Ее второй муж

Глава 2

– Я совсем спятила? Что думаешь? – Поделившись своей теорией с лучшей подругой, я надкусываю ноготь – новая отвратительная привычка.

– Еще как! – хихикает Гейл, решив, что это все ерунда. – Все как обычно.

По тому, как она то и дело замолкает, словно не слушает меня, я понимаю, что она курит. Стабильно раз в месяц она бросает курить, пить и общаться с мужчинами, но сдается на третий день. Мне хочется просунуть руку в телефон и вырвать из ее пальцев проклятую сигарету.

– Но он очень похож на него.

– Как и сотни других мужчин. У всех нас где-то есть двойник.

Я вздыхаю – не хочется снова начинать этот разговор. Гейл, обычно рациональная, упрямая и здравомыслящая, верит, что где-то во вселенной у каждого из нас есть двойник. Может, даже на другой планете. Хотелось бы и мне в это верить.

Но не сегодня. Уж точно не сегодня.

– К тому же, – продолжает она, – даже если это Маркус (а это точно не так), почему он не пришел к тебе со словами: «Эй, детка, скидывай свой халат, я до смерти хочу перепихнуться!» Поняла? До смерти…

– Да поняла я. – Я пытаюсь спрятать раздражение в голосе. Гейл вечно ищет во всем забавные стороны, где я… мягко говоря, вижу совсем иное. Противоположное. Наверное, поэтому мы так долго дружим, еще со школы, когда она спасла меня от местной дылды Клэр Муллинс, что собиралась меня избить.

– Слушай, – говорит она покровительственным тоном. – Ты уже давно сидишь на таблетках, от которых становишься еще более слабоумной, чем обычно. И видишь всякую хрень. Пора с них слезть.

– Слезу. Но не сейчас. Они мне нужны. – Я морщусь при мысли о том, как жалко это звучит. Слава богу, она не видит моего лица. Она бы обмочилась от смеха прямо в свои постменопаузальные стринги. Хотя она права. Надо бы слезть с таблеток. Как говорит мой врач, один из ста пациентов страдает от серьезных серотониновых побочек, и, судя по моему самочувствию, я одна из них. У меня серотониновый синдром средней степени тяжести. Мне прописали антидепрессанты; от избыточной смеси таблеток сознание путается, и у меня начинаются галлюцинации – а я частенько перебираю с дозой. Только никому в этом не признаюсь – ни врачу, ни Гейл, ни кому-либо еще.

– Знаю, детка. У тебя депрессия, и это нормально. Ты через многое прошла и жутко по нему скучаешь. Ты не можешь смириться с тем, что он уже не вернется, и никто тебя не винит.

Я не могу рассказать Гейл о том вечере, когда утонул Маркус. Этот секрет я унесу с собой в могилу, но с каждым днем мне все сильнее хочется признаться. Она моя лучшая подруга, и я должна ей доверять. Я уже готова все ей рассказать, но жду, пока она договорит.

– Я думаю, тебе следует завязать с этим сайтом знакомств и ему подобным. Не то чтобы насовсем, но если ты ответишь на его сообщение, то можешь заболеть… – Она замолчала.

– Снова. Ты хотела сказать «заболеть снова», – беззлобно замечаю я. Все знают, что первые несколько недель после исчезновения Маркуса я была на грани. Сама удивляюсь, как меня не упекли в дурку. Как я вообще все это пережила?

– К слову, о мужьях… – Гейл тут же меняет тему. – Накануне вечером я видела Джима в клубе «Кози». Он был в рубашке и при галстуке. И пришел туда выпить.

Представляю, как Гейл при виде него закатила глаза. Джим, мой бывший, отродясь не носил галстук, разве что в день нашей свадьбы. Да и вечер в пабе был редкостью для такого домоседа.

– Он был с одной из девочек? – спрашиваю я в надежде выведать хоть немного информации об Эбби и Рози. Я сильно по ним скучаю, но Гейл бесится, когда я о них справляюсь. «Ты ставишь меня в неловкое положение», – замечает она. Но они мои дочери, не ее, хотя она им как тетя. Я молчу. Нельзя говорить такого Гейл, она грозная, хоть и моя лучшая подруга. Она настоящая тетя, готовая защитить девочек.

– Что ж, да, он был с девочкой, но не с той, о которой ты подумала, – швыряет Гейл; я чувствую, что немею, и я очень рада, что не успела рассказать ей всю правду. Ей как будто нравится причинять мне боль, хотя это не новость. Я всегда оправдываю ее тем, что она нечувствительна к чужой боли. Она ведет себя как неуклюжий лабрадор. Плевать ей на то, как ее поведение сказывается на других людях.

– О… – произношу я, не желая излишне любопытствовать. Мы с Джимом были женаты двадцать восемь лет. Так что, естественно, я интересуюсь его жизнью.

– Не надо так себя вести, – огрызается Гейл.

– Я не вела. Не веду…

– Я знаю тебя лучше, чем ты сама себя знаешь, Линда Деламер – или Бушар, как там ты себя называешь, – без злости заявляет она. – Джим заслуживает счастья.

– После всего, через что я заставила его пройти. – Я сжимаю губы, и от этого мой голос звучит грубее, чем хотелось. На том конце повисает тишина. Гейл знает, когда надо заткнуться.

– И какая она? – шепчу я, не в силах совладать с собой.

– Я бы сказала, милая, солидная, на вид семейная женщина, – отстраненно замечает она, словно ее мысли уже заняты чем-то другим. Гейл никогда не стоит на месте – ни мысленно, ни физически. Она жутко нетерпелива и вечно в движении.

А я топчусь на месте, воображая своего бывшего с милой, солидной, на вид семейной женщиной. Не знаю, как Гейл поняла это все с одного взгляда, но лучше не уточнять. И я меняю тему.

– Значит, ты думаешь, мне не о чем волноваться? – продолжаю я про Маркуса.

Вместо слов поддержки я слышу, как захлопывается дверь, шуршат подошвы по гравийной дорожке и скрипят ворота. Эти звуки мне знакомы. Скорее всего, заняв сразу два парковочных места, Гейл поставила машину за пабом, где подают органический сидр и жареную картошку в пивном кляре с сыром халу-ми, и направляется к своей пришвартованной в красно-коричневых речных водах лодке «Великосветская дама». Интересно, где она провела ночь? Наверняка не на лодке. Я представляю, как ее стриженные под пикси ярко-рыжие волосы разметались по чужой подушке, как размазалась ее тушь, а кружевной лифчик с чашечками 34Е торчит из кармана узких джинсов.

– Что ты говоришь, детка? – Она возвращается к разговору до того, как я, объятая завистью, успеваю нажать отбой.

– Про Маркуса. Ты думаешь, мне не надо ничего делать? Рассказать кому-нибудь?

– Боже, конечно нет. Тебя замотают в смирительную рубашку и выкинут ключ от палаты.

Вздохнув, я прощаюсь, притворившись, будто со мной все в порядке, что у меня просто период горевания и я лишь хотела пожелать ей удачи на завтрашнем собеседовании, про которое она напрочь забыла. Мне хочется кричать. Это нечестно. Ненавижу. Я просто хочу, чтобы боль наконец утихла. Я так больше не могу. Но если я начну орать, Гейл вызовет полицию, моего врача, своего врача, Джима, санитаров, Рея из бара «Кози», с которым она несколько раз спала и не знает, хочет ли переспать еще разок, и вообще всех, до кого дозвонится.

Повесив трубку, я обдумываю, а не права ли Гейл. Многое из сказанного ею имеет смысл. Возможно, антидепрессанты сыграли со мной злую шутку и мне стоит воздержаться от посещения сайта хотя бы какое-то время?

Но история с Маркусом куда более запутанная, чем думает Гейл. И чем больше я думаю про тот вечер, тем больше убеждаюсь, что я в ответе за произошедшее. Мы ссорились. Это я помню, как и ревность, смешанную со злостью. Я ли его толкнула? Неужели все эти месяцы я зря себя наказывала и это был просто несчастный случай, как и заключило следствие? Вот бы мне вспомнить… Я даже хотела сходить к гипнотерапевту, но испугалась того, что могу узнать. Как я буду жить дальше, зная, что позволила мужу умереть или, еще хуже, сама его убила?

Мой врач сказала, что я испытаю всю гамму чувств, включая самобичевание и вину. И того, и другого у меня в избытке, но не по тем причинам, по которым она думает. Знай она, что я и правда могу быть виновна, она бы точно нацепила на меня смирительную рубашку, как и сказала Гейл.