Если любишь (сборник)

Бродяга Рассказ

Стояла теплая солнечная осень. Выполняя срочные задания редакции, я мотался по области и чуть ли не каждый день оказывался в новом районе.

На этот раз, находясь в Сакар-Чаге, я продиктовал по телефону пашей машинистке спешную информацию о сборе хлопка в колхозах и вернулся в Мары. Я мечтал успеть на вечерний автобус и побывать еще в одном районе. Однако времени уже было много и я опаздывал. Небо заволокло тучами, запахло дождем. "Э, пожалуй, не стоит на ночь выезжать в непогоду, — решил я. — Поужинаю-ка лучше да отдохну до утра!"

Вот так я и остался ночевать в Мары.

Оказалось, поужинать было непросто. У входа в ресторан стояла очередь в ожидании свободных мест. Я раздумывал, присоединиться ли к ней или пойти в гостиницу, и тут мне навстречу из очереди шагнул рослый парень в кожаной куртке.

— Неужели это ты? — Он схватил меня за руку. — Здорово, братец!

Я с недоумением смотрел на него.

— Не узнаешь?

— Нет…

— Ну, братец, не ожидал. — Парень огорченно покачал кудрявой головой. — И ту жуткую ночь забыл?

Я молчал, пытался и не мог вспомнить, кто же передо мной.

— А ведь мы вместе ехали из Иолотани! Еще по дороге увязли… Боялись, что придется ночевать в снегу…

Только теперь я вспомнил его. Радостно воскликнул:

— А… Да! Ты — Пендикули!

Пока мы здоровались, пожимали друг другу руки, в правом углу просторного зала, у открытого окна, освободился столик, и носатый, с квадратным подбородком официант махнул рукой в нашу сторону.

— Пойдем, братец, нас зовут! — потянул меня за собой Пендикули.

Важно рассевшись за столом, откинув голову, словно молодой беркут, Пендикули сейчас напоминал человека, сделавшего какое-то полезное дело и заслужившего благодарность. Мне показалось, что так и должно быть. Ведь я теперь вспомнил, как два года назад на топком солончаковом поле между Иолотанью и Мары холодной зимней ночью он так самоотверженно трудился, пытаясь вызволить машину из непролазной грязи, что не мог не вызвать к себе уважения. Но, видно, правду говорят, животное пестро шкурой, а человек — нутром. После нескольких рюмок, которые выпил Пендикули, он вдруг предстал мне совсем в ином свете.

Надо сказать, что за столом он пил значительно больше, чем ел, пил с азартом, смачно причмокивая. Меня удивляло, что этот молодой, двадцатипятилетний парень, не старше, так пристрастился к водке. Мы в нашем возрасте… Но, впрочем, вернусь к моему знакомому. Как я уже сказал, он пил с таким видом, будто весь смысл, вся философия жизни заключались на дне бутылки, которая стояла перед нами.

Он пил молча, словно забыл обо мне, изредка глядя на меня затуманившимися глазами. Чтобы не молчать, я спросил:

— Как дела, джигит?

— Плохо… Очень плохо…

— Что случилось?

— Не спрашивай лучше!

— Может, я смогу чем-то помочь?

Пендикули опустил голову:

— Чем уж тут поможешь!

У меня мелькнула мысль, что, возможно, Пендикули со своей машиной попал в аварию, сшиб кого-нибудь. Я спросил об этом. Пендикули покачал головой.

— Если б наехал, понес бы наказание и отбыл бы его. Я же попал в худшее положение… Э, да что говорить! Давай-ка лучше еще по одной! — Он щелкнул ногтем по пустой рюмке.

— Нет, — возразил я, — водка от нас никуда не убежит. Скажи, Пендикули, ты все еще водишь колхозную машину?

— Колхозную? — Пендикули усмехнулся. — Я, братец, с тех пор уже в семи местах работал…

— Отчего же из колхоза ушел?

— С башлыком не поладил, каши с ним не сваришь. Он — свое, я — свое. Скандалист он…

— Постой, постой! Но ведь ты же хвалил своего председателя.

— Я?! — Пендикули ткнул себя пальцем в грудь.

— Конечно, ты! Я отлично помню твою хвалебную речь в адрес председателя тогда, в ту ночь.

Пендикули молчал, сдвинув брови. Подозвал мимо проходившего официанта, показал ему два пальца, и вскоре на нашем столе появились еще две рюмки водки. Он с вожделением взглянул на них, но пока что выпить не предложил.

— Да, верно, Салтык Годжали поднял колхоз на ноги, — сказал он. — Я этого не отрицаю. Но у него есть один большой недостаток. Человек вроде умный, повидал на свете многое, а порою не понимает самых простых вещей.

— Например?

— Например, я — шофер. Ты вот хоть и не шофер, но знаешь, что у водителей нет нормированного рабочего дня. Сутками мы бываем в разъездах…

— Но ведь вам платят за лишние часы!

— Куда там! Шоферу, братец, платят только за то время, когда он за баранкой. Никому нет дела, что ты увяз в глухой степи, остался ночью среди грязи, выбился из сил, вытаскивая машину. "Ну как, вернулся из песков?!" — спросят тебя и пройдут мимо. Но стоит только подвезти кого-нибудь "налево", сразу все замечают. Такой шум подымают, словно светопреставление наступило. Верно, вначале у нас с башлыком отношения были хорошие. Похваливал он меня частенько. Но то ли кто-то нашептал ему на меня, не знаю, словом, между нами холодок прошел. Раньше он говорил со мной уважительно, вежливо, а теперь, как ни встретит, грозит пальцем: мол, смотри у меня, левак!

А вскоре все разъяснилось. Помню, уже было тепло, и цветы расцвели, и стрижка уже началась, я возил из Серха-са в Мары шерсть и кожи. Тогда еще не было нынешней шоссейной дороги. За один день выматывался так, что хоть ложись да помирай. Чуть свет приходилось выезжать, чтобы успеть к полудню.

В тот день я, кажется, три раза увязал по дороге. Вернулся еле жив. Ну, думаю, сдам груз на склад да помчусь к матери, отдохну как следует. Вдруг появился башлык и поманил меня рукой к себе в кабинет. Он и раньше приглашал меня. Бывало, усадит в мягкое кресло, чаю предложит, о здоровье справится. Лишь после всего этого начинает говорить о деле. В этот же раз он не предложил даже сесть. Сказал, протянув руку:

"Давай сюда ключи от машины".

"Что это с ним сегодня?" — удивился я про себя, а он снова требует ключи. Ну, подал я ему ключи. Он даже не взглянул на них.

"Ты свободен", — говорит.

"Как это свободен?" — спросил я.

"Не понимаешь?"

"Не понимаю".

"Если не понимаешь, сейчас объясню!"

Он обошел вокруг стола и сел на свое место.

"Скажи, кто тебе разрешил подрабатывать на колхозной машине?"

Я от неожиданности рот разинул, стою, не знаю, что ответить.

"Кто?" — повысил он голос.

"Я не подрабатываю…"

"А кто же это делает? Я? По-твоему, это я сажаю в машину первых встречных и загребаю деньги?"

Тут я понял, конечно, что он мелочный человек. Ведь он же знает, какой тяжелый труд у шоферов, и, если кто и подработает трешку — пятерку, кому от этого плохо? Вот это его крохоборство и возмутило меня, все внутри так и взорвалось, но все-таки не посмел нагрубить уважаемому человеку, ответил спокойно:

"Кто разливает мед, может облизать пальцы, ведь правда, башлык? Неужели нельзя подработать пять-шесть рублей на курево?"

"Вы только послушайте, что говорит этот проходимец! — Голос башлыка так и загремел, председатель всем телом подался вперед, и мне показалось: скажи я хоть слово — он схватит меня за шиворот. — Как только у тебя язык поворачивается! Ведь ты сильный, здоровый парень. Почему ты пристрастился добывать деньги нечестным путем? Эх… если б не твоя старая мать, я бы знал, что с тобою делать!"

Он задумался, словно действительно решал, что со мной делать. Я прервал его размышления:

"Ну, так я свободен?"

Он раздавил в пепельнице окурок и гневно крикнул мне в лицо:

"Убирайся вон с глаз моих!"

Если бы я молча удалился, возможно, было бы лучше. Гнев его бы прошел, и я остался бы на работе, но меня подвела моя горячность. Я тоже крикнул ему в лицо:

"Ладно, уберусь! Только не пожалей! Возиться в мазуте да таскать на себе машину ты не скоро найдешь дурака. А я-то себе работу всегда найду!"

Словом, я хлопнул дверью и выскочил вон. После этого и начались мои мытарства, братец. "Не колхоз, так совхоз", — решил я и тут же, выйдя из кабинета башлыка, забыв о том, что хочу есть и пить и что меня дома ждет мать, зашагал прямиком на шоссе, что ведет к Каракумскому каналу. Решил пойти к Андрею Платоновичу. Ты его знаешь? Ну, не мотай головой. Наверняка знаешь. Его знают все, кто пьет мургаб-скую воду. Вот я и решил до захода солнца в совхоз добраться. Значит, вышел на шоссе. Машины с грузом и без груза снуют в обе стороны. Голосую каждой, рука устала, но ни одна, будь она неладна, не остановилась. А солнце уже низко. Зло меня разобрало. Попер прямиком через заросли яндака и к вечеру притащился в совхоз.

Андрей Платонович сидел с молодыми ребятами у конторы, беседовал с ними. Меня сразу заметил, позвал приветливо… "Иди сюда, голубчик!" Я его знал давно. Когда я еще был мальчишкой, Андрей Платонович работал в Мары агрономом. Часто приезжал в наш аул, останавливался у башлыка. Потом его назначили директором нового совхоза на канале. И после этого он дважды гостил в нашем колхозе. Мне он нравился — добрый, отзывчивый, веселый, по-туркменски хорошо говорит, через каждые два слова голубчиком называет. Ты знаешь, ласковое это очень слово! Словно магнитом оно притягивает к себе. Это слово и привело меня в совхоз…

Видимо, не понравился Андрею Платоновичу мой запыленный, грязный вид, взял меня за руку, отвел в сторону.

"Почему поздно, голубчик? В гости или по делу?" "Пришел устроиться на работу в совхоз".

"На работу?" — удивился он.

"Да, работать, — ответил я и добавил: — Вы же сами говорили мне, чтоб я ни минуты не задерживался и шел к вам, если Салтык Годжали начнет меня обижать".

"Но я же пошутил, — задумчиво проговорил он. — Колхоз тебе дал разрешение?"

"Я не брал его".

"Почему же? Разве ты не член колхоза?"

"Ну и что же? Не захотел больше там работать и пришел!"

"Э-э, голубчик! — Андрей Платонович покачал головой и поднял палец. — Ты не хитри! Если ты всерьез хочешь остаться в совхозе, говори правду!"

Я боялся, что он отошлет меня назад, если я скажу правду, и решил увильнуть от прямого ответа. Сказал:

"Вы разве против, чтобы колхозная молодежь шла работать в совхоз?"

Только зря я хитрил, ведь Андрей Платонович человек бывалый, его не проведешь.

"Ты не старайся сбить меня с толку, — нахмурился он. — Я не люблю людей с тайным умыслом, голубчик! Если тебя прогнали, так и скажи, если нет, говори "нет".

Кажется, он начинал сердиться. Но я и на этот раз не сказал ему правды.

"Салтык Годжали не ценит меня, Андрей Платонович! Обижает! А там, где меня обижают, я ни за что не останусь, хоть золотом осыпь… — Заметив, что он призадумался, я перешел в наступление: — Если бы я был лепив на работу или что… Вы же хорошо знаете меня…"

Видимо, мои слова подействовали на него убеждающе.

"Я, голубчик, знаю, что ты хороший шофер, — сказал он, с улыбкой взглянул мне в лицо и указал рукой на самосвалы. Они, как нарочно, выстроились по ту сторону улицы. — Видишь вон ту машину, что с краю?"

Я увидел новенькую машину, с еще не сорванной с дверцы пломбой.

"Вижу", — ответил я.

"Так вот, эта машина будет твоей, на ней будешь работать. Завтра в восемь ноль-ноль сядешь за руль, ребята возят кирпич, ты тоже будешь возить. А сейчас иди в общежитие, отдохни. Вон дом с верандой! Иди туда".

Так он мигом уладил все мои невеселые дела.

От радости я чуть не подпрыгнул. Позабыв даже поблагодарить, побежал в общежитие.

"Подожди-ка!" — услышал я позади себя.

Вздрогнул, чуть не упал, споткнувшись. Может, Андрей Платонович передумал?

Когда я, призвав на помощь бога, с трудом повернул голову, Андрей Платонович спросил, есть ли у меня хоть какие деньги. Я вывернул свои карманы и обнаружил рубль. Андрей Платонович покачал головой, сунул мне в карман пиджака десятку, сказал:

"Завтра в бухгалтерии получишь аванс. А сейчас иди, желаю тебе успеха!" Он хлопнул меня по плечу.

В совхозе я проработал около года. Вначале, как и говорил Андрей Платонович, я возил кирпич. Наверное, из того кирпича, что я навозил, выстроили домов десять, не меньше И каких домов! Хоть стой да любуйся. Потом я возил на хлопковые поля навоз и азот. Тучная целина, до которой веками не доходили человеческие руки, дала невиданный урожай. Кажется, раза два я получал премию. Зимой снова перешел на стройку. Одновременно строились семь двухквартирных домов. Андрей Платонович сказал, что одна из комнат будет моей, когда возведут эти дома. Я думал, что получу комнату и привезу сюда мать. Но, видно, счастью не по пути со мной…

— Почему же?

— Вот слушай! Мы возили цемент. В день делали по пять-шесть рейсов. Кажется, это был мой третий рейс. Только выехал на дорогу, смотрю — стоят трое с вещами. Мешки, сумки… Подняли руки. Можно бы проехать мимо, но опять подвела дурная привычка. Не могу я проехать мимо хрустящих рубликов! "Трое. С каждого по два рубля. Итого шесть". Так подсчитал я и остановил машину. Один сел ко мне в кабину, двое забрались в кузов. Пожилой мужчина, тот, что сел со мною рядом, оказался шутником и балагуром. За разговорами я и забыл об осторожности. У самого совхоза ссадил их, взял за проезд и еще деньги держал в руке, — глядь, рядом остановился "газик". Вот тебе и на! Андрей Платонович! "А! Он ко мне хорошо относится, за такую мелочь не будет ругать, покачает головой и проедет мимо!" — подбадривал я сам себя, по-собачьи улыбаясь. Думал, и он улыбнется. Но, вижу, ему не до улыбок. Словно застыл, смотрит на меня из машины, и не просто смотрит, а прямо-таки сверлит глазами. Когда я увидел этот взгляд, мне тотчас же вспомнился башлык, каким я его увидел в последний раз. Тошно мне стало. Чего он молчит? Андрей Платонович тихо спросил:

"Ты, голубчик, возишь цемент или же людей?"

У меня язык не повернулся что-либо ему ответить. Только голову опустил. Андрей Платонович не кричал, не угрожал.

"Если ты не сводишь концы с концами, почему не сказал мне? Разве такой должна быть дружба, голубчик?" — укоризненно добавил он и совсем уничтожил меня этими словами. Поехал.

— Что же было дальше?

— Что дальше? Не дожидаясь расчета, в тот же день я прихватил свои пожитки и покинул совхоз. Стыдно было в глаза взглянуть Андрею Платоновичу.

Пендикули посмотрел в окно. Было ветрено, шел дождь, но парень словно не замечал ни дождя, ни ветра.

— После этого, братец, поработал я не в одном и не в двух местах. Всего не перескажешь. Расскажу о последней своей работе, и на этом кончим. — Пендикули закурил и сделал несколько глубоких затяжек. — Да, братец, после этих мытарств очутился я наконец в третьем автопарке, на краю города. Позвали знакомые ребята. Пошел я туда. Сразу же приняли. Особенно и не расспрашивали. А мне это и нужно было. Дали мне новенькую трехтонку. Хоть птицу обгоняй на ней. Куда посылают, туда еду, что приказывают, то делаю. Не получал премий, как в совхозе, но работой на первых порах был доволен. Сам знаешь, настроение шофера зависит от начальства. Директора нашего звали Сопы Союнов. Хороший был мужик. Понимал людей. Щедрый, широкий. Легко было добиться его расположения. Стоило лишь с получки пригласить в ресторан, поставить пару котлет да пять бутылок пива — после этого можно делать что твоей душе угодно. А шоферу что еще надо? Я радовался, думал — наконец-то пофартило. Но… Ох, сколько смысла таится в "но"! Недолго длилась эта благодать.

Однажды я вернулся с очередного рейса, решил позвать начальника поужинать. В этот день мне кое-что перепало. Я просунул голову в дверь директорского кабинета и увидел, что на месте Сопы Союнова сидит чернявый человек с большущими круглыми глазами. Спрашивает:

"Тебе кого?

"Сопы".

"Его нет".

"Где же он?"

"Об этом спроси у прокурора".

Я сделал два шага назад. Он спросил:

"Как твоя фамилия?"

"Я?.. Я Пендикули".

"Не Мурадов ли? Шофер девяносто второй машины?" "Он самый".

"Ну, если он самый, садись!"

Я сел. Он взглянул на часы и спросил:

"Сколько сейчас времени?"

"Видите же сами — пять!"

"А во сколько ты должен был вернуться?"

"Кажется, в три".

"Отвечай точно".

"В три!"

"Где ж ты был эти два часа?"

Ну взял он меня в оборот! Тут только я догадался, что передо мною новый директор. Если скажу, что спустил баллон, спросит, где запаска. Соврал, что испортился бензонасос… еле-еле, мол, починил. Так с трудом отвязался от него… С того дня и началось…

— А как фамилия этого директора? Может, я его знаю?

— Петросян Ашот.

— А, Ашот-ага! Он опытный и знающий работник! Пендикули хмыкнул, покачал головой.

— Да уж куда там! За какую-нибудь неделю прибрал к рукам весь автопарк. Попробуй только при нем "слевачить"! Тут же попадешься! А шоферы… что, бывало, на ходу дремали, теперь широко глазки раскрыли. Завсегдатаи шашлычных, что носили фуражки набекрень, выпрямили козырьки, за руль стали садиться прозрачные, как стеклышки. Собраний стало меньше, да зато порядка больше. Каждую минуту учитывали. А рядом с Доской почета появилась черная доска — для рвачей и лодырей…

— Ты о себе расскажи!

— Ну, уж если рассказывать о себе, то одним из первых на эту самую черную доску попал я, братец. Так опозорился, что готов был сквозь землю провалиться! Давай-ка опрокинем по рюмочке, пока в водку мухи не нападали!

Пендикули протянул руку к рюмке, но выпить не успел. Внимание его привлек "газик". Разбрызгивая из-под колес дождевую воду, он остановился прямо перед нашим окном. Из "газика" вышел высокий мужчина в кителе. Пендикули, вытянув шею, вглядывался в него, словно хотел узнать. И пока этот человек в кителе шел по залу в поисках места, просматривал меню, Пендикули не сводил с него взгляда. Человеку в кителе подали чайник чая. Пендикули осушил рюмку.

— Знакомый, что ли? — спросил я.

— Похож на Салтыка Годжали, моего бывшего башлыка. Но что-то сильно изменился. Может, его брат? Ну да ладно! Кто бы ни был, какая разница? Слушай дальше. Кажется, была суббота, и погода в тот день стояла неплохая… Настроение у меня было отличное. Хотел пойти погулять немного, но… Опять соблазнился! В субботу "налево" заработать — раз плюнуть! К концу дня вернулся в гараж, гляжу — люди толпятся возле черной доски, будь она неладна! Разглядывают, смеются: "Вот так поддели!" "Получил по заслугам!"

"Кого это там пропесочили?" — подумал я и тоже подошел к доске. Люди расступаются, дорогу мне освобождают.

Как глянул на карикатуру, волосы поднялись дыбом. Себя узнал! Нарисовали меня так: по дороге мчится машина, в кузове полно людей, а я высунулся из кабины и протягиваю к ним руку. В ладонь так и летят рубли… Под рисунком подпись: "Пендикули, Пендикулп, влюбился он в рубли". Один из наших шоферов, весельчак Байджан, увидел, что я стою позади него, и говорит ехидно: "Стишки-то неплохо зарифмовали". Обернулся да так и прыснул мне в лицо.

Я весь холодным потом покрылся. В глазах потемнело, голова закружилась. Покачиваясь, отступил назад, как будто из-под ног стала уходить земля. Байджан заметил мое состояние, смутился, взял под руку, усадил на скамейку. Я задумался, уронил голову на грудь. Не знаю уж, сколько времени я так сидел, но вдруг перед моими глазами предстала Абадан. Я так и подскочил. Смотрю — никого нет. И шоферы все разошлись по домам, чтобы не мешать мне думать…

— А кто такая Абадан?

— Абадан? — Пендикули удивленно взглянул на меня. — Разве я тебе не говорил о ней? Она счетоводом работает в автопарке. И такая красавица, такая красавица, что глаз не оторвать. Не знаю, как для других, но мне она кажется такой. С первого дня, как я ее увидел, влюбился в нее. И она ко мне относилась неплохо. А я, если день ее не увижу, места себе не нахожу. С нетерпением ждал субботу. В субботние вечера мы ходили в парк, потом на берег Мургаба. Садились рядышком, смотрели на звезды, на луну, мечтали… Словом, любили друг друга. Даже о дне свадьбы договорились… Вот кто такая Абадан! Теперь же я сидел на скамейке, смотрел на черную доску и думал, как отнесется к моему позору Абадан. Сказать по правде, больше всего я из-за нее и переживал. Я бывал у нее дома. Старушка мать приветливо встречала: "Заходи, сынок, заходи!" Не знала, где усадить, чем накормить. "Наверное, проголодался, дорогой?"

Я шел к дому Абадан и думал, как они встретят меня. Встретили — хуже не бывает. Стою в дверях, а старушка моя сидит на веранде, лицо хмурое, чай пьет. Хоть бы пройти пригласила. Мне бы надо повернуться да уйти, по не могу. Ноги словно прилипли к полу. Наконец набрался духу и спросил, дома ли Абадан. Старушка не торопясь пробурчала:

"Может, и дома. А тебе-то что?"

"Хотел бы повидаться с нею…"

"Нет, хан мой, теперь и не мечтай об этом! Ишак тоже чешется о свою ровню! Иди поищи такую, как ты!"

И нарочно громко застучала кастрюлями. Я стоял и думал: "Вот, Пендикули, ты и докатился до точки! Куда же идти? Что делать?" Вдруг слышу — в соседней комнате плач. Больше я не раздумывал. Крикнул: "Абадан!" — и ворвался в комнату. Она лежала на кушетке, а при моем появлении не подняла даже головы. "Абадан! Абадан-джан!" Ее имя я повторил сто раз, да что толку?

— И что же все-таки тебе сказала Абадан?

— Прогнала. "Уходи", — говорит. И рукой махнула…

Я взглянул в лицо шоферу. Оно прояснилось, словно хмель совсем улетучился.

— Вот, братец, какие дела! А теперь я подумываю уехать куда-нибудь подальше, в Чарджоу или Керки. Стыдно на глаза знакомым показаться. Давай-ка опрокинем в последний раз да встанем. Мне еще ночлег нужно искать…

Пендикули обернулся к официанту и поднял два пальца. Официант не заставил себя ждать. Пендикули сжал в ладони рюмку, как-то жалобно улыбнувшись, спросил:

— Ну, за что выпьем?

Я обернулся. Человек в кителе шел к нашему столу.

— Сколько ты еще намерен пить? Не пора ли кончать? Пендикули вскочил со стула.

— Салтык-ага! Это ты? Салам алейкум! Садись! — Он засуетился, хватался то за стул, то за рюмку. — Вот, на, выпей ради встречи!

— Я не пью. — Салтык Годжали надавил на плечо Пеп-дикули, усадил его на место. — Тебе известно, что происходит с твоей матерью?

— С моей матерью?.. — как эхо, повторил шофер.

— Да, с твоей!

Больше башлык не сказал ни слова. Он круто повернулся и пошел к двери. Мне показалось, что он прошептал с презрением: "Бродяга!"

Пендикули словно подменили. Он замкнулся, помрачнел. Губы его шевелились. Вдруг он вскочил, поискал взглядом официанта, не увидев его, мотнул головой, сунул руку в карман и бросил на стол несколько рублей. Не попрощавшись со мной, он ринулся к двери.

Я видел в окно, как он бросился к машине, на которой уезжал Салтык Годжали. Пендикули бежал по лужам, разбрызгивая воду, и кричал во все горло:

— Салтык-ага, постой! Возьми меня!

Не знаю, услышал ли башлык его крики, но только машина притормозила. А скоро она скрылась в полосе дождя.

Последняя рюмка осталась недопитой.