Ее второй муж

Глава 5

Открыв ноутбук, я мельком вижу свое отражение на заляпанном отпечатками пальцев экране. Мне всего пятьдесят семь, у меня впереди еще много лет, но выгляжу я на десять лет моложе. Я не солгала, когда включила эту информацию в описание профиля. Не хочу показаться тщеславной или высокомерной, но мне многие об этом говорили, так что, скорее всего, это правда.

До того, как Маркус умер или, скорее, «ушел», я всегда заботилась о себе, пользовалась увлажняющими кремами, следила за весом и пила много воды. Но в последние восемь месяцев я забыла, что такое здоровая пища, и порой я вообще забываю поесть. Единственный плюс вдовства – это стройность. Я и раньше не была толстой, но носила пятьдесят второй размер при грушевидной фигуре. Это когда бедра крепкие, а грудь маленькая. Вот я какая. Но при довольно большом для женщины росте, сто семьдесят пять сантиметров, я вполне могла носить такой вес.

Маркус тоже был высоким, сто восемьдесят пять, и он говорил, что наша пара притягивает взгляды. Он утверждал, что мы с ним вдохновляем молодое поколение тем, как сильно влюблены, как молодо выглядим и насколько привлекательны для нашего возраста. Я не была столь уверена на этот счет, но краснела всякий раз, когда он это говорил. Какая женщина стала бы спорить? Точно не я. Хотя с Маркусом вообще никто не спорил. Все его любили – по крайней мере, за границей. Дома, в Англии, ситуация была иной. Из-за моей семьи.

Маркус единственный звал меня Линди, словно я была малышкой, а не крупной женщиной бальзаковского возраста. Он умел заставить женщин чувствовать себя особенными. Я знала его всего несколько часов, но уже понимала, что влюбляюсь. У него были темно-синие глаза, они напоминали мне об Ионическом море в Греции, у острова Кефалония, где мы и встретились впервые. Его улыбка являлась из ниоткуда, будто солнце всходило из складок его опаленного лучами лица. Хитрый лис – вот он какой.

Проблема была в том, что он любил женщин, а они любили его. Но он не был бабником, просто верил в честность, равенство и родство разумов, ну, или, по крайней мере, так говорил. До того, как с ним столкнуться, я жила полноценной жизнью. Или я так думала. Двадцать восемь лет замужества с Джимом (хотя к тому времени мы уже полгода жили раздельно) и две наши общие дочери. Мы любили, теряли, плакали и смеялись вместе, но я никогда не отдавала себя Джиму полностью, без остатка, как может это делать женщина и как это было у меня с Маркусом. Я не люблю читать или писать, предпочитаю ТВ-шоу и сериалы, но в Маркусе Бушаре было нечто такое, отчего мне вдруг захотелось писать стихи. И при этой мысли мои щеки краснели ярче, чем закаты, за которые мы с ним пили.

Через год мы поженились на пляже на Бали; Маркус уговорил Джима пойти на мировое соглашение в бракоразводном процессе. Джим сделал бы и сказал бы все, чтобы сделать меня счастливой, он даже был готов подружиться с Маркусом, но девочки настроили его против этой идеи. Несмотря ни на что, я скучаю по Джиму. Он был верным и надежным мужем. Хорошим человеком. Хорошим отцом. Слишком хорошим мужчиной для меня, как потом выяснилось.

На нашей с Маркусом свадьбе никого из друзей не было. Только священник и мы. Никаких гостей и свидетелей. Мы провели босоногую церемонию на пляже, дождавшись, пока над горизонтом покажется солнце, чтобы стать свидетелем наших клятв. Маркус был в белой льняной рубашке с расстегнутым воротом, а на его запястьях звенели самодельные браслеты дружбы. К тому моменту он загорел так, что стал коричневым, как медведь. На мне было белое длинное в пол платье и накинутая на плечи желтая пашмина, которую я купила в эко-отеле, где мы с ним остановились. Помню, она обошлась мне в два фунта. В волосы, впервые в жизни отрощенные до такой длины, я вплела желтые, в цвет пашмине, цветы. «Моя загорелая блондинка», – называл меня Маркус.

Фото не было. Маркус не верил в остановленные камерой мгновения, он предпочитал проживать их, и, конечно же, был прав. Он был прав по многим вопросам: что нужно быть здесь и сейчас и ценить красоту своих тел. Как в том глупом фильме «Ширли Валентайн», он научил меня любить кожу, в которой я живу; не обращать внимания на морщины, обвисшие груди и растяжки на животе. Он открыл мне глаза на многое, и я всегда буду ему признательна. Каждая женщина должна полюбить так, как я. Хотя бы раз в жизни.

Это был идеальный день, в отличие от моей первой свадьбы. Тогда церковь была набита битком, сотня гостей, многие из которых были нежеланными. На Джиме был тесный синий костюм, и после мальчишника его мучало похмелье. Как и я, Джим редко пил, так что он провел большую часть брачной ночи над унитазом, за что постоянно извинялся. Не то чтобы наша брачная ночь была напрочь испорчена, у нас и до этого был секс. Я вступала в брак не девственницей, но Джим был моим первым и единственным любовником.

В те времена меня мало интересовал секс, а Джим не просил многого: его устраивали поцелуи в щечку и утешительные объятия в трудные моменты. Мы ходили на работу и возвращались домой. Он сменял меня, когда я уставала от бесконечного материнства, менял девочкам подгузники и укладывал их спать. Он был отличным помощником, и мы редко ссорились. Во многом мы были идеальной парой. И все же я начала злиться на него за то, что он не был тем человеком, которого я хотела. Конечно, я никогда ему об этом не говорила. Я не злая и не собиралась нарочно его ранить. Да и в глубине души я понимала, что сама виновата. Все это накапливалось годами до того момента, как я осознала, что никогда не любила Джима.

Мне казалось, что жизнь проходит мимо, я жаждала страсти и приключений и отчаянно тянулась к освобождению от удушающей рутины. Я вспоминаю ту женщину, которой тогда была, и кажусь себе испорченной гадиной. Той, у которой было все, чего можно пожелать, и которая ничем не довольна; я всегда хотела большего.

Расковыривая ободранный заусенец (моя новая привычка), я думаю о тех днях, когда мы с Маркусом только поженились. Они еще свежи в моей памяти. Маркус сделал нечто совершенно неожиданное, удивившее даже священника на церемонии. Он достал из кармана брюк листок бумаги и, глядя мне в глаза, произнес речь. Этот листок еще хранится в моей коробке воспоминаний, которую я не могу достать спокойно (каждый раз сворачиваюсь в клубок на полу и рыдаю, пока не выплачу все глаза). Мне не обязательно читать, я помню их наизусть.

– Я назову десять причин, по которым я, Маркус Бушар, люблю тебя…

И вот я уже расплакалась. По щекам потекли черные от туши слезы, я едва дышала, а он взял меня за руку и улыбнулся мне и губами, и взглядом одновременно. В тот миг я была принцессой, русалкой с золотыми волосами. Джульетой, Боудиккой, королевой кельтов, Марией Шотландской и всеми боготворимыми женщинами в истории, о которых я читала в школе. Как могла я, скучная Линда Деламер, пятидесяти пяти лет от роду, с грушевидной фигурой, вдохновить мужчину на такие слова?

– Причина первая. С тобой я могу быть собой. – На его глаза навернулись слезы. – Вторая. Мне нравится, как ты на меня смотришь. Третья. Ты заставляешь меня чувствовать себя единственным мужчиной на земле. Четвертая. Ты знаешь меня лучше, чем я сам себя. Пятая. Ты любишь ABBA так же сильно, как я.

Мы со священником хором рассмеялись, а группа из трех музыкантов заиграла нашу любимую «I Do, I Do, I Do».

Это было волшебно, миг, который навсегда запомнит любая невеста. Мы чувствовали себя так глупо. По крайней мере, я. В нашем-то возрасте нам не пристало наводить такой шорох, но я солгу, сказав, что мне не понравилось. Да и кому бы не понравилось? Попросив тишины элегантным взмахом руки, Маркус снова включился в режим романтика, и я гадала, что он еще задумал. Маркус на всех производил впеатление, не только на меня. Куда бы он ни пошел, заказывал ли он напитки в баре, брал машину в аренду, бронировал номер в гостинице или общался с пляжными торговцами. Список можно продолжать бесконечно.

– Шестая. Ты заставляешь меня улыбнуться, когда другим это не под силу, – драматично дополнил он, слегка повиснув на моей руке так, словно он был хмурым Генрихом VIII. – Седьмая. Когда ты смеешься, я тоже смеюсь. Девятая. С тобой мне не так одиноко. – Это так больно. Боль от воспоминаний того дня сильнее всего, что я когда-либо испытывала. Гораздо хуже деторождения – хотя в день рождения Рози мне понадобилось двадцать два часа пыток. В такие моменты мне отчаянно не хватает девочек. Я спрашивала у Джима, можно ли их навестить, но они ясно дали понять, что для меня больше нет места в их жизни. Они будут защищать отца от меня любой ценой, хотя Джима защищать не требуется.

Я не могла просто так их бросить и надеяться, что смогу вернуться и все отстроить заново, так мне говорят другие люди, но именно это мне нужно больше всего. Разве это делает меня плохим человеком? Наверное, но я никогда так о себе не думала. Я никогда намеренно не причиняла никому боль. Никогда. Да я даже паука не могу прихлопнуть! Во мне нет зла.

А может… Ведь если вспомнить тот вечер на пляже… Но то была не я. Я была пьяна, слегка под кайфом. Я злилась? Да, я была в ярости! Я хотела убить Маркуса, который унизил меня, открыто флиртуя с той женщиной в баре, так что, наверное, я хотела причинить ему боль. Память тех минут затуманена. Я его толкнула? Или он просто побежал от меня на глубину? В любом случае, я виновна.

Но настоящая Линда ставит на первое место интересы других людей. Вот почему я не рассказываю Эбби и Рози правду о том, как я себя чувствую, – чтобы их пощадить. И ни словом об этом не обмолвлюсь. «Я не хочу просыпаться утром и вспоминать о том, как я одинока. О том, что меня оставили все до единого тогда, когда я особенно нуждаюсь в поддержке».

В отчаянии от этих раздумий и еще оттого, что мне нечего терять, я нажимаю иконку «ответить» и быстро (по крайней мере, для меня) печатаю: «Привет, Тони. Спасибо, что написал. Я с удовольствием встречусь, чтобы побольше о тебе узнать. Ты местный? Когда и где можем встретиться? Жду ответа, Линда». И прежде чем я успеваю передумать, нажимаю «отправить».