Эдуард Лимонов

Глава вторая РОЖДЕНИЕ ПАРТИИ

Появление на свет политической партии, призванной оставить след в истории, или, по выражению Мао, «группы людей, связанной воедино «измом», не бывает одномоментным. Это всегда длительный процесс, в котором имеет большое значение датировка. Какое именно событие берется за точку отсчета?

Как правило, это первый партийный съезд. Так было у российских социал-демократов, объединивших несколько разрозненных марксистских кружков в Минске в 1898 году. То же самое у китайцев. Последователи Маркса и Ленина числом 15 человек (самому младшему 19, старшему — 45 лет) в 1921 году собрались в общежитии женской гимназии в Шанхае, а через несколько дней переместились в дом одного из участников съезда, куда вскоре нагрянула полиция, лишь случайно не обнаружившая в ящике стола свеженаписанный «Манифест КПК». Поэтому участники съезда провозгласили создание партии, которая через несколько десятилетий объединит сотни миллионов человек, наняв большую лодку для катания на пруду и выкрикивая лозунги: «Да здравствует Коммунистическая партия Китая!», «Да здравствует коммунизм — освободитель человечества!»

Круче китайских товарищей с лодкой были только камбоджийские, проводившие в 1960 году первый съезд Кхмерской народно-революционной партии в заброшенном товарном вагоне на железнодорожных путях близ вокзала Пномпеня. Тогда Пол Пот вошел в состав ЦК партии и возглавил комиссию по отбору кадров всех уровней.

Несколько иначе обстояли дела в Германии, в которой политическая жизнь вращается вокруг пивных и закусочных. Немецкая рабочая партия, как известно, была создана 5 февраля 1919 года в мюнхенской пивной «Штернекенброй», где объединились Политический рабочий союз с Союзом независимых рабочих. У ее истоков стояли слесарь Антон Дрекслер и журналист Карл Харрер, к ним присоединился Адольф Гитлер, и партия начала свое завораживающее и чудовищное шествие по временному пространству XX века.

Процесс создания Национал-большевистской партии не был одномоментным. За основу могло быть взято несколько дат, как то:

1 мая 1993 года — день подписания Лимоновым и Александром Дугиным приказа о создании Национал-большевистского фронта.

8 сентября 1993 года — день регистрации НБП в Минюсте в качестве общественной организации.

28 ноября 1994 года — день выхода первого номера газеты «Лимонка».

С философом Александром Дугиным, участником эзотерических кружков московского подполья в 1970—1980-е годы, побывавшим членом общества «Память» и РНЕ, а также считавшимся главным идеологом российских «новых правых», Лимонов познакомился в 1992 году на вечере газеты «День». Они немедленно нашли общий язык и составили политический союз.

Как образно выражался Дугин, в их тандеме Лимонову отводилась роль короля Артура, то есть политического лидера, а самому Александру Гельевичу — Мерлина, жреца, ловца душ и идеолога.

«Мерлин», владеющий восемью языками, выступал первооткрывателем целых идеологических пластов. Автор наряду с другими партийцами зачитывался его журналом «Элементы», узнав из него о существовании философов-традиционалистов Рене Генона и Юлиуса Эволы, геополитиков Карла Хаусхофера и Карла Шмитта и многих других важных имен для интеллектуальной карты Европы XX века.

Впоследствии стало понятно, что Дугин — не столько самостоятельный мыслитель, сколько толковый компилятор, соединявший различные теории и идеи, а также популяризатор несистемных западных философов. Что нисколько не отменяет ценности этой его деятельности.

Но главное — именно Дугину партия обязана своим названием и представлением о национал-большевизме и его истории.

Исторически своими корнями национал-большевизм восходит к Советской России и Германии 1920—1930-х годов[5]. Национал-большевиками называли тех русских интеллектуалов и общественных деятелей, кто принял советскую власть, считая ее действующей в традициях русской истории. Наиболее известной фигурой среди них был бывший кадет и участник Белого движения Николай Устрялов, который, находясь в эмиграции, пересмотрел свои взгляды и с удовлетворением описывал эволюцию советской власти в имперском направлении. Выделяют также встречное течение в самой партии большевиков, апеллировавшее к русской истории, к патриотизму и отчасти восторжествовавшее при Сталине.

Что до немецких национал-большевиков, то их отцом-основателем считался Эрнст Никиш. Они призывали к союзу с Советской Россией в борьбе с американским и английским капитализмом, к строительству евразийской империи на социалистических началах. Здесь было принципиальное отличие от национал-социалистов. Никиш написал после их прихода к власти книжку «Гитлер — злой рок для Германии», за что и угодил в концлагерь.

Национал-большевистская идеология не имеет своего центрального труда, вроде «Капитала», и представляется довольно эклектичной. Вместе с тем было важно, что она имела свою традицию, что ее разделяли выдающиеся интеллектуалы своего времени, а главное — что она носила живой, творческий характер. Отцы-основатели не боялись скрещивать нескрещиваемое и создавать удивительный для современников синтез право-левых идей. Так и Лимонов с Дугиным не боялись объединения понятий о социальной и национальной справедливости, сближения левых и правых радикалов против системы. Как видно, для Эдуарда это было вполне естественно — такой же синтез он пытался осуществить ранее во Франции, хотя и не преуспел. В России начала 1990-х годов жизнь была разнообразнее, а простор для деятельности оказывался шире, хотя быстро укреплявшаяся государственная машина вскоре мало что оставила от этого буйства цветов и красок.

Вторым важным постулатом национал-большевизма, передавшимся сквозь десятилетия истории, стала приверженность идее единого евразийского пространства. Поэтому даже в годы союзов с либералами и восстания против власти нацболы видели себя действующими в интересах большой России в границах Российской империи и СССР, а не против нее. Именно так понималась национальная справедливость, с борьбой за это связана вся партийная история.

Приказ о создании Национал-большевистского фронта Лимонов с Дугиным набросали буквально на коленке на Горбатом мостике возле Белого дома после первомайской демонстрации 1993 года. То шествие стало одной из пиковых точек в противостоянии режима и вышедших на улицы граждан. После столкновений с ОМОНом на Гагаринской площади более двухсот человек оказались в больницах, а один страж порядка погиб.

«Приказ № 1. О создании Национал-большевистского фронта.

Политическая борьба в России достигла критической точки. Фаза сопротивления исчерпала себя, потому традиционная оппозиция (лишь эмоциональная, лишь протестантская) исчерпала себя. Период сопротивления закончился, начинается период национального восстания.

Новый этап борьбы требует новых методов, новых форм и новых инструментов политической борьбы. Посему мы считаем необходимым создание радикальной политической и идеологической структуры нового, небывалого типа, призванной адекватно ответить на вызов Истории. Да будет национал-большевизм!

Что такое национал-большевизм? Слияние самых радикальных форм социального сопротивления с самыми радикальными формами национального сопротивления есть национал-большевизм. До настоящего времени две идеологии — национальная и социальная — объединялись на уровне компромисса, прагматичного временного союза, в национал-большевизме они сольются в нераздельное целое. Попытки объединить эти идеологии предпринимались на протяжении всей Новейшей Истории. (От якобинцев, через Устрялова и Никиша, до “Юной Европы” Тириара.) Мы намерены осуществить это важнейшее слияние. Мы понимаем социальную революцию как синоним национальной революции и национальную — как синоним социальной.

Наши цели и задачи: устранение от власти антинациональной хунты и режима социальной диктатуры подавляющего меньшинства; установление нового порядка, основанного на национальных и социальных традициях русского народа».

Документ был подписан четырьмя организациями — Национал-радикальной партией, Фронтом национального революционного действия, Движением в поддержку Кубы, Движением новых правых. Все они существовали в основном на бумаге, однако Фронту удалось провести две демонстрации с участием молодежи из числа левых и правых радикалов — 9 мая и 22 июня. Уже к августу из-за внутренних противоречий объединение развалилось. Тогда Лимонов с Дугиным приняли решение создавать свою партию, а помогать им вызвался студент юридического факультета Тверского университета Тарас Рабко. Первым делом было решено подать документы на регистрацию, дабы застолбить за собой название. На сегодняшний день это невозможно без санкции Кремля, а тогда система еще только формировалась, и 8 сентября Рабко получил документ о регистрации московского областного отделения Национал-большевистской партии.

В это же время на горизонте появляется третий отец-основатель НБП — легендарный сибирский панк, основатель и лидер группы «Гражданская оборона» Егор Летов. О Летове сообщил Лимонову в одном из писем Рабко, переслав его интервью, где тот цитировал «Дисциплинарный санаторий», и отметив, что «он — наш Человек! Он нам нужен».

Дело тут было не только в популярности Егора — как помнят многие, в начале 1990-х в каждом подъезде под портвейн и гитару подростки орали «Все идет по плану» и «Ходит дурачок по лесу» (автор — не исключение), а надпись ГО соперничала по частоте с самым популярным трехбуквенным русским граффити, — но и в идейной, и в стилистической близости. В середине 1980-х Летов со товарищи был анархистом и бунтовал против отмирающей советской бюрократии, за что и подвергался гонениям вплоть до принудительного лечения в омской психушке. Однако пришедшая на смену ей действительность 1990-х оказалась куда омерзительнее, и Егор нашел свое место на противоположном ельцинскому режиму полюсе.

Соответствующим образом начали меняться тексты его песен. В оригинале композиции «Харакири» сказано:

Подразумевалась человеконенавистническая сущность коммунистической идеологии (и северокорейской как ее наиболее радикальной формы). А после расстрела парламента в 1993 году убивать, насиловать, клеветать и предавать стало нужно:

Появились в репертуаре группы и новые композиции. Теперь Летов безо всякой иронии — и весьма проникновенно, внося новые нотки в официозную песню застойных времен, — пел: «И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди». А северокорейская тематика выражалась песней китайского народного добровольца времен войны 1950–1953 годов:

«Содержание у Егора правильное, а вот музыка не наша, слишком западная, форма хромает пока…» — так, помнится, автора, заглянувшего как-то со значком ГО в штаб Российской коммунистической рабочей партии (РКРП) году в 1994-м, поучал ее бессменный вождь Виктор Тюлькин.

У нас ничего не хромало. Летов получил партбилет НБП под № 4. Принято считать, что если Дугин среди отцов-основателей олицетворял правое начало, то Летов — левое, красное, как ни парадоксально, советское. Толпы панков восторженно приветствовали находившегося на пике популярности после своих самых мощных альбомов «Прыг-скок» и «Сто лет одиночества» музыканта, создавшего национал-коммунистическое рок-движение «Русский прорыв» и выступавшего теперь под красными и партийными флагами на концертах и уличных митингах. Побоищем с милицией едва не закончился Первомай 1994 года, где Егор с грузовичка, стоя рядом с Лимоновым и Виктором Анпиловым, пел свою новую песню «Родина». Безусловной же вершиной деятельности Летова стало выступление с концертом и интервью в «Программе А» Сергея Антипова в 1994 году, где он в прямом эфире одного из ведущих телеканалов, РТР, призвал к революции против ельцинского режима. До сих пор неясно, как такое проглядели спецслужбы и телевизионное начальство… Впрочем, мы забежали несколько вперед, у нас пока на дворе 1993 год.

Вернувшись из Парижа в Москву, Лимонов попадает в самую гущу разворачивающейся политической драмы. До сих пор предметом особой гордости для него служит тот факт, что его подпись как главы НБП стоит седьмой по счету под обращением защитников Белого дома. В первые дни его обороны он находится внутри здания. На одной из редких сохранившихся фотографий из Верховного Совета Лимонов запечатлен в компании Александра Проханова, Виктора Алксниса и Александра Невзорова. (Много лет спустя в одном из интервью тот утверждал, что Эдуарда никогда не видел и «нас никогда не сводила судьба там, где было по-настоящему опасно и серьезно — хоть в 1991-м, хоть в 1993-м», — но явно лукавил.) Затем Лимонов участвует во всех ключевых событиях тех кровавых дней — в захвате московской мэрии, попытке прорыва к осажденному парламенту, штурме «Останкино», в ходе которого чудом не был ранен или убит огнем спецназа из здания.

Лучший портрет эпохи дан в песне Натальи Медведевой:

Все это была Москва-1993…

До сих пор неизвестно, сказало ли тогда население «да» новой конституции, принимавшейся одновременно с выборами, которую усиленно рекламировали власти. Есть мнение, что итоги референдума были просто «нарисованы».

Отсидевшись несколько недель на квартире у Рабко в Твери, после объявления о назначении выборов Лимонов решает выдвинуться в Государственную думу. Обратившись к Геннадию Зюганову за поддержкой, он получил обещание, что КПРФ в этом округе никого выдвигать не собирается и поможет ему. Однако затем свое обещание коммунисты нарушили, выдвинув ставшую в итоге депутатом Татьяну Астраханкину.

Предвыборная кампания произвела на Эдуарда самое удручающее впечатление.

«— Мы идеологически были в жутком состоянии, никто ничего не понимал, я приезжал, например, в 1993 году к шахтерам. Со мной они как самые отпетые либералы говорили. Я говорил: “Надо продавать оружие, на фига перестали продавать?” И мне шахтеры, чумазые, только из шахты, целый зал шахтеров, говорили: “Да нет. Как вы можете такое говорить”. Я смотрел на этих шахтеров, и мне хотелось заплакать от бессилия, потому что если людей за несколько лет перестройки и реформ вот так обезобразили, это чудовищно. Особенно повлиял на меня еще опыт первых парламентских выборов 1993 года. Когда я увидел избирателя — в основном землистого цвета старух и стариков, я приехал и сказал Дугину: “Надо заходить вообще с другой стороны, по тому что эти люди в своих средневековых категориях живут. Нам нужна молодежь, на которую можно зайти с другой стороны. Например, со стороны культуры”».

Именно эту задачу и выполнила «Лимонка». Хотя партия де-юре уже существовала более года, по факту людей в ней не было. Поэтому дата выхода газеты — 28 ноября 1994 года — и считается днем рождения партии. В ту доинтернетную эпоху вокруг газеты сформировалась партийная структура.

Первый номер был снабжен фотографией троих отцов-основателей НБП, лозунгом «Россия — всё, остальное — ничто!», «Лимонкой в Проханова», интервью с Егором Летовым и опусом Дугина «Новые против старых». Там же появилась очень живучая и сохранявшаяся до последних номеров рубрика «Как надо понимать», в которой разъяснялись различные текущие новости.

Передовица гласила:

«“Лимонка” обязана своим рождением оппозиционным газетам, а точнее, тому обстоятельству, что после выборов 12 декабря 1993 г. они перестали быть свободными изданиями всей оппозиции, но поддерживают лишь официозный истеблишмент ее. “Лимонка” обязана своим рождением настроениям революционной молодежи, напору масс, требующих все большего радикализма в оппозиционной политике.

“Лимонка” обязана своим рождением расколу оппозиции на “старых” — консерваторов и “новых” — революционеров. Да здравствуют раскол, ампутация, чистка! “Лимонка” появилась потому, что время верхушечных заговоров вельмож номенклатуры (гэкачеписты, октябристы 93-го г.) прошло и наступило время выйти на авансцену истории вершителям и созидателям НАЦИОНАЛЬНОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ.

Потому вот “Лимонка”. Цель — сделать ее еженедельным изданием, а пока она будет выходить настолько часто, насколько будет возможно. Партайгеноссе Александр Дугин работает для нас, точнее, для себя, так как “Лимонка” после “Элементов” ему второй дом родной. С нами — и ведет рубрику — товарищ Егор Летов. Рубрику “Железный марш” обещал вести Сергей Троицкий (Паук). С нами наглый хулиган Ярослав Могутин. Женское начало представляет Марго Фюрер. Редактор газеты — я, лидеры Национал-большевистской партии в Ростове-на-Дону — Олег Гапонов и Иван Трофимов — будут курировать культуру. Уверен, приблудятся и еще талантливые люди. А кто не с нами — тот против нас».

Могутин — поклонник Лимонова, прибывший в столицу из Кемерова. Этот молодой скандальный журналист и стал автором названия газеты. Его тексты считаются одним из выдающихся образцов трэш-журналистики начала девяностых. После выхода в 1994 году в газете «Новый взгляд» статьи «Чеченский узел, 13 тезисов» против него было возбуждено уголовное дело за разжигание национальной розни. Могутин уехал в США, где получил политическое убежище, и оттуда продолжал слать в «Лимонку» желчные тексты теперь уже об американской жизни.

Как-то банально даже писать о том, что влияние «Лимонки» на поколение 1990-х, причем не только на партийцев, было огромным. Большинство тех, кто позже заняли важные позиции в журналистике, пиаре, культуре, а иногда и в государственных структурах (от либерального журналиста Олега Кашина до кремлевского политтехнолога Павла Данилина), были ее внимательными читателями.

Газета — как часы, особенно в первое время — выходила раз в две недели. Лимонов уделял ей массу времени: он редактировал ее, сам писал «колонки вождя», исторические тексты под своей фамилией и под псевдонимами, вычитывал и правил макет, а также лично, вооружившись ножницами, вырезал и выклеивал крупные лозунги и фотографии (первые номера были клееными, а потом уже это все переводилось на пленку). Особенно круто выглядели первые 30 номеров: крупный рубленый шрифт, большие фотографии, необычная для газет толстая бумага, большой формат — А2. «Лимонку» и сегодня приятно взять в руки, Интернет такого эффекта не дает, хотя большинство из 345 номеров газеты выложены в сетевом архиве.

Так продолжалось до 1999 года, когда на посту редактора Эдуарда сменил Алексей Волынец. Но то была уже другая эпоха, и газета тоже серьезным образом изменилась.

А тогда, поскольку партия еще только создавалась, в газете было мало текущих новостей. По сути ранние «Лимонки» — чистый образец стиля, формировавшего новое сознание.

Примером изменения сознания является и сам автор. Однажды я приобрел газету у одной из бабушек, продававших оппозиционную прессу на Невском возле Гостиного Двора, у так называемой «стены плача». Власти периодически пытались разогнать собиравшихся там завсегдатаев коммуно-патриотической тусовки, затевая различные ремонты, а петербургские либералы совершали против продавцов агрессивные вылазки. Так, однажды парни из организации «Молодые христианские демократы», близкой к либеральной депутатше Госдумы Галине Старовойтовой, во главе с ее помощником, будущим депутатом от «Единой России» и столпом православной духовности Виталием Милоновым, напали на одну из пенсионерок, побили ее, а газеты отняли. Однако бабки оказались очень живучи и стоят на Невском до сих пор.

Так вот, «Лимонка»… Оппозиционную прессу я читал и раньше. Но «Лимонка» отличалась от нее кардинальным образом. На ее фоне даже прохановские «День» и «Завтра», не говоря уже о чикинской «Совраске», выглядели как нечто совершенно замшелое и скучное.

В моей коллекции первыми идут номера 24–25 «Лимонки», это конец 1995 года. В рубрике «Легенда» там публиковались истории из жизни «красной валькирии» Ларисы Рейснер, румынского железного капитана Корнелиу Кодряну, последнего камикадзе Юкио Мисимы, лимоновского приятеля Боба Денара. А дугинская апология Савинкова содержала строчки, которые сегодня точно были бы признаны экстремистскими: «Мы так хотим, так страстно желаем Утреннюю звезду. На дворе 1905 год. И нам снова и снова кажется, что губернатор все еще жив. Выйди на улицу и…» В общем, каждый номер прочитывался от корки до корки.

«Лимонкой», а также газетой «Завтра» автор троллил учителей в школе. Дело в том, что я учился тогда в петербургской Классической гимназии, основанной известным историком Львом Лурье. Заведение весьма специфическое, где по усиленной программе проходили математику, историю, иностранные языки, а также — латынь и древнегреческий. Если с историей было все в порядке и я с удовольствием изучал царские династии Ура и Аккада, а слова «ассирийские военные зверства» и вовсе звучали для моего уха как музыка, то с мертвыми языками дело не задалось. Латынь еще можно было как-то освоить, и «Записки о Галльской войне» Цезаря с его сухим языком «первый легион идет сюда, второй — туда», в общем, стоили того, чтобы быть прочитанными в оригинале, то с древнегреческим все было очень плохо.

Вообще именно изучение древних языков навсегда привило автору отвращение к античности как фундаменту западной цивилизации с ее представлениями о демократии, праве и человеческой индивидуальности. Вслед за Константином Леонтьевым, описывавшим похожие ощущения при знакомстве с древней историей, я всегда сопереживал персам в боях с греками (хотя общепринятой является прогреческая версия), Карфагену и парфянам — в войнах с римлянами и шире — Востоку против Запада. Тот же Леонтьев, Василий Розанов, русские евразийцы, Лев Гумилев: все это было тогда мною прочитано, после чего вполне логичным образом появился и Дугин с национал-большевизмом. А учителя в Классической гимназии были поголовно питерская либеральная интеллигенция, и высшим удовольствием было, сидя на первой парте, демонстративно открыть газету «Завтра», где на первой полосе написано что-то вроде «Тель-авиденье», и смотреть, как у них глаза наливались кровью. В итоге, как написал в своей книге «Путь хунвейбина» Дмитрий Жвания, «Дмитриев ушел оттуда из-за “засилья либералов”. В гимназии он прослыл антисемитом». Антисемитом я, разумеется, не был и с тем же Лурье всегда поддерживал хорошие отношения. Но гимназию вскоре действительно бросил.

Одновременно с «Лимонкой» в 1994 году была отпечатана небольшая книжка кисельного цвета (или, как шутили нацболы, цвета «женских трусиков эпохи сталинизма») — первая программа партии. Она практически полностью копировала опубликованный в «Советской России» летом 1993 года лимоновский «Манифест российского националиста».

В 1996 году в «Лимонке» был напечатан расширенный вариант программы — Дугин добавил туда пункты о геополитике и основанной на принципе прогрессивной национализации экономике. Та программа действовала до 2004 года, когда на съезде приняли новую, но и старая по настоянию председателя партии при этом не была отменена и осталась своеобразным партийным каноном.

Провозглашалось, что «сущность национал-большевизма — испепеляющая ненависть к античеловеческой СИСТЕМЕ троицы: либерализма/демократии/капитализма. Человек восстания, национал-большевик видит свою миссию в разрушении СИСТЕМЫ до основания». В качестве врагов обозначены внешние: «Большой Сатана — США и мондиалисты Европы, объединенные в НАТО и ООН». И внутренние: «Класс “пиджаков” — бояр-чиновников, мародеры — новые русские, космополитическая интеллигенция».

Глобальной целью было объявлено «создание Империи от Владивостока до Гибралтара на базе русской цивилизации. Цель будет достигнута в четыре этапа: а) превращение РФ в национальное государство Россию путем Русской Революции; б) присоединение населенных русскими территорий бывших союзных республик; в) сплочение вокруг русских евразийских народов бывшего СССР; г) создание гигантской континентальной Империи».

Соответственно выдвигалось требование денонсации Беловежского договора и объединения всех русских в одном государстве. «Территории отколовшихся от нас “республик”, где русское население составляет более 50 %, будут присоединены к России путем проведения местных референдумов и их поддержки Россией (Крым, Северный Казахстан, Нарвский р-н и пр.). Стремления нац. меньшинств к сепаратизму будут безжалостно подавлены».

Во внешней политике декларировался поворот лицом к Азии. «На континенте возможна дружба с Германией, Ираном, Индией, Японией».

В экономике планировалось создание Русского Социализма, с принадлежностью земли государству, а также исключительным правом продажи им нефти, газа, драгоценных металлов и оружия. Результатом должно было стать создание полной хозяйственной автаркии (самодостаточности) России.

Ключевым для нацболов было и остается определение понятия «русский»:

«НБП не левая и не правая, но национальная партия русских. Русский определяется не по крови и не по вероисповеданию. ТОТ, КТО СЧИТАЕТ РУССКИЙ ЯЗЫК И РУССКУЮ КУЛЬТУРУ СВОИМИ, ИСТОРИЮ РОССИИ СВОЕЙ ИСТОРИЕЙ, КТО ПРОЛИЛ и готов ПРОЛИТЬ СВОЮ И ЧУЖУЮ КРОВЬ ВО ИМЯ РОССИИ И ТОЛЬКО РАДИ НЕЕ И НИКАКОЙ ДРУГОЙ РОДИНЫ И НАЦИИ НЕ МЫСЛИТ, ЕСТЬ РУССКИЙ».

В разделе «Кадры» утверждалось, что «НБП опирается в своей деятельности исключительно на активное меньшинство. Прежде всего на социально неудовлетворенную молодежь: провинциалов, “предпринимателей”, рабочих, военных, студентов, маргиналов, милиционеров. Кто был ничем, тот станет Дзержинским, Геббельсом, Молотовым, Ворошиловым, Чиано, Герингом, Жуковым. Россия вся будет принадлежать нам».

Лозунг НБП: «Россия — всё, остальное ничто!» Приветствие: выброшенная вперед и в сторону рука со сжатым кулаком и возглас: «Да, смерть!» Знамя красное, с белым кругом посередине, в круге черные серп и молот. Партийный символ: изображение гранаты-лимонки.

Автором партийного флага и эмблемы-лимонки стал художник Дмитрий Кедрин. Он оформлял книги Лимонова, выходившие в издательстве «Глагол», и поставил черный серп и молот в белом круге на красном фоне на обложку сборника «Исчезновение варваров» еще в 1992 году. А затем по просьбе Эдуарда смакетировал и первый номер газеты.

Любопытно, что художник приходится внуком и полным тезкой первоклассному советскому поэту Дмитрию Кедрину — автору стихов про то, как солдатский огонек горит в сталинской трубке, а также монументальной поэмы «Христос и литейщик». На самой известной фотографии поэт Кедрин запечатлен в футуристических очках в виде гаек, вполне в стиле газеты, появившейся через полвека после его трагической гибели под колесами подмосковной электрички.

Помимо программы существовали еще законодательные предложения НБП, печатавшиеся в «Лимонке» в 1993–1996 годах и потом объединенные в сборнике «Программные документы», к примеру:

«Поддержите русского производителя! Покупайте только русские товары! Рубль — да, доллары — нет!»

Или:

«Требуем изменения границ! Требуем проведения референдумов в русских землях в “республиках” и последующего присоединения их к России! Нарва, Севастополь, Луганск, Харьков, Семипалатинск — русские города!»

Или:

«Опустим железный занавес! Требуем послать Международный валютный фонд на три буквы! Требуем закрытия границ для иностранных товаров!»

Отец питерского нацбола Владимира Линда, голландец и бывший губернатор провинции Ява в Индонезии Яап Линд, когда его сын попал в тюрьму за участие в захвате приемной администрации президента, писал в открытом письме российскому руководству, что первая программа партии выглядит как «полный абсурд». Но ведь русские вообще часто кажутся европейцам абсурдными, а некоторые пункты программы спустя много лет были успешно претворены в жизнь Кремлем…

В течение первых полутора лет издания в газете вышли «Лимонки в…»:

Проханова;

либералов;

стукачей-интеллигентов;

Сергея Ковалева;

телегенералов;

избирателя;

противников войны;

устроителей выборов;

статью закона РФ о СМИ;

власть чиновников;

политических чудовищ (Руцкого и Рыбкина);

церковь;

хорватов;

мирную жизнь;

временное правительство;

зверей и их обожателей (чеченских террористов);

племя Черномырдиных;

парламент;

толпу;

женщину;

избирательные блоки;

выборы;

стадо избирателей;

телеящик;

стабильность;

народ.

Как видно, огонь велся во все стороны, не исключая и народные массы, перед которыми политикам положено заискивать. Однако в первую очередь период становления «Лимонки» и партии (с конца 1993-го по лето 1996-го) был периодом штурма и натиска не столько в отношении власти, сколько тогдашней оппозиции. (Этим он очень напоминает 2011–2013 годы, посвященные размежеванию с «болотной» оппозицией и ее критике.) Шанс на взятие власти, имевшийся в 1992 и 1993 годах, когда на митинги под красными флагами выходили огромные толпы народа, был упущен и раздавлен танками в черном октябре. А дальше оппозиция быстро разделилась на системную и несистемную. В Государственной думе оказались КПРФ и ЛДПР, обеспечившие легитимность ельцинской власти, а уличные трибуны красных и коричневых — Виктор Анпилов и Александр Баркашов — остались на улице с редеющим числом соратников. Поэтому стрелы гнева Лимонова были направлены в первую очередь против парламентских оппозиционеров, вроде Геннадия Зюганова, Владимира Жириновского и Ивана Рыбкина.

В одном из первых номеров «Лимонка» приветствовала начавшуюся в конце 1994 года первую чеченскую войну. Эдуард от имени руководства НБП даже обратился к президенту Борису Ельцину и премьер-министру Виктору Черномырдину с призывом «обопритесь на нас» и предложением о встрече с «лидерами партий, поддерживающими вашу политику». Обращение, как и следовало ожидать, осталось без ответа.

Другой программной темой, начиная с ранних номеров, был Крым и украинский вопрос. В газете регулярно публиковались отчеты о пророссийских акциях и волнениях в Севастополе, в частности — одного из организаторов русского движения города Анатолия Круглова, а также лидера «Движения славянского единства» Олега Бахтиярова из Киева.

Особое негодование Лимонова вызвало упразднение поста президента Крыма весной 1995 года. «Подлые украинские власти ликвидировали 17 марта президентство Крыма, — писал он в статье «Весенние страсти». — Просчитав, что Россия, связанная войной в Чечне, проглотит оскорбление. Черноморский флот мог бы навести порядок в Крыму, но где приказ?.. В Крыму нужно было воевать. Выдать наглым Киева последний ультиматум и затем сократить их недвижимое имущество до размеров Киевской области и Западной Украины. Отдать город, политый русской кровью, — значит отказаться от истории, продать душу дьяволу, стать жалким народом, которого всякий может пнуть ногой».

А первой партийной акцией, которая освещалась в «Лимонке», был митинг возле консульства Украины под лозунгами «Крым — русский, хохлов — в Канаду!» и «Государства Украины не существует» с требованием разорвать с ней дипломатические отношения.

Понятно, что такое издание даже в относительно свободные 1990-е годы быстро привлекло внимание компетентных органов. В 13-м и 16-м номерах газеты появились тексты Лимонова «Черный список народов» и «Лимонка в хорватов». В них Эдуард вспоминал о зверствах хорватских усташей во время Второй мировой войны и о виденных им самим в Югославии адских картинах, припомнил сотрудничество с гитлеровской Германией значительного числа чеченцев и крымских татар и «подвиги» чехословацкого корпуса во время Гражданской войны. «Плохие народы существуют. Коллективная вина народов существует», — был его вывод, которым он оправдывал сталинские переселения народов. В результате Министерство печати вынесло предупреждение «Лимонке» за публикацию этих статей, а Хамовническая межрайонная прокуратура возбудила уголовное дело в отношении автора по статье 74 УК РФ (разжигание межнациональной розни, оскорбительные характеристики чеченцев, хорватов, латышей, чехов, словаков, крымских татар, призывы к войне), которое, правда, через пару месяцев было прекращено.

Второй после газеты важнейшей составляющей партийного строительства стал бункер. После выхода первых же номеров «Лимонки» руководство «Советской России» во главе с бессменным Валентином Чикиным попросило Лимонова с Дугиным освободить занимаемое ими в редакции помещение. Те отправились в Москомимущество — и (о либеральные ельцинские времена!) — получили по символической цене в аренду подвал неподалеку от центра столицы, на 2-й Фрунзенской улице, дом 7. До этого там располагались коммунальные службы, и Лимонов вместе с Дугиным и первыми нацболами сам клал бетон, ставил двери и расширял окна, чтобы приспособить подвал для жизнедеятельности радикальной партии.

Спустившись по железным ступенькам, всяк входящий в логово НБП попадал в зал, где висел огромный плакат «Вставай, проклятьем заклейменный!» с направляющим на тебя пистолет Фантомасом работы Александра Лебедева-Фронтова. Под плакатом находился стол с печатной продукцией — «Лимонками», дугинским журналом «Элементы» и его же книжками. За столом размещался принимавший посетителей дежурный.

Слева от входа находился небольшой кабинет Лимонова (в нацбольском просторечии — «вождяцкая»), где Эдуард работал и принимал посетителей. Далее коридор вел мимо кухни, оклеенной старыми «Лимонками», где партийцы обычно ели бомж-пакеты с лапшой, пили чай и беседовали, к другим помещениям — залу для собраний и занятий спортом и комнатам, где жили завсегдатаи бункера. При необходимости помещение могло вместить довольно много народу, что и происходило в дни партийных съездов и иных общероссийских мероприятий, когда сюда съезжались сотни молодых людей из разных российских городов.

Для того чтобы следить за порядком среди нередко буйных обитателей штаба и поддерживать сухой закон, была введена должность «бункерфюрера». Первым был Максим Сурков, а затем его бессменной преемницей стала Ольга Шалина.

Бункер обживался, в партию пошли люди, стали появляться региональные отделения. К осени 1995 года, когда были назначены внеочередные выборы в Думу (предыдущая выбиралась на два года — переходный период после расстрела Белого дома), Лимонов и Дугин решили баллотироваться в депутаты соответственно по 194-му московскому округу, к которому были приписаны избиратели Севастополя и Крыма, и в Питере по 213-му округу.

Одним из знаменитых эпизодов той дугинской кампании стал приказ мэтра питерским нацболам и сочувствовавшим, работавшим на него, перед днем голосования разрезать по яблоку и медитировать, глядя на него. Планировалось, что это неминуемо приведет к поражению кандидата от «Яблока» Анатолия Голова (который выборы в итоге и выиграл).

Затея оказалась не слишком удачной, а результаты — провальными. Лимонов получил 1,91 процента (13-е место в округе); Дугин — 0,87 процента (18-е место). Лозунги, вроде «У Лимонова честное лицо» или «Тайное станет явным», избирателей не тронули. Лидеры НБП оказались слишком экзотичны и радикальны для масс, предпочитающих выбирать между привычными чиновниками, как тогда говорили, «крепкими хозяйственниками», и коммунистами, а в случае Петербурга — демократами яблочного типа.

Забегая вперед отметим, что все без исключения попытки Лимонова участвовать в выборах — а он предпримет их еще несколько — будут провальными. Как и для его соратников (исключения, вроде избранной мэром города Коврова Владимирской области в конце 1990-х Ирины Табацковой или депутата Законодательного собрания Ленинградской области Владимира Леонова — эпизоды, в данном случае лишь подтверждающие правило). Вероятно, большего успеха могла бы достичь партия — самостоятельно либо в составе блока, — однако тут уж государство позаботилось о том, чтобы этого не произошло и во времена Ельцина, не говоря уже о Путине, буквы НБП так в избирательных бюллетенях и не появились.

«Демократические выборы — отвратительное зрелище, вот тут уж “кухарки” действительно суммой своих копыт залавливают все разумное и живое, — писал Эдуард в тексте под названием «Лимонка в стадо избирателей». — Почему все же НБП и я лично участвовали в выборах? Надеялись на случайность, на то, что парнокопытных удастся провести, обмануть, притворившись парнокопытными. Парламент (Дума) на сегодня, увы, единственное политическое пространство в России, и для выживания партии очень нужно было бы НБП иметь своих представителей в Думе. Более того, и впредь НБП будет участвовать в выборах, одновременно испытывая и к этому процессу, и к избирателям презрение и отвращение. Лучшие люди нации (а только они нам и нужны) понимают нас и разделяют с нами отвращение к выборам, а стадо все равно боится нас».

Тем временем приближались выборы куда более важные — президентские. Стремительно дряхлеющий Ельцин имел рейтинг на уровне статистической погрешности, наиболее вероятным кандидатом на пост президента выглядел Геннадий Зюганов, но в целом будущее страны находилось в тумане. На этом фоне развернулся следующий виток политической активности новорожденной НБП.

Поддержать Зюганова, который был одним из главных объектов его критики в последние три года, Лимонов не мог и стал искать другие возможные варианты. В феврале 1996-го в Петербурге состоялся съезд русских националистов, созванный бывшим милиционером, а затем лидером Национал-республиканской партии Юрием Беляевым. На нем несколько дней дебатировался вопрос, кого поддержать на президентских выборах — Зюганова или Ельцина. На ночном совещании лидеров выяснилось, что поддерживать Геннадия Андреевича желанием никто не горит, найти единую кандидатуру в своих рядах вожди националистов не смогли из-за взаимной ревности, а потому было принято парадоксальное решение выступить за Ельцина (по логике, как выразился Дугин, «чем х…евей, тем лучше»).

«Я смотрю на это как на неловкий эпизод, который был спровоцирован скорее Дугиным и каким-то количеством нациков, в том числе, по-моему, и Беляевым, кто там был. Я просто оказался в данном случае козлом отпущения, самым храбрым. Потому что мы целую ночь сидели в помещении, курили, вопили, кричали и решили — пусть будет уж хуже некуда. Но я был зеленый политик еще, понимал, что политика не понимает парадоксов. Она апеллирует простыми вещами, как дважды два четыре. Я не снимаю с себя вины, но одновременно можно отдать мне должное, что я был храбрый человек. Уже к утру я обнаружил, что никого нет, кто со мной совещался. Они попрятались и испугались. А я взял команду НТВ или что-то, во-первых, сказал это в зале, а потом дал интервью. Потому что я так устроен: был договор между пацанами — договорились. Все понимали, что будет это неприятно, но так решили. Но парадоксы в политике невозможны, не надо начинать от противного… Ну, они и будут вспоминать, так же как мою книгу, негров, кого угодно. Эти вещи придают мне человеческое измерение. У всех великих — у Игнатия Лойолы — были какие-то такие вещи».

Вероятно, никакое другое решение в политической жизни не стоило Лимонову такого количества критики, отвернувшихся соратников и сторонников, а также прочих проблем. Некоторые оппозиционные активисты поминают ему это до сих пор.

Первым ударом стал выход в знак протеста из партии Летова. 17 марта в «Советской России» появилось «Соглашение о совместных действиях в поддержку Зюганова на президентских выборах», под которым стояла его подпись как лидера рок-движения «Русский прорыв».

Летов назвал Лимонова «страдающим вождизмом человеком» и объявил, что «нужно отнять у него красное знамя». В интервью «Лимонке» он (в общем-то справедливо) возмущался, что ему никто не позвонил и не предупредил о таком решении: «Ельцин — это враг номер один. Он из этого сброда, жопья, типа Старовойтовой, вся эта мразь гайдаровская. После этого все от него (Лимонова) отвернулись. Он в политике ничего не соображает». Эдуард в ответ назвал поступок Летова «обыкновенным предательством» и списал его эмоции на творческие метания: «Мне, конечно, следовало бы быть осторожнее и не давать артисту партбилет».

Так Егор первым из трех отцов-основателей покинул партию.

Впрочем, вскоре у националистов появился другой кандидат. О своем выдвижении объявил бывший штангист, многократный чемпион мира, публицист православно-патриотической окраски Юрий Власов. Лимонов и лидер карликовой Народной национальной партии Александр Иванов-Сухаревский от лица созданного в Питере Координационного совета националистов посетили его в московской квартире возле станции метро «Сокол» и остались довольны общением, хотя и отметили, что «сильным рассудительным медведем» Власовым активно помыкает его супруга Лариса Сергеевна.

«Сделаем русского Власова русским президентом! Нет и коммунистам, и демократам!» — под таким лозунгом КСН включился в кампанию по его поддержке. Вскоре Власов был зарегистрирован Центризбиркомом.

В разгар избирательной кампании было положено начало важной нацбольской традиции. Лимонов придумал отмечать 5 апреля — в день победы Александра Невского в Ледовом побоище в 1242 году — День русской нации как прообраз победы России над силами НАТО. Отметим, что официальные российские власти пришли к подобному решению через десять лет, назначив День народного единства на 4 ноября в честь освобождения Москвы от польских интервентов в 1612 году. Дата во всех отношениях сомнительная, поскольку, во-первых, конкретно 4 ноября ничего не происходило; во-вторых, она была выбрана главным образом для того, чтобы убрать из календаря красный день 7 ноября.

А тогда, в 1996 году, «Лимонка» оповестила желающих участвовать в мероприятии следующим объявлением:

«5-го апреля впервые в России отмечается

ДЕНЬ РУССКОЙ НАЦИИ

Москва, Сбор на Лубянке в центре площади в 14.00, факельное шествие до Политехнического музея.

В программе:

— Зажигательные речи русских националистов Юрия Власова, Эдуарда Лимонова, Иванова-Сухаревского.

— Рок-концерт.

— Специально для девушек — стриптиз Арнольда Шварценеггера, министра спорта США.

— Раздача кваса и пива (в розлив).

— Уличные беспорядки.

— Покаяние бывшего члена НБП Егора Летова “ Гражданская оборона”.

— Публичная порка Михаила Горбачева и его супруги».

На митинг к памятнику героям Плевны собралось более трехсот молодых людей. Большинство составляли нацболы и сочувствующие панки, скины и прочая молодежь. Присутствовали также несколько групп националистов, в том числе — сторонники Иванова-Сухаревского и Беляева. Прямо на митинге получил партбилет НБП один из мэтров русского рока, лидер группы «Калинов мост» Дмитрий Ревякин, спевший несколько песен в мегафон вместе с бардом Александром Непомнящим.

Ревякин в НБП долго не задержался — однажды он зашел в бункер и объявил Лимонову, что «выполнил особое задание сибирского военного округа» и должен сдать партбилет. Но в целом тезис «надо зайти со стороны культуры» был осуществлен настолько удачно, что новорожденная партия тогда стала центром притяжения для великого множества неформатных рок-музыкантов и авангардистов. В «Моей политической биографии» Эдуард приводит неполный список: «Егор Летов — билет № 4, покойный Сергей Курехин — билет № 418, Селиванов (“Красные Звезды”) — № 13, Игорь Жевтун — № 43, Сергей Троицкий (“Паук”) — № 14, наш старейший член НБП Сашка Аронов (“День Донора”), Непомнящий и нет им числа. Даже ставшая недавно модной группа “Нож для Фрау Мюллер” — многолетние члены партии. О “Че Дане”, Гапонове и Мартынове и “Запрещенных барабанщиках” я только что упоминал. Попутчиков же тьма: Вадим Степанцов, Тегин, даже группа “Ленинград”. В партии уже с год состоит Сантим (“Банда четырех”). На этом остановимся».

Юрий Власов же на организованный для его поддержки митинг не явился и в дальнейшем в ходе избирательной кампании все дальше отдалялся от поддержавшего его Лимонова и националистов.

«Я всеми правдами и неправдами старался зарегистрировать Власова. Но он оказался не бойцом и по дороге стал вести себя как кандидат, вместо того чтобы выжать всё из того, кем он был — одним из первых настоящих националистов, кондовых еще, православно-антиеврейских. А он перед самыми выборами стал таким демократом. Это полный идиотизм. Даже исходя из практических побуждений — ты сохранишь свой электорат и, может быть, его увеличишь. А если ты делаешь резкий поворот на 360 градусов, ты и новых сторонников не приобретаешь, и теряешь старых. Совершенно азбучная истина».

В итоге «кандидат от националистов» занял на выборах девятое место, набрав в первом туре 0,2 процента голосов (151 тысячу), и навсегда сошел с политической арены.

Ну а победивший и в первом, и во втором туре выборов (что много лет спустя признали в Кремле) Зюганов поддался давлению властей и отказался от победы, признав фальсифицированные итоги выборов. Тем самым шанс на смену власти демократическим путем в России был упущен на годы, даже на десятилетия вперед.

«Есть анекдот, где грузин пригласил девушку в баню, а она с гневом отказалась, — комментировал тогда Лимонов результаты выборов. — Тогда по совету друга он покатал девушку на лодке, и девушка дала ему. И, довольный, грузин повторяет русскую мудрость: “Не мытьем, так катаньем”. А! “Не мытьем, так катаньем!”

Результаты во втором туре президентских выборов добыты и мытьем, и катаньем. Путем чудовищных ухищрений, обманов, предательств своих (Коржакова, Барсукова, Грачева, Сосковца), несусветной лжи, авантюрных приключений с проносом полумиллиона баксов из Кремля, торговли баш на баш с абсолютным авантюристом, уркой-генералом, сманиванием от коммунистов казаха Тулеева, заискиванием перед полупьяной молодежью на концертах, поголовной поддержкой СМИ и всех евреев страны и мытьем, и катаньем заставили Россию дать Ельцину опять. С притопом, прихлопом, эстрадой, запугиванием ГУЛАГом и хитрым фильмом хитрого Михалкова по ящику.

Все это — якобы законные, демократические методы совращения России. На деле вышеперечисленные методы и есть фальсификация. Выборы полностью фальсифицированы, но не мошенническим подсчетом голосов, а мошенническим влиянием на мозги избирателей. Все это противно, противно и отвратительно».

В первые месяцы после выборов главным антигероем «Лимонки» стал генерал и новоиспеченный секретарь Совета безопасности РФ Александр Лебедь, заключивший Хасавюртовские соглашения с чеченскими боевиками. «Оборотень Лебедь сдает Чечню!», «Ельцин, очнись, арестуй Лебедя!», «Лебедь — лучший чечен года и враг России!». Именно Лебедя Эдуард заподозрил в организации нападения на себя. 18 сентября 1996 года во дворе в окрестностях Комсомольского проспекта, неподалеку от бункера, на него напали три человека. Ударили сзади по голове и затем молча били в течение нескольких минут. Результат — разбито лицо, сломан нос, повреждена оболочка глазного яблока. Небольшое пятно на роговице глаза осталось на память навсегда.

Что касается Зюганова, то к Геннадию Андреевичу у автора есть и собственные претензии за те выборы. Права голоса я тогда не имел, но, стремясь помочь ему победить ненавистного Ельцина, мы с приятелем распечатывали на принтере листовки собственного сочинения в его поддержку и раздавали их в метро. Так что кинул он не только своих избирателей, но и нас тоже.

Тем летом я устроился работать в одну из туристических фирм, занимавшуюся модным по тем временам и крайне сомнительным бизнесом — тайм-шерами (продажа недвижимости за рубежом на один или несколько месяцев в году на 10–20 лет вперед). Моей задачей было отлавливать на улицах в центре богатых людей и заманивать их при помощи особых анкет на презентацию, где их под шампанское обрабатывали уже другие специально обученные люди. В первый день я пришел в офис в тельняшке со значком Летова, повергнув в шок менеджера, так что пришлось сменить ее на белую рубашку. По итогам месяца мои показатели выглядели неплохо. Но, получив первую в жизни зарплату (100 тысяч, кажется, тогдашних рублей), я больше на работу не вышел. И правильно сделал: вскоре и офис в центре города, и сама фирма бесследно исчезли. Впрочем, потерявших свои деньги богатеньких клиентов мне было совершенно не жалко.

Заработанные деньги я решил потратить на поездку в Москву, обнаружив в «Лимонке» дичайшее даже по тем временам объявление, гласившее, что 10 августа 1996 года состоится концерт, посвященный тысячелетию Смоленска, участие в котором примут Лимонов, Дугин, а также группы «Гражданская оборона», «Калинов мост», «Золотое кольцо», а также ансамбль песни и пляски Западного военного округа. Пропустить такое было невозможно. Проблема была только в том, что в объявлении не указали, что концерт будет в Доме офицеров в Смоленске, а не в Москве. Приехав с приятелем рано утром в безлюдную, еще свежую столицу, мы побродили по саду у Кремля, какое-то время я спал на скамейке все в том же тельнике с Летовым. Вежливый милиционер, разбудив нас, сообщил, что спать тут нельзя, и мы отправились восвояси. Найдя московский Дом офицеров, узнали, что никакого концерта тут не будет. Что оставалось делать? Ехать в бункер — не зря же в столицу скатались…

Там, на кухне, в отсутствие прочих нацболов, уехавших в Смоленск, сидела и пила водку небольшая компания (сухой закон то ли еще не действовал, то ли отменился на время отъезда лидеров). Была Маша Забродина из Питера, чьи большие белые сиськи позже воспел Лимонов, а еще позже она померла от передозировки наркотиков. И был один из первых нацболов, участвовавший в охране партийных мероприятий и самого вождя, здоровый и спортивный Кирилл Охапкин. Когда кончилась закуска, по его предложению мы реквизировали арбуз у торговавших ими на углу Комсомольского проспекта и 2-й Фрунзенской кавказцев и продолжили пиршество. Потом, уже пьяные, ехали в метро, и на станции «Библиотека имени Ленина» я сообщил Кириллу, что вступаю в партию. А он принялся убеждать меня, что я неподходящий для нацбольского дела человек и долго у них не удержусь. На том и расстались.

Вернувшись в Питер, вскоре я появился уже в местном штабе НБП. Тут надо словами Лимонова кратко описать предыдущую историю петербургской организации.

«В Питер да, я помню, мы приехали с Дугиным в феврале 1995 года выступать, еще до выборов. И вдруг на сцену после нас вскарабкался такой прыщавый долговязый подросток и сказал, что я — Евгений Веснин, представляю Национал-большевистскую партию в Питере. Я так несколько под ох…ел.

Еще до этого был Слава Сорокин такой. Он работал помощником ректора Академии русского балета имени Вагановой, а впоследствии — заместителя министра культуры России Леонида Надирова. А Сорокин — он расшифровал чего-то такое китайское тысячелетнее, сделал гениальную находку. Он был хром, похож на Ницше, и мы его считаем первым нацболом Питера. Он был во все это дико влюблен и сказал, что всю жизнь искал этого. И вот в театре Вахтангова на улице Росси это происходило, мы там поселились. Второй раз приезжали, и он нас поселил с Фонтанки такой двор был, и туда приходил Пепел, персонаж из РНЕ. Каждый вечер к нам приходили РНЕ-шники, по семь-восемь человек, в портупеях, такие причесанные, с пивом. И мы с ними разговаривали за жизнь.

Сорокин, к сожалению, рано умер. Он уже тогда все эти компьютеры знал, мы ни х…я в этом не понимали, а у него как раз все эти диаграммы. Он был личным доверенным лицом этого Надирова. И вообще человек бешеный такой. Мы с ним как-то пришли в Мариинский театр задолго до скандала с директором там. Мы с ним напились и потому пошли разбираться, у них там квартировали какие-то чеченцы. И мы ворвались туда и стали этих чеченцев пинками выгонять. И огромный чеченец смотрит на нас с ох…ением, не понимает, о чем речь идет. Такие вот приключения на грани фола».

Веснин в партии надолго не задержался и 15 лет спустя всплыл в качестве политтехнолога «Единой России» на муниципальных выборах, будучи немедленно опознан СМИ как первый гауляйтер НБП. Как сложилась дальше его карьера в партии власти — автору неведомо.

Примерно в это же время сформировался костяк петербургского отделения. Это были студенты-дугинцы, организаторы квартирных концертов Летова Лев Морус и Петр Игонин. Егор, приезжая в Питер, регулярно останавливался в квартире у Левы напротив станции метро «Елизаровская». К ним присоединялись та же Маша Забродина и тихий молодой человек, которого звали Олег Беспалов. Олегу предстояло впоследствии отсидеть в тюрьме за захват кабинета главы Минздравсоцразвития Михаила Зурабова, и поныне он остается самым старым действующим нацболом Питера. Их партийная деятельность тогда заключалась в основном в совместных возлияниях. Как утверждают, Дугин споил весь первый состав питерской НБП.

Ситуация изменилась с приходом Капитана — Сергея Курехина. Появление среди национал-большевиков любимца богемы, композитора мирового уровня, лидера уникальной «Поп-механики», автора передач про «Ленина-гриба» и безусловного русского гения, вызвало настоящую бурю, отголоски которой слышны и по сей день, даже спустя много лет после его смерти.

Биограф Курехина, музыкальный критик Александр Кушнир, полагает, что разочарование Сергея в либеральной демократии — а поначалу он относился к перестройке и ельцинским реформам скорее позитивно — произошло в конце 1994 года. Пошлость российской окружающей действительности оказалась ничуть не меньше позднесоветской. «Демократов как таковых нет, а есть одни только идиоты. Тупые идиоты и мелкие ворюги! Мне кажется, что деградация достигла своего апогея. Клиническая деградация и воровство, возведенные в государственный ранг. И жизнь показывает, что идеи демократии в России — абсолютно бесполезные, бессмысленные и нереальные вещи» — так говорил Капитан.

Национал-большевизм, к которому Курехин пришел через знакомство с Дугиным, показался ему порывом свежего ветра в этой затхлой атмосфере. Свел Капитан знакомство и с Лимоновым.

«Время от времени Курехин приезжал в Москву. Без Дугина, — вспоминал Эдуард в «Книге мертвых» одну из их встреч. — У него были здесь две девушки, “ночные бабочки”, как я их называл: Ольга и Анечка — или актриски, или около-актриски. Вместе мы несколько раз ходили в ночное заведение “Маяк”, в районе башни ВХУТЕМАСа (башню давно занимает художник Глазунов)…. Мы строили тогда, я помню, вход в наш штаб на Фрунзенской, из окна сделали дверь, стали выкладывать ступени. Класть кирпичи и ступени пришлось мне. Наши юноши никогда не имели дела ни с кирпичом, ни с цементом. Ступени держатся до сих пор. Пальцы мне тогда разъело цементом. Подушечки пальцев. Боль была невыносимая. Потому, когда позвонил Курехин и предложил встретиться в “Маяке”, я отказался, сославшись на раны на руках. “Мы вас вылечим, Эдуард, приходите, девочки вас вылечат”, — уговаривал Сергей. Я дал себя уговорить. Сидеть в ночи в своем личном хаосе, дома, мне не улыбалось. Днем я был среди партийцев, вечерами бывало страшновато. Ночами я плохо спал. В “Маяке” Курехин заказал в качестве лекарства сметану, и Анечка окунала в нее мои бедные выжженные пальцы».

Весной 1995 года Капитан пришел в партию и к ужасу петербургской интеллигенции и своих старых друзей всерьез и активно начал проповедовать свою новую веру. Во-первых, он нашел для петербургского отделения бункер. Это было подвальное помещение на углу улиц Потемкинской и Чайковского, возле Таврического сада. До революции в этом здании будто бы располагался бордель, что подтверждал фасад, украшенный фигурами полуобнаженных дев. Штаб радикалов там совмещался с торгующей чаем фирмой, поэтому первое, что встречало спускающегося в подвал по лестнице, — аромат экзотических чаев и пачки элитных напитков в разных упаковках. В большой комнате в глубине помещения под портретом Муссолини восседал номинальный глава фирмы, нацбол и ветеран Афганистана Саша Мальцев. Была еще дальняя комната, вся заваленная летовскими пластинками «Попс» и «Все идет по плану», вторым номером журнала «Элементы» с Сатаной на обложке и прочей литературой, где обычно и происходили посиделки актива, частенько плавно перетекавшие в застолья.

Пытался Сергей найти для партии и финансирование, однако в этом не преуспел. Гуляя с Лимоновым во время белых ночей по Питеру и на рейв-фестивале, Сергей стыдил своих приятелей-бизнесменов: «Что же ты за еврей, если не хочешь дать денег на революционную партию? Фима, ты не еврей. Каждый еврей должен быть спонсором революционной партии». Те смущенно оправдывались, но денег не давали.

Во-вторых, Курехин начал продвигать национал-большевизм в культурных кругах Северной столицы. В мае он провел совместную пресс-конференцию с Лимоновым и Дугиным в петербургском рок-клубе на улице Рубинштейна. Тусовка была, мягко говоря, не в восторге. «Так ты за рок или нет?» — бросил после длинного спича Капитана Григорий Сологуб из «Странных игр». Вопрос повис в воздухе.

А 23 сентября 1995 года в ДК Ленсовета прошел концерт под названием «Курехин для Дугина. Памяти Алистера Кроули. Поп-механика 418». Автор запомнил его как лучший, на котором ему доводилось бывать в жизни. Впрочем, это действо сложно было назвать концертом. Дугин читал сатанинские заклинания на разных языках, в зал закидывали огромные надувные презервативы, на сцену выходили собаки, египетские боги и тевтонские рыцари, четырехрукий Курехин в роли бога Шивы играл на рояле и выделывал балетные па на сцене, а на заднем плане все два часа концерта бежал человек в колесе в куклукс-клановском балахоне.

В связи с участием в шоу Лимонова у Капитана возникли проблемы с ФСБ: чекисты пообещали остановить концерт, если он будет выступать со сцены. Сошлись в итоге на том, что Эдуард будет участвовать, но без разговоров о политике. В итоге Лимонов прочел речь о падших ангелах («среди которых и вся Национал-большевистская партия, которую я возглавляю») и спел дуэтом с Курехиным «А значит, нам нужна одна победа».

Зрители расходились с концерта потрясенные, для осмысления увиденного требовалось время. Кто тогда мог знать, что это была последняя «Поп-механика»…

После этого концерта продолжилась изощренная травля Курехина со стороны питерских либералов, которые не могли простить ему союза с «фашистами». Основатель театра «Дерево» Антон Адасинский, к примеру, говорил, что если можно выйти на сцену с удавами и собачками, то почему нельзя вывести туда национал-большевиков? Но круче всех оказался кинокритик Михаил Трофименков, после 418-го концерта написавший, что национал-большевизм — это абсолютное зло и смерть, а потому Курехин вскоре умрет. «Когда мы придем к власти, почти все газеты будут закрыты, а критики — уволены как некомпетентные, — отвечал Курехин в одном из интервью незадолго до смерти. — Их место — убирать картошку!»

Он еще успел организовать несколько совместных лекций с Дугиным — о воспитании нового человека в университете имени Герцена в ноябре и в СПбГУ под видом «Поп-механики» в марте. Капитан торопился сформулировать то, что считал важным, попросил выписать ему членский билет НБП за № 418.

В мае Сергей был госпитализирован. Врачи обнаружили у него редчайшую болезнь — саркому сердца. Она быстро прогрессировала, и 9 июля Капитана не стало. В тот день над Питером разразилась мощнейшая гроза. Отпевали его в той же церкви, где и Пушкина, на Конюшенной площади. Сперва была идея похоронить его на Волховом кладбище, на что губернатор Владимир Яковлев изрек: «Мы фашистов на Литераторских мостках не хороним». Поэтому прах Сергея покоится на кладбище в Комарове. Через несколько дней кинокритик Виталий Потемкин в передаче «Дом кино» сообщил, что если бы Курехин был жив, то точно голосовал бы за Ельцина…

Сложно сказать, насколько долго продолжался бы союз Капитана с партией, останься он жив. Однако по факту он ушел в мир иной национал-большевиком, яростно отстаивавшим свой выбор, обладателем партбилета № 418. И поныне мы считаем его своего рода крестным отцом питерских нацболов.

В последний год жизни Курехин сблизился с Александром Лебедевым-Фронтовым — петербургским композитором и художником, ставшим еще одной культовой фигурой для национал-большевистского движения и во многом определявшим его эстетику на раннем этапе. Немногословный мужчина в дымчатых очках с бородкой, одетый во все черное, был завсегдатаем бункера на Потемкинской. Происхождение его двойной фамилии окутано тайной, известно лишь, что Александр проживает на улице Лебедева неподалеку от Финляндского вокзала. С конца 1970-х годов Фронтов заинтересовался шумовой музыкой в тесной связке с изучением идеологического наследия правых и левых радикалов XX века.

«В юные годы, лет в тринадцать, попав по недомыслию под влияние сверстников-битломанов, я решил приобрести запись с музыкой ливерпульского квартета, — рассказывал он автору в интервью для газеты «Завтра» об истоках своих увлечений. — В Ленинграде у Гостиного Двора можно было купить пластинку на “костях” (то есть на рентгеновском снимке), записанную самопальным методом. Заплатив за нее рубль и высунув от меломанского вожделения язык, я ринулся домой к проигрывателю. Через минуту из репродуктора раздался бодрый мужской голос, который для начала уточнил мое желание послушать музыку легендарной четверки, после чего покрыл меня отборным русским матом. Через секунду вместо желаемых “Битлз” я услышал две минуты рвущего перепонки радиостатического треска с жуткими завываниями. Именно это событие явилось для меня своего рода музыкальной инициатической смертью, навсегда отбив охоту к убаюкивающим мелодиям пресловутых “жучков-ударников” и им подобных, пробудив страсть к строгим, конкретным и неожиданным звуковым решениям с повышенным психическим воздействием. Неизвестный мужской голос пробудил мои истинные вкусы, которые я загнал в закоулки подсознания, по молодости стремясь угодить расхожей промондиалистской моде».

Другим сильным впечатлением, по воспоминаниям Фронтова, был концерт хора Корейской народной армии, приехавшего в Ленинград на гастроли в начале 1980-х годов. Людей туда отправляли по разнарядке, чтобы хоть как-то заполнить места, но в итоге бойцы полководца Ким Ир Сена с микрофонами подняли зал и заставили всех аплодировать стоя. Северокорейскую тематику Александр потом активно использовал в собственном творчестве.

В 1985 году Фронтов совместно с Игорем Федоровым основал проект «Линия Масс», проповедовавший культ борьбы, железной воли, стальных машин и героического труда молотобойцев и сталеваров. В рамках этого проекта кроме записей создавались черно-белые фотографии и коллажи, соединившие эстетику раннего авангарда и символику различных политических течений. Уже в 1990-е годы Александр основал студию Ultra, занимающуюся пропагандой катакомбной экспериментально-шумовой музыки. Тогда же маэстро стал изредка, не балуя публику, давать концерты. Рвущие барабанные перепонки шумы техногенного и естественного характера, изломанный бит, сэмплы из маршей 1920—1930-х годов и нечеловеческие крики под видео со старых кинохроник и коллажи — примерно так выглядит это зрелище.

«Я воспринимаю политику через призму эстетики в первую очередь (об этом говорил еще лидер итальянского футуризма Маринетти) и испытываю неподдельный интерес к истории политических течений индустриальной эры, их социальной практике, — излагал Фронтов свои взгляды. — В 1980-е годы я много времени посвятил изучению движений типа Штрассера в Германии, “Черного большевизма” Падовани или левых революционеров Андреаса Нина и Дурутги в Италии. Сегодня же государственной задачей № 1 я считаю создание условий для избавления нации от навязанных ей извне комплексов неполноценности, преодоление паралича воли, переорганизация общества с дальнейшим переходом к активной евразийской экспансии вовне».

Работы Фронтова украшали большинство ранних «Лимонок», а также агитационных плакатов НБП. На одном из них было помещено фото отряда красноармейцев с транспарантом «Будьте вы все прокляты!». Мы забили сверху название «Национал-большевистская партия», а снизу — контактный телефон отделения и клеили их в метро.

«Сынок, о чем это? Объясни, мы не понимаем, кто проклят-то?» — поинтересовались у меня старушки, продававшие овощи в подземном переходе в Купчине. «Это, бабушки, авангард», — ответил я им и пошел клеить плакаты дальше.

Но, разумеется, самой знаменитой его работой стал висевший в столичном бункере огромный Фантомас, направлявший дуло пистолета на каждого входящего, с подписью «Вставай, проклятьем заклейменный!».

Именно Фронтов в 1998 году придумал и стал издавать газету петербургских национал-большевиков «Смерч» с пиратско-белогвардейско-скандинавским логотипом в виде черепа и костей на фоне черного креста с четырьмя рунами. Впоследствии его сменил на посту редактора автор, но Фронтов продолжал регулярно передавать папки с вырезками и коллажами для издания. Газета выходила нерегулярно, с перерывами — всего с 1998 по 2010 год вышло более тридцати номеров, многие из которых теперь являются настоящими раритетами.

Рассуждая об эволюции национал-большевизма в 1990-е годы, критики отмечали как одно из возможных направлений уход из политики в чистую контркультуру, своего рода «башню из слоновой кости». Дмитрий Жвания в своей книге «Путь хунвейбина» приводит слова Александра: «Ты понимаешь, настоящий национал-большевизм никогда не будет массовым движением, слишком это элитарное учение, поэтому рано или поздно Лимонов, который мечтает быть вождем массовой партии, начнет профанировать национал-большевизм, да он и сейчас это делает».

Опрошенный автором Фронтов, впрочем, усомнился, что мог это говорить Жвании, хотя спустя два десятилетия «все эти беседы вспоминаются как в тумане». Во всяком случае, Александр все эти 20 лет обязательно появляется на первомайских демонстрациях вместе с другими партийными ветеранами из бункера на Потемкинской.

А питерское отделение, в которое Курехин и Фронтов вдохнули новые смыслы, продолжало жить своим чередом. Летом 1996 года в партию пришли братья Гребневы, Андрей и Сергей. Родились они во вполне заслуженной интеллигентной ленинградской семье. Дед с отцовской стороны — Валентин Михайлович — во время войны 16-летним подростком партизанил под Лугой, был ранен, а в 1970—1980-е годы возглавлял Лужский район. Поскольку для местного населения время это было вполне спокойное и благодатное, то и до сих пор его имя там котируется весьма высоко. Валентин Михайлович стал первым почетным гражданином Ленобласти вместе с патриархом Алексием II.

Мама братьев — Нурия Галимзяновна — работала в школе учительницей, отец был военным (он служил в Польше, и в их домашнем архиве есть фотографии младенцев-братьев где-то под Варшавой). Переехав в Ленинград, они получили трехкомнатную квартиру в доме возле станции метро «Гражданский проспект». Старший Гребнев, Андрей, еще в школе за злобно-веселый характер, выражавшийся в издевательствах над учителями и одноклассниками, загремел в спецПТУ. На фоне старшего отморозка мама души не чаяла в младшем Сереже.

Ближе к окончанию школы братья стали панками: старшего прозвали Свиньей, младшего — Сидом. Их квартира служила пристанищем самым экзотическим личностям и чего только не видела, от приготовления наркотиков до разделки собак. Андрей испытывал глубокое презрение к обычным петербуржцам — обывателям и особенно интеллигенции, приставая к ним на улице и обзывая «унтерменшами» и «клопьем». Что до национального вопроса, то свою позицию он формулировал четко: «Я — интернационалист, все нации ненавижу одинаково».

При этом он обладал отличным вкусом: у него в комнате валялись в беспорядке диски «Einsturzende Neubauten» и «Laibach», «Psychik TV» и Ника Кейва, книги Уильяма Берроуза и Чарлза Буковски. Стены он изрисовал темно-красной краской, развесил шестеренки и панк-коллажи, превратив комнату в своего рода произведение искусства. У него также имелся здоровенный альбом, куда он писал стихи и вклеивал коллажи, периодически закапывая их кровью. А также пухлая папка с надписью «Клиника», куда собирались вырезки из разных полубезумных оппозиционных газет.

Когда в руки Андрею как-то попала «Лимонка», он сказал брату: «О, смотри-ка, это же наша тема». Естественно, братья были нацболами, просто до поры об этом не знали.

С нацболами тогда сблизилась и группа «Рабочая борьба» Дмитрия Жвании, который стал вторым питерским гауляйтером. Похожий на упитанного латиноамериканского индейца, Жвания был старым левым активистом. Еще в 1980-е годы он увлекался анархизмом, состоял в Конфедерации анархо-синдикалистов нынешнего видного функционера партии власти Андрея Исаева. Затем сделался троцкистом, поучаствовал в деятельности их интернационалов с многолетними распрями между лидерами, старавшимися перетянуть к себе немногочисленных российских товарищей. Некоторое время он жил между Россией и Европой, курсируя между Питером, Парижем и Лондоном в вечной косухе, берете и палестинском платке-арафатке. В общем, биография классического левака, подробно описанная им позже в книжке «Путь хунвейбина».

Несомненным плюсом Жвании было то, что он не был догматиком, интересовался разными необычными идейными формами, лево-правым синтезом и мимо экспериментов Лимонова, Дугина и Курехина пройти не мог. Естественным образом совпало с нацболами его отвращение к ельцинской элите и режиму 1990-х и необычным образом — позиция по чеченской войне. Вероятно, она была выработана из отвращения к мейнстриму, который тогда формировали либеральные СМИ, требовавшие немедленно отпустить Чечню и смаковавшие подробности гибели российских солдат. «Национал-большевиком меня сделала первая чеченская война», — заявлял он.

Минусов тоже было много. Жвания был по призванию скорее одиночкой, максимум главой кружка студентов-акционистов, но никак не походил на лидера отделения революционной партии. И если мы, приходя в НБП, верили, что партия — наша судьба, то для Димы это был не более чем любопытный опыт, приключение.

Моим партийным дебютом стало совместное пикетирование НБП и «Рабочей борьбой» в сентябре 1996 года церемонии открытия первого питерского «Макдоналдса» у станции метро «Петроградская». Перед собравшейся толпой народа, включая губернатора Яковлева, мы развернули флаги и лозунги «Щи да каша — пища наша», «Пей кока-колу, сникерсы жуй, день твой последний приходит, буржуй» и «No pax Americana». Губернатор отреагировал благожелательно, вот, мол, и противники пришли, у нас демократия. Милиция никого не тронула, а мы засветились на полосах многих городских газет. Жвания в своей книге гордо именует этот пикет «первой альтерглобалистской акцией в РФ», ну, пусть так оно и будет. В процессе пикета обсуждался вопрос, не сжечь ли огромного надувного клоуна Рона Макдоналда, размещенного на крыше соседнего здания, кинув в него пару-тройку окурков, но от этой задачи решили отказаться.

Тогда, в ноябре 1996 года, Лимонов прибыл в Питер, чтобы для оживления отделения объявить о слиянии его с «Рабочей борьбой». Жвания организовал для него лекцию в университете имени Герцена. Помню, после нее, несколько робея от вида вождя, я задавал ему идиотские вопросы: «Как вы относитесь к Довлатову?» и «Эдуард Вениаминович, вы считаете себя романтиком?» Лимонов, поморщившись, отвечал, что талант Довлатова как писателя сильно переоценен, а на романтика и вовсе как-то махнул рукой.

Общение продолжилось в бункере уже для своих. Здесь вождь представил нам Жванию и говорил о необходимости усиления отделения и скорой революции. О том, что если мы ее не сделаем до 2000 года, то партию можно распускать. Тут я задал ему уже более осмысленный вопрос: «Вы же помните, сколько лет готовилась революция 1917 года. Декабристы разбудили Герцена, тот ударил в колокол, разбудил народников и так далее. Видимо, и нам надо готовиться к длительной борьбе?» — «Я до 2000 года не доживу, и все это бесполезно. Надо побеждать раньше», — отрезал Эдуард.

Похожий эпизод произошел в том же году с Захаром Прилепиным. «В 1997-м Лимонов приезжал в Дзержинск[6], — вспоминал он. — Я пришел на его встречу, подошел: “Эдуард, когда будет революция? Я хочу в ней участвовать”. — “Года через четыре”. Через четыре года, правда, выбрали Путина. Но Лимонов в этом смысле был прав: власть через четыре года могла осыпаться, все к этому шло».

В городе о нас никто не знал, и с этим надо было что-то делать. Мы с младшим Гребневым ходили на любые, даже самые мелкие маргинальные акции, чтобы засветить флаг партии и по возможности выступить. Таких тогда в городе проходило довольно много. У Финляндского вокзала любил митинговать депутат от ЛДПР Вячеслав Марычев, памятный своими выходками в Думе, вроде прихода туда в красном пиджаке с накладной грудью. Он нам охотно давал слово, мир его праху. Помимо этого мы активно «бомбили» город граффити и продавали «Лимонку».

Постепенно отделение начало жить двойной жизнью. Оформилось соперничество между леваками Жвании и нами — вновь прибывшими людьми из группы Гребнева. Вскоре конфликт стал более чем заметен, и весной 1997 года из Москвы мирить нас приехал Лимонов. Он предложил решить спор о лидерстве действием. «Проведите какую-нибудь акцию, заявите о себе. Захватите крейсер “Аврора”, например», — сказал неблагодарный Эдуард, только что вернувшийся с экскурсии, в ходе которой капитан корабля лично показывал известному писателю внутренности революционного крейсера.

6 мая 1997 года мы провели захват «Авроры». Это была первая по-настоящему громкая акция петербургского отделения НБП и первая акция прямого действия (АПД) нацболов, которые впоследствии и сделали партию знаменитой. В акции участвовали человек пятнадцать. Мы поднялись на палубу как обычные посетители, вышли на нос корабля, а затем полезли на носовую башню и на мачту. Адреналин зашкаливал, сердце билось, а ладони потели, пока я лез наверх. Уже наверху, сидя с флагом на рубке крейсера, я увидел под собой весь Питер, расстелившийся под майским солнцем. Мы крича ли: «Отберем у Нурсултана русский север Казахстана!», «Революция!», «Севастополь — русский город!» — и так далее. Внизу беспомощно бегали матросы, не зная, что с нами делать. Минут сорок прошло до приезда милиции. Успели снять нужные картинки и уехать телевизионщики и журналисты. И только потом уже мы сами спустились на палубу и поехали оттуда в отделение.

«А зачем вы орали: “Смерть панкам-металлистам”?» — спросил один из ментов. Разъяснение, что на самом деле мы кричали «Смерть чеченским террористам» (что было чистой правдой), его вполне удовлетворило.

Времена, как уже говорилось, были либеральные, ельцинские. Нам вменили какое-то административное правонарушение, никого даже на сутки не посадили, а мне, как несовершеннолетнему, отправили письмо в школу. Там директор, вызвав меня к себе в кабинет, сообщил, что поддерживает наши лозунги и эту акцию.

Именно «Аврора» ознаменовала собой победу группы Гребнева над группой Жвании. Дмитрий активно участвовал в ее подготовке, проводил разведку, привел СМИ и организовал медиаподсветку, но лично на мачту не полез, стоя внизу у корабля с другими журналистами. Он так до конца и не определился со своей ролью. Тот же Лев Лурье написал тогда статью о том, что несколько странно, будучи лидером партии, описывать ее же акции в газете «Смена» под псевдонимом «Нестор Гусман» — можно ли, мол, представить в этой роли Ленина? Таким образом, в питерском отделении началась новая эра. Мы стали, как говорил Гребнев-старший, «бандой штурмовиков».

Закрывая тему Жвании, в дальнейшем то сближавшегося, то вновь отдалявшегося от нас, нужно отметить, что его гауляйтерство, являясь частью партийной истории, было в целом случайным эпизодом. Он был не нацболом, а попутчиком, волею судеб и Лимонова оказавшимся во главе организации на небольшой срок, всего на несколько месяцев. Приди Андрей Гребнев в организацию чуть раньше, этого могло бы и не случиться.

Другим попутчиком, но, в отличие от Жвании, за много лет никуда не девшимся, стал «анфан терибль» питерской журналистики Юра Нерсесов. Я познакомился с ним в школе юных историков «Добрыня», руководимой почвенником и патриотом, радушным бородатым дядькой Борисом Михеевым, где Юра готовил старшеклассников к городским олимпиадам по истории. Полуармянин-полуеврей, в очках, он сам любил пошутить на предмет своей схожести с карикатурами из гитлеровского антисемитского журнала «Der Schturmer» и казался совершенным, по терминологии Гребнева, «интелем». Внешность, однако, обманчива. Когда Юра в молодости работал на заводе «Электросила», однажды его обозвал «жидовской мордой» и попытался побить подвыпивший бывший чемпион города по дзюдо. Недолго думая Нерсесов двинул его по голове куском арматуры и потом продолжал лупить оседающего на пол спортсмена. «Когда он упал с разбитой головой, я поймал дикий кайф, мне захотелось добить его и лизать кровь на полу, — вспоминал он. — Но подумал, что 5 минут удовольствия не стоят 10 лет зоны».

В известном справочнике издательства «Панорама» Юра проходил не как левый или правый, а как тотальный, красно-коричневый экстремист. Статьи свои он обычно писал, передвигаясь по городу, прямо на эскалаторе или в вагоне метро. «Сегодня я наехал на такого-то, такого-то и такого-то», — гордо рассказывал Нерсесов и спешил домой покормить котов во дворе, дабы восстановить баланс добра и зла в природе.

Одной из его излюбленных целей в 1990-е был мэр Петербурга Анатолий Собчак. Так, однажды, прочитав в интервью с супругой мэра Людмилой Нарусовой о том, что его пятнадцатилетняя дочь Ксения любит принимать с отцом ванну, он обратился за консультацией к психиатрам и выдал статью с целым букетом извращений и психических отклонений. Семейство Собчак подало в суд и проиграло.

В общем, весьма опасный человек Нерсесов. Лучше с ним не связываться. Когда Дугин в Питере баллотировался в Думу при поддержке Курехина, Юра поучаствовал в его кампании, и, по его утверждению, мэтр попытался кинуть его на деньги. В ответ Нерсесов наехал на всю НБП, опубликовав статью «Загнивание тропических фруктов» в анархическом журнале «Черная звезда». Собственно, идеологически и стилистически партия — особенно в тот период — ему была вполне близка, поэтому он начал цепляться к мелочам. Упомянув, например, про то, что «Лимонка» зря ставит в пример «неудачников и лузеров», как упомянутые выше Кодряну и Боб Денар.

Эдуард ответил ему в тексте с характерным названием «Лимонка в журналистиков»:

«Автору статьи в газете анархистов “Черная звезда” не нравится мой друг, король солдат удачи Боб Денар: “Этот субъект неоднократно пытался организовать перевороты в различных африканских странах, но везде негры вышибали его пинками под зад. Пару раз Денару удавалось захватить Коморские острова (площадь 1900 кв. километров, население 300 тыс. человек). Но в итоге его выперли и оттуда”. Деформированный, кривозубый, криворожий, шаркающий одной ногой, форменная жертва аборта — автор статьи (я его лично знаю), да посмотри ты ради бога в зеркало! Ты хоть бабу одну стоящую захватил за сиську в своей жизни, не говоря уже об островах с якобы недостающей площадью? Злоба мелкого человека против тех, кто выше, больше и благороднее его, сквозит во всех фразах завистливого и злобного племени журналистов».

Юра совершенно не обиделся, признал, что был неправ, а вскоре во время одного из приездов Эдуарда в Петербург произошло их историческое примирение. «Берегите этого маленького человека с большой головой. Он нам еще пригодится», — сказал нам Эдуард на Московском вокзале, садясь в поезд. И действительно, пригодился, и не один раз…

Но вернемся к событиям весны 1997 года. Мы не зря кричали на «Авроре» про хана Нурсултана. В тот период началось брожение среди казаков и русского населения Северного Казахстана, и предполагалось, что партия примет там участие в народном восстании. На 2 мая был назначен казачий круг в Кокчетаве, предполагалось либо создание автономии, либо провозглашение казачьей республики, с последующим присоединением к России. Казаки попросили помощи людьми, и Лимонов с семью соратниками отправился в так называемый «азиатский поход».

С самого начала пути их сопровождали российские оперативники, несколько раз, не скрываясь, обыскивали: «Пулеметы везете?» В Кокчетаве на перроне встретила толпа ментов. Нацболы оказались единственной приехавшей группой, хотя собирались и жириновцы, и баркашовцы, и националисты Беляева. Несколько групп казаков были задержаны еще на территории России российскими же спецслужбами. Пригласившего с Лимоновым атамана Петра Коломца также арестовали, но уже в Алма-Ате, их казахские коллеги. Вскоре выяснилось, что перепугавшиеся власти проведение круга запретили, и в итоге казаки от мероприятия отказались.

В тот приезд, гуляя по Алма-Ате под бдительным оком местных спецслужб, Эдуард решил пойти посмотреть на родной дом выросшего в этом городе Жириновского. И не пожалел об этом:

«Когда я там побывал, вспомнил харьковскую юность и свой дом. Это такой двухэтажный с террасой деревянно-глинобитный домишко. Это вот русские в рассеянии. Надо понимать, почему он выступает с такими идеями. Диаспорой русских на Украине нельзя назвать, а он был истинная диаспора. Это русские, которые завоевали эти территории, жили там. В пределах Садового кольца ни фига не понять этого. Понятно, что он думает, что это его земля — а чья это еще земля? Вот эти покосившиеся террасы, шелудивые собаки, все это выходит к какому-то гнусному косогорику, по которому стекает вода и во время дождя все это превращается в месиво такого говна. Я вспомнил, что у нас в Харькове рядом тоже были три кладбища, профсоюзное училище — говно жуткое. Это не Садовое кольцо, но это земля, где твой отец ходил в галифе, сажал какую-то х…йню… Люди, живущие с такой ментальностью, как у меня или Жириновского (тут уже неважно, что с ним потом случилось), их миллионы. Этого не понять вот этим пидорам лощеным. А то они лезут — вы там нарушили суверенитет Украины. Вы моего сердца, суки, суверенитет нарушили! И я никогда вам этого не прощу!»

Чтобы не возвращаться просто так в Москву, Эдуард отправился с ребятами в 201-ю дивизию, охранявшую границу в Таджикистане. В течение четырнадцати дней на поездах и автобусах они добирались до нее с различными приключениями и наконец достигли цели. В Курган-Тюбе Эдуард познакомился с еще одним «псом войны» своей жизни вслед за Бобом Денаром и приднестровским комбатом Костенко. Это был знаменитый полевой командир Махмуд Худойбердыев, воевавший под красным флагом, позже поднявший мятеж и загадочно погибший.

В расположении дивизии Эдуарда всё восхитило. Колониальные ароматы, экзотика, военное присутствие империи — пусть уже и распавшейся. Киплинг. «А все началось с приезда в 1991 году Травкина, Собчака, Велихова. Приехал старший брат и указал младшему: “Давай в демократию!” Эх, неплохой был народ таджики, Эдуард Вениаминович! — с сожалением говорил ему подполковник Александр Рамазанов. — Из рук выпустили. Нельзя выпускать детей, животных, скотину из рук».

К концу мая Эдуард с нацболами вернулся в Москву, отмотав более шести тысяч километров.

Эту музыку он готов слушать до конца жизни. После этих впечатлений просторы Средней Азии снились ему в тюрьме:

Вероятно, именно после этой поездки он задумался о возможном конце жизни, как описал Эммануэлю Карреру, — дервишем, на восточном базаре, у древних стен Самарканда.

Летом 1997 года Эдуард в третий раз поучаствовал в довыборах в Госдуму на Ставрополье, по Георгиевскому округу № 52 по призыву местных нацболов. Здесь он апеллировал к русскому национализму и предлагал остановить чеченских боевиков. «Выборы у границы с дьяволом» — так он именовал этот опыт. Бесконечная предвыборная пахота, разъезды по краю и встречи с избирателями в селах не помогли — он получил 3899 или 2,74 процента голосов (восьмое место).

2 октября в бункере НБП Лимонов, Анпилов и глава Союза советских офицеров Станислав Терехов подписывают политическое соглашение о создании революционной оппозиции и заявляют о готовности к участию в выборах в Думу. Позднее, в 1998 году, это объединение получит название «Фронт трудового народа». 7 ноября ФТН вывел колонну на демонстрацию в Москве.

А в Петербурге ехавшие как-то в электричке из-под Луги братья Гребневы встретили депутата Законодательного собрания Ленинградской области Владимира Леонова. Депутат ходил по вагонам и продавал свою газету «Трудовая Гатчина», все его знали, и в своем округе он был совершенно непотопляем. Вместе с ним и главой городского отделения Союза офицеров Сиротинским — мы создали ФТН в Питере.

В дальнейшем на базе Фронта планировалось образовать блок радикальной оппозиции на выборах в Думу. А пока Анпилов с Тереховым придумали идею похода на Москву — выдвижения активистов из различных регионов, которые в течение месяца должны ехать в столицу, агитируя население расположенных по дороге городов. Лимонову показали план, где отряды сдвигаются к Москве в виде звезды, что показалось ему странным и вычурным. Однако идея была хороша, чтобы чем-то занять старых активистов и для привлечения новых.

И вот в августе 1998 года поход начался. Питерская группа двигалась на электричках через Новгород, Псков, Тверь и подмосковные города. Колонну везде на ура встречали пенсионеры и коммунистические активисты. В пути нас застал дефолт, и в Твери на митинге, толком не поняв еще, что случилось, я рассказывал всем, как власти нас ограбили. Это, собственно, оппозиционеру можно говорить всегда и в любой ситуации — не ошибешься.

В Бутове, в лесу на окраине Москвы, состоялась встреча всех колонн и нацболы из разных регионов радостно обнаружили, как нас много. Царила общая атмосфера воодушевления. Эдуард, правда, поскользнувшись в грязи, растянул сухожилия на ноге, и ему пришлось вскоре ехать домой. А мы пошли гулять по Москве с юным тогдашним главой столичного отделения Серегой Ермаковым и Женей Павленко и… всю ночь били иномарки состоятельных столичных жителей.

Вообще в тот период уличное хулиганство и прочий мелкий криминал составляли важную часть нашей жизни. Мы считали, что радикалам необходимо и радикальное поведение, а потому наряду с раскраской стен надписями «НБП» и «Капитализм — дерьмо» занимались и более опасными вещами. Этому нас обучил приятель Гребневых, нацбол Вадим по кличке Лось, ценитель авангардной музыки и литературы, ни дня в своей жизни не работавший и проживавший в коммуналке на Лесном проспекте, в доме, где квартировал в свое время будущий маршал Финляндии Густав Маннергейм.

Иногда мы уничтожали и закидывали краской рекламные щиты, особенно «идеологически вредные» — с каким-нибудь ковбоем Мальборо или кока-колой. Или устраивали соревнования, кто больше разобьет «буржуйских» тачек. Все это делалось под покровом ночи. Запасшись камнями, мы влетали во двор и били припаркованные там иномарки. В то время автомобиль для масс еще был роскошью, а не средством передвижения, бюджетных иномарок не было, а счастливых владельцев БМВ и «мерседесов», составлявших нашу цель, было немного. Иногда счет разбитым машинам шел на десятки за ночь. Однажды мы с трудом втроем, подняв тяжеленный мотор от лифта, закинули его в джип, и тот продавил там пол. Попадись мы за этим занятием — нас мог бы и убить какой-нибудь владелец авто в красном пиджаке с большим радиотелефоном в кармане.

Кстати сказать, такое едва не случилось с Дугиным в день его знакомства с Лимоновым. Покинув вечер, проводимый в газете «Завтра», пьяный Александр Гельевич стал пинать проезжавший мимо «мерседес», а когда оттуда вышел браток и наставил на него пистолет, заявил, что он — всемирно известный писатель Лимонов. «Лимонов — это я. Простите моего друга, он напился», — сказал подоспевший Эдуард. Браток сплюнул и уехал.

Постепенно, однако, Дугин остепенился и такого больше себе не позволял. Круг его интересов к концу 1990-х годов сместился в сторону религии, а именно — старообрядчества. Он ввел в моду среди обитателей бункера черные рубашки, стал приглашать туда проповедников из староверской среды. За этим занятием его однажды застал в бункере Лимонов и несколько встревожился. Вскоре Дугин потребовал от Эдуарда исключить из партии нескольких старых партийцев — обитателей бункера (Хорса, Охапкина, Локоткова), не разделявших его увлечения, ибо это «дурной человеческий материал». «Пиво-шахматы-гантели» — так характеризовал Александр Гельевич их увлечения.

Эдуард встал на сторону ребят, что вызвало серьезные брожения в нацбольской московской среде. Попытки примирить отцов-основателей кончились ничем, и в 1998 году Дугин партию покинул. Объективно говоря, это назревало давно. Из кружка интеллектуалов партия становилась более или менее массовой, появлялись во множестве региональные отделения, ее скелет обрастал плотью и мышцами. И хотя роль Александра Гельевича в формировании идеологии и мировоззрения НБП весьма велика, это уже была не его партия. В ней появились новые герои и активисты, которые не были людьми Дугина. Сам он мог сколько угодно называть это профанацией и говорить о негодном человеческом материале, но такова была объективная логика развития событий.

Произошедшее с Дугиным можно считать первым — и самым крупным — расколом в истории нацболов. Первоначально вместе с ним ушли многие активисты, некоторые из которых впоследствии создали Евразийский союз молодежи. Большинство из ушедших, однако, вскоре либо вернулись обратно, либо отошли от дел.

Таким образом, уход Дугина совпал с превращением партии в относительно массовую и погружением ее в уличную политическую борьбу. Это неизбежно повлекло за собой и некоторую потерю авангардной роли, присущую ранней НБП. Закон сохранения материи, сформулированный Михаилом Ломоносовым, гласит: «Все перемены в Натуре случающиеся такого суть состояния, что сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится к другому. Так, ежели где убудет несколько материи, то умножится в другом месте; сколько часов положит кто на бдение, столько же сну отнимет». Это верно и для политики — при развитии организации неизбежно что-то приобретается и что-то теряется.