Его Муза. Часть 3

Глава 24

На следующее утро я страдаю от эмоционального похмелья, когда слышу громкий стук в дверь комнаты в общежитии на следующее утро.

— Ава, впусти меня! — кричит мой отец.

О, нет. Мама звонила ему? Он приехал?

Тащусь к двери, шмыгая, с опухшими глазами. Мой отец стоит на пороге. Он бросает на меня быстрый взгляд и заглядывает в мою комнату.

— Ты одна?

— Да.

Делаю шаг назад, чтобы он мог войти, если захочет. Это что-то вроде теста. Дома он перестал приходить в мою спальню, когда мне исполнилось шестнадцать. Он уже много лет не ступал в моё личное пространство. Но не могу сказать того же про личное физическое пространство. У него не было проблем с тем, чтобы вторгаться во все другие части моей жизни.

Я возвращаюсь к своей кровати. Он задерживается в дверном проёме на минуту, а затем входит.

— Твоя мать все рассказала. Это правда? — требует он, стоя возле моей кровати.

— Насчет романа с профессором? Да.

Возможно, он хочет, чтобы я отрицала это, извинялась или сожалела, но нет сил на всё это. Хватит вранья и притворства.

— Послушай, Ава. У тебя встреча с Дином Аскоттом через час. Когда увидишь его, то скажи, что этот писатель соблазнил тебя, и ты не знала, что делаешь. Вся вина лежит на нём. Его всё равно уволят, но у тебя ещё есть шанс закончить учебу. Скажи ему, что он манипулировал тобой.

— Он этого не делал.

Отец сжимает кулаки.

— Конечно, сделал. И ты скажешь декану, что он виноват.

Я отрицательно качаю головой.

— Послушай, Ава. Тебе нужен диплом и репутация, которую нужно поддерживать.

— Репутацию чего? Твоей дочери? Хорошей студентки?

Он расправляет плечи и смотрит на меня сверху вниз.

— Лучшей девушки.

Я смеюсь.

— После вчерашнего, ты еще так думаешь?

— Сейчас не время упрямится и дерзить, юная леди.

Мой отец — высокий мужчина, в два шага перешагивает порог моей комнаты. Он похож на игрушечного солдатика, который ходит туда-сюда.

— Мы заставим это мерзкое видео исчезнуть. Никто никогда его не увидит.

— Мама видела это. Мои преподаватели видели. Мои друзья видели это.

В какой-то мере рада, что моего отца не было вчера на открытии. Я действительно не хочу, чтобы он видел это.

— Мы заставим всё это исчезнуть, Ава. Лучше сделать вид, что он никогда не существовал.

Я сажусь на кровати.

— Что ты такое говоришь? Кто не будет существовать?

— Этот гад! — Отец брызжет слюной. — Этот писатель, О'Шейн. — Он усмехается.

— Ты не можешь этого сделать. Он знаменит. Ты не можешь заставить его исчезнуть.

— Я могу заставить его исчезнуть из твоей жизни.

Я смотрю отцу в глаза.

— Я люблю его.

— Нет, не любишь.

Челюсть отца сжимается вместе с кулаками. Он качает головой, отрицая мои слова, мои чувства и мою довольно большую, грязную, неловкую ошибку.

— Да, люблю. — Мне наконец-то стало ясно, что теперь, когда Логан сбежал, это не имеет значения.

На лбу отца начинает вздуваться вена, и он краснеет.

— Ты ничего не знаешь ни о любви, ни о жизни. Ты ещё слишком молода и глупа.

Это становится невыносимым. Ему невыносимо видеть мой успех. Теперь я вижу, что он никогда не изменится. Он всегда будет видеть во мне ребенка, а не взрослого. До тех пор, пока не возьму жизнь в свои руки, а может быть, даже тогда. Он видит себя защитником, а это значит, что я всегда буду слабой и маленькой для него. Вижу его отношение к моей матери. Да, он любит её. И меня тоже. Но моя мать не автономна в его глазах. Он нужен ей, она не может жить без него, по крайней мере, так она думает. Я не хочу так заканчивать.

Я встаю, жалея, что не приняла душ, не оделась и не нахожусь в лучшей форме, чтобы противостоять отцу.

— Ты закончил? — спрашиваю я.

Мы стоим в моей комнате в общежитии, где он выглядит так же неуместно, как дуб в аквариуме, но я мысленно представляю нас в его домашнем кабинете, месте, где я пряталась и читала, когда была маленькой девочкой. Месте, куда я чувствовала привилегию быть приглашенной, безопасном убежище, где всегда чувствовала защищенность — когда стою и смотрю на своего отца, то чувствую, что отворачиваюсь от своего детства, от его защитной завесы и его ограниченного взгляда на то, какой должна быть моя жизнь.

— Куда это ты собралась?

— Принять душ и подготовиться к встрече с деканом Аскоттом.

— Я ещё не закончил. Скажи ему, что ты была слишком слаба, чтобы противостоять уловкам этого писателя. Скажи, что сожалеешь, уважаешь правила и не повторишь эту ошибку вновь.

Но я знаю, что сделала бы это. Снова и снова.

Я закрываю дверь в ванную. Замечаю, что дрожу.

Прежде, чем включить воду в душе, я слышу, как открывается и закрывается дверь моей комнаты. Отец уходит.

Когда направляюсь к зданию факультета на встречу, слова: «Извините, пожалуйста, простите меня, декан Аскотт» — не занимают моего внимания.

В назначенный час он приглашает меня в свой кабинет и просит сесть на стул напротив его письменного стола, который стоит перед окнами от пола до потолка. Длинные шторы раздвинуты, и я смотрю на узкий балкон. Разум переполняют воспоминания о первой ночи, когда я поцеловала Логана.

Декан Аскотт садится за свой внушительный письменный стол. Он вежлив, но твёрд и сразу переходит к делу.

— Ты серьёзно нарушила кодекс поведения, Мисс Николс. Нарушила политику Совета колледжа, регулирующую отношения между студентами и преподавателями. Необходимо принять решение о том, выгонять тебя или нет, и то, что ты скажешь здесь сегодня, повлияет на это решение и его последствия.

Я киваю. Он делает паузу. Возможно, он хочет, чтобы я извинилась. Я не буду. Поэтому жду, когда он продолжит. Он перебирает бумаги на столе, потом смотрит на меня и спрашивает:

— Правда или нет, что у тебя был роман с профессором из этого университета?

Я удивлена, что он вообще спрашивает.

— Вы же видели видеозапись прошлой ночью. Или нет?

Он поднимает руку, чтобы заставить меня замолчать.

— Деррик Макки и Кейси Астон на испытательном сроке за нарушение различных других правил. На данный момент их диковинный арт-проект не считается доказательством. Пожалуйста, просто ответь на вопрос.

— Да. Это правда. У меня был роман с Логаном О'Шейном, приглашённым профессором, или временным, так как он официально был писателем-резидентом кафедры английского языка.

Декан Аскотт хмурится, словно он разочарован моим признанием и действительно хочет, чтобы я отрицала то, что он ясно видел своими глазами прошлой ночью.

— Мисс Николс, хочешь сказать, что тебе было неясно, считается ли Мистер О'Шейн профессором или нет?

Он пытается найти какой-то способ ослабить моё признание? Мой отец хочет, чтобы я притворялась невинной и невежественной, но я знаю, что не являюсь ни той, ни другой. Я прекрасно понимала, на какой риск иду.

— Я была почти уверена, что его считают профессором, и эта политика к нему применима.

Декан Аскотт снова хмурится, но продолжает:

— Мистер О'Шейн взял всю вину на себя.

Я наклоняюсь вперёд.

— Вы с ним разговаривали? Когда?

Он отрывает взгляд от бумаг.

— Он позвонил мне сегодня утром. Мистер О'Шейн покинул кампус прошлой ночью, что, думаю, было уместно.

— О.

Интересно, уместно для чего? Не для моего беспокойного сердца точно.

— Он пытается убедить меня, что это всё его рук дело, что он соблазнил тебя вопреки твоему здравому смыслу, что ты протестовала, и что он убедил тебя не говорить о нём. Что ты доложила бы о нём, если бы он не использовал свою силу убеждения и авторитет своего положения.

Получается, Логан тоже пытается защитить меня. Но мне не нужна его защита.

— Для танго всегда нужны двое, Дин Аскотт. Я не очень этого хотела в течение короткого времени, это правда…

Дин Аскотт с надеждой приподнимает бровь, когда я продолжаю:

— Но я знала, во что ввязывалась. — Вообще-то, не совсем, но… — то есть понимала, что нарушаю правила.

Декан Аскотт тяжело вздыхает. Я не принимаю ту тактику, которую он ожидал. Моё предположение заключается в том, что он и мой отец уже долгое время беседовали. Оказывается, я права.

— Твой отец был здесь, умоляя от твоего имени, несмотря на его шок и разочарование в твоих действиях. Он хочет увидеть твой выпуск, Ава. Эти обвинения, которые появились на свет, и твоё признание их правдивости угрожают этой возможности. Ты ведь это знаешь, не так ли?

— Да. И думаю, мой отец тоже.

— Конечно, он не хочет, чтобы это случилось. Если честно, я тоже. Ты всегда была хорошей студенткой. Так что, если бы ты могла просто сформулировать вещи таким образом, чтобы…

— Мой отец подговорил Вас на это, не так ли?

Он резко останавливается, подыскивая слова. Наконец, вздыхает.

— Он имеет большой вес в нашем совете директоров, как ты знаешь, и щедро поддерживает этот колледж.

Я наклоняюсь вперед.

— Мой отец — жестокий человек. Я знаю, что он делает всё возможное, чтобы защитить меня, и он готов ходить по головам, чтобы сделать это. Но это несправедливо. Исключите меня, если придётся. Я закончу четвёртый курс где-нибудь в другом месте. Или, может быть, просто не получу свою степень. Не знаю, что буду делать…

Он задумчиво замолкает на несколько мгновений, прежде чем произнести:

— Я также слышал от доктора Тенненбаума искренний аргумент в твою пользу. Он считает, что творческая работа, которую ты выполнила, должна быть принята во внимание.

Доктор Т., который выглядел таким потрясённым, когда обнаружил нас? Он защищал меня? Я чувствую, как меня захлёстывает ещё одна волна стыда за то, что разочаровала его.

Декан Аскотт продолжает:

— Он признаёт, что практически свёл тебя с профессором О'Шейном вместе. Невольно, конечно. Тем не менее, даже он пытается взять на себя часть ответственности за тебя. Ты должна, по крайней мере, быть впечатлена количеством людей, спешащих к тебе на помощь. Я даже не обращался к списку студентов, которые настаивали на разговоре со мной.

Он качает головой, глядя на лежащий перед ним список. Полагаю, в этом списке есть Руби и Джонатан. Возможно, Ронни и Оуэн тоже.

— Однако самым убедительным является аргумент профессора Хэйр против самой политики.

— Мадлен?

— Технически, это тебя не касается, но профессор Хэйр была против этой политики с самого начала. Она использует эту ситуацию, чтобы бороться с ней. На этот раз она поделилась своим личным опытом. Можно подумать, что она из всех людей будет одобрять эту политику. В своё время она могла бы защитить её.

— Такая политика не защищает людей, — говорю я. — Только не тогда, когда в игре присутствуют эмоции. Запретная природа даже добавляет этому привлекательности.

Декан Аскотт поднимает брови.

Я добавляю:

— Я не говорю, что преподаватели и студенты должны заниматься этим, совсем нет. Мы здесь для того, чтобы учиться, вот в чем смысл. Но люди сходятся по-разному. И в этом политика здесь бездейственна.

— Ты не жалеешь о своих действиях?

— Не о тех действиях, о которых Вы думаете. Хотя, по правде говоря, сожалею о некоторых вещах. Это совсем не то, что Вы думаете.

Он наклоняется вперёд, слушая, как я пытаюсь объяснить:

— За последние семь месяцев я узнала от Логана О'Шейна больше, чем за все годы учёбы здесь, потому что то, что узнала, было не из книг, а из того, что действительно было во мне — хорошего, плохого и уродливого. Сожалею, что скомпрометировала себя, разочаровала некоторых людей, причинила боль другим, которые мне не безразличны, уволила кого-то и, скорее всего, буду исключена, но, конечно, не сожалею о том, что обнаружила части себя, о существовании которых никогда не знала. Из-за этого моё творчество развивалось, и изменилось видение мира, и я чувствую, наконец, что выросла так, как никогда раньше. Вот почему я не хочу извиняться, или притворяться, что Логан контролировал ситуацию и заставил меня выполнить его просьбу, или умолять Вас позволить мне получить степень. Я, наконец, достаточно выросла, чтобы принимать ответственность за свои поступки, стоять на своём выборе и верить, что, в конце концов, я доберусь туда, куда мне нужно, даже если путь отклонится от обычного маршрута. Я поступила в этот колледж студентом-художником, но ухожу, с дипломом или без него, как художник. Может, я нетвёрдо стою на ногах, но, по крайней мере, мои ноги подо мной, и они знают, куда идти.

Декан Аскотт откидывается на спинку стула, его пальцы сцеплены под подбородком, когда он оценивает меня. Я знаю, что только что вырыла себе могилу. Мои собственные убеждения изгнали меня. Я тяжело вздыхаю. Я переживу это. И пойду дальше.

Встаю, хотя официально он меня не оправдывает. Я больше не студентка, так что, думаю, что правила больше не распространяются на меня. Прежде чем повернуться, чтобы уйти, говорю:

— Как декан факультета искусств, Вы должны принять справедливое решение для колледжа, для будущего, в которое верите. Забудьте про моего отца. Забудьте про Логана О'Шейна. И даже про меня. У Вас есть колледж, которым нужно управлять, и совет, который нужно удовлетворить. Я приму любое Ваше решение.

Я уже это сделала. Мысленно перебираю вещи, которые нужно забрать из студии, комнате в общежитии, идти ли домой зализывать раны или позвонить кузине Тесс и спрятаться у неё на некоторое время.

— И это всё, что Вы можете сказать, мисс Николс?

Я киваю, но потом думаю ещё об одном.

— Думаю, я хотела бы поблагодарить Вас и всех присутствующих здесь учителей. Нелегко делать то, чем Вы все здесь занимаетесь. Я ценю усилия образованных людей, пытающихся обучать других. Одна вещь, которую я усвоила, заключается в том, что иногда действительно важные уроки обходятся дорого. И это урок, который будет служить мне всю оставшуюся жизнь.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти.

— Мисс Николс?

Я оглядываюсь назад.

— Я обдумаю твои слова, когда вынесу своё решение на рассмотрение Совета. До тех пор, пока это решение не будет принято, ты отстранена от занятий. Советую уехать домой на неделю, пока мы не разберемся с этим.

Я киваю.

— Да, сэр.

— И еще одно, Ава. Не для протокола, конечно. Хотя ты не сможешь стать выпускницей этого колледжа, я лично буду думать о тебе, как об одной из его самых необычайно образованных студентов.

Уголки его рта приподнимаются, когда он кивает, чтобы отпустить меня. Я запираю за собой дверь, зная, что закрыла важную главу своей жизни.