Эдуард Лимонов

Глава шестая СТРАТЕГИЯ

Побывав как-то в торговом представительстве КНДР в Петербурге (это обычная квартира на Васильевском острове в доме неподалеку от гостиницы «Прибалтийская»; в свое время Валентина Матвиенко выделила представителям нескольких десятков азиатских и африканских стран, не имеющих консульств в городе, такие квартиры для служебных нужд), я обнаружил там карту города с красными флажками. Были помечены Кировский завод, Пискаревское кладбище, Эрмитаж и даже пивоваренное предприятие «Балтика». Оказалось, что это места, которые посетил товарищ Ким Чен Ир во время визита в Питер.

Куда мы воткнем флажки, составляя карту Петербурга Лимонова?

В первую очередь, конечно, в курехинский бункер на Потемкинской.

Помнится, Сергей именовал Питер «Новой Атлантидой» и прогнозировал погружение города под воду в результате грандиозного наводнения. После этого вокруг Исаакиевского собора можно будет плавать в скафандре, созерцая его купола и статуи. Разрушение, гниение и вода — постоянные петербургские темы.

«Город великолепный. Это такая гниющая Венеция, — говорил Эдуард в интервью, взятом мной для газеты «Смена» сразу после его выхода из тюрьмы в 2003 году. — Я без ума от Дворцовой площади. Это единственная площадь в стране, которая пробуждает мысль о России как об огромном государстве. Империи. Как ни странно, даже в Москве, возле Кремля, это уже не чувствуется. Моя мечта — снести Зимний дворец, который как барак стоит, расширить Дворцовую площадь до Невы. Нужно расширить перспективу. Это было бы великолепно».

Имперская суровая стилистика. Дворцовая площадь, если встать спиной к барочному и легкомысленному Зимнему и смотреть на Александрийский столп, брусчатку и арку Главного штаба. Петропавловская крепость с казематами и селедочного цвета невскими волнами. «На площади Сената вал сугроба, дымок костра и холодок штыка». Шинельная строгость Михайловского замка и Гатчинского дворца, более прусских, чем вся Пруссия. Вот лимоновский Петербург.

Однажды, кажется, в середине нулевых годов, мы полночи гуляли по Достоевским местам в районе Сенной площади и оказались в итоге в доме, где, как свидетельствует мемориальная доска, было написано «Преступление и наказание». Там, на квартире, где проживала приехавшая из Израиля и привезшая с собой собачку по клике Путин девушка Надя с товарищем Михаилом, Эдуард совершенно расслабился и в какой-то момент спросил мою супругу Арину (вероятно, не опознав ее среди прочих девушек):

— Можно ли потрогать вашу грудь?

Я уж хотел было напомнить вождю о приличиях, но Арина меня опередила:

— А можно ли потрогать ваш мозг?

— Давайте. — Эдуард наклонил голову.

— Нет, это голова, а я хочу мозг!

— Ну, это невозможно!

— Ну, тогда и грудь невозможно!

Все посмеялись, а Эдуард стал целовать запястья нацболке Лене.

А в другой раз мы отвезли Лимонова на Канонерский остров. (Теперь уже у многих нацболов есть свои авто, периодически я и сам выступаю в качестве водителя у Эдуарда во время его визитов на невские берега. Да, вот так вот: те, кто любил побить «буржуйские» иномарки в 1990-х, сами обзавелись автомобилями, причем не отечественными…) Сейчас в связи со строительством трассы Западного скоростного диаметра там все поменялось, а в течение долгих лет это был укромный уголок, о котором не знали даже многие горожане. С дорогой, ведущей туда по набережной Обводного канала, через Гутуевский остров, мимо гор древесины и металлолома, с торчащими из них портовыми кранами, а затем ныряющей в тоннель под Финским заливом. С гудящими во время прохода по каналу кораблями, с отсутствием улиц — несколько десятков домов идут под номерами «Канонерский остров-1» и т. д., с полудиким загаженным пляжем, с которого открывался вид на остров Белый с городскими очистными сооружениями, и дальше в дымке — на Лахту, Кронштадт, Петергоф. Возле этого пляжика в кустах мы долго, не следя за временем, пили вино.

— Великолепно! Как в Бретани! — сообщил Эдуард, отпив из бутылки, и лег на спину в кусты, обнимая свою тогдашнюю девушку, цыганку Наташу. Покой их потревожили рыбаки, которые, вытаскивая на берег надувную лодку, узнали Лимонова и попросили сфотографироваться с ним на смартфон.

Сильное впечатление на Эдуарда произвел Кронштадт. В продуваемом всеми зимними ветрами, пустом, с разбитыми стеклами, с небольшими рюмочными городке ему понравилось настолько, что он потребовал узнать цены на недвижимость и по возможности разместить там питерский штаб партии.

Еще одно культовое лимоновское место — кафе «Волшебная сковородка» на Суворовском проспекте, между 4-й и 5-й Советскими улицами. Это народное заведение с недорогой едой и алкоголем, каких в центре города осталось не так много. (Хотя москвичи всегда удивляются обилию дешевых рюмочных, объясняя, что у них давно уже не так.) Оно знавало немало партийных посиделок, вот и у Эдуарда редкий приезд в Питер обходится без того, чтобы заглянуть сюда.

Именно здесь Лимонов устроил нам с Женей Павленко выволочку за участие в движении «Народ» и выдвижение Гуляева в президенты: «Зачем вам это? Вы дали Белковскому, политтехнологу, увлечь себя, влезть в нашу организацию. Нельзя было этого делать». Выпив пива, водки, а затем еще пива, он угрожающе закончил: «Если будете упорствовать, выгоним вас к чертовой матери. Соберем съезд и исключим…»

«И куда вы меня выгоните? — спросил Женя. — Я все равно нацбол. Нацболом и умру». Как оказалось, напророчил…

Но в целом, несмотря на подобные эксцессы, Эдуард всегда тепло относился к питерской организации, защищая ее от нападок москвичей в излишней самостоятельности и автономности. «Ну что вы хотите, это же Питер, там всегда так было и будет, оставьте их в покое» — эта фраза частенько произносилась на совещаниях среди узкого круга партийного руководства.

Что-то не припомню, чтобы мы, как сказано в этом безымянном стихотворении из сборника «Беги мальчик, беги», когда-то строились на берегу реки Карповки, да и куда там маршировать? До консульства США — через Неву, по Литейному и Фурштадтской — далековато. Как и до Смольного. Разве что к женскому монастырю либо к бывшему Ленинградскому дворцу молодежи на какой-нибудь концерт.

1 мая 2008 года мы маршировали по Невскому вместе с Лимоновым и Каспаровым, используя предоставляемую Смольным раз в году возможность для всех политических сил пройтись по главной улице города. Перед началом шествия какой-то полудурок из числа прокремлевских молодежных организаций напал на Эдуарда с пакетом говна. И хотя ребята из охраны его скрутили и передали милиции, те тут же отпустили его на все четыре стороны. Лимонов же отреагировал на произошедшее философски: «Это политика, надо быть готовым к таким вещам». Зайдя в ближайшее кафе умыться, он вскоре вновь встал во главе колонны.

После неудачи с выдвижением единого кандидата на президентских выборах была предпринята еще одна, финальная попытка вдохнуть жизнь в коалицию «Другая Россия» путем созыва сессии Национальной ассамблеи — своего рода альтернативного парламента на базе входящих в нее организаций. Сама идея ее создания принадлежала Лимонову. Он предполагал, собрав вместе представителей всего идеологического спектра оппозиции — левых, либералов и националистов, — противопоставить ассамблею сервильной Государственной думе, создав тем самым параллельный центр власти. О наличии соответствующей статьи в УК РФ мы были осведомлены, но нас это совершенно не пугало. Другие лидеры коалиции согласились на созыв сессии, однако, как вскоре выяснилось, имели совсем другие планы.

17 мая первое и последнее заседание ассамблеи открылось в бизнес-центре неподалеку от станции метро «Новослободская». Начала его, зачитав клятву, Анастасия Курт-Аджиева. После чего — уже от себя — разорвала портрет свежеизбранного президента Дмитрия Медведева и призвала не превращаться в сборище «прозаседавшихся», а создать реальный центр сопротивления власти. (Этот жест мы придумали накануне в Питере, для остальных участников он оказался сюрпризом.)

Лимонов в своем выступлении призвал создать «87 вьетнамов неповиновения» в каждом регионе России. «В качестве стратегии всего движения Национальной ассамблеи предлагаю избрать теорию конфликтов. Заключается она вот в чем. В двух столицах и в регионах советы Национальной ассамблеи будут энергично проводить серийные, как серии боксерских ударов, акции ненасильственного неповиновения и сопротивления: марши, митинги, пикеты, забастовки. Без устали следует выдвигать во всех этих конфликтах одно и то же главное требование: проведение свободных всеобщих выборов в парламент России. Повторяю: разрозненные выступления граждан в столицах и регионах по различным поводам — требования повышения зарплаты, недовольство действиями местных властей, уплотнительной застройкой, высокими ценами на продукты или бензин — все эти местные и важные лозунги все же должны будут повсюду и везде венчаться главным лозунгом: требуем свободных выборов с участием всех политических сил!»

Помимо Эдуарда выступили Каспаров, Удальцов, Илларионов, Делягин и другие лидеры коалиции. Во время речи Каспарова прокремлевские активисты выпустили в зале макеты вертолетов с фаллоимитаторами, которые с жужжанием полетели к сцене. Кто был автором этого креатива и в чем заключался его смысл, неизвестно. Охранники Каспарова пытались сбить подлетающие фаллосы — в общем, зрелище было фантасмагорическое.

Однако основное действо развернулось, когда к микрофону вышел Сергей Аксенов. Он попытался вынести на голосование предложение нацболов объявить Государственную думу нелегитимной, а собравшихся — реальными народными представителями. Был объявлен перерыв, во время которого все остальные лидеры стали уламывать Лимонова с Аксеновым предложение снять. В итоге для сохранения ассамблеи и недопущения раскола оно было отозвано. У многих из числа собравшихся это вызвало возмущение: десятки нацболов и автор этих строк в том числе покинули зал, побросав делегатские мандаты.

В дальнейшем еще продолжали существовать периодически собиравшееся бюро Национальной ассамблеи и прочие органы, однако это была уже постепенно угасавшая «жизнь после смерти». Поскольку серьезных политических успехов (за исключением нескольких демонстраций) коалиция не продемонстрировала, она начинала трещать по швам. К тому же события в стране вызывали у нас все больше противоречий с либеральными «попутчиками».

В августе 2008 года случилась пятидневная война с Грузией. Реагируя на нападение грузинской армии на Цхинвал, Лимонов дал российским властям несколько советов:

«На Кавказе развязана новая война. Прошедшей ночью грузинские войска вторглись на территорию Южной Осетии, уже 15 лет как независимого государства. Идут тяжелые бои. Руководство Российской Федерации уже допустило трагическую ошибку. России следовало мирно ввести свои войска в Южную Осетию задолго до того, как туда с боями вошли грузины. Сейчас сам собой напрашивается единственно возможный для России ответный ход. А именно: в качестве превентивной меры немедленно ввести российские войска в Республику Абхазию. Одновременно следует разрешить северо-осетинским и казачьим добровольцам сформировать отряды и вступить в боевые действия против грузинских войск в Южной Осетии. Настоятельно рекомендую руководству России последовать моему совету. Только так Россия сможет сохранить лицо и статус великой державы».

Как известно, Владимир Путин действительно ввел войска в Абхазию, а против грузинских войск в Южной Осетии выступили не только добровольцы, но и Российская армия. В эти дни мы с изумлением обнаружили себя на стороне Кремля.

«Российские войска все-таки ввели в Цхинвал, — писал я 8 августа на АПН. — Я надеюсь, это не является показательной акцией властей: мол, сегодня мы продемонстрируем свою мощь, а завтра наши военные тихо уйдут из зоны конфликта и оставят Южную Осетию без защиты. Я надеюсь, что Россия действительно будет защищать своих граждан. Если это так, то это первый случай, когда я за долгие годы готов поддержать действия наших властей».

Мне и до этого приходилось бывать в Цхинвале. Впервые это произошло в августе 2004 года, когда еще недавно ставший президентом Михаил Саакашвили пытался в первый раз прощупать возможность штурма города. Ежедневно с наступлением темноты грузинские войска с окрестных высот обстреливали жилые кварталы. «Где же Россия? Почему нас позволяют убивать?» — чуть не кричали местные тетушки, когда мы прятались в бомбоубежище. Ответить им было нечего, но за Родину было обидно — как и в течение многих лет до этого.

А летом 2006 года Лимонов вручал премию «Солдат империи» полпреду Южной Осетии в Москве Дмитрию Медоеву. Премию учредил Белковский, и она не без остроумия была выполнена в виде пучка римских фасций. «Поздравляем, мы всегда с вами», — сказал Эдуард, пожимая руку послу. И уже осенью мы с помощью Медоева сформировали целую делегацию международных наблюдателей на референдум о независимости и президентские выборы и успешно свозили их в Цхинвал назло некоторым околокремлевским пиарщикам, увидевшим в нас конкурентов и даже пытавшимся подсунуть компромат на нас местным властям.

В общем, когда мне позвонил Дима Селезнев — нацбол из заполярного города Инты, бывший шахтер и вокалист альтернативной группы «Наше дело», позднее окончивший Финэк в Питере, перебравшийся в Москву и ставший там весьма успешным бизнес-администратором, — и предложил съездить на войну (для начала в качестве журналистов, а там как пойдет), я долго не думал. Правда, поскольку война продолжалась меньше недели, мы успели лишь под самый конец.

В самолете мы встретили президента Эдуарда Кокойты, возвращавшегося из Москвы, и взяли у него интервью. Он тогда особенно возмущался прогрузинской позицией российских либеральных СМИ:

«Для этих подонков было бы, наверное, лучше, если бы Цхинвал смели с лица земли, если была бы реализована эта военная операция под кодовым названием “Чистое поле”. Они ведут себя как их собратья — грузинские журналисты, которые входили в Южную Осетию с войсками, чтобы снять блицкриг. Им, наверное, было бы лучше. Они бы в Москве праздновали праздник.

Я уверен, что такие, как Венедиктов, Латынина и другие, будут радоваться в случае — не дай бог — проигрыша и развала России. Именно с этой целью они и находятся в эфире.

Хочу сказать мутантам от журналистики: что бы они ни писали, мы абсолютно на них не реагируем, не видим и не слышим. Потому что они просто нелюдь. И то, что они сегодня не считаются с тем, что погибло столько осетинских детей и женщин, может отразиться именно на таких людях, на их семьях, на их последующих поколениях. Это будет божья кара именно для них. Бог все видит».

Цхинвал только отходил от боев. Город встретил нас посеченными осколками стенами домов, трупным запахом, разбитыми грузинскими танками на центральных улицах и… бодрым настроением жителей, поднимавших тосты за Российскую армию и журналистов. Естественно, мы не могли упустить шанс побывать в самой Грузии, значительная часть которой была тогда занята российскими войсками.

Вот картинки с натуры:

«В Гори удалось выбраться вместе с войсками МЧС, которые повезли грузинскому населению колонну гуманитарной помощи. Вдоль дороги — рай — сплошные сады. По раю бродят редкие оставшиеся в домах старики-грузины и окапываются российские солдаты. Солдатам здесь явно нравится: тепло, фрукты, горные речки… К моменту написания статьи они, наверное, уже сменили форму ВС РФ на обмундирование миротворцев. Многие из них расквартировались в брошенных грузинских военных базах, которых здесь великое множество: мы по дороге насчитали пять новеньких военных городков, покрашенных в зеленый цвет. Зачем, хотелось бы знать, их там построили “миролюбивые” грузины?

В селе Мегрекиси на перекрестке валяется прикрытый тряпьем труп. Якобы негра. Руки у него действительно черные, но не поймешь — то ли действительно чернокожий, то ли сильно обгорел.

Въезжаем в Гори. Маленький, чистый, очень опрятный городок. Аккуратно отремонтированные советские пятиэтажки, троллейбусы, цветы, фонтаны. Большой памятник “вождю народов” перед зданием мэрии. И совсем маленький дом-музей с саркофагом над ним. По случаю войны музей, конечно, закрыт. (Кстати сказать, культ личности Сталина на его малой родине разделяют все, независимо от национальности. Идет спор об этническом происхождении “отца народов”. Грузины считают, что он грузин, осетины — что осетин. В Цхинвале, как и в Гори, его именем названа главная улица.)

Местные жители в большинстве своем никуда не уезжали, обстановка вполне спокойная. Следов “варварских российских бомбардировок” почти не видно. (По ТВ все время показывали один и тот же дом с разрушенным подъездом.) Своими глазами видел в некоторых домах выбитые стекла, перебитые троллейбусные провода, осколки снарядов. Но серьезных разрушений нет.

— Ну что, вкусная грузинская водичка? — спрашивают какие-то мужики, когда останавливаюсь попить из источника у церкви.

— Вкусная, — говорю.

— А вы, что вы думаете про войну, про Саакашвили? — спрашиваю у них.

— Я его маму в гробу видал, — говорит рабочий Вазген. — Вместе с Кондолизой. Понимаешь, Грузия — маленькая сельскохозяйственная страна. На хрена нам эта Америка? Надо было дружить с русскими, с осетинами. А он куда полез?

Были и другие мнения. Какая-то женщина говорит мне:

— Ну чего вы, русские, сюда пришли? Цхинвал наша земля. Вы оккупанты, убирайтесь. А то сначала бомбят, потом кушать дают. Смешно.

Спрашиваю ее про отношение к Саакашвили.

— У меня к власти свои счеты. Но это наше дело, а не ваше.

В это время священник из местной церкви, порядком выпивший, шатаясь, беседует с осетинским миротворцем.

— У меня есть друг Таймураз. Он осетин. В первый день войны его пришли убивать. Я сказал — это мой друг, убивайте меня тоже. Они ушли.

— Молодец, баба (батюшка), — подбадривает его осетин.

— Пойдем ко мне, стол соберем, вина выпьем. Покушаем немножко. С утра в Цхинвал поедешь, никто и не заметит, — предлагает священник.

Как будто и не было войны…

По улицам разъезжают российские танки и БТРы. “Слышь, братан, это Гори или где мы?” — спрашивает у меня заблудившийся танкист. Какой-то грузин подходит и объясняет ему дорогу до базы.

Наверху на холме крепость XI века. Весь городок как на ладони. Внутри — пусто. Только грузинский флаг с траурной полоской.

— Это крепость наша, осетинская, наши предки ее строили, — авторитетно заверяет меня миротворец по дороге назад. — А чего, кстати, флаг не сняли? Забрали бы трофей на память…

— Ага, и нарвались бы на международный скандал.

— Да ну, какой скандал. Ты же видишь — здесь все спокойно, грузины теперь притихшие…»

Действительно, грузины — народ далеко не глупый и быстро поняли, что с Россией воевать не стоит. Поэтому фактически без крови обошлось на втором фронте пятидневной войны, в Абхазии, а именно — в Кодорском ущелье, где мне пришлось побывать после Цхинвала.

К курортной Абхазии с пальмами, галечными пляжами и кафешками эта территория имеет мало отношения. Это высокогорное ущелье населено сванами, небольшим воинственным племенем. После грузино-абхазской войны они жили здесь обособленно, формально подчиняясь Тбилиси, а реально не подчиняясь никому. После прихода к власти Михаил Саакашвили ввел в ущелье войска и стал реализовывать проект «Верхняя Абхазия», призванный доказать жителям, что в Грузии жить лучше. Со стороны это смотрелось довольно дико, ведь в этом затерянном в горах уголке находятся несколько сел, которые по полгода завалены снегом, и добраться до них можно только на вертолете.

И вот после начала пятидневной войны грузинские войска последовали выдвинутому им абхазами ультиматуму и ушли без боя вместе со значительной частью местных жителей. А на их место зашли абхазские формирования. Одним из первых был отряд спецназа под командованием Дмитрия Кишмария, Полковника.

Полковник — человек из породы «псов войны», как описанные Лимоновым француз Боб Денар, серб Аркан и приднестровский батька Костенко. Небольшого роста, черные волосы с сединой, в камуфляже и черных очках, с крепким запахом одеколона, Дмитрий возглавляет отряд под названием «Шаратын». (Дословно — обручившийся со смертью, это название свадебного абхазского танца. Вступая в отряд, каждый мужчина как бы заключает брак со смертью.)

В 2000 году шаратыновцы встретили возле горы Сахарная голова в Кодоре отряд чеченского полевого командира Руслана Гелаева, который шел в Сочи для организации терактов и диверсий. В тяжелом бою чеченцев остановили, а сам Полковник был ранен в ногу. Очнувшись неподалеку от чеченских позиций, он спрыгнул в небольшой водопад, оказавшийся рядом, а затем два дня полз до своих окопов. «Разум помутился. С жизнью попрощался уже не раз. Было жарко, рана загноилась, появились опарыши. Они же и спасли: в итоге ногу не отрезали… Я дополз до какого-то озерца, и была у меня одна мысль — утонуть и утопить этих проклятых опарышей там», — рассказывал он.

Кодорское ущелье — покрытые труднопроходимыми густыми лесами горы с холодной и бурной рекой. Места суровой, вагнеровской красоты, ассоциирующиеся с музыкой из какого-нибудь «Кольца нибелунга» или с торжественным маршем группы «Laibach» «Life is life», клип на который снимался в Балканских горах. На базе «Шаратына» в этих местах мне уже доводилось бывать ранее. Там мы вдоволь постреляли из разных видов оружия, а на обратном пути в Сухум ночью прямо на дороге Полковник подстрелил косулю. И под огромным звездным небом мы с его бойцами (кое-кто из которых даже по-русски не говорил) ели куски дымящегося мяса и запивали бульоном с кровью и аджикой.

А после пятидневной войны нас уже приняли здесь как друзей, и Кишмария показывал нам ущелье со «столицей» в деревушке Чхалта, брошенные грузинскими военными натовские и еэсовские методички, кучу оружия (уходили в такой спешке, что побросали множество боеприпасов и даже бронетехнику), а также знакомил с местными жителями. В частности, с Бачуки Аргвлиани, «самым авторитетным у сванов человеком», как нам его отрекомендовали. Бачуки был полевым командиром, который встал на тропу войны с грузинскими властями после того, как Саакашвили ввел войска в ущелье. И естественным образом оказался союзником абхазов. Среди прочего местного населения он — в темных очках и футболке с Джимом Моррисоном — смотрелся модником.

Когда Дима с Бачуки неторопливо беседовали, решая вопросы, в том числе о возвращении ушедших в Грузию жителей, я пожалел, что не режиссер и не снимаю о них кино. Оба — прекрасные киношные типажи, хоть сейчас в ленту Тарантино или покойного Балабанова!

Бачуки подарил нам несколько баклажек роскошной чачи, которой, вернувшись в Москву, я угостил Лимонова на устроенных в рамках Национальной ассамблеи дебатах по кавказскому вопросу, проходивших в Сахаровском центре. А заодно передал привет от сопровождавшего его в поездке на фронт в 1992 году бессменного главного редактора газеты «Республика Абхазия» Виталия Чамагуа. «От общения с Эдуардом остались самые лучшие воспоминания, — рассказывал он. — Помнится, тогда была очень трагическая ситуация, все складывалось в пользу грузин, и меня поразила та уверенность, с которой он произнес: “Вы обязательно победите”. Потом приезжали многие известные люди, но Лимонов был первый!»

После трупного запаха и подбитых танков в Цхинвале, веселых ополченцев и плачущих старух, после осторожных грузин в Гори, сванских авторитетов и всей этой победной для России атмосферы было довольно странно слушать либералов, которые выходили к микрофону, чтобы заклеймить «российскую агрессию».

«Я сочувствую грузинам, но я российский политик, — отвечал им Эдуард. — Я лучше попаду в изоляцию от всего мирового сообщества, но не буду изолирован от собственного народа. Мой народ считает, что вмешательство в конфликт в Грузии было справедливым, и я следую за ним. Впервые за двадцать лет дерьмовое и полицейское наше правительство делает верный шаг. И мы, продолжая его ненавидеть, говорим: это верный шаг!»

Сидевшая неподалеку от сцены активистка ОГФ грузинка Лолита Цария — жена нацбола-философа Алексея Лапшина, позднее под ее влиянием отошедшего от партии, — все выступление громко шипела от злости и мешала слушать его присутствовавшему там Алексею Навальному, который тогда действия России поддерживал. Максим Резник говорил, что «Путин и Саакашвили — близнецы-братья». И только Валерия Новодворская и примкнувшие к ней наши союзники Каспаров и Илларионов стали безусловной группой поддержки грузинских властей.

«По сути дела оппозиционеры со значками “я — грузин” превращаются в своего рода внутренних эмигрантов, которые не могут иметь никакой поддержки в российском обществе, — говорил я. — Когда выступают господа Немцов и Милов, нам все равно, поскольку, на наш взгляд, объединенные демократы — это путь в братскую могилу. Со значками “я — грузин” он будет еще быстрее».

Так оно и произошло, причем со значками могут происходить вариации. Через несколько лет та же публика наденет значки «Я — украинец».

Пятидневная война с последующим признанием Абхазии и Южной Осетии была и нашей войной. Лимонов, как уже было сказано, был на фронте еще на первой войне в Абхазии, а партия с самого начала требовала признания их независимости. К примеру, одним из требований «декабристов» во время захвата приемной администрации президента было немедленное признание независимости Приднестровья, Абхазии и Южной Осетии. Если бы это было сделано раньше, то и не было бы пятидневной войны и кровопролития. Но лучше поздно, чем никогда, и спасибо Михаилу Саакашвили, который поставил нерешительные российские власти в такую ситуацию, что не вмешаться они уже не могли.

Пятидневная война показала хрупкость таких форматов, как широкая коалиция всех против Путина. Когда дошло до дела, тот же Каспаров тут же забыл о своих заигрываниях с имперской идеей и стал критиковать «кремлевский реваншизм». С другой стороны, боевые действия были короткими и существенного влияния на политическую жизнь внутри России не оказали. Кремль отнюдь не собирался протягивать руку тем силам в оппозиции, кто поддержал кавказскую эпопею.

В 2009 году Эдуард запускает два новых политических проекта: «Стратегию-31» и кампанию «Лимонов — президент-2012». По настоятельной просьбе партийцев в апреле он заводит себе блог в «Живом журнале», который быстро становится популярным.

Идея баллотироваться в президенты была встречена несколько скептически, даже в партийных массах. Для Эдуарда это была в первую очередь попытка опереться на собственные силы после того, как он поддерживал амбиции Касьянова, а затем Каспарова, а в результате коалиция пришла к краху. Наивно было бы рассчитывать, что власти допустят появление его фамилии в избирательном бюллетене, однако он хотел создать точку для сопротивления системе и сплочения как можно большего числа недовольных.

Другой попыткой обновить политическую повестку дня стал запуск «Стратегии-31». Предлагалось каждое 31-е число приходить в определенное место в защиту 31-й статьи Конституции, гарантирующей свободу собраний. Помимо основной свой задачи — защиты политических свобод — «Стратегия» должна была стать известным местом для притяжения масс протестующих, куда они могли бы выйти в час икс без особого оповещения. Своего рода «точкой сборки» для российской оппозиции.

Первая акция прошла 31 января 2009 года на Триумфальной площади, а регулярно они стали проводиться с лета того же года. Лимонов так обосновал идею в своем блоге:

«Стратегия-31 позволит нам:

Обозначить “горячую точку” в городе, куда мы вызываем граждан отстаивать свои права: одна дата, один час, одна площадь, одна цель — добиться права проводить мирные митинги.

Мы экономим на средствах информации, объявив один раз, где и когда собираться, устанавливаем протестную традицию.

Граждане, приучившись к площади Свободы (Триумфальной), будут в дальнейшем знать, куда являться в случаях крупных политических ЧП.

Вокруг живой борьбы за статью 31-ю можно объединить самые бесстрашные силы общества, несмотря на партийные различия.

Нашему обществу давно нужен единый, однажды понятный, беспартийный, не политический флаг.

Мы привлечем таким образом все больше несогласных и протестных сил каждый раз. В атаку ведь обычно поднимаются вначале несколько человек, к ним присоединяются десятки храбрецов, далее из окопов выходят сотни, и вот уже атакует весь фронт.

У Стратегии-31 таким образом есть единая цель, есть огромная перспектива развития».

Почему именно Триумфальная? Пушкинская площадь традиционно ассоциировалась с либералами, выходившими туда еще с советских времен. А Триумфальная с ее памятником великому пролетарскому поэту, возле которого проходили поэтические чтения, выглядела политически более нейтрально и привлекательно.

К октябрю 2009-го к «Стратегии-31» присоединились правозащитники — глава Московской хельсинкской группы Людмила Алексеева, лидер движения «За права человека» Лев Пономарев и другие. Поскольку это была их правозащитная тематика, им волей-неволей пришлось это сделать. Алексеева наряду с Лимоновым и представителем «Левого фронта», пожилым и принципиальным дядькой Константином Косякиным вошла в число заявителей акции. Таким образом соблюдалась необходимая идеологическая пропорция — один нацбол, один левый активист и один либерал.

В течение всех пяти лет существования (а «Стратегия» стала за это время самой долгоиграющей политической акцией в истории современной России) она проходила по более или менее неизменному сценарию. Заявители относили бумагу в мэрию и получали отказ под разными предлогами. Затем производилось задержание Лимонова (иногда и других организаторов) — либо прямо возле дома, либо при выходе из машины возле Триумфальной, либо непосредственно на площади. После чего милиция разгоняла собравшихся более или менее активно в течение часа или двух. И если первые «Стратегии» были не слишком заметны, то вскоре акция стала привлекать все больше и больше людей.

В Петербурге мы раскачивались несколько дольше — первая «Стратегия» прошла лишь 31 января 2010 года. Местом проведения была выбрана, после долгих раздумий и дискуссий, площадка у выхода из станции метро «Гостиный Двор». Это место с историей, одна из ключевых точек протестного Петербурга. Именно здесь в июле 1917 года Временное правительство расстреляло демонстрацию большевиков. Есть знаменитое фото, где толпа разбегается от перекрестка Невского и Садовой, оставляя трупы и раненых на булыжниках мостовой. Здесь продавали оппозиционную прессу у «стены плача» в 1990-е, а уже в нулевых несколько дней перекрывали главную улицу города участники «льготного бунта». Чуть дальше финишировал 3 марта 2007 года мощнейший Марш несогласных.

Помимо традиций учитывалась доступность площадки — прямо возле выхода из метро, постоянное наличие большого количества прохожих, невозможность полностью перекрыть ее и, как следствие всего, крайнее неудобство для властей. Здесь мы им точно были как кость в горле, что нам и было нужно. Среди заявителей также соблюдалась определенная пропорция: мы пригласили участвовать Тамару Ведерникову от РКРП и Андрея Пивоварова, на тот момент возглавлявшего в Питере касьяновский РНДС, от либералов.

Первую «Стратегию» я едва не пропустил из-за перемен в личной жизни. 16 октября 2009 года в Москве на концерте группы «Пеп-си», куда меня пригласил старый приятель, бывший глава московского отделения партии, звукорежиссер Сергей Ермаков, я встретил Натахен, Наташу Сидорееву. (Видимо, так заложено судьбой. Со своей первой супругой Ариной я тоже познакомился на концерте, куда она пришла слушать группу «Мультфильмы», а я — каких-то финских панков. Есть, видимо, какой-то знак и в том, что у обеих жен оказались латвийские корни — по бабушке.)

«Чего смотрите?» — спросила она, проходя мимо нашего с Волынцом столика. Весьма крупную, яркую и статную девушку в красной футболке с Иосифом Кобзоном не заметить было невозможно. Я влюбился с первого взгляда и вскоре разыскал ее в зале.

— Классная футболка. Хочешь пива?

Натахен хотела. Мы попили пива, потанцевали, потом перешли на водку и в итоге поехали домой к гостеприимному главному редактору. (Несколько лет назад на его матрасе точно так же гостил Лимонов с девушкой.) Три дня мы провели в объятиях и пьянстве на квартире у Волынца.

Моя любовь оказалась старым завсегдатаем рок и панк-тусовки Москвы и Питеры, состояла в приятельских отношениях с Сергеем Шнуровым, Сидом Спириным из «Тараканов» и другими музыкантами. Там ее все знали как Патру.

Любопытно, что за пару недель до знакомства со мной Натахен впервые взялась читать Лимонова. И было это «Укрощение тигра в Париже», послужившее предвестием нашего бурного романа и супружеской жизни.

В течение нескольких месяцев мы ежедневно переписывались и слали друг другу лирические эсэмэски. В конце ноября я поехал в Москву под предлогом участия в дне рождения партии и «Лимонки». Тут как раз произошел теракт в «Невском экспрессе», поэтому ехали мы окольными путями почти сутки. На сам юбилей я опоздал, зато Натахен встречала меня на вокзале, откуда мы отправились, естественно, в Измайлово — где десятки и сотни таких же пар снимают номера. Первое же наше совокупление закончилось криком «Наташа, я тебя люблю!» — и бурным смехом соседей за стенкой. Потом в какой-то момент, когда Натахен стала что-то выговаривать мне по поводу ненужности подобных встреч, со стены сорвалась картина и как следует ударила ее по голове. Закончилась эта поездка тем, что мы, вдрызг пьяные, в очередной раз признались друг другу в любви, стоя на коленях у входа в Ленинградский вокзал.

Потом Натахен приехала в Питер. Мы снимали комнату на Гранитной улице, под окном гремели поезда, горела вдалеке вывеска строительного гипермаркета «Леруа Мерлен». Мы ходили смотреть на ноябрьскую Неву возле прекрасного Финляндского железнодорожного моста, грели друг друга в объятиях и предавались любви, в перерывах отвлекаясь на старые японские фильмы с Юкио Мисимой.

Развязка наступила довольно быстро. После встречи нового, 2010 года супруга прочитала одну из лирических эсэмэсок. Последовало бурное выяснение отношений, после которого Арина уехала, а Натахен оказалась в Питере. Примерно месяц мы не вылезали из кровати, не уставая радуясь друг другу.

Сперва я даже собирался в связи с этим пропустить первую акцию «Стратегии-31» в Питере, намеченную на 31 января 2010 года. Но потом чувство долга взяло свое. Женщины женщинами, а партийную дисциплину никто не отменял — моего отсутствия на столь значимой акции пацаны и девушки бы не поняли.

Уже к лету 2010 года наши акции стали достаточно многочисленными. Именно тогда, в июле, произошла история с «жемчужным прапорщиком» Вадимом Бойко, избившим нескольких участников акции и демонстративно оравшим в камеру: «Ну что, хорьки, кому еще?!» За эту демонстративность он и поплатился. Поднялся большой скандал, против Бойко завели уголовное дело, он уволился из органов и в итоге был осужден на два года лишения свободы условно. Правда, через пару лет он надебоширил в кафе, стреляя там из ружья, и сел в тюрьму уже реально.

С прапорщиком связан еще один забавный эпизод. В 2007 году мы вместе с Гуляевым проводили пикет возле петербургского штаба внутренних войск в поддержку сапера, участника контртеррористической операции Сергея Бабина, которого собирались выдать в Чечню по обвинению в якобы совершенных во время контртеррористической операции преступлениях. Пикет тогда разогнали его товарищи по ОМОНу, и в милицейском автобусе мы впервые увидели Бойко, который — по обыкновению — стал спрашивать, кто служил в армии. Гуляев показал ему военный билет. «Батя, выходи», — скомандовал Бойко, но тот отказался и поехал в отделение вместе со всеми. А в ходе начавшегося разговора про Бабина констатировал: «Ну а что, государство у нас такое. Все проститутки, и я проститутка».

Вскоре и мы, и москвичи столкнулись с похожими трудностями. «Стратегию-31» у нас попытались украсть. Часть либералов во главе с Ольгой Курносовой организовала альтернативную акцию на Дворцовой площади под брендом «Стратегии». И хотя выглядела она весьма блекло по сравнению с нашей акцией, определенный ущерб общему делу был нанесен.

А в Москве власти и правозащитная общественность долго уламывали Алексееву исключить Лимонова из числа заявителей и получить согласование митинга. К октябрю 2010 года эта комбинация увенчалась успехом, и Людмила Михайловна вместе с Сергеем Ковалевым подписала отдельную заявку на проведение акции, без участия Лимонова и Косякина.

Итогом стала совершенно фантасмагорическая сцена, когда на Триумфальной проходило два митинга — разрешенная акция правозащитников в загоне в центре площади и несанкционированная акция Лимонова — Косякина рядом. Милиционеры, схватив Эдуарда, потащили его вниз головой на санкционированную акцию и бросили в загон к алексеевским «кроликам»… «Самый позорный день в истории правозащитного движения в России», — написал он потом в блоге.

Так вслед за коалицией с либералами рухнул и союз с правозащитниками. Нужно было возвращаться к партийной политике.

Еще летом на съезде в Москве взамен запрещенной НБП было провозглашено создание партии «Другая Россия». Пришлось взять обратно бренд, когда-то подаренный Лимоновым коалиции как наиболее раскрученный. Партия приняла решение о подаче документов на регистрацию в Министерство юстиции. Была принята программа, гласившая, что «вся деятельность партии “Другая Россия” будет направлена на обеспечение и улучшение благосостояния российского народа, обеспечение его гражданских и политических прав и обеспечение его безопасности. Партия клянется народу в том, что будет преследовать интересы как большинства населения, так и его отдельных групп, в сочетании со строжайшим соблюдением прав человека».

В программе были пункты о решительной демократизации страны, национализации сырьевых отраслей промышленности и необходимости экономической самодостаточности страны, а также о намерении «создать однажды прочный союз народов, некогда входивших в СССР».

Новацией стала лимоновская идея о переносе столицы в Южную Сибирь: «Будет заложен новый город с нуля. Мы сделаем это, дабы сбалансировать географический, экономический, инфраструктурный и политический перекос России к Западу. Осуществление грандиозного этого проекта даст миллионы рабочих мест, займет трудом безработных. Будут построены аэропорты, железные дороги и автострады. Перенос столицы создаст новую инфраструктуру России. Заселит Южную Сибирь и скрепит связи дальневосточной России и Сибири с российской “европейской” метрополией. Остановит экспансию Китая».

А 2 октября мы провели учредительную конференцию петербургского отделения «Другой России», с некоторым шиком — не где-нибудь, а в «Англетере». «Вчера был в Питере, участвовал в работе учредительной региональной конференции партии “Другая Россия”. Конференция проходила в зале гостиницы “Англетер”. 120 делегатов, сильные молодые лица, ощущение силы и энергии зала. Собрались решительные люди, которые знают, что делать, и делают. Много новых лиц. Нам не препятствовали в проведении конференции на Исаакиевской площади, у великого собора, в великом городе. Все будет хорошо. Все идет по плану», — написал Эдуард в блоге. А с нами, сидевшими в президиуме, потом пошутил: «Со стороны вы выглядите внушительно, как какая-нибудь судебная тройка. Хорошо, если меня потом судить не будете…»

Пока, однако же, стали судить нас. В Следственном комитете уже было все готово, чтобы обвинить верхушку петербургского отделения партии в экстремизме. После выхода к Гостиному Двору 31 октября 2010 года судья Алексей Кузнецов дал нам — трем Андреям (мне, Песоцкому и примкнувшему Пивоварову) по пять и 15 суток ареста соответственно.

«Отдыхайте, Андрей», — сказал мне Лимонов, которому я позвонил из автозака, чтобы сообщить новости. — Выспитесь хорошенько, почитайте что-нибудь, ИВС для этого самое подходящее место».

Мы оказались в здании изолятора временного содержания на Захарьевской улице с обстановкой, не менявшейся не то что со сталинских, а казалось, с дореволюционных времен. С массивными часами и покрашенными в зеленый цвет стенами. Целый этаж там был заселен ожидавшими депортации домой узбеками. Некоторые, как нам сообщили, жили там годами. Они же выполняли обслуживающие функции — разносили по этажам передачи и еду. Баландер передал нам нехитрый прейскурант: курица — 300 рублей, бутылка водки — 500, узбечка на ночь — две тысячи. Позже в ИВС сделали ремонт, и сейчас, говорят, обстановка стала уже не та…

Постановления наши мы обжаловали, и Куйбышевский районный суд отпустил нас на свободу. Однако тут же на выходе из зала суда нас встретили представители Следственного комитета, надели наручники и отвезли на Мойку, 58. Нас обвинили по статье 282.2 — организация деятельности экстремистской организации, запрещенной судом, и участие в ней. Подразумевалась запрещенная НБП. Инициатором же, как позже мы узнали, был глава северо-западного окружного управления МВД генерал Виталий Быков (несколько лет спустя севший в тюрьму по обвинению в незаконном выписывании себе и своим приближенным огромных размеров премий). У окружного управления имелся собственный центр по борьбе с экстремизмом, который надо было чем-то занимать. Вот они и занялись нашей разработкой.

Попытки завербовать кого-то из руководства организации либо заслать к нам осведомителей не увенчались успехом. И тогда «эшники» повесили камеру в квартире на Лесном проспекте, где проходили собрания, и полгода снимали видео. Мы, конечно, проявили некоторую беспечность — нужно было регулярно обследовать помещение. С другой стороны, собрания не были закрытыми, как и вся наша деятельность — уходить в подполье мы не планировали.

Аккуратный следователь Анатолий Ромицын, увлекающийся, как мы потом узнали, бразильской борьбой капоэйрой, взял с нас подписку о невыезде, и опергруппа, захватив меня с собой, направилась делать обыск в моей квартире на улице Замшина. Партийные архивы были предусмотрительно вывезены в безопасное место, однако оперативники долго перетряхивали библиотеку, диски и прочее. Глядя, как пожилой, но так и не сделавший карьеру майор Иван Мельников с тоской смотрит на большой книжный шкаф в прихожей, я вспомнил детский рассказ Михаила Зощенко «Как Ленин перехитрил жандармов» и предложил ему табуретку. Перехитрить не удалось, поскольку Мельников тоже рассказ читал. Однако в итоге изъяли несколько совершенно легальных книг Лимонова, а вот реально экстремистскую «Поваренную книгу анархиста» так и не нашли.

Обыск продолжался довольно долго и происходил в предпраздничный день, 3 ноября. «Я тут застрелюсь скоро», — жаловался на кухне по телефону молодой следователь своей девушке. «Там ваш сотрудник стреляться собрался. Смотрите, мне тут мозгов милицейских на стенах не надо», — парировала Натахен.

«Глеб Сергеевич, так это же вы», — обратился Мельников к моему адвокату Глебу Лаврентьеву, показав на старое фото. «Да вроде нет», — сделал серьезный вид Глеб. «Но вот тут-то точно вы!» — показал тот другое фото с какой-то попойки. «А вот тут не исключено», — смущенно пробормотал защитник.

Первоначально по делу проходили четыре человека, однако постепенно оно стало разрастаться и к нему уже было привлечено 12 человек — все руководство петербургского отделения. Тем не менее партия продолжала функционировать: каждое 31-е число проходили акции, для стороннего наблюдателя особенно ничего не изменилось. Расследование нашего дела тянулось весь 2011-й и начало 2012 года. Над материалами корпели 18 следователей. Позже оно получило «зеленый свет» на совещании в администрации президента. О том, какая значимость ему придавалось, свидетельствует тот факт, что комментировал его лично «говорящая голова» Следственного комитета Владимир Маркин.

11 декабря 2010 года произошло восстание футбольных фанатов на Манежной площади — хаос кричалок, ментовских сирен, мата, зигований и снега. Ответственными за это сделали троих оказавшихся там нацболов — Игоря Березюка, Руслана Хубаева и Кирилла Унчука, впоследствии получивших длительные срока заключения. Лимонов сразу написал в блоге, что на Манежной не было митинга фашистов. А затем прокомментировал высказывание Суркова, что «11-е происходит от 31-го»: «Сурков прав. Мы заразили Россию свободой… Митинги на Триумфальной разбудили Россию, дали ей пример для подражания. И это главный политический итог года».

31 декабря Лимонов, выйдя из дома, по обыкновению был упакован в автозак и вскоре осужден на 15 суток ареста за мат и неповиновение полицейским. Сюжет о его отсидке, совместно с Борисом Немцовым, Ильей Яшиным и Дмитрием Демушкиным, изложен в книге «Дед».

А в Питере вместо нас, находившихся под следствием, на митинг вышли наши жены и девушки. Натахен, прокричав в мегафон: «Когда же кончится это медвежье царство?!» — была задержана и тоже встречала новый год в отделе полиции. Ее отсадили от других, отобрав шапку и шарф, а утром повезли судить в участок. Судья перенес рассмотрение в Москву, она вышла в утренний снежный Питер на пустой Невский, где никого не было, с трудом поймала машину и отправилась домой, где мы уже встречали ее с шампанским.

31 марта 2011 года на «Стратегию-31» в Питер заявился Борис Немцов со свитой и устроил шествие по Невскому проспекту, которое напрямую транслировалось в Вашингтон, где Каспаров с указкой рассказывал американским сенаторам об ужасах путинского режима. Эдуард был взбешен: «Как вы могли отдать ему Гостинку?! Почему не протестовали против трансляции в США?!» В общем, он был прав. Нигде так ярко не проявилась разница наших с либералами стратегий. Кто-то выходил протестовать за свободу, кто-то пытался создать картинку для Вашингтона…

24 сентября 2011 года на съезде «Единой России» Владимир Путин объявил о своем возвращении в президентское кресло. Рокировка была завершена, и Путин возвращался обратно — теперь уже на шесть лет.

Лимонов характеризовал это в блоге как переворот:

«Давайте называть вещи своими именами, это так. Президент уступил свое президентство премьер-министру. (Вряд ли его пытали, чтобы добиться отречения от престола.) Но не только это случилось. Если проводить параллели с историей Франции, то Путин стал фактически пожизненным императором, хотя восемь лет был еще первым консулом… Но нам-то что делать, гражданам России, политической и гражданской оппозиции? Как нам относиться к государственному перевороту? Нужно полностью прервать все связи граждан с властью. Не сотрудничать. Уйти в глухой отказ. Процитирую свою программу “Три нет” (Не избираю, не участвую, не плачу): “До тех пор пока в отрицательном, недемократическом государстве не будут восстановлены гражданские свободы и проведены свободные выборы, я, гражданин РФ, устраняюсь от выполнения моих обязанностей гражданина. Восстановите мои права, и когда они будут восстановлены, я стану исполнять мои обязанности. Нет прав, не получите обязанностей!”».

Таким образом, в преддверии выборов возникли несколько стратегий поведения для сторонников несистемной оппозиции. Первая — Навального — голосовать за любую партию, кроме «Единой России». Вторая — Немцова и компании — призывала портить бюллетени хулиганской надписью «нах-нах». И третья — Лимонова — заключалась в том, что надо идти не на выборы, а на массовые акции гражданского неповиновения.

15 ноября 2011 года у меня родилась дочка Таисия. Взяв на руки сверток с младенцем в роддоме, я испытал катарсис — как будто бы оказался на минуту на его месте и держал себя на руках сам. А буквально через пару дней я получил из Москвы посылку с несколькими экземплярами моей первой книги — биографии первого и вечного президента Северной Кореи, автора идей чучхе Ким Ир Сена в серии «ЖЗЛ». Предисловие к книге, по моей просьбе, написал Лимонов: «Андрей Дмитриев множество раз побывал в небывалой Neverlande, — в Корее. Вначале заинтересовался страной, а затем заинтересовался и безусловно мощным человеком-гигантом, который такую Корею создал. Талантливо написанная биография Идола».

Разорвав упаковку, я стал с наслаждением нюхать пахнущие типографской краской страницы. Новорожденный младенец и только что вышедшая книга — что в мире может пахнуть лучше?