Двойная рокировка

ГЛАВА 7

«Общество Малевича» занимало небольшой беломраморный особняк на рю Израиль, зажатый между двумя большими зданиями. Подходя к деревянной, обитой латунью двери, инспектор Жан-Жак Бизо подумал, что тот похож на кусок свадебного пирога.

Он толкнул дверь, но безуспешно. Попробовал еще раз — результат тот же самый. Слегка обескураженный, он надавил плечом. Потом постучал. Никакого ответа. Может быть, они еще не начали работу? Бизо взглянул на часы. Десять утра. Слегка согнувшись, он заглянул в длинное узкое окно рядом с дверью. Внутри кто-то сидел за столом. Значит, они не закрывались на ночь.

Бизо уже хотел постучать снова, но тут дверь приоткрылась и на улицу выглянула молодая женщина в темном костюме. Она была на голову выше инспектора и обладала гораздо более привлекательной внешностью.

— Что вам угодно, месье?

— Бонжур, мадемуазель. Разрешите представиться — Жан-Жак Бизо. Я звонил вам. Я из сыскной полиции и расследую дело о похищении картины из этого здания.

— Ah oui. Merci, monsieur, entrez, s'il vous platt.[20]

Женщина отступила в сторону, пропуская Бизо. Сверкающий белый мрамор вестибюля, зеркала в золотых рамах и богатство отделки как-то не вязались с репродукциями картин Малевича, развешанными по стенам. Бизо пришел в восхищение. «Неплохо бы купить пару штук», — подумал он, но потом понял, что это не репродукции.

— Бонжур, месье. Вы, я вижу, любите Малевича.

Бизо чуть не свернул толстую шею, косясь на грудь под сиреневой блузкой. Потом поднял глаза повыше. Красивая, но слишком деловая. Волосы стянуты в узел. Такие обычно делают карьеру, но личной жизни у них никакой. Во всяком случае, так говорят.

— Меня зовут Женевьева Делакло, — представилась женщина, протягивая руку.

Бизо не сразу это заметил, но потом торопливо пожал ее.

— Инспектор Жан-Жак Бизо. Я здесь по поводу…

— Да, месье. Я знаю, почему вы здесь. Это такая потеря. Вам показать место, где она висела? Впрочем, извините. С чего бы вы хотели начать?

— Мадам Делакло, вы…

— Я вице-президент и главный эксперт «Общества Малевича». В мои обязанности входит распознавать подделки и неправильные атрибуции, способные повредить репутации Малевича. Этим я в основном и занимаюсь.

— А чем еще? — спросил Бизо, пытаясь справиться с резинкой на своей записной книжке, не позволявшей ее открыть.

— Вам помочь, инспектор?

— Что? Нет-нет. Продолжайте, пожалуйста.

— Я также провожу экспертизу предполагаемых работ Малевича, его рукописей и тому подобное. Вам показать…

— Когда в последний раз видели пропавшую картину?

— Два года назад она выставлялась в Музее Гугенхейма в Нью-Йорке. Все остальное время картина находилась здесь. Несколько месяцев назад ее смотрел один ученый, но…

— Мне нужна самая полная информация об этом визите, мадам. А сейчас покажите мне, пожалуйста, место преступления.

Делакло повела его вниз по витой лестнице. На белых степах темнели причудливые тени от перил.

— Чтобы войти в хранилище, необходимо иметь ключ и код. Ключей только три: у меня, у президента нашего общества, который сейчас находится в деловой поездке, и…

— У кого еще?

— Третий ключ хранится в банковском сейфе вместе с кодом.

— А кто имеет доступ к этому сейфу?

— Он зарезервирован на имя нашего общества, так что доступ к нему только у меня и президента.

— Значит, ключ и код имеете только вы двое?

— Да. Уж извините.

— Давайте войдем. Покажите мне, как это делается.

Они остановились у стальной двери, слева от нее находился пульт с белыми цифровыми кнопками, под которым виднелась узкая замочная скважина.

Вставив ключ, Делакло набрала несколько цифр, прикрывая пальцы тыльной стороной руки, но Бизо проследил, что она нажала на кнопки десять раз. При каждом нажатии костяшка указательного пальца уходила вперед. «Серьезный код, — подумал он. — Я-то не могу запомнить и трех цифр от замка своего велосипеда».

Из-за двери послышался металлический звук. Нажав на ручку, Делакло распахнула створ. Внутри сразу же зажглось освещение. Бизо боком протиснулся в узкий проем.

Перед ним открылось длинное помещение, похожее на желудочно-кишечный тракт компьютера. Вдоль стен тянулись ряды выдвижных решеток, напоминающих рыхлую колоду карт. На них с двух сторон висели картины. Казалось, им нет числа. В дальнем конце хранилища стоял черный металлический шкаф со множеством невысоких ящиков. «Наверное, там хранятся рисунки», — подумал Бизо.

Пройдя через все помещение, Делакло выдвинула самую последнюю решетку. Металлическая стенка остановилась всего в нескольких дюймах от внушительного торса Бизо. Он отступил и озадаченно потер лоб, увидев, как стройная Делакло проскользнула между двумя решетками. Белая кожа, россыпь веснушек на носу, светло-голубые глаза, черные волосы, стянутые в тугой узел, в который был воткнут карандаш, и квадратные очки в тонкой металлической оправе.

— Она висела здесь, — послышался ее голос из глубины металлических джунглей.

— А я… я тоже должен туда идти, мадам?

— Мадемуазель. Думаю, вы можете посмотреть и отсюда… одну минуточку, — сказала Делакло, выдвигая решетку до упора.

Взору Бизо предстали абстрактные картины, написанные маслом. Часть из них была в рамах, остальные висели в подрамниках, словно туши на крюках. В глаза бросалось незанятое пространство и под ним табличка с надписью: «Супрематическая композиция „Белое на белом“, 119».

— Это название картины и ее каталожный номер, — объяснила Делакло. — Но мы обнаружили кое-что еще…

Она указала куда-то в темноту между рядами решеток.

— Вы хотите, чтобы я… — пробормотал Бизо.

— Я думаю, вам это будет интересно, инспектор. Посмотрите, что там.

— Благодарю вас, Клаудио, что вы нашли время встретиться со мной.

Коффин сидел в торце зеленого металлического стола образца 1950 года, стоявшего посередине спартанского кабинета, который Клаудио Ариосто занимал уже больше тридцати лет. На стенах висели фотографии Ариосто в парадной полицейской форме, созданной по эскизам Армани, — темно-синей с красными полосками. На них он обменивался рукопожатиями с Миттераном, папой Иоанном Павлом II, Берлускони и своим шефом Джованни Пасторе и снимал покрывало со спасенного алтаря работы Перуджино.

— Non è un problema, Gabriel. Come posso aiutarti?[21]

— Allora[22] речь пойдет о Караваджо.

— Я так и думал. Ты ведь просто так не приходишь.

— Да меня и не приглашают.

— Это правда. Ты все еще живешь на виа Венти Сеттембре, девяносто девять? Над фонтаном Моисея?

— У тебя хорошая память.

— Такой адрес не забудешь. Чем могу быть полезен, Габриэль?

— Думаю, мы оба можем помочь друг другу. Мы ведь в одной упряжке. Джентльмены, интересы которых я представляю, не горят желанием платить страховку за Караваджо, а тебе бы не хотелось, чтобы алтарь оставался пустым.

— Это верно. Но меня удивляет, как обычная церковь может позволить себе таких страховщиков, как твои, или вообще любую страховку.

— Кстати, как идет расследование?

— Честно говоря, я сейчас занят по горло. Ты знаешь, сколько у меня нераскрытых преступлений? Чертова уйма. Только за прошедшую неделю из частной коллекции в Умбрии украли руку от мраморной статуи второго века, а из библиотеки редких книг в Калабрии исчез манускрипт шестнадцатого века, украшенный миниатюрами.

Я тут нарыл кое-какую статистику для беседы с новыми сотрудниками. Вот послушай. Ты, конечно, разбираешься в этом лучше, но со времени создания отдела по охране культурного наследия в шестьдесят девятом году мы нашли четыреста пятьдесят пять тысяч семьсот семьдесят один предмет, похищенный при раскопках, и сто восемьдесят пять тысяч двести девяноста пять произведений искусства, украденных из церквей и частных коллекций. Кроме того, наши следователи распознали двести семнадцать тысяч пятьсот тридцать две фальшивки и возбудили более двенадцати тысяч уголовных дел. И это только в Италии. По сведениям Интерпола в Италии в двухтысячном году было совершено двадцать семь тысяч семьсот девяносто пять краж. Для сравнения: в России за тот же период случилось всего три тысячи двести пятьдесят семь похищений. Более половины похищенных произведений искусства нашли и возвратили странам, где их украли. Так что дел у меня невпроворот.

Коффин улыбнулся:

— Неизбежная судьба страны, наплодившей столько великих художников. Вы что, кладете в спагетти какие-то особые приправы?

— Это все пенка от капуччино, — усмехнулся Ариосто и снова посерьезнел. — Но это не дает права всем этим надутым толстосумам от Нью-Йорка до Токио превращать мою страну в супермаркет с дорогими сувенирами. У нас сейчас больше трех сотен агентов. В ФБР работают только восемь, в Скотленд-Ярде — шесть. И все наши агенты задействованы. Нам только еще одной кражи не хватало, особенно такого масштаба. Те, над которыми мы сейчас работаем, не такие сенсационные, и слава Богу. С тех пор как ты здесь вкалывал, многое изменилось. Теперь мы получаем гораздо больше информации о кражах, и все благодаря новым техническим средствам. Ну, например, церковь в Ломбардии, где пропала византийская икона, немедленно сообщила нам об этом по электронной почте. Все это, конечно, прекрасно, но у нас вечно не хватает средств, а у воров их более чем достаточно. Я уже не говорю об итальянских чиновниках — ты и сам знаешь, что это такое… Правда, я тоже один из них… Отвечая на твой вопрос, могу лишь сказать: non abbiamo trovato niente.[23]

— Совсем ничего? Значит дальше пойдет лучше.

— Ценю твой юмор, Габриэль. А что ты можешь мне предложить?

— Один из моих осведомителей сообщил о некоем неразборчивом в средствах субъекте, осужденном воре, отбывающем четырехлетний срок в тюрьме под Турином. Его зовут Валломброзо. Заметь, арестован он был всего лишь как соучастник. Совершенно очевидно, что этот Валломброзо не из тех, кто совершает ошибки. Скорее всего его подставил заказчик. Конечно, парень ни в чем не признался, но тем не менее подозревается в хищении нескольких очень ценных произведений. Умный, хладнокровный, занимает достаточно высокое социальное положение, позволяющее водить знакомство с нужными людьми…

— Валломброзо. Valleombroso… долина теней. Я уже слышал это имя. Расскажи мне о нем поподробнее.

— Ну так вот, — заговорил Коффин, заглядывая в папку, которую он вытащил из портфеля. — Прямых улик против него маловато, все больше косвенные, как и должно быть у всякого приличного вора. Нам известно, что Валломброзо мог быть главным действующим лицом по крайней мере в восьми нераскрытых кражах, но прямых доказательств у нас нет. Только он способен на такое, но у нас нет ни единой зацепки, чтобы его арестовать или осудить. Значит, свою работу он выполнил отлично. Сейчас ему тридцать четыре года, родился в Амальфи, вырос в Неаполе, закончил Болонский университет, затем его следы теряются. Занимался легкой атлетикой и гимнастикой, имеет черный пояс по капоэйре, что довольно странно, говорит на шести языках. Есть предположение, что его предки занимались кражей произведений искусства на протяжении нескольких столетий, но точных сведений на этот счет нет.

— Похоже на ночной кошмар, — заметил Ариосто, закуривая сигарету.

— Это верно. Идеальный вор. А я думал, ты бросил курить.

— Я так и сделаю, когда ты уйдешь. А раньше он когда-нибудь сидел?

Нагнувшись вперед, Ариосто потер висок пальцами, между которыми торчала дымящаяся сигарета.

— Нет. В этом, видимо, все дело?

— К сожалению.

— Есть еще один момент.

— Какой? — поднял глаза Ариосто.

— В тюрьме случился один…

— Что?

— Инцидент. По словам тюремного надзирателя, это была самозащита, но… Во всем остальном его поведение безупречно…

— Продолжай, Габриэль. Я слушаю. Но…

— Как тебе это нравится, Клаудио? Несколько заключенных затеяли драку…

— Несколько?

— Пятеро. Угадай, сколько осталось на ногах к концу потасовки?

— Сколько?

— Все пятеро были избиты до потери сознания. Переломанные кости, вывихнутые суставы. И как ты думаешь, кто удалился с поля боя без единой царапины?

— И надзиратель утверждал, что это самозащита?

— Официально — да. Конечно, заключенные роптали, по этим дело и ограничилось.

— Довольно опасная публика. Ты отдаешь себе отчет, куда влезаешь?

— Я знаю этих людей, Клаудио. Они не причинят вреда, если к ним хорошо относиться. Конечно, доверять им нельзя, но иначе и быть не может — ведь они вращаются среди мошенников. У профессиональных воров, которые рассматривают свою деятельность как своего рода искусство, есть определенный кодекс чести. Они могут быть потрясающе лояльны, если это отвечает их интересам. Значит, мы должны сделать так, чтобы Валломброзо было выгодно сотрудничать с нами.

— Мы?

— Можешь мне поверить.

— Ты думаешь, Валломброзо имеет какое-то отношение к последней краже?

— Уверен. Мой осведомитель сообщил, что Валломброзо приведет меня к Караваджо. Но только при одном условии…

Собрав в кулак всю свою волю, Бизо максимально втянул живот и стал боком протискиваться между решетками. Извиваясь как уж, он проталкивал свое тело к бетонной стене хранилища, постепенно погружаясь в темноту. Там едва виднелась какая-то надпись. «Еще хорошо, что я не боюсь темноты и замкнутого пространства», — подумал Бизо, чувствуя, как по спине стекает пот.

— А посветить здесь можно? — хрипло спросил он.

— Одну минуточку.

Делакло куда-то отошла и вскоре вернулась с фонариком. Взяв его, Бизо на минуту задумался. Тяжело дыша, он задел спиной висевшую позади картину.

— Надо бы поосторожней, — виновато улыбнулся он и, сделав попытку двинуться дальше, уперся в картину, висевшую перед ним.

Бизо снова впал в раздумье. И тут его осенило. Подняв левую руку над головой, он переложил в нее фонарик и, чуть улыбнувшись, нажал на кнопку. На бетонной стене высветилось желтое пятно, и сразу стала видна надпись, сделанная красной краской: «СН 347».

— Вот так штука! Что, по-вашему, это может означать?

— Не знаю, инспектор. Для меня — всего лишь бессмысленное сочетание букв и цифр.

— Да, толку пока от этого мало, — пробурчал Бизо, с трудом выбираясь из железного плена. — Посмотрим, что можно сделать.

«Надо было за завтраком есть больше масла», — усмехнулся он про себя.

— Нетрудно догадаться, чего он хочет. Условного освобождения на поруки. Видишь ли, Габриэль, я уже слышал подобные просьбы, но это обычно не проходит, — начал Ариосто, вышагивая по кабинету. Серебряные пряжки на его черных ботинках вспыхивали на солнце. — Турин не в моей юрисдикции. И я там никого не знаю. Придется просить Пасторе. А он вряд ли придет в восторг от этой идеи. Все-таки речь идет об опасном преступнике.

— Но, Клаудио, это была всего лишь самооборона.

— От которой ты до сих пор под впечатлением. Почему ты думаешь, что Валломброзо приведет нас к картине?

— Я доверяю своему источнику. И потом, мир не так уж велик, а воровской мир и того меньше. По моим сведениям, это первоклассный грабитель. Ему осталось сидеть всего полтора года и…

— У меня только один вопрос, — сказал Ариосто, садясь на стул. — Ты возьмешь на себя эту ответственность? У меня нет ни времени, ни желания, ни людей, чтобы заниматься шаткими предположениями. Конечно, мы будем расследовать это дело, но я не очень-то верю в успех. Если я позвоню и договорюсь с кем надо, ты сможешь отвечать за дальнейшее поведение этого типа? А вдруг он тебя надует, или сбежит, или на этот раз ты будешь избит до потери сознания?

— Понятно. Но, повторю, я доверяю своему информатору. И потом, профессиональные воры такого масштаба обычно соблюдают правила игры, если им это выгодно… Уверяю тебя, Клаудио, если Валломброзо выпустят под мою ответственность, картина снова окажется в алтаре.

— Ты понимаешь, что если я пойду на это, если вообще пойду, то у тебя будет не так уж много времени. Никто не позволит известному вору разгуливать на свободе сколько он хочет…

— Я знаю. Но разбойникам тоже можно доверять. Если ты помнишь, один из них был спасен, — заявил Коффин, берясь за ручку своего зонтика. — Возможно, ему придется подставить кое-кого из своей братии. Мне кажется, мой план сработает. Если же нет, мы потеряем эту картину навсегда. Это ведь не мелкое ограбление, когда разбивают стекло машины и утаскивают магнитолу, а хорошо спланированная заказная кража известного произведения искусства. Ты же знаешь, сейчас большинство таких краж организуются международными преступными сообществами, чтобы потом продать картины на черном рынке. Одно дело, если какой-то миллионер через нескольких посредников нанял профессиональных воров, чтобы повесить понравившегося ему Караваджо в своей бильярдной — такое преступление распутать гораздо легче: мы можем вычислить подозреваемого, получить ордер на обыск и так далее; но совсем другое, когда картина хранится где-нибудь на складе и ждет своего часа, чтобы ее обменяли на энное количество наркотиков или оружия. В таких случаях шансов найти ее практически нет. Большинство произведений обнаруживают, когда преступники пытаются их продать, то есть обратить в наличные. Если же у них другие планы, мы вряд ли увидим картину снова. Она так и останется под плащом у мафии.

— Если ее сумеют вывезти из страны. Сейчас, когда приняты все меры безопасности, не так-то просто вывезти Караваджо в собственном багаже.

— А если преступник живет в Италии?

— Это вряд ли. Во всяком случае, наша статистика за последние полвека говорит об обратном.

— Вероятно, ты прав. Не могу себе представить итальянца, похищающего свое национальное достояние, чтобы хранить его в спальне по соседству с местом преступления. Если они так безупречно спланировали кражу, то уж, наверно, позаботились и о вывозе картины из страны. Вот ты бы как поступил на месте воров?

Откинувшись назад, Ариосто стал раскачиваться на стуле.

— Отправил бы картину с каким-нибудь грузом. Спрятал в стенке ящика с вином или в дверце мясного фургона. А ты?

— Я? Я бы переехал в Италию. Здесь так вкусно готовят.

Ариосто улыбнулся.

Немного помолчав, Коффин спросил:

— Итак, Клаудио. Che ne pensi?[24]

Через неделю Коффин вышел из такси у входа в белое здание тюрьмы на окраине Турина. На небе не было ни облачка, и солнце щедро отдавало весь свой жар земле. Ветер лениво шевелил траву, словно колосящуюся пшеницу. Коффин представился тюремному надзирателю, и тот со всей строгостью изложил ему правила обращения со взятым на поруки заключенным и порядок возвращения его в тюрьму, если требуемые условия не будут выполнены.

Коффин уже брал на поруки заключенного. Это был торговец наркотиками, попавшийся на нелегальном вывозе произведений искусства. Швейцарец по имени Бертольд Дандердорф. Пятнадцать лет он успешно занимался наркоторговлей, а потом угодил за решетку за одну единственную попытку контрабанды. Его выпустили на поруки, чтобы он навел сыщиков на заказчика преступления, за которое сидел. Знакомый мотив. Возможность выйти из тюрьмы на год раньше, помноженная на желание отомстить.

Они уже почти достигли цели. Дандердорф по-прежнему находился на свободе за хорошее поведение и желание сотрудничать. Его поймали, потому что он попытался прыгнуть выше головы. Коффин уже встречался с такими случаями. Преступники пытаются повысить свой социальный статус, но дело, как правило, заканчивается провалом. Правда, провалиться с таким треском, как это сделал Дандердорф, выпадает не многим, но это уже другая история.

Похищение произведений искусства является в среде воров высшим пилотажем. Мастера этого дела находятся на самом верху воровской иерархии, поскольку преступления такого рода считаются чем-то престижным и интригующим и в обществе к ним относятся достаточно терпимо. Это единственный вид серьезных преступлений, который вызывает сочувствие. Однако сочувствующие не совсем представляют, насколько тесно это явление связано с таким отвратительным бизнесом, как торговля наркотиками и оружием, и даже терроризмом. Среднестатистический обыватель не интересуется изящными искусствами, а порой испытывает к ним некоторую враждебность. Для него это нечто элитное и недосягаемое, слишком сложное для его умственных способностей и, значит, в какой-то степени пугающее. Поэтому сообщения о блестяще проведенных ограблениях воспринимаются с некоторой долей удовольствия. Обыватель как бы получает возможность заглянуть в недоступный мир роскоши, испытывая невольную радость от того чувствительного пинка, который получил один из его завсегдатаев.

Заказчик преступления, как правило, бывает щедро вознагражден — он получает нечто поистине прекрасное. Единственным наказанием ему послужит то, что об этой награде никто не узнает. Его трофей обречен на безвестность.

Коффин стоял у тюремной ограды, глядя в водянисто-голубое туринское небо. Темный костюм-тройка и аккуратно подстриженная борода служили отличной мишенью для горячих солнечных лучей. Он теребил зонтик, все время натыкаясь на тонкую трещинку на внутренней стороне ручки, и смотрел на часы.

Из ворот тюрьмы вышла высокая стройная женщина, одетая в черное. Прищурившись, она остановилась, нежась в лучах солнца.

— Buongiorno,[25] Даниэла, — улыбнулся Коффин. — Рад вас видеть, сеньорита Валломброзо. Куда мы едем?

— В Лондон, — ответила она. — Чтобы отомстить.