Двойная рокировка

ГЛАВА 28

Бизо, Легорже и два полицейских сидели в сером фургоне, стоявшем на рю Иерусалим напротив галереи Салленава. Глядя в зеркало заднего вида, они наблюдали за входом в здание. Сзади хлопнула дверь машины. В зеркале промелькнули трое мужчин и сразу же исчезли в проходе между зданиями. Бросив взгляд на улицу, Бизо прошептал:

— On у va.[56]

Четверо вышли из фургона и пересекли улицу.

Галерея Салленава располагалась в четырехэтажном здании, построенном в стиле неоклассицизма и тщательно отремонтированном с учетом требований времени. Фасад украшали перемежающиеся остроконечные и полукруглые фронтоны и ионический карниз с завитками под свесом синевато-серой крыши. Новенькая кленовая дверь, окантованная сталью, и камеры наблюдения были уже данью современности.

Бизо повел свою бригаду к служебному входу, находившемуся с обратной стороны здания. Последним шел Легорже, облаченный в длинный плащ цвета хаки, купленный специально для этого случая. Он поднял воротник и спрятал глаза за солнечными очками, хотя небо было затянуто тучами.

Вдоль заасфальтированной дорожки стояла шеренга урн для мусора.

— Жан, а где же наш десант? — спросил Легорже, слегка толкнув Бизо локтем.

Тот приложил палец к губам.

— Tu vas voir.[57]

Один из полицейских толкнул дверь служебного входа. Внутри уже закрывал свои чемоданчики технический десант. Слева был виден лифт, справа — вход в галерею.

— Они вскрыли замок, отключили сигнализацию и замкнули видеокамеры, так что нас не увидят, — прошептал Бизо.

— Быстро они управились. Как же им это удалось?

— Не задавай глупых вопросов.

— Ладно.

— И ничего не трогай.

— А я что-нибудь трогал?

— Ну вот и не трогай.

— Разве я похож на человека, который хватается за все подряд?

— Тсс, — прошипел Бизо, включая фонарик и устремляясь ко входу в галерею.

Полицейские рассыпались по первому этажу.

Внутри было пусто и темно. Небольшие уютные залы украшали орнаменты на стенах, лепные карнизы и мраморные камины. На светлых деревянных панелях висели гравюры в простых черных рамах с выключенной подсветкой. Темноту разгоняли лишь фонарики в руках полицейских. Сквозь закрытые жалюзи пробивался тусклый дневной свет, в узких лучах которого кружились пылинки.

Легорже заметил, что все гравюры были под стеклом, в котором ничего не отражалось. Защита от ультрафиолетовых лучей. Такое же стекло защищало его собственные гравюры и картину Пикассо в Арманьяке.

Рядом с каждой гравюрой висела маленькая табличка с указанием автора. Некоторые имена были Легорже знакомы, однако его познания в области истории искусства, полученные в результате самообразования, являлись довольно отрывочными. Голциус, Марколини, Рембрандт, Дюрер, Виерикс, Пиранези, Ван Веен… Рембрандта, Дюрера и Пиранези он, во всяком случае, знал. Но не настолько, чтобы самостоятельно определять их произведения. Остальные вызывали у него смутные воспоминания, слишком неотчетливые, чтобы принять какую-то осязаемую форму.

Посмотрев на цены, Легорже почувствовал уважение. Это было своего рода преклонение перед тем, чем сам он не обладал, — громкое имя, тонкий аристократический вкус и деньги, облагороженные голубой кровью. Своим благополучием Легорже был обязан отцу, сумевшему сколотить состояние и купить замок с виноградниками. И хотя Легорже был богаче иных аристократов, у тех имелось то, чего нельзя купить ни за какие деньги.

Поэтому он постоянно работал над собой, стараясь наверстать упущения простого происхождения. Однако ему по-прежнему с трудом давалось то, что они делали естественно и легко, не прикладывая никаких усилий. В одной из комнат Легорже столкнулся с Бизо.

— Ну как, нашел что-нибудь интересное? — спросил он приятеля.

— Pas encore.[58]

— Я тоже. Там есть гравюры с Христом, но Иосифа не видно. Так же как плотницких мастерских, саркофагов и дворовых уборных.

— Courage, mon ami,[59] — произнес Бизо, не переставая шарить взглядом по стенам. — Когда нам попадется что-нибудь по теме, мы сразу догадаемся. Что бы это ни было.

Обойдя первый этаж, Бизо с Легорже пошли наверх. На втором этаже был один большой зал, в углу которого стоял стеклянный письменный стол, а на стенах висело множество гобеленов, также предназначенных на продажу.

Бизо подошел к столу. На нем царил безукоризненный порядок. Все принадлежности лежали строго под прямым углом друг к другу и были выдержаны в черно-серой гамме. Бизо одобрительно кивнул. Взяв кожаную телефонную книгу, он, не снимая перчаток, перелистал ее страницы. Альперс, Бонавита, Четкути, Данкс, Эстерхази, Фрай, Грейсон, Хэнкок, Инзаджи, Жано, Кузнецов, Лалани, Марле, Николова, Ойейеми, Перетти…

Бизо закрыл книгу.

— Ничего обещающего, — сказал Легорже, стоявший в центре зала, по которому рыскали полицейские.

— Надо бы посмотреть комнаты наверху… — заговорил Бизо, но был прерван громким криком.

— Ici, j'ai trouve quelque chose![60]

Бизо подошел к полицейскому, стоявшему на коленях перед одним из гобеленов.

— Qu'est-ce qu'il у а?[61]

— Там за гобеленом потайная дверь.

С того места, где стоял Легорже, Бизо, подлезший под гобелен, выглядел как огромная бесформенная куча глины, покрытая тряпкой. Стены зала были отделаны деревянными панелями, но под гобеленом их сплошная поверхность нарушалась. Посветив на стену фонариком, Бизо увидел прямоугольный вырез.

— Надо выбить панель, — приказал он.

Полицейские принесли инструменты. Вставляя отвертку в шов, один из них скользнул локтем по дереву, и дверца распахнулась.

За ней оказался сейф.

— Putain de, merde, salaud, mon Dieu…[62] — радостно прошептал Бизо.

— Qu'est-ce qu'il у a?[63] — спросил Легорже, пытаясь заглянуть за гобелен.

— Сейф.

— Хм.

— Ты чего хмыкаешь?

Полицейские многозначительно посмотрели друг на друга.

— Просто заметил нечто интересное, — пояснил Легорже.

— Что может быть интереснее сейфа?

— А ты обратил внимание, что изображено на этом гобелене?

— Нет.

— Хм.

— Прекрати хмыкать! Так что там?

Легорже скрестил руки на груди.

— Это копия гобелена Бронзино, сделанного по заказу Козимо Медичи.

— Ну и что?

— Там изображены сцены из жизни святого Иосифа.

— Ты хочешь сказать…

— Нет, это другой Иосиф. Ветхозаветный. Видевший вещие сны. У него еще были братья, которые забрали его одежду и парня продали в Египет. Но это тоже Иосиф, — объяснил Легорже, гордый своими познаниями.

Теперь настала очередь Бизо хмыкать.

Сейф занимал всю нишу и был около метра шириной. Легорже склонился над ним.

— Я знаю эту марку. Это «Кобб-Хауптман».

Легорже всегда наслаждался моментами, когда обстоятельства позволяли ему блеснуть своими скромными познаниями.

Бизо с уважением кивнул и стал рассматривать сейф. На нем действительно оказалась небольшая серебряная пластинка с надписью «Cobb-Hauptmann».

— Ты, как всегда, оказываешь нам неоценимую помощь, Легорже. Твоя наблюдательность просто потрясает.

— Всегда рад прийти на выручку.

— Тебе что-нибудь говорит эта марка?

— У меня есть такой же сейф в замке. Если дважды введешь неправильный шифр, срабатывает сигнализация. У него семизначный код. На сегодняшний день это самый лучший сейф. Из моего еще никто ничего не украл.

— А разве тебя пытались ограбить?

— Потому и не пытались, что у меня есть «Кобб-Хауптман».

— Сэр, мы будем… — прервал их один из полицейских.

— Обязательно, — решительно произнес Бизо. — Что бы там ни было. У нас здесь есть специалисты по вскрытию сейфов. Жан, иди погуляй немного.

Чуть поколебавшись, Легорже пошел к выходу.

Пока полицейские фотографировали, Бизо еще раз осмотрел сейф. Кроме таблички с названием фирмы, на его дверце имелись блестящая стальная ручка и наборное устройство с цифрами от нуля до пятидесяти.

Бизо вытащил записную книжку.

Легорже спустился на первый этаж и пошел на звук голосов, раздававшихся у входа. Полицейские уже успели открыть лифт и, собрав инструменты, вошли в кабину. Ускорив шаг, Легорже тоже заскочил.

Лифт был рассчитан на двух человек, и появление Легорже не вызвало энтузиазма у трех его попутчиков. Бизо уже не раз брал с собой своего странноватого неуклюжего дружка, и полицейские слегка недоумевали по поводу присутствия этого «специалиста», как неизменно величал его Бизо. На третьем этаже Легорже вышел, и все с облегчением вздохнули.

Перед ним простирался великолепный зал, поражавший богатством архитектурного убранства. На всем лежала печать хорошего вкуса. Мягкий рассеянный свет подчеркивал красоту неоклассического интерьера. Мраморные стены с вкраплениями кварца удачно сочетались с паркетным полом из серебристого клена. Их украшали гравюры, похожие на те, что находились в галерее, но без табличек и ценников. Некоторые имели поистине роскошные рамы. Напротив лифта висела позолоченная барочная рама, похожая на терновый венец или, скорее, морские волны, набегающие на берег. Она была без картины. Просто пустая рама, повешенная на стену.

«Здорово придумано, — подумал Легорже. — Обязательно заведу такую же у себя дома».

Он бесцельно слонялся по этажу, томимый завистью, и наблюдал, как полицейские фотографируют апартаменты. Ноги привели его на кухню, оборудованную по последнему слову техники. Здесь все сверкало и блестело, словно только что сошло с конвейера.

«Черт, у него профессиональная плита „Викинг“, — подумал Легорже, мысленно добавляя к списку необходимых покупок еще один пункт. — А холодильник больше моей ванной. Чтоб ему провалиться».

— Здесь еще что-то есть, сэр.

Бизо быстро обернулся.

— Что там?

Полицейский посветил фонариком на стенку ниши, где стоял сейф. Там было что-то написано мелом. Прищурившись, Бизо увидел буквы и цифры.

— Опять… — вздохнул он.

Легорже свернул в коридор, где висели гравюры одного размера, по три с каждой стороны. Все они были в одинаковых рамах, и над каждой склоняла лебединую шею лампа. «Ритмическая экспозиция», — отметил он про себя и стал рассматривать гравюры.

На каждой изображалось снятие с креста, где Никодим держит на руках безжизненное тело Христа. Фигуры были мастерски исполнены в виде заштрихованных контурных силуэтов, на расстоянии казавшихся сплошными. Гравюры отличались друг от друга лишь тоном, варьировавшимся от размытого светло-серого до угольно-черного. «Различные стадии травления, — подумал Легорже. — Очень ценная серия». Потом он заметил подпись в правом углу гравюр: «Рембрандт».

Но плотников по-прежнему не было. Кроме Христа, разумеется. Дерево и гвозди креста? Какая ирония — плотника казнили при помощи его же орудий труда.

Коридор заканчивался дверью, которую Легорже поспешил открыть. За ней он увидел металлическую винтовую лестницу, ведущую на следующий этаж. Стена из матового стекла хорошо пропускала свет, хотя на улице было пасмурно. В этом призрачном свете лестница походила на спираль молекулы ДНК. Легорже полез наверх.

Весь четвертый этаж занимала огромная спальня. Столь необъятное пустое пространство привело Легорже в замешательство. Сам он не любил спать в больших помещениях, предпочитая маленькие уютные светелки. Но эта спальня была безбрежной как океан. Пустота, ограниченная потолочными балками и мансардными окнами, сквозь которые лились потоки света. Беспредельность пространства нарушалась лишь восточными коврами и китайской ширмой, разрисованной журавлями и пагодами. Легорже двинулся в центр комнаты, где возвышалась громадная кровать под вишневым балдахином, похожая на парусное судно, бороздящее морские просторы.

Легорже был поражен. Он не ожидал, что в доме, где жил потомок столь древнего рода, будет так просто и современно. Сам он прилагал массу усилий, чтобы «состарить» свое недвижимое имущество, придумывая несуществующее прошлое, бросающее отблеск аристократизма на его недавно приобретенное состояние. Хотя его личные пристрастия были на стороне современного искусства. Но когда в замок приходили гости, он говорил им, что на висящих там парадных портретах изображены его предки. Зачем им знать, что эти портреты его отец купил вместе с замком?

Но Салленав мог позволить себе эту непринужденность и нарочитую небрежность. Настоящему аристократу не нужно доказывать свое происхождение. И поэтому он может щеголять в пурпурной мантии стильной современности, смешивая прошлое с настоящим и снимая сливки с того и другого.

Легорже с завистью покачал головой.

— Что вы думаете об этом, сэр? — спросил полицейский. Бизо усмехнулся:

— Еще одна ссылка на Библию. Похоже, что-то вырисовывается.

Полицейский осветил фонариком небольшой деревянный кружок на правой стенке сейфа. На нем белым мелом было написано: «ПС7015».

Бизо покачал головой:

— Благодаря моей потрясающей предусмотрительности у нас с собой есть Библия. Я позаимствовал ее в отеле.

Бизо забыл, что перед ним уже другой полицейский, который вряд ли оценит эту шутку. Он быстро перелистал страницы, такие тонкие, что через них просвечивал текст.

— Теперь я запросто с этим расправляюсь. Вот пожалуйста: Псалтырь, псалом семидесятый, стих пятнадцатый. «Уста мои будут возвещать правду Твою, всякий день благодеяния Твои; ибо я не знаю им числа». Вот сволочи.

— Что это означает, сэр?

— Они смеются над нами, потому что мы не знаем шифра этого сейфа, то есть «чисел». Знают, что нам некуда деваться. Картина, должно быть, здесь.

— Может быть, конфисковать сейф, сэр?

— Нет, нужен специальный ордер. А это займет много времени. Они заманили нас сюда и явно хотят, чтобы мы нашли картину. Значит, шифр находится где-то здесь. Просто мы его пока не видим.

Легорже продолжал размышлять. В пустоте парадной спальни, которой явно никогда не пользовались, были особенно заметны ее главные украшения, выделявшиеся среди окружающей обстановки подобно объемному шрифту Брайля. Внимание Легорже привлекли три гравюры, висевшие на скосе стены. Они тоже были в одинаковых рамах, но отличались от виденных им внизу гораздо большей сложностью. Легорже сразу же их узнал.

Это были самые знаменитые гравюры в истории западного искусства, принадлежавшие известнейшему художнику. «Святой Иероним в келье», «Рыцарь, Дьявол и Смерть» и «Меланхолия» Альбрехта Дюрера. «Мастерские гравюры», как их называли современники. И конечно, у Салленава были все три, причем в превосходном состоянии. «Господи, как я его ненавижу», — подумал Легорже.

Он внимательно рассмотрел каждую гравюру, восхищаясь мастерством художника. Его поразила плотность перекрещивающейся штриховки. Легорже видел, как работают граверы, и знал, какой это кропотливый труд. Чтобы работать резцом по медной пластинке требуется недюжинная физическая сила. Потом прорезанные бороздки заполняются краской, пластинка кладется под пресс, и на листе бумаги остается оттиск. В отличие от Рембрандта Дюрер в своей технике ближе подходил к рисунку. Он обладал поразительной способностью извлекать невиданные эффекты из традиционной резцовой гравюры.

Святой Иероним сидит в своей келье, освещенной потоком солнечного света, вливающегося в окна. Он склонился над столом, поглощенный переводом Библии с греческого на латинский, получившим позднее название «Вульгата». На стене, над его головой, видны песочные часы, кардинальская шляпа, свечи, четки и разные другие предметы. С потолка свисает фляга из выдолбленной тыквы, под ней лежат спящие собака и лев, которого Иероним приручил, вынув у него из лапы колючку. На подоконнике стоит человеческий череп, на полках разбросаны подушки и книги, внизу валяются старые туфли. Распятие на столе напоминает старцу о его миссии. Он не вправе отдыхать, пока не закончит свой труд. Нимб над головой свидетельствует о его святости.

На листе «Рыцарь, Дьявол и Смерть» три фигуры движутся к фантастическому замку, стоящему вдали на вершине холма. Рыцарь, закованный в латы, сидит на могучем коне, лицо его наполовину скрыто шлемом. Сурового воина, пережившего многие битвы, сопровождают два призрака. Смерть в образе бородатого скелета, увенчанного обвитой змеями короной, смеется над рыцарем, показывая ему песочные часы, символизирующие бренность всего живого. За рыцарем шествует Дьявол, изображенный в виде уродливого козлоподобного существа с совиными глазами и когтями. Он готов завладеть душой рыцаря, как только Смерть произнесет свой приговор. Можно ли считать рыцаря грешником? Является ли грехом любое убийство, даже если оно произошло на поле брани? Легорже где-то прочитал, что рыцарь олицетворяет идеального воина Христа, который не боится Смерти и Дьявола, потому что с ним благословение Господне.

Самая загадочная из гравюр, «Меланхолия», содержит массу деталей, не поддающихся объяснению. Женщина с ангельскими крыльями сидит, погруженная в раздумье, подперев голову рукой. В другой руке она держит циркуль. Рядом с ней на жернове сидит амур. Позади него находится странный каменный монумент, на котором висят песочные часы, весы и колокол. В стене вырезан мистический квадрат, разделенный на шестнадцать клеток с числами от единицы до шестнадцати. К монументу прислонена лестница. Вдали, над приморским городом, раскинулась радуга, а под ней сверкает падающая звезда. Перед ангелом стоит каменный многогранник, рядом с которым лежит худая спящая собака. На переднем плане изображены шар, кусок дерева, четыре погнутых гвоздя, пила, клещи и рубанок… О назначении других предметов Легорже мог только догадываться. Все они имели символический смысл. Он где-то слышал, что «Меланхолия» является ключом к масонскому мистицизму и ее значение не ограничивается художественными достоинствами. Легорже задумался. «Постой-постой. Нет. А все-таки…»

Он снова посмотрел на гравюру. Молоток, рубанок, циркуль…

Бизо и его люди прочесали три нижних этажа. Записная книжка инспектора пополнилась новой информацией, а все помещения многократно сфотографировали. Осталось осмотреть последний этаж и проанализировать собранный материал. Сейф они нашли. Теперь надо разгадать шифр.

Не успел Бизо подняться по лестнице, как сверху послышался отчаянный крик Легорже:

— Жан! Жан! Я, кажется, нашел!

— Не может быть! С ума сойти можно, — прошептала Элизабет, глядя на рентгенограмму, стоявшую на мольберте.

Под белой краской был еще один живописный слой. Элизабет не сразу поняла, что это такое. Молодая женщина, напуганная появлением ангела, робко оглядывается назад, изящно изогнув лебединую шею. Но Делакло сразу же узнала картину.

— Силы небесные! Да это же «Благовещение» Караваджо.

— Та картина, которую похитили в прошлом месяце?

Элизабет читала об этом ограблении. Оно широко обсуждалось в художественной среде. Но вот чего она никак не ожидала, так это обнаружить картину под сомнительным Малевичем, который тоже был украден.

— А что, Малевич писал свои картины поверх чужих? — вежливо поинтересовался Уикенден.

— Во всяком случае, не на Караваджо! — отрезал Барни.

— Разве возможно записать картину, не повредив ее? — продолжал допытываться Уикенден.

— Легко, — ответил Барни. — Это как раз то, чем мы занимаемся в отделе консервации. Никогда не делать с картиной того, чего нельзя поправить, — вот наш главный принцип. Сейчас на смену реставрации пришла консервация. Мы стараемся по мере возможности не трогать оригинал, ограничиваясь лишь профилактическими мерами. Наш девиз — чем меньше, тем лучше.

В прошлом реставраторы подправляли картины, не документируя свои действия, меняли отдельные фрагменты и цвет, не задумываясь над тем, что губят оригинал. К примеру, на картине Бронзино «Аллегория любви и похоти» реставратор закрасил у Венеры соски и язык и пририсовал папоротник, закрывающий ягодицы Купидона. Дело происходило в Викторианскую эпоху, и директор Национальной галереи, приобретшей картину, посчитал, что она слишком откровенна.

Но сейчас мы фиксируем любое свое вмешательство и пользуемся красками, которые можно удалить без вреда для оригинала. Химикаты, при реставрации добавляемые в краски, препятствуют их проникновению в имеющийся красочный слой. Поэтому их легко убрать, не повреждая картину.

— Вы хотите сказать, что можете снять эту белую краску, не испортив ангела, который под ней находится?

— Именно так. Дайте только время.

— Если это действительно украденный Караваджо, надо будет подтвердить его подлинность, — заявила Делакло. — Все это слишком странно.

— У вас здесь есть соответствующие специалисты? — поинтересовался Уикенден.

— Нет, — ответила Делакло, прикусив большой палец. — Нам потребуется знаток живописи барокко. Мисс ван дер Меер, вы не знаете…

— Саймон Барроу.

— Да, конечно. Он вне конкуренции, — согласился Барни. — Вы сможете с ним связаться?

— Да, — ответила Элизабет. — А вы, Барни, сможете очистить картину к завтрашнему утру?

— Я должен выяснить состав краски верхнего слоя. Вполне возможно, вся процедура займет несколько часов. Но если краски похожи, это существенно затруднит процесс. Может понадобиться несколько недель. Я сообщу вам о результатах.

— Хорошо. Спасибо, Барни. Я попрошу профессора Барроу прийти завтра утром. Если он подтвердит подлинность картины, мы вернем ее в церковь, откуда она была украдена. Я ни черта не понимаю, что происходит, поэтому лучше связаться с итальянской полицией… Какая-то странная каша заварилась. Мне еще надо звонить лорду Хакнессу и ставить в известность попечительский совет. Легче застрелиться.

— Я позвоню итальянцам, — сказал Уикенден. — Дело становится все интереснее.

— Оно и без того было достаточно занятным, — обронила Элизабет, направляясь к двери.

— Почему грабители оставили у себя Малевича, а нам вернули Караваджо? — задался вопросом Барни. — Ведь Караваджо в десять раз дороже Малевича. Может, они не знали, что он там есть? Тогда кто замазал его белой краской?

— Это слишком сложно для моего понимания, — вздохнула Элизабет, потирая виски. — Сейчас давайте звонить, а завтра утром снова соберемся здесь. Нам предстоит наглотаться дерьма по уши.

На город уже опустилась ночь, когда в кабинете у Элизабет зазвонил телефон. Ее окно одиноко светилось в синей мгле. За ним открывался вид на ночной Лондон: собор Святого Павла, освещенный прожекторами, сияющий огнями Сомерсет-хаус. Но Элизабет ван дер Меер ничего этого не видела. Глаза ее были закрыты. Она не услышала первого звонка и взяла трубку только после второго.

— Да? А, Женевьева. Благодарю вас… Вы не сможете заглянуть ко мне опять? Хорошо, что вы позвонили. До скорой встречи.