Эдуард Лимонов

Глава четвертая «ВТОРАЯ РОССИЯ — МОЙ ИСТИННЫЙ ДОМ»

7 февраля 2000 года, понедельник. Оттепель. Обычный столичный зимний день с пробками, грязным подтаявшим снегом и спешащими по своим делам гражданами. Владимир Путин дает интервью хрипатому и небритому обозревателю ОРТ Михаилу Леонтьеву. И. о. президента подчеркнуто демократичен, образ его еще не забронзовел, на Путине свитер крупной вязки. Непонятное кресло, сзади — что-то вроде пальмы, нераспакованные картины. Действие происходит на премьерской подмосковной даче, куда чета Путиных только что переехала. «Мы все живем как на чемоданах в последние десять лет. У людей есть постоянное жилье, но нет ощущения стабильности. Надеюсь, мы его себе вернем», — говорит Владимир Владимирович, у которого скоро выборы, ласкающие слух избирателя слова.

А тем временем в самом чреве Москвы, на Лубянской площади у музея Маяковского, ходит Эдуард Вениаминович Лимонов в черной рваной панковской куртке. Его уже опознали торговцы значками и книгами, предложили хлебнуть водочки из фляги, от чего тот не отказался. Эдуард ждет важной встречи, о которой по собственной инициативе договорился заранее. И вот появляется в сопровождении охранников начальник управления ФСБ по борьбе с терроризмом и экстремизмом генерал Владимир Пронин. Их диалог (по «Моей политической биографии») стоит привести полностью:

«“В России трудно стало работать политическим партиям, — пожаловался я. — Слишком много ограничений. Не там стал, не там плюнул во время митинга — привлекают к ответственности. Вы не поверите, но меня вызывали к следователю Московского ФСБ по поводу скандирования мною в микрофон на митинге в ноябре слова ‘Ре-во-люция!’” — “А чего вы хотели? Должен быть порядок…” — сказал он. “Мы никогда не нарушали закон Российской Федерации, не нарушаем и сейчас и не будем нарушать… Потому мы все чаще переносим нашу борьбу за пределы РФ, в те страны СНГ, где попираются права русских…”

Генералу, возможно, все это было неинтересно. Но он стоял, не уходил. И не высказывал нетерпения. Может быть, он думал, что все это затравка и после затравки я ему кого-нибудь выдам?

“В частности, особенно успешными были наши действия в Латвии, где национал-большевики сумели добиться огласки ‘дела Кононова’. Вы знаете, речь идет о старике, партизане-подрывнике, латвийцы обвиняют его в ‘преступлении’, совершенном в 1944 году. Национал-большевистская партия раскрутила Кононова. Мы занимались Кононовым с самого дня его ареста в августе 1998 года. Мы устраивали пикеты, разрисовывали поезда”. — “Это ваши люди только что атаковали латвийское посольство?” — прервал он меня. “Сочувствующие. Мы приказа не отдавали”. — “И сочувствующие сидели в Севастополе, а наш МИД был вынужден вытаскивать их оттуда…” — заметил он скептически. “Нет, там сидели члены Национал-большевистской партии. Видите ли, Владимир Васильевич, что же мы за страна такая, если добровольно сдали город-герой, символ русского сопротивления в 1854-м ив 1941-м. За восемь лет единственная партия, которая осмелилась дать отпор наглой оккупации, — это мы, НБП”. — “Границы уже определены. Поздно”, — сказал он. “Кем определены? Ведь не нами? Севастополь нужно отстоять, иначе грош нам цена как нации, Владимир Васильевич…” — “Ну это не вам решать и не мне, это прерогатива государства”, — сказал он. “Между прочим, мы, НБП, делаем за вас вашу работу. Вы должны были бы нам платить…” — “Ну да… Еще что… Вы только усложняете отношения России с нашими соседями”. — “Наши соседи, пока вы их стараетесь умаслить и не раздражать… живут с головой, повернутой на Запад, и один за одним бегут в НАТО. Наши соседи — вся Европа приходила к нам с Наполеоном и Гитлером и придут еще…”

Шагах в десяти белокурая бестия Николай, такого белого цвета никакой краской не добьешься, а у него — свои, топтался ботинками по лужам. Время от времени генерал искоса поглядывал на него. Сотовый генерал сунул в карман куртки.

“Владимир Васильевич, — сказал я, — не надо нас подслушивать, разрабатывать, надо с нами дружить. Давайте работать вместе”.

Он ухмыльнулся и покачал головой.

“Погодите возмущаться. Есть же сферы, куда государство не может вмешиваться, нельзя уронить престиж, наехать на посольства, организовать манифестации здесь и там, хоть в Латвии, хоть на Украине, а мы это можем! А государство пусть нас официально порицает, мы будем выражением гнева русского народа”».

Выслушав Лимонова, Пронин удалился. Предложение повисло в воздухе. Вряд ли оно имело какой-то шанс быть принятым по целому ряду субъективных и объективных причин. Предпенсионного возраста генерал, думающий о том, как бы поскорее уйти на покой к внукам, бокалу виски со льдом и кресле-качалке на подмосковной даче, — не тот человек, который принимает решения в ФСБ, да и вообще это не прерогатива чекистов. Без первого лица такие вещи в государстве Российском не делаются.

Не лучшим образом выглядела и общеполитическая конъюнктура. Новый хозяин только осваивался в Кремле, окруженный унаследованными от предыдущего царствования вельможами. Еще впереди было выстраивание вертикали власти, превращение администрации президента в главный и по сути единственный орган политической жизни страны, расстановка своих людей в спецслужбах, хотя там уже и обрадовались приходу «своего» на первый пост в государстве. И шла еще вовсю предвыборная вторая чеченская война.

Наконец, Путин образца начала нулевых был настроен на тесную дружбу с Западом вплоть до вступления России в Евросоюз и НАТО. Об этом в один голос свидетельствуют тогда приближенные к первому лицу, а позднее ушедшие в оппозицию премьер-министр Михаил Касьянов и помощник президента Андрей Илларионов. У Путина было мало опыта в общении с западными элитами. Социалистический Дрезден, где молодой ВВП расслабленно попивал пивко, не в счет. А во времена Анатолия Собчака на европейцев и американцев было принято смотреть с придыханием, что и делал его помощник, занимавшийся поставками гуманитарной помощи в Петербург. То есть, став президентом, Владимир Владимирович имел если не горбачевские, то вполне серьезные иллюзии на вхождение в мировую элиту и испытывал явное удовольствие, позируя перед фотографами на саммитах Большой восьмерки и прочих сборищах сильных мира сего. Это уже позже, ко второму сроку, он начнет понимать, что его там на равных никто принимать не собирается, результатом чего станет глубокая обида на Запад, постепенно приведшая к мюнхенской речи, пятидневной войне с признанием Абхазии и Южной Осетии и, наконец, к Крыму и Донбассу. Растянулся это процесс, как видим, более чем на десять лет. Но ранний Путин — безусловный западник, ученик и наследник Ельцина и Собчака.

Словом, вопрос о русских за границей, и тем более о каких-то нацболах в повестке дня не стоял никоим образом. И тем не менее важно, что это предложение было озвучено. В той ситуации именно Лимонов показал себя человеком, защищающим интересы государства, Державы, и готовым на компромиссы ради продвижения ее интересов и защиты соотечественников. А вот само государство высокомерно промолчало. Говорят, что позднее, когда нацболы превратились в главную несистемную оппозиционную силу, в частных беседах замглавы администрации президента Владислав Сурков сожалел, что предложение Лимонова не было принято. Но то была уже другая политическая эпоха.

А тогда партия решила действовать самостоятельно. Так появилась концепция «Второй России». Раз перекрыты возможности для участия в легальной политике в РФ, нужно перенести активность за ее пределы — в одно из постсоветских государств со значительной долей русского населения. Начать борьбу за независимость русских регионов, взять там власть, а затем провести экспорт революции в саму большую Россию. План выглядел привлекательно не только потому, что десятки миллионов русских в результате трагедии 1991 года оказались отрезаны от родины и мечтали о возвращении к ней, но — самое главное — на первом этапе все это не выглядело противоречащим интересам Кремля. Тут власть казалась скорее союзником, который, если не будет помогать, так хотя бы мешать не должен.

Рассматривались три варианта — Украина, Прибалтика, Казахстан.

В «Лимонке» в то время публиковался конкурс проектов революции. Был среди них и такой. В Крым приезжает с концертами группа «Родина» (проект «Гражданской обороны» под руководством члена партии, соратника Летова и легендарного сибирского панка Олега Судакова, «Манагера»). Под видом поклонников на полуостров съезжаются нацболы, сочувствующие панки, русские националисты и т. д. Они организуют шествия и митинги в Севастополе с требованием референдума о присоединении к России. Возникают беспорядки, волнения перекидываются на другие города, украинские войска и милиция открывают огонь, после этого в Крыму начинается народное восстание, в которое вынуждена будет вмешаться Россия.

Тогда за этот текст авторства самого Лимонова газета получила предупреждение от Комитета по печати. А теперь, после событий марта 2014 года, на полуострове, кажется, что в Кремле не просто внимательно читали «Лимонку», но и использовали ее как пошаговую инструкцию к действию. Только спустя долгих 15 лет после того, как это было написано.

Абель тогда много рассуждал о Латгалии — регионе в Латвии со столицей в Даугавпилсе, граничащем с Псковской областью и населенном преимущественно русскими и православными латгальцами. По его словам выходило, что для партийцев городская герилья с использованием современных средств связи предпочтительнее партизанской войны в степях и лесах.

И все же вариант Прибалтики был отвергнут как нереалистичный из-за невозможности основания опорных баз в крошечных густонаселенных республиках. Что касается Крыма, учитывалось то, что Украина — самая сильная в военном отношении из постсоветских государств, а также фактор наличия украинских националистов и крымских татар как агрессивных организованных сил.

Выбор остановили на Северном Казахстане. В пользу этого варианта говорили и большие малонаселенные пространства, где удобно размещать тайные базы, и почти неохраняемая граница длиной семь тысяч километров, и этнически почти равное соотношение русских и казахов в стране (более пяти миллионов русских вместе с другими славянами и шесть миллионов казахов), и относительная слабость местной милиции, армии и спецслужб. Учитывалось, что режим Нурсултана Назарбаева — под заверения о дружбе и евразийской интеграции с Москвой — за годы независимости постепенно выдавливал русских со всех ключевых постов в органах власти, а русских активистов здесь преследовали и репрессировали куда более жестко, чем в Прибалтике или на Украине. Достаточно вспомнить отправку в тюрьмы с серьезными сроками инициаторов созыва того самого казачьего круга, на который Лимонов приезжал еще в 1997 году. Организованное движение сопротивления, прежде всего казачье, было к тому времени уже разгромлено. Однако оставалось собственно недовольное русское население, составляющее абсолютное большинство в промышленных центрах севера республики — Уральске, Кустанае, Петропавловске, Семипалатинске, Павлодаре, Усть-Каменогорске.

«Видите, Андрей, тут живут казаки, тут кочуют какие-то степные народы, а тут горы и леса, где легко скрыться, — показывал мне Лимонов на огромной карте в коридоре своей квартиры в Калошином переулке этот регион. — Неподалеку от границы по дуге лежат российские города-миллионники от Астрахани и Оренбурга до Омска, Новосибирска, Барнаула. Они станут для нас центрами подпитки и привлечения людей».

Все эти разговоры тщательно писались на пленку оперативниками, поставившими квартиру на прослушивание, и потом были приобщены к уголовному делу. Вообще подготовка к операции «Вторая Россия», как сейчас видится, отличалась, мягко говоря, некоторой наивностью. Разговоры о ней велись, почти не скрываясь, дома у Лимонова и в бункере. Был даже отпечатан бюллетень «НБП-инфо» с изложением идей проекта, который был разослан по региональным отделениям для изучения активистами. Изучили в первую очередь те, кому это было надо по долгу службы, и в дальнейшем обсуждение авторства его основного текста «Вторая Россия» стало центральным моментом судебного процесса над Лимоновым со товарищи.

22 февраля 2000 года в подмосковном пансионате «Зорька» в обстановке секретности (место держалось в тайне, и мы сами не знали, куда едем) открылся третий съезд НБП. Секретность, правда, была больше для нас, чем для спецслужб. Двое нацболов в ходе осмотра помещения обнаружили странный предмет, похожий на звукозаписывающую аппаратуру, и отключили его от проводов. В зал ввалилась целая толпа милиционеров, сообщивших, под дружный смех собравшихся, что помещение заминировано. Вскоре в зал было разрешено вернуться, бомбы, само собой, не нашли. «Камеру перевесили», — отметил кто-то.

Главной целью съезда было утвердить вынос борьбы за пределы России, что он и сделал. Голосовавших против не было, а вот воздержавшихся оказалось двое — я и Женя Павленко. Нам изложенный проект по Казахстану показался несколько фантастическим.

Лимонов же немедленно приступил к знакомству с регионом. В апреле он, предварительно взяв контакты местных чиновников у старого знакомого — лидера Аграрной партии и депутата Госдумы Михаила Лапшина, совершает первую поездку в Горный Алтай, где изучает местную природу, нравы аборигенов и прочую, по его выражению, «первосортную алтайскую экзотику». С августа по декабрь он постоянно перемещается между Алтаем, Красноярском, Новосибирском и Москвой. Он сводит знакомство с травником Семеном Пироговым, владельцем хутора в лесах неподалеку от села Банного Усть-Коксинского района. Нацболам нужно было подыскать подходящее место для зимовки, а Пирогов как раз уезжал на это время в Барнаул, и кто-то должен был присматривать за его хутором. Зимовать там оставили двоих партийцев — Дмитрия Бахура и Сергея Гребнева.

Параллельно Эдуард пишет по заказу издательства «Лимбус-пресс» книгу «Охота на Быкова» — расследование, посвященное судьбе опального красноярского олигарха. Все это происходит под неусыпным контролем спецслужб, убежденных, что он занялся всем этим, чтобы достать денег для покупки оружия.

6 апреля 2001 года Лимонов в сопровождении четверых нацболов — Сергея Аксенова, Олега Шаргунова (брата писателя Сергея Шаргунова), своего охранника Михаила Шилина и Артема Акопяна — прибывает на пасеку Пирогова.

Вот как описывает Сергей Гребнев дальнейшие события в своей рукописи, посвященной алтайской экспедиции:

«Мы вышли из бани. Четыре часа прожарки тела. Вышла не только хворь, но и благодаря неторопливому разговору с товарищами, потеющими рядом, улетучивается и гнусь из головы. Хрустящие и невесомые, в трусах и в майках, неторопливо вышли на воздух. Залаял Ильдус, из леса на дорогу вышли две фигурки. Мы увидели друг друга и узнали. Они закричали от радости, что наконец доехали. Мы — от радости, что наконец дождались. Остальные застряли километрах в двух от пасеки. Увязла наша боевая тачанка в слякоти сырого снега.

Обнялись. Бегал вокруг, виляя хвостом, Ильдус, вспоминая прежних хозяев. Акопян, пока не остыла баня, брезгливо оттолкнув собачий восторг, залез в парилку. Он стал последним, кто парился и мылся в этой бане. Успел.

Через пару часов, вытащив машину из объятий хлипкой слякоти, мы сидели в Туре. Потрескивала дровами русская печь, питая жаром дно казана, доверху набитого огромными, с кулак, тефтелями из маральего мяса. Уже не скороговоркой бессмысленной первых минут встречи, а задорными шутками переговаривались мы, периодически похлопывая друг друга по плечам. За отодвинутым от стенки столом рассеянно, сказав главное, листал “Петра Первого” Алексея Толстого Эдуард, немного побледневший в городах за эти четыре месяца. А мы смеялись, рассказывая новости. Теперь мы поменялись местами. Они — с городским лоском, с рассказами о пьянках. Мы — бритые под горшок, с лесного.

Разложили по мискам влажные, жирные и дымящиеся мясные тела тефтелей.

— Миша, у нас там где-то бутылка была? — заулыбался Эдуард, покручивая ус.

Достали стопки, мельхиор, оставленные нам Эдуардом и когда-то подаренные ему Тишиным.

— А что это за царапины? — заметил исшкрябанное дно одной из стопок как бы рассеянно Эдуард. Я всегда побаивался вот этой рассеянности. Вот так вот рассеянно и как бы невзначай Эдуард может мимоходом отчитать так, не договаривая до конца, что запомнишь навсегда. Мы с Бахуром переглянулись и промолчали, улыбнувшись. Ох уж эта внимательность! Стопку мы использовали как наперсток, зашивая рабочие варежки или — как называл их Коля — верхонки. А я сшил себе трусы, ставя заплатки, из 25 разноцветных кусочков. И последний раз использовал стопку вместе с Серегой на его день рождения, когда сшили вручную национал-большевистский флаг. И каждая царапина была оправданна. Разлили в стопки водку — и та самая случайно досталась Эдуарду.

Мы все светились, и водка нас не пьянила, она лишь подчеркивала настроение, ставя восклицательные знаки. Опять рокотал Эдуард, произнося простой, но сильный тост. Пафос был спрятан только в запятых. Мы понимали с полуслова. И здесь кривлялся только лишь один.

Сладко лежать в густой темноте, улыбаясь. Знать, что все наконец-то расставлено по местам. Звезды на алтайском добром небе вроде бы выстраиваются в нужную одобрительную, подмигивающую конструкцию. И водка борется с мыслями. И хочется, и не хочется спать. А рядом товарищи, и если попытаться проткнуть взглядом густоту темноты, то можно увидеть такие же довольные рожи, как твоя…»

Наутро за ними пришли. Программа «Человек и закон» по Первому каналу на всю страну продемонстрировала кадры оперативной съемки — людей в рубашках и футболках вытаскивают на мороз из избушки автоматчики и ставят на колени в снег. Крупным планом — лицо Лимонова.

«“На вас у них ничего нет, — говорил нам полушепотом Эдуард. — Они приехали за мной и, наверное, Аксеновым”.

Мы сидели, дрожа от холода, в старой бане. Руки наши ныли от затянутых до упора стальных наручников, обезвредивших нас за спиной. Слышались почти мирные переговоры и смех бойцов спецназа ФСБ, жгущих на улице для согрева костры из дров, напиленных и разрубленных нами с Бахуром. Слышался лай нашего бедного ошалевшего Ильдуса и грубое рычание приезжих ротвейлеров. Мы помолчали, немного ошарашенные от предыдущего почти часового стояния в исподнем на снегу. Рассматривая друг друга, мы невольно улыбались. Видок наш был тот еще. Разрешив нам одеться, нас по одному, подталкивая прикладами, заводили в туру, где все уже было перевернуто, обыскано и вывернуто наизнанку.

— Одевайся быстро, — приказывал стоящий посередине спецназовец и грозил автоматом. Поэтому кто что увидел — тот то и надел. Мне вот не досталось носков, а бахуровские штаны предательски выставляли на мороз мои икры. Дима же вольготно утопал в чем-то большом. Потом нас вели, закрутив руки за спины, надели наручники. Заводя в эту старую баню, по одному нас ставили на колени и с нецензурными наставлениями охаживали по головам кулаками…

Перетряхивали все вверх дном в избушках пасеки фээсбэшники, ища оружие, которое им обещал Акопян.

— Где оружие? — раздраженно спросил один из них, зайдя в баню.

Мы переглянулись с Бахуром:

— Нет у нас никакого оружия.

Это был их главный вопрос, неоднократно его задавали потом нам на допросах, угрожающе дыша на нас перегаром. Эти балбесы, готовя операцию, в которой участвовало около пятидесяти бойцов и десяток единиц техники, не додумались привезти с собой хотя бы один ствол, чтобы “найти” его в доказательство! Да если бы у нас оно и было, это оружие, неужели бы я — внук партизана, ушедшего в лес в 16 лет, в 17 получившего первое ранение и оставшегося живым всю войну, — не спрятал это оружие? Залив стволы воском, обернув в мешковину, аккуратно сложив в битый изнутри плотным полиэтиленом зеленый ящик, не оттащил бы на несколько километров от пасеки и не закопал бы неглубоко между двух упавших деревьев? Неужели бы я не догадался это сделать, балбесы?»

Итак, оружия не нашли и в итоге вынуждены были отпустить всех задержанных на пасеке, за исключением Лимонова и Аксенова. Что же было у спецслужб на руках:

— материалы прослушивания и оперативного наблюдения за Эдуардом и другими партийцами, в том числе с обсуждением казахской операции;

— организованная самой ФСБ провокация с покупкой нескольких автоматов лидером Саратовского отделения партии Дмитрием Карягиным и нацболом Олегом Лалетиным. Роль продавцов там выполняли некие люди, выдававшие себя за членов местной РНЕ, однако так и оставшиеся неизвестными, то есть скорее всего — оперативники;

— показания оказавшегося внедренным агентом спецслужб Акопяна.

Карягин и Лалетин, а также причастные — по мнению следствия — к покупке оружия Нина Силина и Владимир Пентилюк также были арестованы. По алтайскому делу, таким образом, проходили шесть человек. Им были предъявлены обвинения в незаконном приобретении и хранении оружия (ст. 222 УК РФ), попытке создать незаконные вооруженные формирования (ст. 208), терроризме (ст. 205) и призывах к свержению конституционного строя (ст. 280).

Доказательств, в общем-то, негусто для столь громких обвинений. Тем не менее следствие не скрывало, что собирается упрятать Лимонова на долгие годы за решетку, а параллельно приступило к активной разработке всей организации.

Первым делом отряд вооруженных силовиков вломился в московский бункер, откуда увез на допрос второго человека в партии на тот момент, Анатолия Тишина. Тут им неожиданно повезло. В ходе продолжавшегося почти сутки допроса Анатолий дал практически все необходимые следствию показания. Насколько можно понять, грамотные оперативники попросту «развели» Тишина, упирая на то, что в органах тоже работают патриоты, которые хотят защищать русских в Казахстане, и вообще, мол, «одно дело делаем».

Руководство следственной группы составило специальный вопросник по делу Лимонова, который был разослан в 44 региона. По всей стране начались допросы активистов партии. Я тоже получил повестку на допрос в ФСБ. В назначенное время явился в Большой дом, где в кабинете у следователя Натальи Кусливой — средних лет полной и вполне добродушной тетушки — я провел около часа. Отвечая на вопросы о «Второй России», говорил, что да, такой проект есть, он подразумевает мирные акции в защиту русских, а относительно оружия — это все революционная фразеология и игра слов. Наталья Марксовна, записав все это, честно призналась, что такие лозунги она поддерживает, но не понимает ничего относительно методов, и у нее осталось чувство недоумения от этого дела.

В большинстве случаев опрошенные партийцы примерно то же самое и отвечали. Однако было несколько человек, которых удалось «развести» на нужные показания вслед за Тишиным. Как, например, лидера Калининградского отделения, востоковеда и знатока санскрита Андрея Игнатьева.

Тюремную эпопею Лимонова можно разделить на три этапа:

— лефортовский. После ареста 7 апреля 2001 года на пасеке Пирогова его перевозят в Горно-Алтайск и самолетом этапируют в Москву, где помещают в СИЗО ФСБ «Лефортово». Там он находится более года, пока идет следствие;

— саратовский. 5 июля 2002 года Эдуард под конвоем прилетает на военный аэродром города Энгельса и отправляется в знаменитый Саратовский централ, где сидели в свое время сестра Ленина Мария Ульянова и академик Николай Вавилов. А уже 9 июля начинается судебный процесс, который продлится девять месяцев;

— лагерный. 15 апреля 2003 года судья Владимир Матросов зачитывает приговор, и наш герой отправляется в ИК-13 города Энгельса. Там он проводит полтора месяца — с 15 мая по 30 июня, когда получает условно-досрочное освобождение.

«Тюрьма — это, по существу, недостаток пространства, возмещенный избытком времени; для заключенного и то и другое ощутимо, — указывает Иосиф Бродский в эссе «Писатель в тюрьме». — Вполне естественно, что именно это соотношение, вторящее положению человека во вселенной, делает заключение всеобъемлющей метафорой христианской метафизики, а заодно и практически повивальной бабкой литературы. Что касается литературы, это в некотором смысле понятно, поскольку литература в первую очередь является переводом метафизических истин на любое данное наречие. Такой перевод, конечно, может быть осуществлен и без заключения и, возможно, с большей точностью. Однако от Павла и по сей день христианская традиция с замечательной настойчивостью полагалась на тюрьму как на средство, способное сподвигнуть к откровению».

Откровение Лимонова — цикл из восьми тюремных книг — является несомненно лучшим среди его поздних произведений, а в целом пребывание в заключении стало наиболее насыщенным в творческом отношении периодом жизни писателя. В «Лефортове» Лимонов написал семь книг — «Моя политическая биография», «Священные монстры», «Книга воды», «В плену у мертвецов», «Другая Россия», «Контрольный выстрел» и «Русское психо». Еще одна — «По тюрьмам» — создана в Саратовском СИЗО. А отчет о пребывании в колонии «Торжество метафизики» был написан уже после выхода на свободу. По силе воздействия на читателя все они в совокупности сопоставимы с «Эдичкой» и «Дневником неудачника».

И дело тут не только в метафизике, в экстазе и озарении, которые Лимонов пережил за тюремными стенами, а и в сугубо практических вещах. К примеру, заслуживает благодарности будущих поколений читателей тогдашний начальник СИЗО «Лефортово» за то, что выделил заключенному Савенко отдельную камеру для работы и даже распорядился поставить туда «ленинскую» лампу с зеленым абажуром, под которым Эдуард и писал с утра до вечера, прерываясь лишь на сон, принятие пищи, прогулки и физические упражнения. То есть фактически создал идеальные условия для литературной работы, когда никто и ничто не отвлекает писателя от процесса.

А еще надо поблагодарить защитника Сергея Беляка, который, рискуя навсегда лишиться адвокатского статуса, выносил из «Лефортова» лимоновские тексты и статьи и передавал их издателям и СМИ. При этом мировая литература однажды чуть не лишилась «Книги воды». Беляк доверил коллеге-адвокату портфель с бумагами, в том числе с ее рукописью и открытым письмом Владимиру Путину, а его стащили из машины грузинские воры-борсеточники. Однако благодаря связям в криминальной среде многоопытный Сергей Валентинович сумел через несколько дней найти их и вернуть похищенное.

В тюрьме Лимонов ведет обширную переписку. Один из важных его адресатов — рабочий из Анджеро-Судженска Вадим Пшеничников. Вряд ли его размышления о происхождении народов, новой аристократии, религии и мистике интересовали тюремную цензуру, а вот на Эдуарда произвели серьезное впечатление. Немало страниц тюремных книг посвящены цитированию текстов Пшеничникова и диалогу с ним.

Вообще Лимонов-мыслитель переживает в тюрьме новое рождение. «Я стал потихоньку объяснять какие-то явления современного мира сам, — пишет он в «Русском психо». — Появились книги “Дисциплинарный санаторий”, “Убийство часового”, в голове складывалась до тюрьмы, но в тюрьме я ее написал, книга “Другая Россия”. Процесс размышления продолжается и в других моих книгах, в книге-эссе “Контрольный выстрел” и в переписке с Пшеничниковым рождаются идеи, общие и частные. Какие-то куски идей умирают или, напротив, развиваются. Так, мне всегда нравился оскал сильного государства. А теперь я ношу в себе кощунственную мысль, что (как и город) государство — это средневековая конструкция, репрессивная по сути своей. Что, может быть, ей место на выставке орудий пыток рядом с гильотиной, гарротой и Железной Девой».

Сборники эссе «Русское психо» и «Контрольный выстрел», а также утопия «Другая Россия» — работы, можно сказать, антиобщественные. В них Лимонов препарирует устройство российского социума и камня на камне не оставляет от того, что сегодня называют традиционными ценностями и духовными скрепами. Вероятно, сами тюремные стены навевали обросшему бородой и волосами и ставшему похожим на социалиста-утописта XIX века «узнику замка Леф» подобные настроения.

В «Другой России» разбирается устройство русского общества как института подавления. Центральной мишенью для атаки стал «русский адат» — комплекс неписаных привычек и обычаев народа. Революция 1917 года, которая не смогла разрушить «адат», объявлена нерадикальной, сталинские меры по выселению народов недостаточными (надо было выдворять за границы СССР) и т. д. В финале дается картина будущего — уход из городов и создание современных вооруженных коммун кочевников, где каждый имеет право на войну и на сексуальную комфортность:

«Основным принципом старой цивилизации является протестантский принцип труда во имя производства. Человеку обещается сытая жизнь до глубокой старости, жизнь умеренно работающего домашнего животного. Основным принципом новой цивилизации должна стать опасная, героическая, полная жизнь в вооруженных кочевых коммунах, свободных содружествах женщин и мужчин на основе братства, свободной любви и общественного воспитания детей… Способ проживания в городах позволяет тотально контролировать человека. Потому для достижения свободы человека нужно оставить города. В известном смысле нужно вернуться к традиционализму. Вооруженные коммуны будут выглядеть как изначальные племена. Это будет наш традиционализм. Коммунами будет управлять Совет Коммун. Вместе они будут называться орда».

Вполне символично, что эта книга вышла в издательстве «Ультра. Культура» культового левого мыслителя, автора текстов группы «Наутилус Помпилиус» Ильи Кормильцева.

«Другая Россия» вызвала большую дискуссию в партии. Вопреки распространенным представлениям, что за нацболов думает и решает вождь, многим эти эксперименты совсем не понравились. Ведь среди партийцев было и есть немало и людей консервативных взглядов, и сторонников того самого «русского адата». Да и сам Эдуард еще недавно писал в «Лимонке» прямо противоположное: «Цивилизация удовольствия — западная, со славянской бабьей распущенностью нужно кончать. Нации нужна новая жестокая мораль. Нам нужен свой “шариат”, чтобы загнать наших бесов пьянства в больницы и лагеря, а девок — на место, в семью, в постель мужа, к колыбели ребенка».

С другой стороны, Абель настаивал, что не даст обойти постулаты книги в партийном строительстве, и требовал внести в программу пункт про сексуальную комфортность. Точки над «i» в итоге, выйдя из тюрьмы, расставил сам Эдуард, заявив, что «Другая Россия» — не политическая программа партии, но при этом — дословно — «запретить мне думать вы не можете».

Политическая позиция Лимонова также претерпела в тюрьме определенные изменения. «Вы завернули не те гайки и повернули руль не туда», — писал он в открытом письме президенту Путину, говоря об установленной в стране диктатуре, переполненных тюрьмах и политических преследованиях оппозиции. От партийцев он потребовал поменять лозунги. «Сталин — Берия — ГУЛАГ» звучит как «Путин — Патрушев — ГУИН» и неуместен, когда товарищи находятся в застенках. Поэтому скандировать на демонстрациях предлагалось «Революция и свобода» и «Долой тиранию спецслужб».

Партийцы, пытаясь вытащить вождя из тюрьмы, выдвинули его кандидатуру на довыборах в Государственную думу по 119-му Дзержинскому округу Нижегородской области, где Эдуард родился. Сбор подписей и предвыборная кампания шли при полном отсутствии денег и при поистине героических усилиях нацболов, съехавшихся туда из разных регионов, которым часто было банально нечего есть. Дошло до того, что оголодавшие агитаторы в одном из райцентров поймали и съели кота. Тем не менее достучаться до жителей депрессивной российской глубинки им так и не удалось. Результат (около 7 процентов голосов) был одним из лучших, который Лимонов когда-либо получал на выборах, но, увы, весьма далеким от победы — всего лишь четвертое место.

Летом 2002 года расследование дела завершилось, и оно было направлено на рассмотрение в Саратовский областной суд — по месту приобретения тех самых злосчастных автоматов Калашникова. Обвиняемые и адвокаты пытались это оспорить, полагая, что защиту и освещение процесса удобнее будет осуществлять именно в столице. А тут еще Эдуард вспомнил свое юношеское одноименное стихотворение:

«Это судьба», — констатировал он. Однако в итоге тот факт, что процесс проходил именно в Саратове, оказался выигрышным для обвиняемых. Центр партийной жизни переместился в этот большой, но сонный поволжский город. Несмотря на это, к делу проявляли немало внимания СМИ и общественность. На процесс приезжали известные деятели, вроде Александра Проханова или бывшего мэра Владивостока Виктора Черепкова. Письмо в защиту Лимонова в адрес российского президента подписали писатели-патриоты (Проханов, Василий Белов, Станислав Куняев и другие). Путина там сравнивали с российскими правителями, которые «сажали в казематы Радищева и Чернышевского, Достоевского и Максима Горького, Гумилева и Клюева». С другой стороны, писатели либеральной ориентации (Дмитрий Быков, Наум Ним, Леонид Юзефович) создали Ассоциацию в защиту Лимонова, воспринимаемого как жертва режима.

3 февраля 2003 года в Москве во сне от инсульта умерла Наталья Медведева. Сокамерники, увидев сюжет об этом по НТВ, посочувствовали Лимонову. К тому времени они уже восемь лет как не жили вместе — в 1995 году Наталья ушла к гитаристу панк-группы «Коррозия металла» Сергею Высокосову (Борову). В группе медлительный, баловавшийся героином Боров всегда был на вторых ролях по сравнению с веселым алкоголиком Сергеем Троицким (Пауком), являющимся фигурой не менее культовой, чем тот же Егор Летов. Помнится, к примеру, в 2000 году Паук устроил тур в поддержку одного из аутсайдеров президентской гонки, лидера движения «Духовное наследие» Алексея Подберезкина. Бесплатный концерт в питерском кинотеатре «Спартак» тогда закончился хоровым исполнением композиции «Наш король — Люцифер» участниками группы, приглашенными стриптизершами и залезшими на сцену радостными панками и металлистами. На весь этот трэш и угар сверху с огромного баннера взирал из-под очков кандидат Подберезкин на фоне церквей, русских березок и слогана «Я знаю, как спасти Россию».

Лимонов был очень удивлен: «Как можно было уйти к такому человеку, как Сергей Высокосов?» Добродушный и беспомощный рокер-наркоман, вероятно, был для нее как большой ребенок. Однако Медведева записала с ним в 1999 году один из самых лучших и мощных своих альбомов «А у них была страсть», где слышны и отголоски лимоновских рассказов о его войнах:

Или:

Но дальше все уже пошло по наклонной. Концерты превратились в маловразумительные перфомансы, где Медведева читала стихи, а Боров перебирал струны на гитаре. Запои, депрессии, приступы яростной активности, попытки стащить любимого с иглы… Однажды Наталья пришла на свидание в «Лефортово» к Лимонову, который все еще официально оставался ее мужем. После чего Эдуард злобно прошелся по ее состоянию и внешнему виду в одной из книг. Медведева была возмущена. «Что он себе позволяет?» — рычала она в трубку на адвоката Беляка.

Лимонов отмечал, что во многом по темпераменту Медведева была похожа на Андрея Гребнева. Вот и перегорела в 44-летнем возрасте, оставив вместо детей свои диски и книги, по которым потомки будут изучать портрет эпохи — России, ломаемой на стыке веков. Не по Макаревичу же в самом деле это делать?

Вскоре после выхода из тюрьмы Эдуарду потребовалось свидетельство о смерти Натальи, и он попросил меня решить этот вопрос с ее мамой Маргаритой Васильевной. Встретились мы на площади Мужества, где она так и живет все в той же коммуналке в пятиэтажке, где выросла и сама Медведева. Она изругала Лимонова на чем свет стоит («Он такой эгоист! Ему на все наплевать! Только о себе и думает!»), но нужную бумагу выдала. Часть праха Медведевой мама захоронила на Большеохтинском кладбище, приготовив рядом могилы для себя и сына с уже заготовленными датами рождения и фамилиями, только без указания дат смерти. Другая часть была развеяна над четырьмя городами — Парижем, Лос-Анджелесом, Москвой и Санкт-Петербургом.

Эдуард простился с ней стихотворением:

В октябре 2003 года мне пришла повестка с требованием прибыть на суд в качестве свидетеля обвинения. Взяв билет на поезд за государственный счет (а можно было — и на самолет, как поступил нацбол из Мурманска, заявив на суде, что слишком занят, чтобы ехать железной дорогой), двое суток я ехал в купе с тремя с виду приличными тетушками. Они пили чаи с ликером и оживленно обсуждали методы лечения ревматизма собачатиной. Вот где русский адат-то!

Искупавшись первым делом в холодных осенних водах Волги, я отправился на встречу с адвокатом Беляком. Когда мы с адвокатом Беляком стали просматривать обвинительное заключение, то я не поверил своим глазам. Там было сказано, что «свидетель Дмитриев» на допросе подтвердил все данные следствия о подготовке нацболами вооруженного восстания в Казахстане. Изучив материалы дела подробнее, мы поняли, что произошло. Оказалось, что в деле есть подлинные показания, записанные честной Кусливой, а вот в обвинительном заключении их поменяли на прямо противоположные. «В принципе, Андрей, нам это на руку. Поймаем их на вранье», — сказал Сергей Валентинович.

На заседании прокурор Сергей Вербин, долговязый молодой человек, начав было дружественно задавать вопросы (я же свидетель обвинения, то есть «свой»), вскоре прервал меня: «Свидетелю нельзя доверять, так как его слова противоречат материалам дела». То есть сами показания он не читал! И тут вступил в дело Беляк: «Ваша честь, был совершен подлог. В деле имеются подлинные показания Дмитриева, которые переписаны на противоположные в обвинительном заключении». Прокурор попросил перерыв, и когда минут через пятнадцать мы снова вошли в зал, произошло неожиданное. «Я должен извиниться перед свидетелем. Он действительно этого не говорил», — сказал Вербин. Лимонов и Аксенов заулыбались из-за решетки и подняли большие пальцы вверх.

Ключевыми в процессе стали показания Абеля. Он объявил себя автором той самой статьи «Вторая Россия» из сборника «НБП-инфо» и всей этой концепции. В дальнейшем российские спецслужбы ему этого не простили, несколько раз арестовывая и в итоге выдав латвийским «коллегам». Дал показания и Тишин, также взявший на себя вину за столь многие эпизоды дела, что Вербин не удержался и отметил: «Непонятно, почему вы не в камере с другими подсудимыми».

Разного рода нестыковок в деле было множество, и в суде оно практически развалилось. Несмотря на это, в итоге гособвинитель запросил Аксенову 12 лет, а Лимонову — 14 лет лишения свободы. Сразу после этого Эдуард заявил о готовности умереть в тюрьме. Однако в итоге судья Владимир Матросов отмел все обвинения по особо тяжким статьям, вынеся при этом частные определения в адрес ФСБ и Генпрокуратуры (беспрецедентный случай) и признав подсудимых виновными лишь в покупке оружия, дал им по три года лишения свободы.

7 июля 2003 года Лимонов вышел на свободу. У ворот колонии его встречали с цветами и шампанским. Но главная встреча состоялась в Москве, где к поезду пришли депутаты Госдумы Виктор Алкснис и Василий Шандыбин, а также большая толпа нацболов. «Наше имя — Эдуард Лимонов!» — неслось над Павелецким вокзалом к удивлению прохожих и ошалевшей милиции.

Эдуарду, можно сказать, повезло — он был осужден вовремя и в нужном месте. Если бы процесс проходил в середине нулевых, после укрепления «вертикали власти», или дело попало бы к другому судье, он вполне мог получить те самые запрошенные прокурором 14 лет. Но тут сыграли свою роль как удачное стечение обстоятельств, так и, разумеется, напряженная работа защиты и самих подсудимых.

Существует конспирологическая версия, что приказ отпустить Лимонова на свободу был отдан из Кремля. Так, скульптор и художник Михаил Шемякин в одном из интервью утверждал, что это он поговорил с Путиным и тот дал такое распоряжение. Что по этому поводу думает сам Эдуард?

«Он безбожно врет. Путин не имел к этому никакого отношения, это все глупости. Шемякин вообще врет. Он пишет где-то, что он мне челюсть свернул, все это вранье. Шемякин недостоин упоминания как бледная вошь. Такой дурак, а уже старый. Я написал один рассказ, в котором используется его образ — он там называется “Алекс”.

Полная х…йня. Ни с какой колокольни Путин там не был замешан. Там был обыкновенный суд 2003 года, когда еще был силен губернатор Аяцков. Вот кто там замешан, так это он. Тогда еще Путин меньше трех лет сидел у власти. Нас привезли судить в июле 2002-го, а закончили в апреле 2003-го. И тогда еще сильные местные вожди имели влияние на свои регионы. Аяцков был одним из ярчайших таких вот локальных вождей. Он в интервью одной из иностранных газет сказал: “Верховная власть нас пытается постоянно нагнуть. Вот, к примеру, сейчас к нам привезли судить Лимонова и его товарищей. Они надеются, что суд в Саратове вынесет те приговоры, которые они не могут назначить в Москве. А мы будем судить по совести, по закону”. Его услышали местные суды, прежде всего. И поэтому был более или менее справедливый суд. Ну и спецслужбы облажались с доказательствами, поэтому три обвинительные статьи так или иначе в ходе процесса оказались бездоказательными.

А Шемякин пусть пойдет поцелует какую-нибудь скважину. На самом деле это очень характерно. Когда ты чего-то добиваешься, появляется пять-шесть претендентов, которые кричат: “Это я, я сделал!” Очень смешно».

Для биографии Лимонова наличие в ней двух с половиной лет тюремной жизни стало несомненным плюсом, придав ей героизма и трагичности. Он приобрел авторитет человека, реально пострадавшего за свои — причем несомненно патриотические — убеждения и действия. Теперь Эдуард имел моральное право каждый раз, когда нацболы оказывались в тюрьме за какую-либо акцию прямого действия, на все упреки отвечать: «Я тоже свое отсидел!» Наконец, участвовавший в войнах Приднестровья против Молдавии и Абхазии против Грузии, а также в попытках отделить Крым от Украины, устраивавший акции против политики стран Прибалтики, обвинявшийся в попытках расчленить Казахстан и отсидевший за это в российской тюрьме политический деятель оказался по факту врагом чуть ли не большинства государств постсоветского пространства. Такое звание надо заслужить!

В целом же казахстанская эпопея стала прологом к тому, что государство Российское спустя 15 лет будет делать в Крыму и в Донбассе. И при всей кажущейся утопичности тех грандиозных планов горстки нацболов в алтайских горах, разве не менее утопичным был рейд весной 2014 года тридцати человек во главе с полковником Игорем Стрелковым в Славянок, с которого и началась всерьез Донецкая Народная Республика?

При этом партия не загнулась за время отсидки лидера, как на то рассчитывали спецслужбы. Наоборот, пребывание Лимонова в тюрьме стало дополнительным стимулом для ее развития. Выходила «Лимонка», приходили новые люди, происходили регулярно акции прямого действия. Запущенный механизм работал и в его отсутствие.

15 сентября 2002 года во время митинга «Антикапитализм» (в просторечии — «Антикап») на Триумфальной площади в Москве произошли столкновения нацболов с ОМОНом. В итоге двое молодых людей — Алексей Голубович и Евгений Николаев — получили по три года лишения свободы.

А в конце апреля 2003 года в кинотеатре с евразийским названием «Улан-Батор» прошел четвертый съезд НБП, в котором приняли участие 160 делегатов из пятидесяти двух регионов РФ. На первомайскую демонстрацию колонна партии вышла под большим лозунгом «Лимонов вместо Путина».

В Петербурге 16 мая 2003 года, накануне юбилея города, мы проводили вместе с коммунистами митинг на Марсовом поле под названием «300 лет без Буша и Путина». На нас бросили тогда только что вернувшийся из Чечни СОБР в масках и зачистили с такой свирепостью, которую больше, пожалуй, и не припомнить.

Цитирую собственный текст в «Лимонке», написанный по горячим следам:

«То, что происходило на священном для каждого ленинградца месте, не поддается описанию. Нацболов безжалостно били ногами, кидали прямо к подножию надгробных камней революционеров. Одного били головой прямо о высеченное в камне стихотворение Луначарского. Потом бегом подводили к микроавтобусам и заталкивали внутрь. Всего было схвачено 37 человек.

Начальник питерского ГУВД Михаил Ваничкин, оправдываясь после “кровавого воскресенья”, заявил, что нацболы первыми начали избивать сотрудников милиции. В подтверждение приводилась информация о каких-то двух милиционерах, попавших в больницу. Вскоре мы выяснили, кто это такие: двое оперов в штатском, внедрившихся в наши ряды, действительно были сильно избиты собровцами. Мы слышали их испуганные крики “я свой, я свой”. Один из них сразу понял, что надо делать: лег на землю и положил на спину раскрытое удостоверение. Собровец подбежал к нему и уже было замахнулся для удара, но, увидев “корочку”, спросил: “А ты чего лежишь?” На что тот ответил: “Я лучше жопой вверх полчаса полежу, чем потом полгода в больнице валяться”. Другим повезло меньше. Из отделения их сразу забрали в больницу.

По громкоговорителю на Марсовом поле зачитали некую листовку, которую мы якобы распространяли — бред воспаленного воображения “специалистов” в погонах. Листовка гласила, что мы приглашаем в город сподвижников Бен Ладена для совместного проведения терактов. В микроавтобусе, куда меня забросили, собровец бил Сергея Гребнева, который, как культурный человек, попытался сесть: “На пол, сука, на пол!” Мы легли на пол, сверху накидали еще кучу народу. Получилась нормальная такая душегубка. Час езды по городу — и можно было бы трупы за ноги вытаскивать. В давке Игорю Бойкову пережало нерв на руке, теперь она парализована. Лежа снизу, я слушал, как псих-собровец по имени Олег молотит по чьим-то ребрам ногами с истеричными криками: “Что, сука, глобалист х…ев, драться вздумал?!!!”…

В 79-м отделении милиции, куда нас доставили, всех поставили лицом к стенке, скомандовав: “Стены кровью не пачкать”. То, что происходило в отделении, шокировало дежурных ментов: никогда при них так не обращались ни с какими бандитами и убийцами. Наконец избиения закончились. Сначала нас — больше 30 человек — попытались закинуть в одну камеру размером полтора на полтора метра. В дикой давке раздался бодрый голос Жени Павленко: “Гордитесь, здесь находится элита Петербурга!”».

Сломанные носы и ребра, кровоподтеки, синяки. И нам еще повезло по сравнению с недавно пришедшим в партию Андреем Райковым, которого после отказа сотрудничать (то есть стучать на товарищей) бросили в автобус к собровцам, и там этот псих Олег сломал ему руку о колено.

Андрей Райков был поэтом и периодически печатал в «Лимонке» такого рода стихи:

Судьба его впоследствии сложилась трагично. Через несколько лет из партии он ушел, затем уехал из Петербурга в Северодвинск, устроился там работать почтальоном, словно стремясь уйти подальше от привычного человеческого общества, где он не находил себя. Пытаясь покончить с собой, он уходил зимой без одежды в лес, надеясь замерзнуть. Не смог, в итоге задушился, надев пакет на голову. Только через несколько дней милиция по зову соседей, вскрыв дверь, нашла тело и початую бутылку водки на столе.

Похожим способом в том же 2013 году покончил с собой еще один публиковавшийся в «Лимонке» поэт — бежавший в Лондон и почувствовавший себя никому не нужным и невостребованным олигарх Борис Березовский. Только он задушился шарфом, привязав его к батарее в ванной комнате. В 2006 году в газете вышло вот такое его стихотворение: