Эхо странствий

У КРЕСТЬЯН

По узкой прибрежной полосе тянется оранжево-зеленая лента апельсиновых и оливковых рощ. Аккуратными ступенями взбираются к вершинам гор террасы возделанных полей. За горными перевалами, где бродят туманы и снег не тает семь месяцев в году, лежат плодородные долины. Они надежно защищены от ветров стеной гор.

Это Ливан — маленькая арабская страна, где на территории в десять тысяч квадратных километров сочетается несколько различных климатических зон — от субтропической до умеренной. Благоприятные природные условия позволяют выращивать разнообразные культуры. Однако, несмотря на мягкий климат и ласковое солнце, крестьяне постоянно терпят нужду. Этим-то и объясняется массовая эмиграция ливанцев, которых за границей живет не меньше, чем на родине.

Если ехать вдоль северного побережья Ливана, то слева — Средиземное море, справа — сады и горы. Апельсиновые, лимонные и мандариновые плантации расположены вдоль всего побережья на высоте нескольких десятков метров над уровнем моря. Однако главным районом производства цитрусовых считаются окрестности города Триполи — северной столицы Ливана, Сады примыкают к городу, обступая его плотными, возвышающимися одно над другим кольцами. Весной, в пору цветения, город кажется закутанным, в легкую фату, надушенную ароматом померанцевых цветов.

Машина сворачивает, море исчезает, и теперь деревья сплошной чащей тянутся по обеим сторонам дороги. Отсутствие каких бы то ни было изгородей создает впечатление, что едешь по апельсиновому лесу. Но вот показались домики с цветными ставнями и плоскими крышами. Издали кажется, будто кто-то рассыпал ворох детских кубиков. Это деревня Медждалая. Тишина. Ни души. Только старый-престарый крестьянин в красной национальной тарбуше, сидя на пороге, задумчиво перебирает желтые бусины четок.

— Все на плантациях, — сообщает он, — Собирают апельсины. Все, все. Вся деревня.

Мимо проезжает машина, груженная доверху свежевыструганными сосновыми ящиками. На ящиках черные трафаретные надписи: «СССР. Продинторг». Эта советская внешнеторговая организация хорошо известна ливанским садоводам: много лет Советский Союз является одним из основных покупателей их апельсинов и лимонов, а в последнее время и яблок.

Иду в глубь плантации. Объявляется перекур, и крестьяне обступают меня, угощают сочными «буртукалами» — так по-арабские называются апельсины.

— Кому принадлежит этот сад?

Высокий пожилой крестьянин ловко очищает большущий, размером с нашу украинскую дыньку апельсин и протягивает мне.

— Здесь, должно быть, столько же владельцев, сколько деревьев, — говорит он, поднимая на нас усталые глаза. — Я стою на своем участке, вы — на участке моего соседа. Судите сами: почти все участки имеют площадь от полгектара до трех га. Бывает и меньше.

В разговор включаются другие крестьяне. Да, теплый климат — это еще не все. В тяжелом труде, в заботах и лишениях проводит ливанский крестьянин несколько лет, ожидая плодов первого урожая. Однако цены на мировом капиталистическом рынке складываются порой таким образом, что ливанские садоводы при сбыте урожая едва покрывают издержки. Большую помощь садоводам Ливана оказывает СССР и другие социалистические страны, на долю которых приходится около трети всего экспорта ливанских апельсинов и лимонов. Социалистические страны — надежный рынок сбыта, и ливанцы начинают разбивать новые плантации, совершенствовать методы сортировки и перевозки плодов.

Подошла грузовая машина, и погрузка апельсинов возобновилась. Высокий крестьянин, пронося мимо нас тяжелый ящик, останавливается, достает красный карандаш и рисует на. ящике серп и молот. Подумав, он улыбается и приписывает: «Привет товарищу Продинторгу!»

…Продолжая путешествие с севера на юг, попадешь в долину Бекаа. Это плодороднейший край. Здесь выращивают зерновые, бобовые, бахчевые культуры, овощи, виноград, сахарный тростник. Если смотреть на долину с гор, она кажется замысловатой мозаикой. Тысячи тысяч мелких клочков земли; на одном из них пашут, на другом сеют, на третьем собирают урожай — в зависимости от культуры. Крупное землевладение и мелкое землепользование — такова основная черта сельского хозяйства в тех районах, где мне довелось побывать. Земли мало, и цены на нее высоки. Большинство сельского населения Ливана — безземельные крестьяне, арендующие крохотные участки, на которых, естественно, они не имеют возможности применить современную технику. Архаичная деревянная соха — по-прежнему главное орудие феллаха. О том, какую культуру сажать или сеять в данном сезоне, землевладелец и арендатор договариваются заранее в зависимости от спроса на рынке и особенностей участка.

Бекаа остается позади. По крутой, как бараний рог, дороге автомобиль взбирается в горы. Склоны гор напоминают этажерку: они покрыты бесчисленными уступами террас, на которых курчавятся пышные яблоневые сады. Всего в стране насчитывается около трех миллионов яблонь, из которых миллион плодоносящих.

Дорога — то вниз, то вверх. Яблоневые сады на склонах гор сменяются банановыми плантациями у подножья. Ярко-зеленые листья, словно причудливые перья, торчащие прямо из земли, прикрывают пудовые гроздья плодов. Бананы могли бы стать одной из перспективных культур Ливана — единственной страны на Арабском Востоке, климатические условия которой способствуют их вызреванию. Однако отсутствие ухода за почвой, которая под бананами очень быстро истощается, тормозит распространение этой ценной культуры.

Наконец мы минуем еще один горный перевал, и дорога идет под уклон. Внизу расстилается зеленая и ровная, как лужайка, долина. В центре ее — деревня Набатия. Почти вся земля в этом районе принадлежит семье помещика Юсуфа Зейна, и крестьяне либо арендуют мелкие участки, либо батрачат у него. Основная культура здесь — табак.

Полдень. Солнце печет немилосердно, и люди работают в закрытых помещениях. Мы тоже входим в круглый шалаш, похожий на шатер, и горло перехватывает от приторного, дурманящего запаха вяленого табачного листа. Несколько женщин, сидя на земле, быстрыми, автоматическими движениями нанизывают табачные листья на длинную, как спица, иглу, в которую ведет шпагат. Получаются трех-четырехметровые гирлянды, которые потом сушатся на солнце. В других шалашах и сараях работают также исключительно женщины. Представитель табачной компании поясняет нам: на сборе и обработке табака заняты, как правило, палестинские беженки они берутся за любую работу. Сбор листьев на полях начинается «по холодку» — в полночь при свете керосиновых фонарей; с восходом солнца и дотемна идет сортировка и обработка листа. Мы спрашиваем, когда же поденщицы спят. Представитель компании пожимает плечами и ведет нас дальше.

В стране выращивают высокосортный табак. Однако крестьяне, руками которых он создается, зажаты в железные тиски компанией «Режи дю таба», имеющей концессию на монопольное ведение всего табачного бизнеса в Ливане. Только она может скупать у крестьян урожай табака, запрещать или разрешать разбивку новых плантаций, а также экспортировать и импортировать табак и табачные изделия.

Мне довелось объездить весь Ливан. Север — наиболее бедная часть страны. Но и на Юге дело обстоит не лучше. Сельский учитель, который попросил однажды довезти его до ближайшей деревни, рассказывал, что в селе, где он работает, населения две тысячи человек, а в школе только два класса.

— Власти полагают, что крестьянским детям и этого достаточно, — с горечью говорит наш собеседник. — Ну а медицинское обслуживание — понятие абстрактное!

Учитель умолкает. Слышно, как отчетливо шуршат шины о синий асфальт.

— Есть у нас пословица, — снова заговаривает он, глядя прямо перед собой на убегающую вдаль дорогу. — Она звучит так: «Когда крестьянин живет в достатке — он сам себе султан». Я вон из той деревни, Бинт-Джубейль, что начинается за поворотом. Я не знаю в ней ни одного «султана».

Да, теплое солнце и средиземноморский климат — это еще не все…

БУДНИ И ПРАЗДНИКИ

В Ливане широко развиты ремесла. Собственно, любой крестьянин умеет сделать все, что ему необходимо в обиходе: мебель, сундук, пару сандалий, соху, упряжь, игрушки детям. Существуют и целые поселки кустарей, которые из поколения в поколение занимаются изготовлением поделок из дерева, инкрустированной мебели, бронзовой и медной посуды, ножей, сабель и кинжалов, кожаных кошельков и поясов, четок и так далее. Во всем этом многообразии кустарного промысла обособленное и, можно сказать, привилегированное положение занимает гончарное производство.

Ливанские глиняные кувшины, расписанные ярким самобытным орнаментом, получили добрую славу и ценятся на всем Востоке. Узкогорлый ливанский кувшин, напоминающий по форме тыкву с носиком, как у чайника, способен сохранять воду свежей и прохладной в жаркую погоду. Этим свойством кувшин обладает лишь определенное время, а когда утрачивает его, то кувшин держат как украшение в доме. В базарные дни в деревнях Марджайюн и Хасбая можно увидеть настоящие коллекции гончарных изделий ливанских умельцев. Горшки и кувшины, разрисованные веселыми цветными узорами по белому глянцевому фону, похожи на фарфоровые. На многих кувшинах изображены кедры и цветы, апельсины и замысловатая канва восточного орнамента — реальность переплетается с фантазией.

Ранним сентябрьским утром я отправился в деревню Рашея, которая слывет колыбелью гончарного ремесла в Ливане. Кружевной узор гор резко очерчивается на фоне светло-зеленого неба солнце еще не взошло. Последние светляки звезд гасли в вышине. Но когда въехал в Рашею, расположенную в небольшой горной долине, в утреннем небе вдруг снова засверкали блестки ночных светил. Обман зрения, мираж? Мой спутник — бейрутский журналист и собиратель фольклора Риф Тавиль загадочно улыбнулся и ответил:

— В народе говорят, что аллах так расположил звезды на небе, чтобы они всегда светили жителям Рашей…

Я думал, что мы приехали слишком рано и нам придется ждать, пока деревня пробудится ото сна. Но ошибся. Жизнь здесь уже шла своим чередом. На окраине деревни под оливой сгорбленная женщина пекла хлеб. Трудно было понять, молода она или стара, усталость или бремя годов согнули ее. Женщина тонко раскатала на доске тесто. Затем ловким движением прилепила его на выгнутый кусок железа, под которым пылал огонь. Присев перед своей примитивной печью, крестьянка стала подбрасывать в огонь сосновые шишки. По ее освещенному красным пламенем лицу стекал пот. Казалось, что лицо светится изнутри каким-то странным торжественным светом. Женщина негромко напевала песню:

А лепешка — таннура на раскаленном железном листе начинала золотиться, издавать вкусный, дразнящий аромат. Это походило на священнодействие. Да, именно таким мне запомнилось приготовление хлеба в ливанской деревне. Не дешево он достается, и крестьяне относятся к нему с благоговением.

Нас обогнал караван ослов, навьюченных корзинами с глиной. Мужчины уже успели съездить за сырьем. Позавтракав, они начнут работу. Глину трех различных цветов и трех сортов берут из близлежащих холмов. Затем ее промывают, очищают от примесей. После первичной обработки глину долго и тщательно месят всей семьей. Приготовив все необходимое для работы, семья гончара садится завтракать. Тонкую до прозрачности таннуру посыпают тмином либо намазывают творогом, приправленным оливковым маслом. Сложенный вчетверо тоненький блин да кувшин родниковой воды — вот и весь завтрак прославленных гончаров Рашей. Уложив в нагрудный карман рубахи дюжину самодельных сигарет, гончар отправляется в мастерскую.

Солнце показывается из-за гор, и гончарная мастерская наполняется светом можно работать. В центре каменного помещения, напоминающего сарай, два больших гладких круга. Это и есть гончарные станки. Устройство станка простое: каменный вращающийся круглый стол приводится в движение педалью при помощи приводного ремня. Гончар надевает кожаный фартук, берет приготовленный ком влажной глины, устанавливает его в центре круга и, нажимая нотой на педаль, приводит станок в действие. Глина, будто живая, начинает извиваться, вытягиваться вверх. Опытными проворными движениями гончар намечает основные контуры задуманного им сосуда. Сначала получается продолговатая ваза с отвислыми краями, затем она на глазах превращается в стройный тонкостенный кувшин. К чему прилепляют ручку и оставляют в темпом помещении высохнуть и затвердеть. Ha следующий день кувшин попадает в руки художника, и тот дает полную свободу своей фантазии. Колоритную гамму, орнамент, формы цветов и растений художникам подсказывает окружающая природа. Разрисовщики работают на улицах этой необычной деревни, напоминающей по своей специализации наш Палех. Они рисуют молча и со стороны кажутся глухонемыми. Длинные кисточки молниями мелькают в их руках, рождая на стенах сосудов яркие букеты цветов, изящные узоры, жанровые сцены.

Риф Тавиль указал мне на маленькую босоногую девочку лет шести. Она сосредоточенно разрисовывала краской полуразбитый горшок.

— Будущая мастерица, — сказал Риф. — Здесь так повелось: как только заметят у ребенка способности к рисованию, дают ему пережженный горшок, старую кисть и оставляют одного — упражняйся сколько угодно. И ребенок фантазирует, вырабатывая собственную манеру росписи. Ведь у каждого здешнего художника свой почерк.

Разрисованный кувшин несколько дней держат на солнце, затем обжигают в конусной печи. После этого он готов служить людям — сохранять воду свежей и прохладной, украшать их дом.

Возвращаясь из Рашей с двумя отличными кувшинами, мы заехали в деревушку Бейт Шабаб. Здесь также процветает гончарное производство: на плоских полочках крыш выставлены целые сервизы глиняной посуды. Риф повел меня к одному из своих знакомых. Мы расположились на каменной веранде, окруженной гранатовыми деревьями. Бордовые тугие плоды лоснились на солнце. Казалось, что это настоящие гранаты, которые вот-вот разорвутся, и розовая картечь зерен брызнет во все стороны. Хозяин дома подал гостям традиционную чашечку кофе и поставил на стол корзину гранатов. Я хотел было разрезать тяжелый переспелый плод, но заметил, что здесь с гранатами обращаются иначе. Риф принялся катать гранат по столу, постукивая по нему, тщательно разминая с боков. Затем, когда плод сделался совсем мягким и из него стало раздаваться бульканье, как из жбана с вином, Риф проделал в кожуре отверстие и залпом выпил содержимое. Я последовал его примеру, и несколько глотков терпкого гранатового сока моментально утолили жажду.

Хозяин оказался столяром и резчиком по дереву, и в его доме мы увидели множество еще пахнущих смолой фигурок феллахов, верблюдов, деревянные маски, мундштуки, подносы, пеналы. На стенах были развешаны писанные маслом дощечки миниатюр: пейзажи гор и моря, танцующие крестьянки, портреты односельчан в национальных одеждах, цветы. Миниатюры немного грешили рисунком, но чувствовалось, что в них вложено желание передать увиденное.

— Ты уже не занимаешься этим? — спросил Риф у хозяина, указывая на пестрые дощечки на стене.

— Нет, — ответил тот. — С живописью покончено. Трудно стало сбывать эти сувениры… Туристы охотнее покупают дешевую цветную открытку. Не один день затратишь на такую миниатюру, а цену дают за нее грошовую. Стоит ли зажигать свечку для дьявола!

Когда хозяин на минуту отлучился из комнаты, Риф сказал мне, что этот столяр и одновременно художник-самоучка ни за что не станет работать «тыльной стороной руки» — во все, что делает, он вкладывает душу. Поэтому ему пришлось отказаться от художественных миниатюр — халтурить не хочет, а созданные кропотливым трудом произведения ценят не дороже фотографий.

Мне понравилось выражение «работать тыльной стороной руки» (кое-как), и я его тут же записал. Риф заметил это.

— Вам придется завести толстую тетрадь, — сказал он. — У ливанцев множество отличных пословиц и поговорок. Одной хорошей пословицей иногда можно высмеять, сокрушить длинную речь противника.

Риф был прав. У ливанского народа пословицы отличаются краткостью, выразительностью и глубоким смыслом. Ливанцы религиозны, но мне не один раз приходилось слышать выражение: «Час справедливости стоит тысячи месяцев молитвы». В древние времена была сложена пословица, актуально звучащая и поныне: «Если бы бедность была человеком, то я бы убил ее».

После завоевания Ливаном независимости в страну устремилась масса иностранных предпринимателей, экономических экспертов, подозрительных дельцов. И демократическая печать республики, предостерегая правительство от наплыва иностранцев, которым чужды национальные интересы Ливана, напомнила образную арабскую пословицу: «От множества матросов затонул корабль».

Мы распростились с талантливым столяром-живописцем, чью мебель можно найти в любом доме Бейт Шабаба, по чьи картины украшают стены лишь его собственного дома. Провожая нас, ремесленник вывел старенький дребезжащий велосипед — он отправлялся за очередным заказом в соседний поселок.

— А время-то здорово поело и попило на твоем велосипеде, — заметил Риф. — Пора бы купить и новый.

— Пора бы… Да не на что. Глаз не может очутиться над бровью.

Риф кивнул в мою сторону — записывай. И я записал, а рядом поставил русский синоним — «выше головы не прыгнешь».

Уже на исходе дня возвращались в Бейрут. В какой-то маленькой деревушке мы неожиданно попали на праздник сбора урожая. Ливанские крестьяне ежегодно празднуют завершение осенних полевых работ, сбор урожая (даже если урожай и не очень богатый). Целый год, проведенный в труде, надеждах и ожидании того, чем отблагодарит земля, завершается массовым гуляньем, танцами, свадьбами.

В центре деревни, окруженные односельчанами, шестеро парией под звуки свирели плясали народный танец дабка. Сначала все шестеро берутся за руки и, потихоньку притопывая, шеренгой движутся то в одну, то в другую сторону. Затем один из них, самый гибкий и ловкий, становится вожаком. Он хороводит, учащает ритм и взмахивает платком, как бы дирижируя остальными, приглашая их к бурному танцу. Вот он переходит к новому па: шаг вперед, шаг в сторону. Все слаженно повторяют это движение, а ритм все ускоряется и ускоряется. И когда танец достигает наивысшего накала, вожак падает на колени, выкрикивая страстные гортанные возгласы. Публика вторит ему, а пастушья свирель заливается высокими, пронзительными нотами.

Характер каждого народа отражен в его творчестве. Характер и душа ливанского народа во всей своей полноте проявляются в тягучих мелодичных песнях, в лихих жизнерадостных танцах, в ярких орнаментах прикладного искусства, в фольклоре. Невзгоды и радости, любовь и страдания, надежды на лучшее будущее звучат в этих песнях, стихах, народной музыке.

В некоторых районах выбирают королев урожая. С особенным торжеством этот обычай отмечается в Горном Ливане и в долине Бекаа. Избрание королевы Бекаа обычно проводится в местечке Захла, в популярном открытом кафе «Вади». Кафе расположено в узкой ложбине, зажатой между зубчатыми отрогами гор. По ложбине протекает пузыристый ручей, а по обе стороны ручья расставлены разноцветные зонтики. В ветвях деревьев, обступающих ручей, рассыпаны красные и синие электрические огни. Со стороны, при въезде в ложбину, все это напоминает какую-то волшебную декорацию с настоящей рекой, горами, деревьями. И кажется, что вот-вот польется прозрачная, медленная музыка. И действительно, начинается музыка, и на цементную эстраду выходят претендентки на титул королевы — крестьянские девушки из окрестных сел. Одеты они по-разному — здесь и яркие национальные платья, чем-то напоминающие гуцульские наряды, и модные, с каркасами, как абажуры, юбки. Одни из них нарумянены, лиц других не касалась никакая косметика, кроме естественного солнечного загара. За отдельным столом восседает жюри; в его составе местные виноделы, ремесленники, ценители искусства. В отличие от Запада здесь не измеряют талию и длину ног. Девушки свободно танцуют, им предлагают что-нибудь спеть, ответить на вопрос. Родители подбадривают своих дочерей, придирчиво оглядывая конкуренток. А кругом — веселье, шутки, смех. Между тем жюри советуется и выносит решение. Счастливую обладательницу звания королевы, которая еще вчера собирала в садах последние гроздья винограда, выводят на импровизированный помост. Ей вручают корону и памятный подарок — часы или браслет, а иногда туристскую путевку в Каир, Грецию или Швейцарию. Тех, кто занял вторые и третьи места в этом веселом конкурсе красоты и грации, также награждают подарками.

После избрания королевы шумная, возбужденная публика рассаживается за столами и начинается праздничный ужин. «Мезе! Мезе!..» — слышится со всех сторон. Что такое «мезе»? Ни одна торжественная трапеза не начнется у ливанца без «мезе». В переводе на русский «мезе» означает примерно «закуска». Но ее особенность в том, что состоит она из тридцати разных разностей. Весь стол заставляется небольшими, как блюдца, тарелками. На каждой тарелке различные кушанья: рыба, маринады, овощи, фисташки, творог, — масло, колбаса, сушеный картофель, маслины и так далее и тому подобное. И обязательно на каждом столе хоммус и таббули. Хоммус готовят из особого сорта крупного гороха; горох отваривают и тщательно мнут, добавляя острые специи, пока он не превратится в тестообразную массу. Подают хоммус к столу в глиняном расписном горшочке, полив предварительно оливковым маслом, а едят куском лепешки. Таббули — это пшеничная мука крупного помола, в которую добавляют мяту, помидоры, перец и соль. Получается острая и сочная закуска.

Поселок Захла славится на весь Ливан своим араком — национальной виноградной водкой. Арак вырабатывается на десятках небольших винокуренных предприятий, каждое предприятие имеет свою марку, эмблему и пеструю этикетку на плоских, как ладонь, бутылках. В арак добавляют анис, и напиток имеет характерный запах и вкус анисовых капель. Пьют арак на две трети разбавленным водой, отчего напиток приобретает цвет молока. За вечер выпивается не больше пол-стакана этой анисово-молочной жидкости. Коран запрещает мусульманам употреблять вино. Но в праздничный день ливанский мусульманин не откажет себе в порции арака. На этот счет у него своя теория. «Коран не велит пить вино, но там ничего не сказано про арак», — хитро улыбаясь, скажет он, заказывая рюмку крепкой национальной водки.

В Париже на улице Варенн за железными спицами садовой ограды находится всемирно известный музей Родена. Несколько скульптур великого мастера установлено в саду, и от этого они во многом выигрывают, лучше смотрятся во всех ракурсах. В Ливане же есть целая деревня Ратана, обставленная скульптурами из белого известкового камня. Деревня расположена на горном плато неподалеку от Тараблюса. Здесь живет и работает известный ливанский скульптор Мишель Басбус.

— Еще ребенком, — рассказывает Басбус, — я мечтал о том, чтобы Рашана стала одним из красивейших мест Ливана… Мои земляки превратили голые камни в цветущие сады, а мне хотелось из этих камней создать им памятник — памятник труду и упорству человека.

Белые изваяния расставлены вдоль дороги при въезде в Рашану, на уступах террас, в садах, на улицах деревни. В жаркий полдень, когда на улицах ни души, деревня напоминает обитель язычников-идолопоклонников. Кругом лишь одни застывшие фигуры. В основном это символы. Вот схематичная, в резких контурах скульптура сидящей женщины: запрокинутая назад голова, воздетая рука. Она символизирует желание… На квадратном пьедестале среди яблоневых деревьев возвышается статуя стройной обнаженной девушки. По замыслу автора, она олицетворяет молодую Ливанскую Республику. На фоне горного ландшафта, окруженная террасами садов, юная сильная ливанка прекрасно воплощает идею Басбуса. В честь первых поселенцев, основателей деревни Рашана, художник вырезал из цельной каменной глыбы групповую скульптуру семьи. Мужественные лица крестьянина и крестьянки с ребенком на руках обращены к соседним горам. Кажется, что они пристально во что-то всматриваются… Невольно оборачиваешься и видишь, как на крутом склоне горы напротив копошатся люди, возделывая каменистую почву для новых посадок…

По воскресным дням Рашану посещает множество-экскурсантов. Возле каждой скульптуры собираются толпы народа. Возникает обмен мнениями, дискуссии. Фотографы-любители беспрестанно щелкают аппаратами, художники делают наброски, иностранцы разыскивают Мишеля Басбуса, чтобы получить у него автограф. Для жителей деревни паломничество туристов в этот «музей каменных фигур» открыло новый источник дохода — им сбывают местные кустарные изделия, овощи, фрукты, а предприниматели уже строят отели и рестораны.

В БЕЙРУТЕ

Летним днем в Бейруте жарко, душно. Асфальт становится вязким, море — теплым, солнце — невыносимым. А ночью, когда смотришь с гор на искрящийся электричеством город, он кажется огромной грудой добела раскаленных углей, от которых пышет жаром… Зимой в Бейруте идут дожди, и мокрые лимонные и лавровые-деревья блестят, словно завернуты в целлофан. Но дождливая зима быстро проходит, и горячее солнце снова старательно утюжит отсыревший город. Подсчитано, что на ливанском побережье Средиземного моря выдается до трехсот солнечных дней в году.

В ливанскую столицу можно прилететь самолетом — больше тридцати авиакомпаний имеют отделения в бейрутском аэропорту, который по своим размерам, технической оснащенности и грузообороту считается самым крупным на Ближнем Востоке. Ежегодно аэропорт принимает свыше сорока тысяч самолетов и приносит ливанской казне доход более чем в миллион долларов. Почти каждые пятнадцать минут взлетает или приземляется самолет, и пестрая толпа пассажиров растекается по залам аэропорта.

До Бейрута можно добраться и морским путем. Свыше двух тысяч судов посещают этот порт в течение года. Стройные белоснежные лайнеры, осторожные танкеры, юркие яхты под флагами всех стран мира круглосуточно бороздят прибрежные воды. Миллионы тонн всевозможных товаров доставляются в бейрутский порт и затем переправляются в Сирию, Ирак, Иорданию, Турцию, Иран и другие страны Ближнего и Среднего Востока.

Развитию транзитной торговли во многом способствовало выгодное географическое положение Ливана, находящегося на стыке трех континентов — Европы, Азии и Африки. Бейрут, кроме того, является свободной гаванью. Это значит, что на территорию порта разрешается беспошлинно ввозить любые иностранные товары, хранить их в портовых складах, переупаковывать.

В Бейрут, наконец, можно приехать в автомобиле или по железной дороге. И уже сам факт, что здесь скрещиваются воздушные, морские и сухопутные трассы, определяет пульс городской жизни. Это неспокойный город. Он весь в движении, пестрый, шумливый, суетливый, как восточный базар. Его и называют иногда «большим базаром». Основное занятие бейрутцев — торговля. Тысячи местных и иностранных фирм, агентств, транспортных и посреднических контор, тысячи магазинов и лавок, десятки тысяч людей, прямо или косвенно связанных с коммерческо-финансовой деятельностью, определяют облик этого полумиллионного города. С утра до вечера Бейрут оглушен гудками автомашин, звоном трамваев, криками газетчиков. Но эта какофония не мешает финансовым тузам неторопливо совершать свои сделки, а босоногим мальчишкам бойко торговать жевательной резинкой.

Отсутствие ограничений на ввоз и вывоз различных товаров, золота, иностранной валюты тоже способствовало превращению Бейрута в важный торговый центр Ближнего Востока. Более чем со ста государствами торгуют предприимчивые ливанские купцы. При этом импорт страны намного — в пять раз — превышает ее экспорт. Чего только нет в бейрутских магазинах! Американские лимузины и индонезийские расчески, французские вина и немецкие телевизоры, английские бритвы и китайская посуда, португальский цемент и венгерский ситец. Бейрутцы — ловкие и опытные коммерсанты, умеющие обворожить покупателя. Стоит перешагнуть порог лавки, как вас начинают расспрашивать о здоровье, угощать сигаретами, кофе, прохладительными напитками. Но когда речь заходит о деле, то надо быть настороже, иначе вам могут сбыть негодный товар и взять за него вдвое дороже.