автоматическим спуском воды. Оказалось, что кто-то открутил яйца всем предохранителям в здании, подложив бомбу в закрытую коробку, которая находилась в закрытом же стальном шкафу. А влезли они через разбитое подвальное окно. Вот так все и случилось.

— Что-нибудь еще, дорогой?

— Не знаю, имеет ли это отношение к делу, но мне позвонил Нед и сообщил, что из одной шикарной квартиры на Сент-Джон-вуд украли картину. Он вообще-то не хотел меня привлекать, но это тоже была супрематическая мазня вроде той, которую стащили из музея. И купили ее на том же аукционе. И так же отключили сигнализацию, вырубив электричество в квартире. Ну, что ты об этом думаешь?

— И что тебе особенно не нравится в этой истории? — спросила Ирма, отпивая чаю.

— Ну, мне не нравится, что так легко можно было отключить сигнализацию, хотя это и не мое дело. Мое дело не предотвращать, а распутывать. Но эта кража какая-то странная. Не взяли ничего, кроме самого последнего приобретения. Завтра попрошу показать мне записи с камер наблюдения «Кристи». Посмотрю, кто был на этом аукционе. Возможно, там засветился заказчик. Он мог проиграть музею или не захотел слишком много платить. Воры обходятся дешевле, чем картины, которые они воруют. Почему грабители не унесли картину в первую же ночь, когда контролировали компьютер? Зачем было откладывать ограбление на день и отключать электричество?

Ирма продолжала чаевничать. Опустив на мгновение чашку, она тут же подняла ее снова.

— Это как «линия Мажино». Они обошли оборонительные сооружения, вместо того чтобы брать их штурмом. Пошли кругом.

Ирма выговаривала звук «р» как испанка. Она минуту помолчала.

— Когда, ты сказал, была куплена украденная картина?

— Что? Аукцион проходил в прошлую среду вечером.

— А когда забарахлил этот их компьютер в музее?

— В прошлую среду… Ирма, ты гений!

Где-то вверху гудели бледные люминесцентные лампы, бросая скудный свет на группу людей, стоявших в здании склада.

Среди них был профессор Саймон Барроу в пальто, надетом поверх пижамы. Глаза его покраснели от утомления. Рядом с ним топтались два дюжих охранника со сложенными на груди руками. Между ними стоял высокий статный блондин в синем полосатом костюме и накрахмаленной рубашке с запонками. Пятой в этой компании была женщина в белом халате, со светлыми волосами, собранными в пучок. Она сидела на табуретке спиной ко всем остальным. Рядом стояли два мольберта с картинами. Женщина склонилась над одним из них.

Барроу беспомощно щурил глаза. Второпях он забыл надеть контактные линзы. Вспомнив, что в кармане пальто должны быть очки, профессор извлек их наружу и нацепил на нос. Мир вновь приобрел четкие очертания. Увиденное поразило Барроу. «Что, черт возьми, здесь происходит?» — пронеслось у него в голове.

— Что, черт возьми, здесь происходит? — задал он вопрос уже вслух.

— Терпение, доктор Барроу, — холодно произнес блондин с аристократическим английским акцентом. — Сейчас вы все поймете.

— Значит, взлом компьютера был подготовкой к ограблению. Картину, за которой охотились преступники, еще не привезли в музей! — воскликнул Уикенден, выделывая в своих шлепанцах какие-то немыслимые танцевальные па.

— Ты правильно мыслишь, Гарри. Хочешь кусочек пудинга?

— Да. Давай его сюда. Это надо отметить. Тогда возникает вопрос: в котором часу эти хрюкеры влезли в компьютер?

— Мне кажется, они называются «хакеры», дорогой.

— Прошу прощения, ты, как всегда, права. Интересно, когда была куплена картина — до или после взлома компьютера? Скорее всего это случилось практически одновременно.

Воткнув вилку в пудинг, Гарри отправил его в рот и сразу же проглотил. С лица его не сходила улыбка.

— Организатор ограбления, вероятно, знал, что музей собирается купить картину.

— Или же присутствовал на аукционе и видел, как музей ее купил. Короче, это означает, что… Гарри, а тебе не кажется, что все было подстроено?

— Серьезно?

— Нет, не стоит так думать.

— Может, и не стоит, Ирма, но я не должен исключать любые версии.

— Ты сказал, что коробка с предохранителями была взорвана изнутри?

— Именно так.

— А компьютер заметил движение в щитовой в среду, как раз в ту ночь, когда в него влезли?

— Ага. Подожди-ка! Это все объясняет. Взрывчатку заложили в первую ночь, когда был взломан компьютер, а взорвали уже после того, как картина оказалась в музее!

— Гарри, ты такой сексапильный, когда расследуешь дело.

— Спасибо, любовь моя.

— В прошлый раз вы сказали, что я должен идентифицировать…

— Минуточку, доктор Барроу. Пожалуйста, продолжайте, Петра, — кивнул женщине блондин в синем костюме.

Барроу все никак не мог понять, что происходит. Картин, стоявших на мольбертах, он раньше никогда не видел.

Одна из них представляла собой на редкость безобразную супрематическую композицию.

Другая была абсолютно белой.

— Уверяю вас, я абсолютно ничего не знаю об этих картинах. Я вообще-то специалист по семнадцатому веку. Все, что появилось после тысяча восемьсот восьмидесятого года, совершенно не мой профиль. Современность меня не интересует. Я даже не знаю, какое сегодня число.

Пока Барроу говорил, одному из охранников позвонили и он передал трубку джентльмену в синем костюме. Тот пошел в глубь склада и скрылся в темноте.

Барроу переключился на картины. Одна из них была поистине чудовищной. Какая-то жуткая мешанина диссонирующих красок, наводившая на мысль о заплесневелом сыре. Скорее всего это творение какого-то безвестного русского художника-супрематиста, созданное между 1915 и 1930 годами. Вот и все, что он мог о ней сказать. Петра трудилась над ее нижним левым углом, но что именно она делала, Барроу разглядеть не мог.

Вторая картина была совершенно белой. Барроу вспомнил последние торги «Кристи», где с большой помпой продали знаменитую картину Малевича «Белое на белом». Но то, что он увидел здесь, было просто белым полотном.

При более внимательном рассмотрении Барроу понял, в чем тут дело. С холста был снят верхний слой краски, и под ним открылся грунт: смесь гипса с клеем, накладываемая на холст в качестве основы.

Правый верхний угол белого полотна имел несколько иной оттенок и фактуру, чем вся остальная поверхность. Создавалось впечатление, что картина была белой, а затем с нее сняли краску, оставив нетронутым лишь один угол. Зачем?

Потом Барроу увидел, что делала Петра. На коленях у нее стоял маленький поднос с бутылочками химикатов, кистями и скальпелями. Профессор заглянул ей через плечо. Оказывается, она растворяла краску на поверхности злополучной супрематической картины. Нижний левый угол был уже расчищен, и там виднелся гладкий черный фон.

Под супрематической композицией находилась другая картина.

Барроу застыл на месте, судорожно соображая, во что влип. Химикаты размягчили почти весь верхний слой, и женщина неторопливо счищала его с полотна, освобождая находящееся под ним сокровище.

Нижняя часть картины оказалась черной. Глухой неживописный тон. Следы кисти были тщательно скрыты, так что чернота покрывала холст непроницаемой бархатистой пеленой. Под краской проглядывали силуэты двух фигур, выписанных только до пояса. Они как бы растворялись в бездонной глубине фона. Потом на полотне появилось основание крыла.

Барроу попытался сопоставить события. Вынув из кармана пальто платок, он потер им косматые брови. Вернулся человек с запонками. На лице его было написано раздражение. Ухоженной рукой он ерошил волнистую шевелюру.

— Извините за отсутствие. Дела, — сказал он и прошептал что-то на ухо охраннику. Барроу расслышал несколько слов: «Мне надоели эти игры… пора с ним разобраться…»

Потом человек обернулся к Барроу.

— Полагаю, вы догадались, зачем я поднял вас среди ночи. Мне важно услышать ваше мнение, а все неудобства мы вам компенсируем.

— У меня просто нет слов.

— Я не понял, вы восхищены или расстроены, мистер Барроу?

— И то и другое. Я еще не решил.

С холста упали последние хлопья краски, и записанная картина открылась полностью. На ней была изображена молодая женщина в голубом, удивленная неожиданным появлением архангела с крыльями. Она стояла вполоборота, слегка склонив голову. Лицо ее было бледно и прекрасно, в карих библейских глазах застыла грусть.

Барроу вытер платком лицо и шею. Не зная, что сказать, он в нерешительности смотрел на полотно. Платок моментально стал влажным, и профессор спрятал его в карман.

— Откуда она у вас?

— Полноте, доктор, вам ведь платят не за то, чтобы вы задавали вопросы. От вас требуются только ответы, — веско произнес джентльмен. — Я навел справки и выяснил, что вы считаетесь лучшим в мире знатоком итальянской живописи эпохи барокко и, в частности, Караваджо. Все ваши коллеги сходились во мнении, что у вас сверхъестественная способность правильно атрибутировать картины. Я, конечно, не ученый, но и не полный болван. Мне кажется, меня пытаются обмануть. Поэтому я нуждаюсь в мнении специалиста.

Сложив руки на груди, он стал барабанить пальцами по левому предплечью.

Барроу почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Он слегка пошатнулся и засунул руки в карманы. Дыхание его стало прерывистым.

— Расслабьтесь, доктор Барроу. Я буду стрелять, только если вы солжете.

Барроу уже все понял, но колебался с ответом. Его сомнения были не морального, а скорее корпоративного характера. Он все никак не мог собраться с мыслями. И в конце концов решил сказать правду.

— Простите, но это подделка.

Последовала длинная пауза.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Мне очень жаль.

— Мне тоже, доктор Барроу. А можно узнать, как вы так быстро во всем разобрались?

— Извините, но мне все стало ясно еще до того, как она полностью счистила краску.

— Каким образом?

— А каким образом вы узнаете, что я — это я?

— Понимаю. Значит, у вас не было предвзятого мнения?

— Послушайте, я же сказал вам! Мне очень…

— …жаль. Я это уже слышал. Можете не извиняться. Я не собираюсь вас убивать. Ваши объяснения мне ни к чему. В любом случае объясняться будете не вы. Дайте мне телефон.

Один из охранников протянул ему мобильный. Набрав номер, джентльмен махнул им рукой.

— Отвезите доктора Барроу домой.

Двое молчаливых парней повели профессора к выходу. Уходя, он успел услышать несколько фраз, сказанных светловолосым джентльменом.

— Под той, что я купил, ничего не оказалось. Только грунт. А Караваджо был под картиной Грейсона, лот тридцать четыре. Но Барроу говорит, что это подделка. Конечно, я ему верю. Зачем ему лгать? Разумеется, мы выясним, кто ее написал, но сейчас вряд ли что-то можно сделать. Нет, думаю, нам не стоит в это ввязываться… Во всяком случае, пока. Я что-нибудь придумаю. Но он нам еще пригодится для…

Дверь за профессором захлопнулась.

Он оказался на улице, окруженный громадами складских зданий. В зыбком ночном свете они напоминали огромных морских черепах, плывущих над глубокой океанской впадиной. Барроу не заметил, как один из охранников исчез. Через минуту тот подогнал к выходу черный «лендровер». «Машина для перевозки заключенных», — усмехнулся про себя Барроу. Дверь открыли, и он залез внутрь. По дороге пассажир, сидевший на переднем сиденье, обернулся и вручил профессору толстый белый конверт.

— С благодарностью и наилучшими пожеланиями, — сказал он. — Нам придется вас побеспокоить опять. Если вы кому-нибудь об этом скажете, вас убьют. А если будете сотрудничать с нами и дальше, получите большое вознаграждение. Наш хозяин просил принести извинения за столь необычный способ общения. Заранее извините за следующее похищение. Шучу, профессор.

Все это было сказано без тени улыбки.

Барроу заглянул в конверт. Он был набит крупными купюрами. Профессор едва сдержался, чтобы не открыть рот от изумления.

Бизо склонился над столом, освещенным лампой. Весь остальной кабинет тонул в темноте. На столе валялись неубранные окурки. Пепельницу переполняли тонкие белые останки того, что обычно сопровождало его мыслительную деятельность.

Глядя на фотографию в рамке, стоявшую на краю стола, Бизо задумчиво поглаживал всклокоченную седеющую бороду. Сначала мать, потом, в следующем году, отец. Остались инвалидные кресла и неизрасходованные кислородные баллоны. Он посмотрел на кучу окурков в пепельнице. Теперь он один. Бремя забот ушло, сменившись тягостным одиночеством. Тогда было невмоготу от свалившихся хлопот, теперь мучила пустота. Ничего не сделаешь, пришло их время. А когда придет его? Он отвел взгляд от фотографии, потом снова посмотрел на нее. Опустил глаза на открытую папку, прижатую поставленными на стол локтями, служившими опорой для его увесистого подбородка.

Слева лежала стопка закрытых папок. Из радиоприемника, купленного в дешевом магазинчике, неслись надтреснутые звуки классической музыки. Но Бизо их не слышал: он пробегал глазами страницу за страницей, делая пометки в книжице из «чертовой кожи», пока не была закрыта последняя папка. Бизо оттолкнул ее руками, и она влетела в пепельницу, подняв столб серой пыли, но детектив, кажется, этого даже не заметил. Сгорбившись в кресле, продавленном его необъятным задом, он поставил локоть на колено и обхватил рукой подбородок, другую запустив в шевелюру. Сдвинув очередную сигарету в угол рта, он принялся читать свои записи.

Люк Салленав, тринадцатый граф де Викон, жил в огромном замке, построенном в четырнадцатом веке его предком, третьим графом де Виконом. Он был рыцарем ордена Святого Иоанна, и хотя в наше время звание это стало чисто декоративным, со времени учреждения ордена в одиннадцатом веке его членами являлись многие известные фигуры, от Диего Веласкеса и Караваджо до российского императора Павла Первого. Салленав был к тому же масоном, что всегда вызывало некоторое подозрение. Все президенты Соединенных Штатов были масонами, а масонский символ, глаз внутри треугольника, и поныне украшает американский доллар — так глубоко внедрилась эта тайная организация в структуры мировой власти. Не последнюю роль сыграл данный символ и в истории западного искусства. Это значит, что Салленав имеет определенное влияние в неких подпольных структурах, опутавших весь мир корнями, давшими обильную поросль во всех странах.

Салленав был страстным собирателем бабочек, старинных гравюр и редких книг, особенно напечатанных до 1501 года, — инкунабул. Он участвовал в торгах всех крупных аукционных домов, но лишь то, не покупал, что появилось до 1700 года. У него имелась коллекция офортов Рембрандта, Дюрера и Голциуса и очень ранних гравюр на дереве. Он приобретал книги, о которых Бизо никогда не слышал, но их количество и цена вызывали невольное уважение. Но было между графом и детективом кое-что общее: Салленав тоже любил выпить, — с той лишь разницей, что пил он вино со своих виноградников.

В своих записях Бизо особо отметил лишь одну сторону деятельности графа — благотворительность. Судя по налоговым льготам, Салленав ежегодно жертвовал огромные суммы нескольким известным христианским организациям, которые занимались (а может быть, и не занимались) благотворительностью. Это были организации ультраправого толка, скорее политические, чем религиозные. Крест являлся для них лишь средством достижения своих целей, а не орудием милосердия. Бизо обвел эти пожертвования жирной линией. Одна из организаций была ему незнакома. Le Pacte de Joseph. Братство Иосифа. Она находилась на той же улице, что и галерея Салленава. Рю Иерусалим.

«Пока и этого хватит, — подумал Бизо. — On verra. Поживем — увидим».

Он посмотрел на столы своих коллег, где тоже стояли кофейные чашки и фотографии в рамках, поднялся, выключил настольную лампу и пошел домой.

Резко зазвонил телефон. Жан-Поль Легорже потянулся к выключателю, опрокинув будильники пустой стакан, стоявшие на тумбочке у кровати, и взял трубку.

— Жан, — услышал он голос Бизо. — Жан. Я… я только хотел…

Дальше было слышно лишь громкое пыхтение.

Легорже сел в кровати.

— Ладно. Сейчас оденусь.