Двойная рокировка

ГЛАВА 22

Утреннее солнце заглянуло в окно и уронило луч на кровать. Мягкие простыни моментально впитали его тепло. Когда луч передвинулся к изголовью, одеяло зашевелилось.

Коффин приоткрыл глаза. За окном совсем рассвело. Он перевернулся на бок и обнял женщину, лежавшую рядом. Она была теплая и мягкая, как одеяло, нагретое солнцем. Женщина прижалась к нему и нежно поцеловала.

— Buongiorno, bello.[43]

— Buongiorno a te. Come va?[44]

— Bene, con te, tesoro. Dobbiamo andare subito?[45]

— Non ancora. E meglio dopo. E troppo comodo a letto.[46]

Коффин поцеловал ее в губы.

— Как будто мы женаты, правда?

Даниэла рассмеялась.

— Мы и в самом деле женаты.

— Можем наслаждаться прелестями супружеской жизни, не погрязая в обыденности.

— А почему обязательно погрязать? Скорее это напоминает двоих, бредущих по мокрому морскому песку.

— Как красиво ты умеешь облекать свои мысли, Дэни.

— Я там много читала. А что еще было делать, дожидаясь, пока ты…

— Я всегда держу слово. Если со мной поступают честно, не подвожу. Особенно когда дело касается тебя…

Коффин провел рукой по ее животу и бедрам и нежно сжал ногу.

— Тебе там, видно, пришлось работать. Мышцы стали железные.

Она с улыбкой толкнула его на спину, взобралась наверх и спросила, сжимая ногами:

— Ты так хорошо помнишь, какие они были раньше?

— Я просто поражен.

— А у тебя вырос животик.

— Куда… возможно.

— Но ты мне все равно нравишься.

— Я рад. Что ты хочешь на завтрак?

Коффин опрокинул Даниэлу на спину, и ее черные кудри рассыпались по подушке.

Она рассмеялась.

— Испугался, что я надеру тебе зад?

На сковородке шипела яичница с беконом. Коффин в халате на голое тело орудовал лопаткой.

— Здесь все дело в ловкости рук, — объяснил он.

— То, что англичане едят на завтрак, просто отвратительно.

— А что бы ты хотела? Спагетти?

— Не дури, Габриэль. Хотя я бы не отказалась.

— Потверже или помягче?

— А ты как думаешь?

— Нет, я имею в виду яичницу.

— Не важно. Как хочешь. Ты всегда делаешь то, что нужно.

— Я тоже так думаю.

Даниэла взяла с кухонного стола газету и посмотрела в окно.

— Ведь только что было солнце! Ну что за страна такая!

Вдалеке послышались раскаты грома.

— Скажи, Дэни, ты там играла в шахматы?

— Нет. Я знала, что ты захочешь сыграть со мной, когда выйду, и не хотела, чтобы ты проиграл! — Даниэла с улыбкой погрозила Коффину вилкой.

— Что правда, то правда. Я немного заржавел без практики. Перестал играть, когда победил в той компьютерной игре, которую ты мне подарила. Там, где дерутся какие-то существа.

— Твои родители могут тобой гордиться.

Коффин посмотрел на свою тарелку, с которой Даниэла утащила кусочек бекона. Стрельнув на него глазами, она уткнулась в газету.

— В заголовке написано: «Количество убийств в этом году снизилось на тридцать процентов», — а ниже — мелкими буквами, — «огнестрельное оружие стало применяться чаше». Ты понимаешь, что это значит?

— И что же?

— А то, что преступников не стало меньше, просто они чаще промахиваются.

Сдвинув в сторону пустые тарелки, они склонились над чашками с кофе.

— Vuoi ancora del caffe?[47]

— No, grazie. Abbiamo qualcosa da fare, no?[48]

— Si.[49] Я должен сделать несколько звонков, а потом мы решим, чем заняться до вечера.

— Надеюсь, все скоро уладится? Ведь мы на правильном пути?

— Обещаю.

Налив себе еще кофе, Габриэль положил ноги на стоящий рядом стул.

Даниэла встала.

— Пойду приму душ.

— Только не одевайся потом, — улыбнулся Коффин.

По окнам квартиры Уикендена хлестали потоки дождя. Мимо пробегали люди, подняв воротники пальто в попытке защититься от безжалостных струй, но дождь был неумолим. Многие поворачивали головы, чтобы заглянуть в освещенное окно на первом этаже, и видели там Гарри Уикендена, который сидел на кухне в рваном голубом халате и ел подгорелый тост с апельсиновым мармеладом.

Гарри не нравилось жить на первом этаже, в «этом аквариуме», как называл он свою квартиру, в окна которой постоянно таращились прохожие. Он даже подумывал поменять стекла на односторонние, но эта мера казалась ему слишком радикальной и не избавляла от необходимости принять более логичное решение в виде переезда. Но Гарри, а в особенности Ирма были столь инертны по натуре, что единственным событием, способным подвигнуть их к переезду, являлся пожар. Для Ирмы инерция носила не столько психологический, сколько физический характер, поскольку она просто представить себе не могла, что после похода в магазин будет еще взбираться по лестнице. По этой причине Уикендены уже двадцать семь лет жили по адресу: Феррабай-роуз, дом 82, квартира 1А. Мысль о шторах никогда не приходила Уикендену в голову, хотя вполне могла его посетить, если бы он хоть раз задумался над этим вопросом.

Гарри посмотрел на свой тост и перевел взгляд на окно. На него смотрел тощий мокрый мальчишка лет десяти, в красном свитере, натянутом на голову. «Надо бы затемнить окна», — подумал Гарри, отлично зная, что этого не сделает.

Ирма трудилась над второй тарелкой омлета с беконом и помидорами. Ее маленькие глазки поблескивали из-под старомодной седой челки, преломляя свет люминесцентной лампы, отражающийся от серебряных приборов. Гарри мрачно наблюдал, как жена скребет ножом по тарелке. Эта процедура неизменно приводила его в раздражение, все тридцать два года совместной жизни проявлявшееся лишь во вращении глаз, которого Ирма никогда не замечала.

— Почему бы тебе не попробовать это лекарство? — спросила Ирма, не поднимая глаз от тарелки.

Ответа не последовало.

— Доктор Уайльд считает, что оно тебе поможет.

Молчание.

— Во всяком случае, вреда не принесет.

— Принесет.

— Ну…

— Мне не нужно никаких…

— Конечно, но…

— Я не хочу никаких…

— Я понимаю, любовь моя.

Следующие семь с половиной минут Гарри наблюдал, как его жена возит ножом по тарелке.

Потом зазвонил телефон.

Уикенден, как обычно, поднял трубку после третьего звонка.

— Да. Это я. Вы шутите? Черт побери! Я сейчас приеду.

Уикенден поднимался по главной лестнице Национальной галереи современного искусства. Непривычно яркое солнце заливало светом белые мраморные ступеньки. Наверху инспектора ждала Элизабет ван дер Меер.

— Можете себе представить это свинство?

Уикенден поднял глаза. Ван дер Меер была окружена сиянием, похожим на нимб.

— Могу, — ответил Уикенден.

Они вошли в музей.

— Моя бабушка называла это беспардонностью.

— Совершенно с ней согласен, — ответил Гарри, пытаясь не отстать от длинноногой директрисы. — Я не исключал такого поворота событий. Стало быть, ограбление не заказное, и это значительно усложняет мою работу.

— Потому что тогда…

— …отсутствует мотив ограбления. О вашем приобретении мог знать кто угодно, к тому же на пресс-конференции вы любезно сообщили, что этот Малимич находится в отделе консервации.

— Не ругайте меня, инспектор. Я…

— Таким образом, шансы распознать преступника значительно уменьшаются.

Они прошагали по залитому солнцем вестибюлю и вошли в лифт.

— Итак, сколько они просят?

— Шесть миллионов триста тысяч.

— Это не простое совпадение.

— Согласна.

— Плохо дело.

— Куда уж хуже! — бросила ван дер Меер, притопнув ногой от возмущения.

Лифт работал и везде горел свет. Значит, электричество уже включили.

— Это означает, что заказчик отсутствует, а ограбление совершено хоть и профессионалами, но не теми, кто специализируется на произведениях искусства, — начал рассуждать Уикенден. — Возможно, членами крупной преступной группировки. Если подумать, такая сумма — худший из возможных вариантов. Значит, они… нет, не так. Можно предположить, что они не имеют представления о реальной стоимости картины и поэтому запрашивают именно столько, сколько вы за нее заплатили. А сумму можно было узнать из газет.

— Вряд ли это любители. Здесь чувствуется рука профессионал, инспектор.

Лифт остановился, и они вошли в кабинет ван дер Меер.

— Верно, — согласился Уикенден, опускаясь в кресло. — Но опытные воры-искусствоведы никогда не воруют ради выкупа. Это опасно и неразумно. Где гарантия, что им заплатят? А если они не сумеют получить выкуп, значит, риск был напрасен и картина становится обузой. Любой идиот знает, что известные произведения просто так на черном рынке не толкнешь. Нет, это явно профессиональные воры, но без связей в мире искусства. Им, вероятно, заказали эту картину, но потом сделка сорвалась. Сейчас это наиболее правдоподобный сценарий. Они крали не ради выкупа. Но их план А провалился. Теперь они реализуют план Б, хотя выкуп лишает преступление ореола романтики.

— Честно говоря, мне на это наплевать. Меня гораздо больше волнует, что я скажу попечителям. И как реагировать на подобные требования? Надо ли на них вообще отвечать?

Ван дер Меер села за стол, чтобы придать себе начальственный вид, несколько поблекший в связи с последними событиями.

— Мы можем вызвать полицию. Но сейчас важнее определиться, собираетесь ли вы платить.

— Разумеется, нет.

— Даже в сложившейся ситуации?

— Это не мои деньги. Все решает попечительский совет. Я могу устроить внеочередное собрание, если вы считаете, что мы должны рассмотреть…

— …все возможные варианты, мисс ван дер Пфафф. Если вы проигнорируете их требование, картина останется у воров, которые попытаются от нее избавиться. Уничтожать ее они, конечно, не будут, несмотря на все их угрозы. Это никому не выгодно. Украденное произведение искусства не может сообщить о себе, как это бывает в случае похищения человека. Воры хотят поскорее сбыть его с рук. Поэтому оно либо вернется к вам, либо исчезнет навсегда. Если вы согласитесь на их предложение, то, вероятно, получите картину обратно. Мое начальство не похвалит меня за подобную откровенность, но я стараюсь быть с вами честным. По возможности…

— По возможности?

— Представьте, что у воров нет другого способа избавиться от картины, кроме как потребовать у вас выкуп или повесить ее в собственной гостиной. Как я уже сказал, они хотят поскорее сбыть ее с рук. Ограбление было тщательно подготовлено, но выкуп не входил в их планы. Воры явно не принадлежат к миру искусства, иначе у них не возникло бы проблем. Или же сделка сорвалась. Только заказные ограбления приносят выгоду.

Уикенден сделал паузу.

— Вы сможете собрать деньги?

— Не знаю. Музею это не по средствам, особенно сейчас, после такой дорогостоящей покупки. Нас могут спасти только частные фонды. Попечительский совет, вероятно, захочет сохранить лицо. Буду вам признательна, если вы не сделаете это достоянием общественности.

— Приложим все свои силы. Хотя воду в дырявом ведре не удержишь.

— Да, конечно…

— Можно попросить у вас что-нибудь выпить?

Ван дер Меер удивленно взглянула на инспектора.

— Да-да, конечно. Что бы вы хотели?

— У вас есть зеленый чай?

— Простите?

— Зеленый чай. Хорошо действует на кровь. Стимулирует мозговую деятельность. Потому что зеленый.

— Хорошо, — проговорила директриса, нажимая кнопку внутреннего телефона. — Сара, принесите, пожалуйста, зеленый чай для инспектора Уикендена. Спасибо.

Они помолчали.

— А как это звучало?

— Простите?

— Требование выкупа. Как оно звучало?

— Мне позвонили утром, когда я пришла в кабинет. Здесь у меня нет определителя номера. Сара соединила меня со звонившим. Голос был мужской, но какой-то очень низкий.

— Он, вероятно, изменил голос.

Ван дер Меер вдруг побледнела.

— Неужели все это наяву? Похоже на дурной сон. И все же это реальность. Словно происходит в кино.

— Боюсь, именно так. Так что же он сказал?

— Если я хочу, чтобы картину вернули, то должна оставить на ночь свет в кабинете, и тогда он со мной свяжется. Это все, что он сказал. Разговор занял меньше минуты.

— Вы уверены, что это был грабитель?

— Думаете, звонил какой-нибудь придурок? О пропаже известно не многим. Во всяком случае, я на это надеюсь.

— Если вы захотите потянуть время, чтобы собрать деньги, мы можем попросить его представить доказательства, — предложил Уикенден.

— А как я войду с ним в контакт?

— Скажу вам прямо, мадам. Я неплохой сыщик, но с вымогателями общаться не умею. Пару раз я этим занимался, но, к счастью, мы нашли более компетентного человека.

Ван дер Меер прошлась по кабинету.

— Вы не внушаете доверия, инспектор.

— Просто не хочу морочить вам голову.

— Не знаю, на ком остановиться, — сказала ван дер Меер, перебирая папки, разбросанные на ее ультрасовременном столе из стекла и стали.

Она взглянула на Уикендена, который что-то теребил в кармане, глядя в пол.

— Вы знаете директора Йельского музея британского искусства, инспектор? Нет? Она моя школьная подруга, и мы до сих пор поддерживаем близкие отношения. Несколько лет назад у них тоже украли картину…

— Никогда об этом не слышал, — вскинулся Уикенден.

— Ничего удивительного, инспектор. Они не хотели, чтобы об этом узнали даже правоохранительные органы. Некто попытался потребовать выкуп за картину Джошуа Рейнолдса. Она была застрахована, и следователь страховой компании сумел вернуть ее в музей. Никто ничего не узнал, репутация музея была спасена, все остались довольны. Может, нам стоит обратиться к этому парню…

— Скотленд-Ярд сделает все возможное…

— Здесь нет ничего личного, инспектор. Простое желание не оказаться по шею в дерьме, простите за выражение. Вы были достаточно откровенны и не скрывали своих слабых сторон. Сильный человек не боится прибегнуть к чужой помощи. Вот, посмотрите…

Ван дер Меер протянула Уикендену визитную карточку цвета слоновой кости. Взяв ее так, словно это была драгоценность, инспектор прочитал написанное на ней имя. Директрисе показалось, что усы его при этом чуть дрогнули. Но возможно, это была лишь случайность.

— Послушайте, инспектор, я готова принять любой ваш план, но эта история не должна получить огласку. Мы будем вам очень признательны, если вы сохраните все в тайне. Публичность только усугубляет трагедию.

Уикенден не отрываясь смотрел на карточку.

Габриэль Коффин и Даниэла Валломброзо заканчивали есть пудинг в ресторане «Рулз», когда брюки Коффина вдруг завибрировали.

— Даниэла… — укоризненно произнес он, толкнув ее ногой под столом.

— В чем дело?

— Ой, извини.

Коффин вытащил из кармана телефон.

— Алло? Га… Гарри! Сколько лет сколько зим!

Даниэла обвела глазами зал. В нем не было ни единого свободного места. Желтые стены пестрели картинами, акварелями, чучелами животных, иллюстрациями к «Ярмарке тщеславия», растениями, цитатами и другими предметами пышной Викторианской эпохи. Официанты в белых рубашках и черных жилетах скользили по залу с подносами в руках. За порядком следил метрдотель, незаметно исправляя любую оплошность обслуживающего персонала. Упавшая вилка, пустой стакан, новый заказ, вопрос о местонахождении туалета — ничто не оставалось без внимания. Эта суета зачаровывала, вы как бы оказывались внутри мягкого кокона, откуда с комфортом могли наблюдать за происходящим. И хотя вокруг было множество других посетителей, создавалось впечатление, будто вы здесь самый главный гость. Немногие заведения могли похвастать таким вниманием к клиентам, как старейший лондонский ресторан «Рулз».

— …нет, я не слышал. Вообще-то я только что приехал в Лондон. Это просто невероятно. Еще удивительней, что все это пока не вылезло наружу. Огласка здесь, естественно, ни к чему, но попробуй скрой что-нибудь от газетчиков. Нет, я уже не занимаюсь розыском. Старею, наверное. Нет, вам сам Бог велел. Я приехал в Лондон, чтобы прочесть лекцию. Да, сегодня вечером. В Институте Куртолда. Это спасает меня от нищеты. И потом, у меня что-то вроде отпуска — и вот решил наведаться в родные места. Сейчас я в «Рулзе». Вы когда-нибудь здесь были? Обязательно сходите. Правда? Ну, я думаю… да, конечно. Почему бы нам… Вот что, давайте встретимся после лекции. Пойдем куда-нибудь и там поговорим. Хорошо. С пяти до шести. О, это будет замечательно. Пока, до встречи.

Коффин захлопнул телефон и какое-то время молча смотрел на голову антилопы-дикдик, висевшую на стене.

— Эй, — окликнула его Даниэла.

— Слушай, это совершенно невероятный звонок…