Если любишь (сборник)

На свадьбе Рассказ

Хангельды наскоро пообедал, побрился и стал переодеваться.

"Опять уходит, — подумала Бике-эдже, — так я с ним о деле никогда и не поговорю. Полгода, как вернулся домой, а я его почти не вижу…"

— Хангельды, ты опять уходишь? — спросила она обеспокоенно.

— А что?

— Так… — упавшим голосом ответила Бике-эдже. — Я думала, ты… Да ничего…

Обычно, когда Хангельды одевался, Бике-эдже уходила в свою комнату. Но сегодня она осталась. Пристально вглядывалась в лицо сына, будто впервые его видела. Ей не терпелось затеять тот разговор, к которому она давно стремилась.

Сын вырос, стал стройным, как трехлетний тополь. Глядя на него, Бике-эдже невольно вспомнила мужа. Стала сравнивать отца и сына: те же широкие плечи, тот же слегка выдвинутый вперед подбородок. "Весь в отца, — мелькнуло у нее. — Только вот глаза мои — карие, отец-то черноглазый был… Но не было у отца такой шелковой рубашки, не знал он, что такое туфли. Носил старый чекмень[90] с чужого плеча да рваные чарыки…" Тяжелый вздох вырвался из ее груди, а из глаз покатились слезы.

— Мама, что с тобой? — удивился Хангельды.

— Как вспомню его, так слезы душат…

— Слезами не воскресишь, — понял сын, что речь идет об отце.

Момент для разговора был подходящий, и Бике-эдже решила им воспользоваться.

— Что правда, то правда, сыпок! Сиротливо живу… Женился бы ты… Приведи невесту. А там внучата пойдут — вот [91] мне, старухе, и утеха. — Глаза ее посветлели, морщины раз гладились, она словно помолодела.

Такого оборота дела Хангельды не ожидал, хотя не раз думал о женитьбе. "Оказывается, вот почему мать последнее время вздыхает! — подумал он. — Раз завела такой разговор, наверно, и невеста на примете есть…"

— Дитя мое, — продолжала Бике-эдже, скрестив руки на груди, — недаром в народе говорят: "Всякому овощу — свое время". Поспела вахарман[92] — ешь!.. Переспела — выбрось… Так и ты — женись, пока не состарился!..

— До старости мне еще далеко… — Он лукаво прищурился.

— За такого красавца любая не только пойдет, но и побежит, — продолжала мать. — Да ты не смейся… вприпрыжку побежит… Вон сын Огсолтан женился. И какая у него жена! Ничего не скажешь… И сам он уважаемый в колхозе человек, но ты зоотехник, твоя должность выше, чем у него! Мне все говорят: "В счастливый час приехал твой сын: коровы больше молока стали давать, с кормами дело налаживается… Быть нам теперь и с мясом, и с маслом". Я людям верю, они врать не будут…

— Ой, мама, — рассмеялся Хангельды, — зря ты меня расхваливаешь… Ничего особенного я еще не сделал… Ну, а насчет невесты, — он понизил голос, — думаешь, найдем?

Приблизившись к сыну, Бике-эдже полушепотом ответила:

— Ты мне только скажи: мол, вот эта… остальное я устрою… Мигом устрою…

— Да одна тут есть на примете, — будто невзначай сказал Хангельды.

— Неужели?! — обрадовалась Бике-эдже. — Кто она, сынок?

— Угадай!

— Скажи, сыпок, скажи!.. — Бике-эдже, не спуская с него глаз, стала перечислять: — Джерен? Гозель? Огульболды? Бибиджамал?.. А может быть, дочка мираба? Как ее зовут-то?.. Совсем запамятовала, старая. А может быть, дочка Карли-аги?

Бике-эдже загнула пальцы на обеих руках, но сын отрицательно качал головой.

— Вах, старая, совсем рассудок потеряла! — воскликнула Бике-эдже, схватившись за голову. — Да как же я про нее-то забыла… Про самую достойную… Такой по всему Мургабу не найти — лицом она светлая, как молодая луна, а глаза…

Не дожидаясь, когда мать перечислит все достоинства предполагаемой невесты, Хангельды перебил ее:

— Кто это такая?

— Вах, иль не знаешь? — спросила Бике-эдже. — Марал!.. Марал-джан!..

Смутился Хангельды. Краска залила его лицо. Состояние сына не укрылось от зорких материнских глаз. Бике-эдже торжествовала.

— Ой, опаздываю на ферму! — вскрикнул он, посмотрев на часы. — Ну, я пошел.

Бике-эдже улыбнулась:

— От матери не скроешь… нет, не скроешь! Сердце матери не обманешь…

Едва захлопнулась калитка, Бике-эдже взяла веник и стала мести, будто вот-вот должны прийти гости. Вскоре в комнатах, вокруг дома было подметено, полито водой, и она, умиротворенная, села пить чай.

Не успела она взять пиалу, как появился Пирли.

— Кхе, кхе!.. — откашлялся он у порога. — Жива, здорова?..

— Слава аллаху! — отозвалась она. — Здорова. А как ты? Как семья? Заходи.

Он снял сапоги и грузно опустился на кошму. Бике-эдже подала подушку, чайник, пиалу.

Пирли — младший брат Бике-эдже. Головастый, рябой, с длинными, почти до колен, руками, с красными, навыкате глазами, он с детских лет был неприятен ей… Еще маленьким его прозвали Пирли Котуром (Рябым). С тех пор все село, в том числе и сестра, звали его таким обидным именем.

Отношения сестры и брата нельзя было назвать сердечными. С самого того дня, как Бике-эдже вышла замуж, Пирли Котур ни разу не был у сестры. Не ходила и она к нему. Встретятся на улице, поздороваются — и все, будто чужие.

Но вот как-то в правлении председатель колхоза сказал:

— Молодец, Бике-эдже, хорошего сына воспитала. Вот смотрите. — Он развернул письмо. — Директор института сообщает, что Хангельды успешно сдает государственные экзамены и наша просьба прислать его на работу в колхоз будет удовлетворена.

На следующий день Пирли Котур был у Бике-эдже. Пришел веселый, добрый. Таким она его никогда не видела.

— Так, так, дорогая сестра, — сказал он после того, как оглядел все ее хозяйство. — Домик неплохой тебе колхоз построил, но подремонтировать его надо к приезду сына. А?

— Да где уж мне ремонтировать сейчас!.. — ответила Бике-эдже.

— Нужны деньги? — промямлил Пирли Котур. — Ты у меня единственная сестра. Я всегда рад тебе помочь!

Вскоре дом был отремонтирован. "Племянник-то теперь городской парень!" — отвечал Пирли Котур, когда Бике-эдже пыталась отговорить его от больших затрат.

— Когда я теперь с тобой расплачусь? — сокрушалась Бике-эдже.

— Мне не к спеху! — отвечал Пирли Котур. — Свои люди — сочтемся.

Как только Хангельды приехал и стал работать, посещения Пирли Котура участились.

— А я тут мимоходом к тебе, сестра, — оправдывался он каждый раз. — Думаю, может, Хангельды дома. Но раз его нет, я с тобой посижу. А с ним-то мы каждый день видимся… Да, тут я вот маслица захватил… Корми племянника, а то видишь, какой он костлявый… Ха, ха!.. Не в меня.

"Чего ему надо? — каждый раз неприязненно думала Бике-эдже. — Всегда приходит, когда Хальгельды дома нет! Что бы это значило?.."

Пока Бике-эдже пыталась проникнуть в мысли Пирли Котура, он допил пиалу чая и спросил:

— Хангельды ушел?

— Только что… Он нужен тебе?

— Я хотел с ним посоветоваться. Ну, да на нет и суда нет.

Пирли, озираясь, потрогал сверток, лежащий перед ним. В свертке оказались две каракулевые шкурки невиданной красоты. Пирли Котур взял одну из них, растянул ее на кошме, провел ладонью по завиткам и, встряхивая, поднял. Желто-коричневые завитки в лучах заходящего солнца блестели и переливались, как стружки червонного золота. Бике-эдже много раз слышала, что бывают смушки удивительного цвета и называются они "сур", но никогда за свои шестьдесят с лишним лет не видела их.

— Возьми! — Пирли Котур бросил шкурку сестре.

Бике-эдже бережно подняла ее и приложила к щеке.

— Вах, мягче бархата!..

Криво улыбнувшись, Пирли Котур равнодушно поднял вторую шкурку. Она оказалась лучше первой. Бике-эдже не могла оторвать взгляда. У нее заслезились глаза. И эту шкурку Пирли Котур так же небрежно бросил сестре, когда насладился ее восторгом…

— К свадьбе подарок! Вот Хангельды обрадуется…

— Что ты там шепчешь? — проговорил Пирли Котур.

— Говорю, твой подарок в самый раз, к свадьбе…

— Он жениться собрался? — воскликнул Пирли Котур. — Пора, пора. А кто невеста? Ага, Марал? Что ж, лучшего выбора я бы сыну своему не хотел. Тогда, сестра, давай посмотрим, куда приведешь невестку.

Первую и вторую комнаты Пирли Котур не удостоил вниманием. В третьей остановился.

— Ну что ж, неплохо! Пол и потолок под масло. Хорошо, что я посоветовал купить никелированную кровать. Видишь, пригодилась. Так… А письменный стол и эту этажерку с книгами надо перенести в другую комнату, а сюда не мешало бы шкафчик зеркальный.

— Да зеркало-то у нас есть! — напомнила Бике-эдже.

— Ах, да! То самое, что я из Мары привез?

— Большое спасибо, без твоей помощи ничего бы у нас не было…

— Не стоит благодарности. Рассчитаемся. Племянник-то теперь большой человек… И ковер в самый раз, как по заказу…

— Ой, дорогой Пирли! — смутилась Бике-эдже. — Ты прости, что я постелила. Ведь я не спросила: ты его дал украсить комнату Хангельды или на сохранение?

— Откуда ты взяла, — недобро сверкнул глазами Пирли Котур, — чтобы я носил свои вещи на сохранение другим. У меня у самого два дома. Места хватит.

— Значит, ты его подарил Хангельды! — обрадовалась Бике-эдже.

— И не думал.

Бике-эдже испуганно переводила глаза с ковра на Пирли Котура и ничего не понимала.

— Это он сам заработал… а дядя был вроде носильщика… Понятно?..

Никогда не слышала Бике-эдже от Хангельды, что он купил ковер.

— Как же так?.. — нерешительно начала она. — Хангельды ничего мне не говорил…

— Не веришь? — гаркнул Пирли, вылупив совиные глаза. — Может быть, это… это ты заработала?.. Ха, ха! Ну, твое дело старушечье: сиди дома, ешь, что другие принесут. А в мужские дела… ни-ни… Слышишь?

— А я… и не вмешиваюсь.

— То-то же… — ухмыльнулся Пирли Котур. — А шкурки спрячь подальше от постороннего взгляда… — Он помолчал и добавил: — Украсть могут!..

— А сколько они стоят? Чтоб я могла сказать Хангельды.

Пирли Котур рассмеялся пуще прежнего. Его толстое брюхо затряслось, как бурдюк с чалом.

— Дура ты… Где ты возьмешь такие деньги?.. Тут каждый завиток стоит рубль золотом, а шкурка — целый хурджун. В старину ханы, беки взвесят такую шкурку и в десять, двадцать раз больше золота дают. И то не всегда находили… Это мой подарок к свадьбе…

— Ой, спасибо, добрый Пирли, век не забуду!

— Дура, право, дура… — промычал Пирли Котур и, переваливаясь с ноги на ногу, вышел из комнаты, мурлыча что-то под нос.

Хангельды прошел через поле и не заметил, что хлопчатник стоит выше колен и густо покрылся бутонами; миновал магистральный канал, в котором любил купаться, и не обратил внимания, как сегодня много в нем воды. Он был в каком-то странном забытьи. Очнулся в читальне.

Выбрав место за дальним столиком, раскрыл журнал, но читать не хотелось. Неотступно преследовала мысль: "Надо решиться…" В мыслях рождались одна за другой картины недавнего прошлого. Вот он первый раз идет в читальню. Надо подобрать литературу для зоотехнической школы. В читальне увидел девушку с длинными, тугими косами на высокой груди. Ее по-детски ясные, ласковые глаза смотрели с каким-то удивлением. Они будто говорили: "А я вас не знаю!"

Когда кто-либо из товарищей говорил о любви с первого взгляда, Хангельды не верил. Он называл это мальчишеством. А теперь понял, что и сам влюбился, как мальчишка.

Был ли он на ферме, в поле, в правлении колхоза, — на него украдкой смотрели десятки девичьих глаз. Но он их не замечал. "Гордец!" — решили девчата. И только одна не разделяла их мнения. "Милый, хороший…" — думала о нем она.

Вечера, которые Хангельды проводил в читальне, были для него самыми счастливыми.

Она тоже ждала его. И хотя между ними не было сказано ничего, кроме обычных: "Что вам? Хорошо!.. Записать на дом?" — "Нет, нет. Я тут почитаю!" — сердца их наполняла радость.

Грусть набегала на лицо Марал, когда столик, где обычно сидел Хангельды, пустовал.

День за днем, месяц за месяцем шли непрерывной чередой. Ничего не менялось в привычках Хангельды. Так же после работы он сидел в читальне.

Такое постоянство не могло остаться незамеченным.

— Хангельды, — подошел однажды к нему Дурды, сын председателя колхоза, — ты чего-то повадился в читальню. Пойдем выпьем. Брось ее к черту! Подумаешь, красавица!..

Хангельды не любил этого здоровенного и нахального парня. Когда-то они учились в одном классе, вместе поступили в институт. Но Дурды за пьянки и хулиганство был отчислен в первом же семестре и все эти годы бездельничал.

Лицо Хангельды вспыхнуло румянцем. Он стиснул зубы и сжал кулаки. Но, увидев, как побледнела Марал, сдержался. Прищурив глаза, он процедил сквозь зубы:

— А что, разве сюда нельзя ходить?

Дурды понял, что зашел слишком далеко.

— Да нет… я так просто…

Дурды ушел. Хангельды взглянул на Марал. Она вся сияла. "Хорошо, что сдержался, — подумал он. — Значит, не только этот шалопай, но и другие замечают, что я тут неспроста. Надо положить этому конец. Надо решиться!.." Он дождался, когда читальня опустела. Набравшись храбрости, подошел к девушке.

— Марал… я хотел… тебя… попросить!..

— Я слушаю, Хангельды. Тебе, наверно, нужна… — она искала спасительных слов. — Книжка какая-нибудь нужна?

Но хитрость была разгадана, и это придало Хангельды смелости.

— Нет, Марал, у меня другая просьба. Только… только ты не рассердишься?

"Милая, как я тебя люблю", — думал Хангельды, а вслух сказал:

— Ты не будешь возражать, если я тебя провожу?

— Не боишься злых языков — проводи, пожалуйста, — несмело ответила Марал.

Луна залила молочным светом все вокруг: и деревья, и дома, и улицы. Легкий ветерок разносил прохладу. Все отдыхало после знойного дня.

Они шли молча. Молчание прервала Марал:

— Ну вот, мы и пришли. До свидания, Хангельды!

— Подожди, Марал… как это дошли?.. До твоего дома еще далеко. — И просительно добавил: — Не торопись… ладно?..

— Нет, нет, — испугалась Марал. — Вон видишь, сюда идут…

— Ну и что же, пусть!..

Марал подняла голову и впервые посмотрела ему прямо в глаза.

— Хангельды, — умоляюще произнесла она, — разве ты забыл… Тебе-то ничего, а как на меня завтра будут смотреть? Начнут сочинять разные небылицы. Разговоры дойдут до матери.

— Ну, а если ты боишься, что разговоры дойдут до матери, возьми и сегодня все ей скажи.

Марал шла рядом. Хангельды хотел ей высказать все, что волновало его. Хотелось рассказать о сегодняшнем разговоре с матерью. Но слова застревали в горле.

"Малодушный, — сердито думал он о себе. — Другой бы на моем месте давно объяснился… Разве такого труса она может полюбить?"

— Хангельды, видишь, кто-то по улице идет. Я остановлюсь, а ты иди.

Он вздрогнул и прибавил шагу. А когда он миновал встречного и остановился, Марал уже скрылась за калиткой своего двора.

— Ах, дурак! — ругал он себя.

Все это произошло два дня назад. После этого Хангельды ездил в пески к чабанам, но, где бы он ни был, все время мозг неотступно сверлила мысль: "Как теперь посмотрит на меня Марал?"

В читальне, кроме учительницы, приехавшей на работу одновременно с Хангельды, и Марал, никого не было. Учительница с карандашом в руке трудилась над кроссвордом. Хангельды подошел к Марал. Он храбрился. Старался идти спокойно, не спеша. Но ноги не слушались, цепляясь за ковровую дорожку.

— Зачем ты от меня ушла в тот вечер? — улыбнулся он.

— Я боялась, мама увидит и косы выдерет. Она всегда говорит: "Слушаться не будешь, косы выдеру!"

— Она у тебя строгая… Как бы и мне не попало.

— Не бойся, теперь она все знает…

— Все знает? — вздрогнул Хангельды.

— Пообещала мне выдрать косы, а тебе чуб…

Веселой толпой в читальню вошли подростки.

— Джепбар, — обратился один из них к другому. — Ты слышал, этот пройдоха Пирли Котур вместо тех двух золотистых шкурок, которые мы хотели послать на выставку, подсунул какую-то дрянь, изъеденную молью. Ну и делец!

Хангельды передернуло от неожиданности. От Марал не ускользнула перемена в его настроении.

— Этого надо было давно ожидать, — ответил Джепбар.

Хангельды бросало то в жар, то в холод. Не говоря ни слова, он отошел от Марал, сел за свой любимый столик в углу зала, вынул блокнот и стал писать.

"Марал! — написал он крупно. Потом буквы стали мелкие, убористые. — Ты должна понять меня…"

Пирли дома не оказалось.

"Может быть, он у нас?" — подумал Хангельды.

— Что с тобой, сын мой? — испугалась мать, встретив его во дворе. — Кто посмел тебя обидеть?

— Дядю Пирли ты не видела?

— Как же, был недавно. Тебя спрашивал. Он тебе подарок принес.

— Какой подарок?

— Две шкурки золотистого каракуля. Сейчас принесу, посмотришь!

— Сур?..

— Ты угадал, сынок, — ласково ответила мать.

— Мама, — сдерживаясь, проговорил Хангельды, — сейчас же возьми эти шкурки и отнеси их дяде. И скажи, что твой сын не нуждается в ворованном…

— Ворованное? Где же он украл?

— У тебя, у меня, у всех нас, колхозников!..

— Отнесу, сын мой, отнесу, — суетилась мать, а сама с тревогой подумала: "Неужели и деньги, и ковер, и масло, и мясо — все ворованное?" Потом добавила: — Хангельды, не пойти ли мне к Айджамал?

— Ах, мама, разве мне сейчас до этого!.. По селу идут слухи, что Пирли грабит колхозную ферму, а я ему помогаю. Слух, наверно, дошел и до Айджамал, и до Марал.

— Сынок, а может быть, все это болтовня? — стала успокаивать Бике-эдже.

— А сур — тоже болтовня?! Говорят, он мне домой продукты таскал. Скажи, правда это или нет?

— Что ты, сынок! — испугавшись, солгала Бике-эдже. — И видеть не видела.

Он бессильно опустился на кошму, подложив руки под голову. Лежал и думал свою невеселую думу.

— Сынок, куда ты, скоро полночь! — удивилась Бике-эдже, когда Хангельды, растрепанный, выскочил из дому. — Причешись хоть, а то люди подумают — пьяный!

— Ничего!.. — ответил Хангельды на ходу.

Ночь была такая же светлая и тихая, как и в тот раз, когда он провожал Марал. Он добежал до читальни и остановился около освещенного окна. Долго ждал, пока вышла Марал.

— Ты прочла мое письмо? — спросил он, когда она подошла к нему.

— Прочла.

Он почему-то думал, что девушка забросает его вопросами, и готов был дать на них ответы, но она молчала. И это становилось тягостным. "Надо решиться, надо решиться!" — твердил он про себя.

— Я… я… обещал тебе, Марал… сказать… моя мать… завтра пойдет к твоей матери, — сказал он через силу.

Она поняла все и, хотя ждала этой минуты, как-то не верила, что она когда-нибудь настанет. И ей не хотелось сразу ответить ему. Вдруг подумает, что она навязывается?

— Это все, что ты хотел сказать? — спросила девушка, стараясь не выдать волнения.

— Да! — смутился Хангельды. — Ты обиделась?

— Нет. Почему же!

— Значит, можно к вам послать мать? — обрадованно переспросил он.

Марал показалось, что он хочет обнять ее. Она отстранилась и добавила задорно:

— Послушай, только смотри не сделайся Меджнуном и не вздумай удаляться в пустыню, если откажут… Что будет тогда делать колхоз без зоотехника?.. — Она неожиданно громко засмеялась.

Бике-эдже надела самое лучшее платье, накинула цветастый шерстяной платок и степенно пошла к Айджамал. Осторожно приоткрыв калитку, она вступила в туннель из переплетенных виноградных лоз. Первой ее увидела Марал и поспешила спрятаться в свою комнату. Она-то знала, зачем пришла Бике-эдже.

— Подружка, Айджамал! Дома ты?

— Дома, дома, родная! — послышался приветливый голос Айджамал из комнаты. — Заходи, заходи, подруженька… Как раз к чаю пришла, садись. — Она указала место рядом с собой. — Как жива-здорова?..

— Все благополучно…

Айджамал придвинула чайник и подала пиалу:

— Пей… набат[93] бери. Сестра из Самарканда прислала. У нас почему-то набат не делают…

— Спасибо, подруженька, ведь я только из-за стола. Хангельды приучил с утра есть и пить. Встанет и просит чай, ну и меня с собой сажает.

— Значит, добрый он у тебя, сынок-то! И моя Марал очень заботливая. Ничего не дает по дому сделать. Все сама да сама. А каково мне, старухе, без дела! Сегодня чуть не поругалась из-за этого.

— Молодец она, жалеет мать.

— Мать-то жалеет, а сама измучилась. Вечером работает, а днем за книжками сидит. Она ведь у меня в институте занимается.

— В каком же, подруженька?..

— Да не знаю. В каком-то за-оч-ном… Слово-то такое и не выговоришь…

— Да и мой сын все с книжками возится, все в читальню бегает.

— Смотри, подруженька, как бы он с книжками не забыл, что ему жениться пора.

— Я и то думаю: пора ему жениться, а мне внучат нянчить.

— Об этом ты говорила ему?

— Все уши прожужжала. Наконец послушался: говорит, иди сватай… Вот я и пришла.

— Вах, подруженька! — притворно вскрикнула Айджамал, хотя с самого начала чувствовала, что неспроста пришла Бике-эдже. — Да куда ей замуж, — Айджамал не назвала дочь по имени, — она еще ребенок!

Бике-эдже перепугалась, ей показалось, что Айджамал не хочет Хангельды в зятья. Не зная, как уговорить ее, она стала расхваливать его: какой он красивый, какой работящий, какой хозяйственный, какая у него выгодная должность. Видя, что и это не помогает, Бике-эдже стала перечислять, что у них в хозяйстве прибавилось за последнее время.

— Недаром говорится, — закончила она, — за бедностью идет богатство. Сколько мы с ним пережили, сколько потеряли здоровья, а теперь пришло время пожить в удовольствие… Хангельды говорит: "Скоро, мама, я тебе "Победу" куплю…" Вот он у меня какой!

— Очень хорошо, — ответила Айджамал, кивая головой.

— Значит, ты согласна, подруженька? — обрадовалась Бике-эдже.

— Ой, милая, я же говорю, она совсем ребенок!

— А может быть, — обиженно проговорила Бике-эдже, — ты считаешь, что мой сын недостоин твоей дочери?

Айджамал воздержалась от прямого ответа.

— Есть поговорка, милая, — сказала она после небольшой паузы. — Просящему и бог дает!

— Ну вот, давно бы так! А то ребенок… ребенок!

— Ты чему это так обрадовалась? — спросила Айджамал.

— Как чему? Ведь ты согласилась, подруженька!

— Что ты, что ты, милая. Надо подумать…

— И то правда, подумай. — Бике-эдже приняла отговорку как согласие. — Да вспомни на досуге, что легче сберечь соль, чем девушку!

Поговорка рассердила Айджамал, однако она сдержалась.

— Подумаю да посоветуюсь с Марал, а то ведь они теперь какие стали! Скажет — нет, и все тут!

— И то правда, посоветуйся. Ну и последнее, — понизила голос Бике-эдже. — Какой калым-то готовить?

— Вах! — вскрикнула Айджамал. — Что ты, что ты? Наши дети комсомольцы. Я и сама выходила без калыма. А вообще я больше, чем волчиц, ненавижу матерей, которые выкормят детей своей грудью и украдкой продают их. Как у них идет в горло хлеб, купленный на эти деньги? Как они не поперхнутся?!

Бике-эдже ждала такого ответа, потому что в селе мало осталось людей, которые платили и брали калым, к их числу она не относила Айджамал. А теперь она еще раз убедилась в своей правоте.

Помолчали.

— Милая Айджамал, — нарушила молчание Бике-эдже, — когда же мне наведаться за ответом?

— Не торопи, подруженька! Скажу сама…

Из соседней комнаты послышались рыдания, когда Бике-эдже ушла. Айджамал улыбнулась, увидев дочь в слезах. Она не могла взять в толк, к чему эти слезы. Когда ее отдавали замуж за незнакомого человека, она тоже плакала. Да как было не плакать, если ничего хорошего не ожидало ее в семейной жизни? Теперь ничто не угрожает ее дочери. "Притворство", — решила она и пошутила:

— Доченька, подушка-то до вечера не высохнет от слез. Перестань, глупая…

Рыдания стали громче. Айджамал испугалась:

— Марал-джан, дочка, да что с тобой?

— Мама, я… я… — всхлипывая, говорила Марал.

— Ну, что случилось?

— Все… все я слышала…

— Вах ну что же, что слышала? А у нас и не было секрета…

— Секреты или не секреты, но мне разговор ваш не поправился, — вытирая концом косынки глаза, проговорила Марал.

— А чего мы такого сказали, доченька? — удивилась Айджамал.

— Не знаешь?

— Нет, не знаю. — Взяв дочь за подбородок и подняв ее голову, она с улыбкой добавила: — Если растолкуешь, то и мать будет знать…

— Ты слышала… Ее сын полгода как работает, а помнишь, что она говорила?

— Помню, все как есть помню. Но ничего она не сказала такого обидного…

— Это потому, мама, что ты не прислушивалась или ничего не поняла. Помнишь, она сказала: "Не успел сын приехать, как у нас появилась корова, четыре овечки с ягнятами, ковры, обстановка. Скоро он и "Победу" купит". Говорила? Ну вот. А ты слышала, что им Пирли Котур и масло, и мясо, и яйца приносит? Ну вот. А где, на какие деньги сразу можно купить такие вещи?

— Дочь моя, ты не подозревай людей, — рассердилась Айджамал. — Подозревать честного человека дурно.

— А разве не дурно — брать незаработанное? — откинув назад влажные волосы, спросила Марал.

— Дочь моя!.. — удивилась Айджамал. — Что ты говоришь? Это сплетни.

Не успела Айджамал опомниться, как Марал выбежала из дома.

— Марал, Марал, куда ты? — закричала мать.

Но ее голос услышал только большой бухарский кот. Раскинув хвост, он подошел к Айджамал, посмотрел на нее своими желтыми глазами и лениво мяукнул. Айджамал ударила его ногой:

— Шайтан тебя принес!..

— Зоотехник здесь? — спросила Марал у девушек, работавших на ферме.

— Ой, Марал пришла!

— Книжку по свиноводству достала? — обратилась к ней черноглазая курносая девушка с косичками на груди.

— А мне чего-нибудь про любовь! — сказала другая.

— И про любовь, и про свиней достану книжки, — тихо ответила Марал. — Потом достану, а сейчас мне зоотехника надо.

— А зачем он тебе понадобился?

— Уж не влюбилась ли?

— Ой, девочки, не отдадим ей!

Марал густо покраснела и ответила:

— Все шутите. Его к телефону из области просят, — сама не зная для чего, соврала она.

— Так бы и сказала! А мы думали…

— Лучше не ходи туда… там буря!

— Что за буря?

— Он вызвал Пирли Котура и баню ему устроил. Строгий племянник — до дяди добрался! Вот какой у нас зоотехник!

— А мне-то что! — с ложным безразличием проговорила Марал.

Подойдя к двери, Марал в нерешительности остановилась. Из комнаты слышался сиплый голос Пирли Котура:

— Ты, дорогой племянничек, на меня не кричи! Без меня бы ты, сосунок, ничего не значил. Тьфу — и больше ничего! Кто тебе дом отремонтировал? Не знаешь? Кто тебе ковры-мавры, койки-мойки, зеркала-меркала купил? Не знаешь? Чье ты масло, мясо каждый день ел?

Марал отскочила от двери. Все стало понятным. Значит, люди правду говорили…

Айджамал встретила Бике-эдже ласково. Жалкий вид подруги встревожил ее.

— Лицо у тебя темней тучи, подруженька! — всплеснула она руками.

— А чему радоваться-то? — тяжело вздохнула Бике-эдже.

— Случилось что-нибудь?

— Ой, не говори! Пришли вчера Хангельды с Пирли, и началась у них ругань…

— Что началось, подруженька?

— Вцепились друг в друга… — И Бике-эдже зарыдала.

Айджамал ничего не понимала. Она всячески успокаивала Бике-эдже, по та продолжала плакать. Наконец она немного успокоилась и стала рассказывать, что Хангельды привел Пирли Котура и стал выбрасывать во двор вещи, которые она приобрела к его приезду с помощью Пирли. Теперь в комнате стало пусто, хоть арбузы катай по полу.

— Не знаю, что и делать. Свадьбу теперь придется отложить. Говорят, и Марал смотреть на него не хочет. Ходить моему Хангельды всю жизнь холостым. — И она заплакала пуще прежнего. — Не сбылась моя мечта, подруженька, породниться с тобой!.. — Она встала и направилась к выходу: — Прощай, подружка, не жди меня больше к себе.

Марал слышала все от слова до слова. С глазами, полными слез, подошла она к матери и прижалась к ее груди.

— Доченька, а с тобой что? — испугалась старуха.

— Мама, милая мама, — проговорила Марал, — это от радости. Ведь сердце не камень!.. Теперь только я поняла, какой он хороший…

С сияющим лицом, гордая и торжествующая, Айджамал неторопливо поднялась с ковра и взяла Бике-эдже за руку.

— Посиди, поговорим еще с тобой. Без тебя мне скучно, — успокаивала она подругу. — Ведь мы всегда с тобой были как родные! Понимаешь, милая Бике-эдже, родные!..