Если любишь (сборник)

На нашей улице Маленькие рассказы

Этот сад известен каждому на нашей улице. Я видел его в разное время года — и всегда он по-особому хорош, даже когда глухо и настороженно шумит в зимние ветреные ночи.

А весной! О, когда цветут урючины, или яблони, или вишни, от него просто глаз отвести невозможно!

И осенью сад хорош. И вовсе он не печален, как принято думать, не навевает грустных мыслей, хотя все в этом саду делается по законам природы: и желтые листья падают на сырую землю, и спелых плодов уже нет на обнажающихся ветвях, и запах совсем не такой, как летом, — пахнет и влагой, которую начинает копить почва, и дымком от костров, в которых сжигают опавшие листья, и еще чем-то напоминающим близкую зиму. И все-таки не грустно здесь, нет. Может быть, потому, что целыми днями между деревьями можно видеть старого Каджара-агу, слышать его бормотанье или встретить вдруг его добрый взгляд и обрадоваться тому, что он жив и здоров…

Каджар-ага живет здесь один. Ни к сыну-инженеру, что работает в Небит-Даге, ни к дочери, вышедшей замуж за ленинградского аспиранта, он не поехал. От их приглашений отмахивался по-стариковски: "Куда уж в мои-то годы! Мне и здесь хорошо".

Детей он вывел в люди и теперь был доволен ими, показывал соседям их письма, но уезжать не хотел. И кто знает, может быть, виною тому был сад…

Садом он гордился, пожалуй, не меньше, чем детьми. Потому что это тоже было его детище, которому он отдал столько сил, столько бессонных ночей. Дети выросли и теперь уже не нуждались в его опеке, а сад — сад не мог прожить без него ни одного дня, за ним надо ходить, как за маленьким. В этом все дело.

И сад платил добром за добро. Урожаи Каджар-ага собирал каждую осень отличные. И когда он приносил на почту фанерные ящики, приемщица с таким наслаждением вдыхала идущий от них запах, что все вокруг начинали улыбаться. А Каджар-ага доставал из сумки яблоки, аккуратно раскладывал на столе и говорил, улыбаясь чуть смущенно:

— Угощайтесь. Нынче у меня в саду неплохие яблоки уродились.

Сад был большой, и после того, как старик отправлял по нескольку посылок в Небит-Даг и Ленинград, фруктов оставалось еще много. И он звал на помощь соседских мальчишек. Они хозяйничали в саду, как хотели, и только одного не прощал Каджар-ага: если кто по озорству ломал ветки, то выдворял за калитку беспощадно.

И вот однажды весной, когда дел в саду хоть отбавляй, Каджар-ага занемог. Что-то случилось с сердцем, и старик, обхватив ствол яблоньки, медленно сел на землю, удивляясь, почему это так стремительно взметнулись перед глазами земля и небо и уже лопнувшие почки на бархатной ветке…

В больнице, оправившись, он спросил врача:

— Мне можно домой?

Тот удивленно глянул на него и сказал профессионально ровным голосом:

— Пока вам придется полежать в больнице.

— Но мой сад! Он погибнет, если я…

Сосед по койке, небритый человек с сердитыми глазами, вступил в разговор:

— Сад жалко, старик? А себя, выходит, не жалко? — И обратился к другим лежащим в палате: — Эх, что барыш с нашим братом делает, а!

Никто не поддержал его, а старик отвернулся к стене.

В больнице он пролежал долго. Уже и яблони отцвели, и на молодых, похожих на зеленых гусениц ветвях винограда обозначились будущие гроздья, когда вернулся Каджар-ага домой. Он распахнул калитку с тяжелым'вздохом, готовый увидеть запущенный сад, И увидел, и не поверил глазам. Виноградные лозы были умело подрезаны, молодые саженцы укреплены, земля вскопана и полита. И дорожка, которая вела к дому, подметена и посыпана песком.

Старик медленно пошел по этой дорожке, радуясь, что рядом нет никого и не надо скрывать своих слез.

С каждым годом домиков-времянок на нашей улице становилось все меньше и меньше. А к нынешней весне их осталось только две. Они притулились одна к другой между новыми домами, и как-то неловко было смотреть на них людям, живущим в квартирах со всеми удобствами. Мы знали, как много строят в городе домов, видели новые микрорайоны, и все же почему-то эти времянки вызывали такое чувство, как будто мы были виноваты в том, что землетрясение разрушило город. В одной времянке жил молодой рабочий с женой, в другой — вдова с четырьмя детьми.

Дети всегда все узнают первыми. Третьеклассник Батыр прибежал к матери:

— Мама, а дядя Аннакурбан квартиру получил! Управдом приходил, сказал, что их времянка на слом пойдет. Можно, мы будем помогать ломать?

Шабиби привлекла сына к себе, и он с мгновенно вспыхнувшей ответной лаской уткнулся лицом в ее платье, почуяв знакомый запах лука, тамдырпого дымка, свежего чурека.

— Конечно, помоги, — сказала мать.

Батыр, подпрыгнув от радости, выскочил на улицу.

А Шабиби почувствовала вдруг сильную усталость и присела на кошму. Нет, что ни говорите, а растить четверых одной нелегко…

В дверь постучали.

Шабиби быстро встала, поправила платок на голове.

— Войдите.

На пороге стояла соседка, жена Аннакурбана.

— Заходи, заходи! — засуетилась Шабиби. — Рада за вас. Мои сорванцы уже доложили мне. Поздравляю! Садись, Гуля, расскажи, в каком районе.

Гуля улыбнулась.

— Район хороший: и магазин рядом, и школа, и до автобуса недалеко.

— Ну, вот видишь, как все хорошо сложилось. Только ведь там сначала ясли потребуются, а потом уж школа, — лукаво взглянула на соседку Шабиби.

— Да это не мне, тебе, — продолжая улыбаться, сказала Гуля. — Вот, держи.

— Что это?

— Ордер. Мы с Аннакурбаном решили, что тебе квартира нужнее, вот и попросили в исполкоме поменяться с тобой очередью.

— То есть… как же? А вы?

— К тому времени, когда нам потребуются ясли, мы тоже получим квартиру. — Гуля обняла соседку за плечи и заглянула в глаза. — И не надо так волноваться. Пригласишь на новоселье?

Разные люди живут на пашей улице. Поутру, когда все спешат на работу, я встречаюсь с ученым, который, боясь из-за близорукости не узнать и не поприветствовать знакомого, внимательно вглядывается в лица прохожих, с монтажником, проносящимся мимо на голубом мотороллере с пенсионером, по привычке выходящим из дома вместе со всеми, и многими другими, чья жизнь по-своему интересна и поучительна.

И только военных до последнего времени я не встречал. И понимал мальчишек, которые завидовали сверстникам из дома за углом: там жил капитан-танкист. В конце концов я тоже был мальчишкой и знаю, что это такое — знакомый военный.

Но вот пришел праздник и к мальчишкам нашей улицы. В новый дом, который сдали этой зимой, въехал военный. И не какой-нибудь лейтенант или капитан — полковник!

Часть, в которой он служил, находилась не очень далеко, и он обычно ходил пешком. Только в особых случаях, когда надо было спешить или ехать на учения, за ним приезжала зеленая машина с солдатом за рулем. И, наверное, потому, что полковник ходил пешком, мальчишки сумели завязать с ним дружбу. Ведь в машину на ходу не впрыгнешь, а спросить что-нибудь у человека, который идет рядом по тротуару, всегда можно. К тому же полковник совсем не задавался, охотно беседовал с мальчишками, иногда даже останавливался и толково объяснял что-нибудь насчет глобальных ракет пли системы приземления космических кораблей.

Однажды мальчишки увидели на нашей улице генерала и, пораженные, не сразу узнали в нем друга.

— Дядя Курбан, это вы? — спросил самый решительный из них.

— Я, — улыбнулся генерал.

— Генерал?

— Точно. Генерал-майор.

— Вот здорово!

Генерал не спешил уходить, дал своим юным друзьям насмотреться на новую форму. Он молчал и только улыбался им. Может быть, он думал о своем сыне, которому было столько же в июне сорок первого, когда в их дом попала фашистская бомба…

— Дядя Курбан, — сказал тот, что посмелее, — а куда вы дели свои старые погоны?

— Старые погоны? Да никуда, на память оставил.

— А можно, я их возьму?

— Пожалуйста, бери. Играть будете?

— Да, мы тоже хотим быть военными.

— И генералами?

— А что?

Генерал улыбнулся, потрепал мальчишку за вихор.

— Правильно, — сказал он, — защищать Родину — это почетно.

У подъезда, где я стоял, генерал остановился, посмотрел на ребят, которые помчались куда-то вдоль улицы, и произнес задумчиво:

— Как бы я хотел, чтобы к тому времени, когда эти мальчишки подрастут, генералы были уже не нужны! А пока… — Он достал папиросу, но, вспомнив, что обещал себе не курить перед обедом, положил ее обратно в портсигар. — А пока пусть они мечтают, — закончил он свою мысль, — мечтают и готовят себя к защите своей страны.