Эдгар По в России

Глава четвертая, где наш герой сталкивается с юным мошенником, а заодно знакомится с монстрами и раритетами

Гостиница, где поселился Эдгар, была не самой плохой, но и не лучшей. Не отель Кулона, что неподалеку от Михайловского замка, но и не пропитанная потом ночлежка для ямщиков. Все сообразно имеющимся в кармане долларам (спасибо доктору, который был столь любезен, что посадил американца в коляску и назвал извозчику адрес!). Номер был чуть больше каюты на «Владычице Озера», но кроме постели там имелись платяной шкап и стол, похожий на конторский. Непривычным было отсутствие камина, но одна из стен оказалась на удивление теплой, а по утрам даже горячей. (Позже Эдгар узнал, что это печь, обогревающая сразу четыре нумера да еще и общую гостиную на втором этаже, куда выходило устье.)

На первом этаже расположился небольшой ресторан (или как там по-русски?), где брали деньги любой страны (лишь бы небумажные!). При заказе блюд языковой проблемы не возникло — в меню все яства были прописаны не только по-русски, но и по-французски, а его-то Эдгар По знал неплохо. К неудовольствию юноши, сегодня наличествовали только рыбные блюда и отсутствовало мясо. Видимо, день был постный. После долгих дней плавания рыба осточертела, но выбора не было. К собственному удивлению, все оказалось довольно вкусным — совсем не таким, каким его потчевали в пути. Верно, повара были искуснее, нежели корабельный кок. Кроме того, к еде дали еще и два куска хлеба, которых американец не заказывал. Эдгар с удовольствием съел густой рыбный суп, уничтожил солидный кусок рыбы, закусил хлебом и запил винной настойкой.

Поняв, что жизнь — не такая уж плохая штука, юноша отправился спать. Спал как убитый, не замечая знаменитых русских клопов, на которых жалуются гости России — верно, во Франции и Пруссии клопы кусают нежнее. Но Эдгар По не читал записок иностранцев, а клопы в его родной стране были нисколько не миролюбивее русских собратьев.

В любой северной столице, будь то Копенгаген или Стокгольм, осень самая замечательная пора, но Петербург — совершенно особый случай. Эдгар не мог понять — почему это время года в России именуют осенью? По меркам родины, оставшейся за океаном, здесь царила глубокая зима — ветер продувал крылатку, заползал в штаны и норовил сорвать шляпу.

Петербург показался ему огромной стройкой, не закончившейся со времен императора Петра, основателя города. Все здесь было огромным. Мертвая старина — огромные дворцы работы великих архитекторов, огромные храмы, уживалась с современными постройками — также огромными. Конечно же, американец оценил красоту Невского проспекта (почему его так назвали, если проспект идет не вдоль, а поперек реки?), постучал тростью о деревянные мостовые — шестиугольные, словно пчелиные соты, восхитился работой столичных дворников, набрасывающихся на конские яблоки так быстро, что воробьи не успевали поживиться.

Если ты оказался на Невском проспекте, можно обойтись без иных достопримечательностей — достаточно просто бродить и смотреть, смотреть и бродить. Огромные витрины кондитерских, в которых коробки со сладостями перемежаются яркими фантиками конфет и разноцветными шкурками засахаренных фруктов, разложенные в неком художественном беспорядке; огромные окна галантерейных магазинов, искрящиеся тканями разнообразных расцветок, перед которыми меркнет чешуя самых роскошных рыб. В магазинах Парижа хозяева нанимают артистов или художников, обязанных каждое утро являться, раскинуть радужным, пышным каскадом новые товары, составить роскошные бусы и гирлянды, чтобы прохожие остановились перед этим окном и купили товар. В Петербурге с расстановкой товаров справляются приказчики, а то и неграмотные ученики, еще вчера носившие лапти и не знавшие о своем тонком вкусе.

А сколько соблазнов и для родителей, и для детей, заходящих в лавки детских игрушек, похожих на выставки, где румяные русские куклы соседствуют с итальянскими арлекинами, голландские пушки нацеливались на немецких оловянных солдатиков! Эдгар едва не купил кораблик, засунутый в винную бутылку. Как его туда поместили? Может, он бы его и приобрел, но стоила такая игрушка два рубля — целую неделю жизни в чужом городе.

Что ни шаг — прилавки с пряниками и печеньем, блины и вафли, что пекут у вас прямо на глазах, которые, перед тем как купить, можно попробовать.

Чинные витрины, где содержимое говорило само за себя, витрины, рядом с которыми простаивали зазывалы, едва не тащившие прохожих к себе — надсадно крича, они раздирали глотки, словно бы мечтали умереть, но продать товар! С продавцов градом льет пот, но они стараются так, как не старался еще ни один из актеров, умерших прямо на сцене!

Общий вид русской столицы портили только нищие, слетавшиеся, как голуби, к храмам и соборам, облеплявшие подходы к дорогим магазинам. Порой, по недосмотру половых, нищие проникали в кабаки и ресторации и, преданно уставившись в рот жующим, просили оставить им доесть и допить… От греха подальше им выставляли стаканчик водки, давали хлеб и тихонечко выталкивали взашей.

Если свернуть с Невского, сделать несколько шагов, дорогие витрины сменяются узкими окнами, форточками немецких булочников, которые русские называют «васисдас». Торговля идет уже не в магазинах, а с лотков (иногда товары разложены прямо на земле или на перевернутых бочках). Пряники поплоше, краски платков тусклее, игрушке дешевле, но все равно — вы можете приобрести товары на любой вкус или кошелек.

Здесь же можно было зайти в цирюльню — побриться или вырвать зубы, наточить ножи и подправить пилы, починить ружье и приобрести лучшую дамасскую саблю.

На углу — напротив огромной стройки, среди чахлых деревьев, притулился уличный художник, делающий мгновенные рисунки не с помощью кисти или карандаша, а посредством ножниц и черной бумаги. Художник ставил желающего увековечить себя в соответствующую позу, хищно посматривал на него и, орудуя маникюрными ножницами, в пять минут извлекал из черного клочка бумаги чужой профиль, накладывал его на лист белой бумаги. Эдгар, замешавшись в небольшую толпу, в изумлении взирал на появление портрета «а la Silhouette». В Европе «силуэт» уже вышел из моды, но в России и в Америке о нем почти не слышали, равно как о министре, в честь которого он был назван[9]. Стоило такое удовольствие недешево — двадцать копеек, но стоило ли оно того? Присмотревшись к портрету и сравнив его с оригиналом, американец усмехнулся — теневой портрет имел сходство с прототипом такое же, какое он имел бы с Нострадамусом или с Наполеоном.

Уходить далеко от проспекта Эдгар По не решился — карты города у него не было, был риск заблудиться. И, пройдя туда-сюда по непривычно широким улицам, предпочел возвратиться на Невский.

Так он и шел и, разумеется, вышел к Неве, прогулялся по набережной, посмотрел на памятник основателю города, оценил крепость гранита, мощь коня и силу всадника. Не особо проникнувшись (в Англии памятников больше, а лица у королей решительнее), посетовал, что в Бостоне не удосужились поставить что-то подобное основателям города (хотя статуй понадобилось бы много!), и перешел на один из множества мостов. Полюбовавшись на реку и обступившие ее здания с середины моста (соборов здесь много!), отправился дальше. Свернув налево, увидел оборванного мальчугана.

— Месье, ашетез вотре билет! — бойко заголосил оборванец, признав в юноше иностранца. Заметив, что тот не понимает его «французского», перешел на «английский»: — Сэр, купи ванн тиккет в кунцкамеру. За грош отдам! Мани ванн грошен, смекаешь? Кунцкамера, говорю. Ферштеешь, хер нерусский? Монстеры тут собраны.

Эдгар хотел пройти мимо, но предложение его заинтересовало. Он много слышал про Кунсткамеру — собрание редкостей, имеющуюся в Саксонии. А вот в России? Любопытно. К тому же все равно хотел укрыться от ветра. Не пожалев гроша — четверти копейки, взял у мальчугана замызганную бумажку, где красовалась какая-то надпись, сделанная от руки.

Держа билет в поднятой руке, словно знамя, Эдгар вошел внутрь, но не встретил никого, кому можно было бы его предъявить. Решив, что билеты проверяют на выходе, пошел любоваться русскими «монстерами».

Здесь было на что смотреть. Эдгар бродил по залам добрых три часа, переходя от одного уродца к другому. Огромные головы с непропорциональными чертами лица, глазами на лбу, недоношенные младенцы, двухголовые телята, двухголовые лисята, двухголовые скелеты, дети, сросшиеся телами…

От обилия монстров и банок рябило в глазах, но все равно было интересно.

— Приветствую вас, мой юный друг! — услышал Эдгар знакомый голос.

Конечно же, это был английский доктор — единственный знакомец в русской столице. А кто еще, кроме англичанина, мог обратиться с такой бесцеремонностью, при этом, будучи уверенным, что говорит вежливо?

— Добрый день, сэр, — поприветствовал американец. Подумав, приподнял шляпу.

— Любуетесь? — поинтересовался Ишервуд и, не дожидаясь ответа, сказал: — Да, вы правы. Это собрание лучшее, что есть в России.

Эдгар хотел возразить, но не стал. Не придумал — что бы такое сказать. В конце концов, доктор живет в России и лучше знает ее достопримечательности. Вместо этого спросил:

— Не подскажете, кому надо отдавать билет?

— Билет? — вскинулся доктор в изумлении. — Какой билет?

— Вот этот вот, — вытащил Эдгар из кармана бумажку, приобретенную у мальчишки.

Брезгливо, словно дохлую лягушку, Ишервуд взял клочок, рассмотрел повнимательнее и густо расхохотался. Эдгар недоуменно посмотрел на англичанина, но вежливо подождал, чтобы тот прекратил смех.

— Вас обманули, — вернул доктор билет. — Оставьте этот «билет» на память. А в следующий раз имейте в виду, что вход в Кунсткамеру абсолютно бесплатен.

— А что там написано? — полюбопытствовал Эдгар, почувствовав некую досаду. Не то чтобы жаль монетки, но всегда неприятно, когда тебя обманывают.

— А так и написано: «безплатно», — перевел доктор. — Кажется, писал малограмотный ребенок, но предприимчивый. — Похлопав юношу по плечу, Ишервуд покровительственно сказал: — Русские любят обманывать иностранцев. Если хотите — это их национальный вид спорта. Привыкайте.

Эдгар посмотрел на билет, скомкал и сунул в карман. Неожиданно досада прошла, а вспомнив, что его провел сопливый мальчишка, расхохотался.

Смех, раздающийся среди мертвых уродцев и мрачных экспонатов, привлек-таки внимание смотрителя — мрачного старика, одетого в серую шинель и мятую фуражку. Служитель что-то сказал, а доктор ответил. Что именно, Эдгар не понял, но по интонациям догадался, что старик сердится. Дело кончилось тем, что Ишервуд вытащил монету, которую старик неспешно осмотрел, положил в карман и, прокаркав что-то, удалился.

— Вот так всегда, — с легкой горечью сказал доктор. — Русские всегда норовят получить с нас деньги ни за что.

— А зачем вы их ему дали?

— Смотритель сказал, что если мы не перестанем ржать, то он нас выгонит или вызовет полицию, — сообщил Ишервуд.

— А разве смеяться — это преступление?

— Нет, — покачал головой доктор. — Но гораздо проще дать старику на водку, чем объясняться потом, что мы не хотели оскорбить царя Петра.

— А при чем тут царь Петр? — удивился американец.

— Кунсткамера основана Петром Великим, — сообщил Ишервуд. — По мнению смотрителя, наш смех — признак неуважения к царской особе. Азиаты довольно ревниво относятся к умалению чести своих сюзеренов и не любят шуток со стороны иностранцев на их счет. А Петр — это их кумир.

— Кажется, куда ни посмотришь — везде Петр, — усмехнулся Эдгар.

— Так оно и есть, — кивнул доктор. — Все, что в России цивилизованного и европейского, занесено Петром. Петр не жалел денег, чтобы скупить лучшие анатомические экспонаты со всей Европы. Мне рассказывали, что первым посетителям предлагали угощение: джентльменам — чашку кофе и булочку, а простонародью — рюмку водки и огурец с черным хлебом.

Эдгар, вспомнивший, что последний раз он ел еще утром, прислушался к бурчанию в животе:

— Было бы неплохо, если бы и сейчас в музеях угощали булочками и кофе.

— Вы, наверное, проголодались? — догадался доктор. — Здесь неподалеку есть неплохой ресторан.

«Неподалеку» означало на другом берегу Невы. Эдгар рассчитывал, что доктор возьмет извозчика — не потому, что ему было жалко денег, а просто не знал, как обращаться к русским извозчикам, но Ишервуд предпочел пойти пешком.

Ресторан был действительно неплох. У входа стоял швейцар в ливрее, а шляпы и плащи гостей принимали лакеи. Зал украшен большими зеркалами. Эдгар знал, что такие стоят по тридцать долларов, а если добавить позолоченные рамы, то и все сорок. Очень дорогое зеркало, стало быть, ресторан не из дешевых. Американец предпочел бы пойти обедать в другое место, попроще, но перед англичанином показать скудость кошелька было неловко.

— Что вы хотите заказать? — деловито поинтересовался Ишервуд, листая толстенное меню.

— Полагаюсь на вас, — церемонно кивнул Эдгар, в тайной надежде, что англичанин выберет что-нибудь подешевле.

— Надеюсь, вы обойдетесь без жареной кукурузы и кукурузного виски, — хохотнул Ишервуд. Подозвав официанта, сделал заказ, удививший По, — затребовал говяжий бульон, ростбиф с овощами и пиво. По мнению юноши, для знакомства с чужой страной следовало бы брать кухню этой страны.

— Мастер Эдгар, — начал было доктор, но, заметив, как юноша обиженно скривил губы, поправился: — Прошу прощения, мистер По. Не сочтите, что я хотел вас обидеть. Вы так молоды, что у меня невольно вырвалось…

— Ничего страшного, — процедил Эдгар, хотя его задело, что к нему обратились как к мальчишке, а не как к взрослому человеку.

— Еще раз прошу простить, — чопорно сказал Ишервуд, давая понять, что на самом-то деле ему все равно — обиделся на него собеседник или нет, а извиняясь, он делает большое одолжение.

К счастью, принесли обед, сгладивший неловкость. Говяжий бульон был неплох, а вот мясо с кровью, так любимое англичанами, не очень нравилось Эдгару. Наблюдая, как доктор зажмуривает глаза, отправляя в рот очередной кусок недожаренной говядины, решил, что он просто не разбирается в пище. Съев мясо и овощи, сотрапезники принялись за пиво.

— Конечно же, здешнее пиво — это не эль, но это единственное место в Санкт-Петербурге, где я могу вспомнить старую добрую Англию, — вздохнул доктор, — так это здесь.

— Почему?

— Здесь расположен Английский клуб, — пояснил Ишервуд. — В России много англофилов. Русские, да и не только они, считают, что если они будут завтракать, как англичане, обедать, как англичане, одеваться, как англичане, то станут похожими на англичан.

— А на самом деле?

— Чтобы стать англичанином, надо им родиться, — небрежно ответил Ишервуд, слегка зевая. — Туземцу никогда не стать похожим на британца. Но у вас, молодой человек, британо-шотландские корни. Аллан — шотландская фамилия?

— Это фамилия моего опекуна, — признался Эдгар, слегка покраснев. — Он родом из Шотландии.

— Прекрасно, — одобрил доктор. — Обожаю шотландских поэтов.

— Я тоже, — радостно подхватил По. — Я сам несколько лет жил в Шотландии, в Эршире.

— Вот как, — заинтересовался доктор. — В графстве Эршир? Не в Ирвине ли?

— Именно там, — кивнул Эдгар. — Мы прожили там пять лет, потому что у моего опекуна были торговые дела в Ирвине. Я пять лет учился в местной школе.

— Ирвин… — в который раз вздохнул доктор. — Прекрасный город, море.

— И старинный мост, — добавил Эдгар, вспоминая, как он стоял и смотрел на корабли, выходящие из реки в море.

— Я учился в Эдинбурге, — сообщил доктор. — А в Ирвине живет… жила моя бабушка. Она была англичанкой, но очень любила все шотландское. Когда я навещал ее, спрашивала — почему я не ношу килт?

— Я сам, пока жил в Шотландии, видел килт всего два или три раза, — задумчиво произнес Эдгар. — Странно…

— Килты были запрещены почти сорок лет, — сообщил доктор. — Их носили лишь горцы, потому что в горах трудно уследить, что носит человек — штаны или юбку. Ну, а когда их вновь разрешили, большинство шотландцев поняло, что брюки удобнее.

— А зачем было нужно запрещать килты? — не понял Эдгар. — Они кому-то помешали?

— Шотландцы выступали против законной власти. Поэтому им запретили иметь оружие и все, что с ним связано.

— Мне кажется, это довольно глупо, — покачал головой Эдгар.

— Запрет на ношение исходил от Королевского суда, — высокомерно отозвался Ишервуд.

Эдгар не понял — что имел в виду доктор, но снобизм англичанина начал его раздражать. Чтобы не вспылить, решил перевести разговор на другое.

— Мистер Ишервуд, как я понял, вы увлекаетесь поэзией. Не подскажете, кто в России сейчас самый влиятельный поэт?

— Самый влиятельный — господин Жуковский, — пожал плечами Ишервуд. — Он назначен учителем наследника престола, награжден орденами. С его мнением считается император и, соответственно, вынуждены считаться и все остальные. Конечно же, если Жуковский такой влиятельный вельможа, он может позволить себе хобби. Неважно, будут ли это стихи или коллекционирование старых камней.

— Нет, я имел в виду другое, — смутился По. — Я имею ввиду литературное влияние. Если, скажем, уместно такое сравнение — кого можно назвать русским Байроном?

Ишервуд посмотрел на юношу и затрясся от смеха.

— Откуда в России возьмутся Байроны? Невежественная страна, глупый народ. Моя кухарка до сих пор не может понять, что мясо следует жарить с кровью. Хаггис она называет «няней», а пудинг — запеканкой! Я живу в России уже двадцать лет. Все эти двадцать лет два раза в месяц я хожу покупать сигары в одну и ту же табачную лавку. Заметьте — хозяин не удосужился выучить ни одного слова по-английски!

— Но такого не может быть, чтобы в России не было литераторов, — не унимался По. — Вы сами мне говорили, что в России уважают поэтов. Помните, когда мы плыли с вами из Кронштадта? Ну, пишут же в газетах, наконец.

— Я не читаю русских газет, — отрезал доктор. — А про уважение к поэтам я говорил исключительно со слов своих русских знакомых. Мне вполне хватает Шекспира и Поупа, Байрона, наконец. Байрон был гений, которого невозможно превзойти! Все говорят о лорде Байроне — в Британии, во Франции, в Пруссии. Я уже начал привыкать, что о нем говорят и в невежественной России, но если о нем заговорили в Новом Свете, то это уже помешательство. Любой лентяй говорит о преследующем его роке, вместо того чтобы заняться достойным делом!

— Вы считаете, что представителям других национальностей писать стихи не следует? — процедил Эдгар сквозь зубы, осматривая кружку. Кажется, там оставалось еще изрядное количество пива…

— Не только стихи, но и прозу. Зачем американцам писать книги, если их проще везти из Англии? Всего каких-то сорок дней — и вы получаете настоящий шедевр — вместо дурных романов о жизни индейцев.